Текст книги "Чрезвычайные происшествия на советском флоте"

Мы всплыли в надводное положение и полным ходом пошли к предполагаемому месту встречи. Погода была хорошей. Светило солнце. Океан был спокоен. Шла только крупная зыбь. Часа через четыре обнаружили точку на горизонте. Приближаясь, опознали в ней подводную лодку в крейсерском положении. На наш опознавательный запрос зеленой сигнальной ракетой получили в ответ беспорядочный залп разноцветных ракет. Это была К-19.

До этого нам, то есть мне и моим офицерам, матросам, не доводилось видеть первую советскую ракетную атомную лодку. Вся ее команда собралась на носовой надстройке. Люди махали руками, кричали, узнав от командира мое имя: «Жан, подходи!!»

По мере приближения к лодке уровень радиации стал увеличиваться. Если на расстоянии 1 кабельтова он был 0,4–0,5 рентген/час, то у борта поднялся до 4–7 рентген/час.

Ошвартовались мы к борту в 14 часов. Командир лодки Николай Затеев был на мостике. Я спросил, в какой он нуждается помощи. Он попросил меня принять на борт одиннадцать человек тяжелобольных и обеспечить его радиосвязью с флагманским командным пунктом, то есть с берегом, так как его радиостанции уже скисли и не работали…».

Командир С-270 Ж. Свербилов в 10.00 по собственной инициативе начал операцию по спасению корабля и экипажа К-19. В 16.00 его подводная лодка ошвартовалась к борту аварийной К-19. Наконец-то наш командир Николай Затеев получил возможность установить связь с ФКП, используя передатчик Ж. Свербилова. Мой радист, побывавший на С-270 (отнес шифрограмму для передачи), сообщил, что наш сигнал «SOS» был принят подводной лодкой еще утром. Нам повезло! Примененный способ связи сработал! Встреча двух лодок в океане не была случайной!

Весть была долгожданной, мы ее слушали и ждали среди помех и «морзянки» эфира с 6 часов утра. Мои парни – радисты Николай, Юрий и Виктор были настолько измотаны и уставшие, что не могли радоваться, да и я был не в лучшем состоянии.

Обстановка на АПЛ оставалась тяжелой, но вопрос с обеспечением связи был решен. Мое главное дело было сделано, пусть сигнал «SOS» не достиг Берега, он достиг Ж. Свербилова! Это был успех всей нашей БЧ-4. Информацию о приеме сигнала «SOS» следовало подтвердить, обратившись к Жану Свербилову, а затем доложить командованию АПЛ, но усталость была такова, что я не сделал ни первое, ни второе. К тому же было не до победных реляций: на К-19 расхолаживали аварийный и соседний реакторы, выводили из действия механизмы и системы корабля. Атомоход, стоивший стране огромной суммы, умирал, превращался в безжизненную груду радиоактивного металла на плаву, а экипаж, свободный от вахт, «укрывался» от радиации на мостике и носовой надстройке.

Наш зов о помощи услышали и радисты ПЛ С-159 Григория Вассера, который подошел к К-19 в 19–00 часов. Командиры Ж. Свербилов и Г. Вассер, каждый самостоятельно, не поставив в известность командование СФ, приняли рискованное решение покинуть свои позиции в завесах и оказать помощь терпящим бедствие товарищам по оружию.

С подходом второй подлодки появилась возможность снять часть экипажа с К-19, и командир Н. Затеев принял решение – эвакуировать половину личного состава. На «фонящей» К-19 в очаге радиации остались офицеры, моряки – коммунисты и радисты.

Теперь связь с берегом дублировалась сразу по двум передатчикам с С-270 и С-159. С меня свалился тяжкий камень. Почувствовал голод и жажду, мне принесли бутылку сухого вина и плитку шоколада. Всюду радиация, а вино и шоколад защищены от радиоактивной пыли. Из «горла» выпил несколько глотков вина за найденный выход из тупиковой ситуации и закусил шоколадом. Нервное напряжение несколько спало, но появились упадок сил, головная боль, полное безразличие ко всему, окружающее воспринималось как в тумане или полусне. Я погрузился в странное состояние, из которого вышел спустя месяцы. Однако остался на ногах и продолжал исполнять свои обязанности. Радисты несли приемную вахту, а я пошел курить на мостик. По пути зашел в 4-й – ракетный отсек, где было мое спальное место. Тишина. Отсек освещен, но пуст, ни единой живой души! Очевидно, радиация здесь высокая, а в 6-м – реакторном – и вовсе ад! Забрал папиросы и двинулся на мостик.

В памяти остались отдельные моменты из жизни экипажа до подхода двух наших лодок: утро, много солнца, голубое небо, ни облачка. Океан спокоен, как озеро, волнение – 0 баллов, а в полдень – 1 балл, а вечером – уже 2–2,5 балла. Отличная видимость, с надеждой осматриваю горизонт, но глазу не за что зацепиться: на горизонте ни одной черной точки, ни – своих, ни чужих. На мостике и палубе – офицеры, старшины и матросы, кругом люди, но мне среди них одиноко и, несмотря на теплое утро, зябко. Пытаюсь обдумать сложившуюся ситуацию: на мне – ответственность за связь. Передатчик вышел из строя, и на меня свалилась задача по спасению экипажа! Никто из сослуживцев не может мне помочь, все надо решать самому: жизни многих людей, в том числе и своя собственная, зависят от моих решений и действий радистов. Холодно! Положение – хуже не придумать!

Кто-то спросил: «Роберт, как у тебя?» Отвечаю, что очень плохо, сбой в передатчике, неисправность не выявлена. «А как у вас?» Слышу ответ: «Температура реактора растет, кругом – радиация». Все настолько плохо, что говорить не хочется, лишь смолим папиросы одну за другой. Невозможно поверить, что в такое чудесное утро на нашем месте может вырасти атомный гриб.

На мостике дозиметрист производит замеры. Спрашиваю: «Сколько?» Он ответил: «5 рентген». У матроса испуганно-ошарашенные глаза, он не верит показаниям прибора. Если на мостике – 5 рентген, то сколько же в отсеках подводной лодки?!

Еще одно впечатление. На мостике стоит незнакомый, прикомандированный на время похода офицер, под ним… лужа. Вероятно, он давно здесь, все слышал, все понимает, но он не востребован, а это самое страшное. Я не осудил его, не осуждаю и сейчас.

Еще картинка. В коридоре 2-го отсека идет наш командир в сопровождении двух офицеров. Я встал в положение «смирно» и уступил дорогу. У всех троих поверх одежды – широкий ремень и сбоку кобура с личным оружием, снаряжены, как в базе на дежурстве. Увидеть такое на корабле, в море – чрезвычайный случай. С кем воевать? От кого обороняться? Горизонт чист, у акустиков – то же, в океане мы одни. Вдруг осеняет: вооружены на случай бунта экипажа! Понимаю, первым, кому экипаж выскажет свое недовольство, кого выбросит за борт, буду я! Следом могут полететь и радисты, не наладившие связь. Мне не выдали оружие: должно быть, сомневаются, не застрелюсь ли я из-за чертовой связи! Не застрелюсь. А пока надо идти к радистам, которые работают на грани срыва, не слыша и не видя результата.

…Возвращаюсь с перекура. В ЦП – характерный запах и емкость с прозрачной жидкостью. «Что это?» – спрашиваю у моряка, наполняющего кружку. «Спирт», – отвечает тот и объясняет, что всем членам экипажа рекомендовано выпить спирта для выведения из организма радиации. Но это не для меня, мне необходима ясная голова для восстановления связи.

И последнее. Прохожу через 2-й отсек, а в кают-компании крутят фильм «Золотая симфония» – балет на льду с чудесной музыкой. Моряки смотрят картину, а кругом бушует радиация! Я остолбенел. По трансляции раздалась команда, несколько моряков встали и пошли заступать на вахту. Замполит командира К-19 капитан 2-го ранга Александр Шипов организовал сеанс и отвлек моряков от тяжких дум. Молодец! Даже не верится, было ли это?!

В 23.00 по указанию Берега к К-19 подошла третья подлодка – С-268, командир Геннадий Нефёдов. Теперь экипаж К-19 был эвакуирован полностью. Усилившийся шторм мог сорвать пересадку людей. Но успели!

Через несколько суток подошел спасатель «Алдан». Он привел безлюдную К-19 в губу Западная Лица. В память врезалось несколько эпизодов:

…Эвакуация. Вечер, низкое солнце, море волнуется. На нашу К-19 с ее немалым водоизмещением качка почти не влияет, а «дизелюху» хорошо подбрасывает у нашего борта. Выбираю момент для прыжка… Прыгаю, и меня подхватывают под руки на палубе. Раздеваюсь полностью, все снятое летит за борт, оставляю лишь часы и документы. В 1-м отсеке на «пятачке» у торпедных аппаратов мне льют на голову из чайника теплую воду. Это первичная дезактивация.

Говорю, что с меня стекает в трюм радиоактивная вода, в отсеке будет радиация. Мне отвечают: «А мы ее откачаем».

…21–22.00. Офицеры К-19 плотно сидят вокруг столика кают-компании. Одеты кто во что: матросская роба, белая рубаха, гражданская сорочка. На столе что-то из еды, но никто не ест. «Может, налить «шила?» – спрашивают хозяева. Соглашаемся на компот.

«Кто тут из вас старший? Вашему экипажу – радиограмма!» Старший среди нас – помощник командира капитан 2-го ранга В. Енин. Он знакомится с радиограммой, затем сообщает нам, что Командование СФ приказывает всем командирам боевых частей и служб К-19 подготовить вахтенные журналы для дачи показаний следственным органам. Мы еще не добрались до Берега, а органы уже начали свою работу.

…Ищу себе место для отдыха. В кают-компании на диванах и столе лежат люди, во 2-м отсеке мест нет. Иду в 1-й отсек, здесь также всюду лежат люди. На 3-ярусных койках – наши переоблученные моряки из аварийной партии. Среди них Юрий Повстьев. Вахтенный моряк откуда-то достал и дал мне матрас. Огляделся, единственное свободное место – между торпедными аппаратами. Прошел между ними в нос, бросил матрас на настил, там и лег. Чувствуется качка, слышны удары волн о нос подводной лодки.

…Утро. Завтрак. Кто-то из офицеров-хозяев говорит Енину, что моряки К-19 не встают и не завтракают. Енин приказал своим офицерам поднимать людей, пошел и я. Действительно, все наши люди лежат в лёжку, но мы их растормошили, они поднялись и даже завтракали.

…10.00. «Пожарная тревога!» – не учебная: горит электрощит в корме. Только этого не хватало! Щит отключен, пожар ликвидирован.

11 – 12.00. Попытка перейти с подводной лодки на эсминец. На мостике 3 человека из аварийной партии, их не узнать: лицо и шея распухли, шея сравнялась с плечами (кто-то сказал, что это следствие поражения щитовидной железы). Ребят поддерживают под руки. Из-за большой волны переход на эсминец не состоялся.

15.00. На эсминце (как там оказался – не помню) получил истинное удовольствие от мытья в душевой. Это 2-я дезактивация. Нам выдали новую матросскую робу.

15.30–17.00. На палубе эсминца – яркое солнце, тепло, голубое небо, легкий ветерок приятно обдувает лицо, сушит волосы. Эсминец идет полным ходом. Справа – близко берег, который смещается на корму. Прошу закурить у моряка с эсминца. Он отвечает, что у него нет, затем исчезает и возвращается с пачками папирос «Беломор», раздает их подводникам в новых робах. Наверное, купил на свои кровные в судовой лавке. Мы благодарим его и затягиваемся. Благодать!

21—22.00. Город Полярный. Госпиталь. Зеленые армейские палатки, в них душевые. Это 3-я дезактивация.

Утром в коридоре госпиталя меня перехватил пом. командира Енин, исполнявший в походе обязанности и старпома, схватил меня за руку, повел по коридору: «Где ты пропадаешь? Подведешь ты меня под монастырь!» Он завел меня в комнату, где стояли стол и стул, сказал: «Вот тебе бумага и ручка! У тебя 5 минут! Садись и пиши все о связи в день аварии». И ушел. Через 5 минут он появился и забрал наспех написанный мною текст. Енин спешил то ли на доклад командованию, то ли на допрос, об этом я мог лишь догадываться. Так появилась краткая записка – мой письменный доклад командиру К-19 о действиях БЧ-4 (радистов) в день аварии. Через 42 года снятая с нее ксерокопия попала мне в руки и помогла восстановить в памяти многое.

В госпитале начались допросы «компетентных органов». Подписывал страницы протоколов и объяснительные записки флагманским специалистам по связи. Допросы носили обвинительный характер – как я дошел до такой жизни, что допустил выход из строя атомной подводной лодки К-19 в целом и средств связи – в частности. «Собак не злил», говорил и писал лишь минимум о своих действиях, и так, чтобы мои слова не были истолкованы во вред мне и членам экипажа. Не упоминал я о пропадающем дефекте передатчика «Искра», о недостатках в организации связи на случай ЧП между участниками учения, понимал прекрасно: я – маленькая фигура в большом конфликте, где столкнулись интересы военно-промышленного комплекса страны и ВМФ СССР.

Не знаю, кто защитил экипаж К-19, но однажды допросы прекратились. Ну а в 1-м госпитале ВМФ в Ленинграде, куда нас привезли, провели 4-ю дезактивацию, о которой вспоминаю с улыбкой. Здесь медики организовали нашу обработку более продуманно: помимо внешней помывки была и «внутренняя» промывка. Тут уж было не до смеха. Штатных «очков» в гальюне не хватало, и он был «залит» так, что радиация в нем повысилась до 1 рентгена. Наконец все чистки-промывки закончились, можно было обратить внимание на сестричек-медичек. Последние были поражены не только мужским обаянием северян, но и исходившей от них радиацией.

Усилиями медиков госпиталя ВМФ в Полярном, 1-го госпиталя ВМФ и Военно-медицинской академии им. Кирова в Ленинграде экипаж К-19 (за исключением восьмерых скончавшихся подводников) был поставлен в течение года на ноги.

И еще несколько слов об обстоятельствах нашей эпопеи.

Я полагал, что 4 июля 1961 года в Северной Атлантике были развернуты 5–6 подводных лодок, выяснилось из статьи Ж. Свербилова – более 30 единиц!

«…Я думал о том, – пишет Жан Свербилов, – что мы, т. е. наш экипаж и я как его командир сделали святое дело. Все подводные лодки, участвовавшие в учении, приняли радио Коли Затеева, но никто, кроме нас, к нему не пошел. Если бы не наша С-270, они бы все погибли, а их было более ста человек. Самой высокой наградой для меня и для всех нас было видеть глаза людей, уже почти отчаявшихся и вдруг обретших надежду на спасение…».

Лишь два командира подводных лодок: Жан Свербилов и Григорий Вассер отреагировали на наш призыв о помощи. Сердечное спасибо и низкий земной поклон Жану Свербилову и Григорию Вассеру, их экипажам!

Оглядываясь на трагические события, с горечью вынужден сказать:

1. 4 июля 1961 года Северная Атлантика была напичкана, как бочка сельдью, подводными лодками СФ, расположившихся вдоль курса К-19. Мы терпим бедствие среди них и не имеем легального канала связи с ними!

2. Лишь создав фиктивный Узел Связи, маскируясь под истинный, К-19 создает свой канал связи и получает возможность для передачи шифрограммы. После приема и расшифровки ее видно, что это сигнал бедствия, «SOS», переданный с К-19. Примененный способ передачи и шифрованный текст обеспечили успех связи и скрытность К-19 (над нами не было самолетов и вертолетов НАТО).

3. Спасение экипажа К-19 из радиационной западни, в которую превратился наш корабль, стало возможным благодаря инициативным и мужественным действиям самого экипажа – матросов, старшин, офицеров и командира К-19 Николая Затеева, а также благодаря самостоятельным и мужественным действиям командиров С-270 и С-159 и их экипажей.

Помощь подошла к нам в 16.00 4-го июля. Шел всего лишь 12-й час, а не 24-й. Но и этих 12-ти часов, плюс время до эвакуации, хватило, чтобы 139 человек, получили лучевое поражение, перенесли острую лучевую болезнь I, II, III степени. А это, конечно же, значительно повлияло на здоровье и продолжительность жизни каждого из нас.

В августе 1962 года я, уезжая к новому месту службы, расставался с экипажем, со ставшими близкими мне людьми – моими радистами, радиометристами и гидроакустиками. Один из них сказал: «Такой жизни, как на К-19, на «гражданке» не будет! Здесь жизнь и труд были наполнены глубоким смыслом! Такое удовлетворение от своей работы, как мы испытали на К-19, вряд ли повторится». Эти слова он произнес, несмотря на все пережитые экстремальные ситуации и аварию с лучевым поражением. Наш экипаж был молод, и мы своими действиями защищали Родину».

ОБ АВТОРЕ

ЛЕРМОНТОВ РОБЕРТ АЛЕКСЕЕВИЧ, родился в 1935 г., капитан 2-го ранга в отставке, окончил Высшее военно-морское инженерное радиотехническое училище в Гатчине. В 1958 г. служил командиром БЧ-4 – начальником РТС на подводных лодках СФ: дизельной проекта АВ-611 (Оленья Губа, 1958–1959 гг.), на атомной подводной лодке К-19, затем военпредом на предприятиях Молдавии (Бельцы, Кишинев, Бендеры, 1962–1986 гг.).

С капитаном 2-го ранга в отставке Михаилом Викторовичем Красичковым я познакомился в Питере во время премьеры американского фильма о К-19. Как и все ветераны подводной лодки, он был шокирован вольностью киноизложения пережитой трагедии, техническими нелепостями и славословиями тех, кто никогда не бывал в морях. Красичков приехал из мало кому известного саратовского города Аткарска. Приехал вместе с женой, которая очень заботливо сопровождала больного мужа. Надежда Сергеевна очень тревожилась, что переживания, вызванные картиной, скажутся на сердце Михаила Викторовича. Но Красичков держался стойко, и мы расположились в тихом уголке фойе.

– В тот поход я был прикомандирован на К-19 в качестве командира 3-го дивизиона (командира реакторного отсека), – рассказывал Михаил Викторович, – поскольку штатный командир инженер-капитан 3-го ранга Плющ был в отпуске.

Мое место – в 8-м отсеке, там же и пульт управления ГДУ, и офицерская 8-местная каюта.

Много проблем было из-за течи парогенераторов. С течами мы научились справляться. К тому же на пульте были и сигнальные лампочки, и ключи отсечения… Входишь и первым делом бросаешь взгляд на мнемосхему пульта – лампочки не горят, значит, все в норме.

Не буду повторяться – как случилась авария. Об этом уже много говорили и писали. Расскажу только о малоизвестных фактах.

Когда на импровизированном «военном совете» в кают-компании К-19 обсуждали, что делать и как быть, лейтенант-инженер Филин предложил подавать в реактор охлаждающую воду через клапан-воздушник, минуя все трубопроводы, где мог быть свищ.

Но нержавейку должен варить дипломированный сварщик. Нашли такого – матрос Семен Савкин.

После тревоги прибыли в аварийный 6-й отсек старшины Ордочкин, Рыжиков, Харитонов, а также Гена Старков и Енин. Отключили что надо, определили объем работ.

– Ну, ребята, тут делов хватит!

Решили разделиться на две смены и работать по 30–40 минут.

1-я смена – главстаршины Рыжикова, 2-я – моя.

Занимались подготовкой к сварке, подбирали трубку, гнули муфту… Дизель-генератор в 5-м отсеке перевели в режим сварки. Разложили схемы-«синьки»… Мы отключили ресиверные баллоны, проверили работу циркуляционного насоса 1-го контура, остановили его. Все делалось без паники, все на своих местах. Держали связь с ЦП только через пульт ГЭУ.

Я держал трубку от насоса, а Савкин варил… Работали в масках от ИП-46, но без стекол – запотевали. Некогда было раздышивать аппараты. Нам раздышивал их начальник химслужбы Коля Вахрамеев.

После смены выходили, снимали резиновые маски ИПов и шли дышать на мостик.

Своей жизнью я обязан лейтенанту Борису Корчилову. Вот как это было.

Мы сварили проливную систему. Чтобы опробовать ее, пустили подпиточный насос. Вода пошла, это было видно по тонким струйкам, которые разбрызгивались через поры плохой сварки в такт поршневому насосу. Вдруг струйки прекратились. Звоню на пульт – в чем дело?

– Да подключили насос к почти пустой цистерне.

Я взревел:

– Вы там в холодке сидите и путаетесь, а мы в реакторном уродуемся!

В этот момент в отсек приходит Корчилов. Он мой ученик, я его готовил, положил мне руку на плечо и сказал:

– Миша, мне разрешили тебя подменить.

Я отправился на пульт, чтобы дать там разгон – поторопить с включением насоса. Прихожу – только рот раскрыл, а они мне:

– Все работает, только что переключили на другую цистерну!

Бросаю взгляд на прибор АСИТ-5 и вижу, как начинает снижаться температура в рабочих каналах. Вздох облегчения – охлаждающая вода стала поступать в реактор. И в этот момент доклад из отсека: наблюдается голубое пламя в районе ионизационных камер. Это, конечно, было ионизирующее излучение гамма– и бета-частиц. Все, кто оказался в этот момент в отсеке, получили максимальное облучение, превышающее предельно допустимые нормы.

До сих пор меня мучает вопрос: так, значит, пуск насоса усугубил радиационную обстановку? И чем больше думаю, тем больше убеждаюсь – да. Подача воды в раскаленную активную зону реактора резко ускорила разрушение зоны, что привело к скачкообразному повышению активности в отсеке…

Вода пошла в раскаленные рабочие каналы. Там было градусов 400. Термический удар, потрескались стенки стальных обсадок. Радиация полыхнула невидимым пламенем. Обстановка резко ухудшилась. К тому же соленая морская вода удерживает наведенную радиацию. Корчилов и ребята пробыли там минут 10. Но этого хватило, чтобы получить смертельную дозу. Они хватанули при пуске насоса 945 рентген.

Я не удержался и спросил:

– Разве вы не знали, что давать воду в рабочие каналы – это все равно, что заливать в раскаленный котел воду? Взрыв…

– Знали. Но выбрали из двух зол меньшее. Тепловой взрыв был бы еще хуже…

Ну а что надо было делать вместо пуска насоса, тогда никто не знал… Никто не предвидел, к чему это приведет. Это сейчас хорошо рассуждать в спокойной обстановке…

Вскоре голубое пламя исчезло. Все работы по сварке системы мы закончили к 12 часам 4 июля. Таким образом, реактор без охлаждения находился 8 часов.

Корчилова из отсека я выводил…

Потом в реакторный пришел Затеев. Я ему:

– Товарищ командир, немедленно уходите!

– Ну, я только посмотрю…

Я повторил свою просьбу. Нечего ему было зря облучаться. Он не уходит. Тогда я матюгнулся. Ушел. Слава богу, не обиделся…

О появлении голубого пламени немедленно доложили в ЦП. Отсек загерметизировали, личный состав вывели из реакторного отсека в центральный пост. Переход из носа в корму был разрешен только через верх. Я задержался на пульте. И в это время почувствовал тошноту, слабость. Нагнулся над раковиной умывальника – стравил. Подумал – перекурил слишком на мостике, к тому же ничего не ел. Но Коля Михайловский, увидев, как меня выворачивает, сказал, что это от облучения. Только тогда до меня дошло, что все мы, кто работал в реакторном, хватанули изрядную дозу. Но сколько именно? Об этом я узнал только много лет спустя из одного секретного некогда документа…

* * *

Потом к нам подошла дизельная подводная лодка С-270, которой командовал капитан 3-го ранга Жан Свербилов. Мы его звали Жан Вальжан. «Эска» раза в три меньше нашей К-19. Поэтому принять всех она не могла. Перешли на нее с отваленных носовых рулей глубины человек тридцать. Тут же, на палубе, сбрасывали с себя радиоактивную одежду. Кителя с золотыми погонами швыряли в море. Жалко было. Их ветром уносило. С погонами быстро тонули… Прибыли на лодку босиком и в кальсонах, а кто и просто нагишом.

На «дизелюхе» нас переодели. Свербилов потом не мог обмундирование списать, которое нам выдали… У него инженер-механиком служил Толя Феоктистов, мы с ним вместе «Дзержинку» кончали. Он:

– Чем тебе помочь?

– Под душ надо.

– Нет у нас такой роскоши.

Принес мне в носовой отсек три чайника с водой. Хоть первую пыль радиоактивную смыл…

Потом пересадили нас на эсминец «Бывалый». А тамошний механик – тоже мой однокашник, Толя Писарев.

– Что для тебя сделать?

– Устрой душ.

Отвел он меня в машинное отделение. Час стоял под душем, радиацию смывал.

…В Полярном возле Циркульного дома толпился народ – смотрели, как наш эсминец подходит. Машины «скорой помощи» стояли на причале.

Жена, Надежда Сергеевна моя, хотела сюрприз мне сделать. Оставила полугодовалого сына у мамы и приехала с Большой Земли встречать меня в Западной Лице. Да не встретила – меня в Полярном высадили, а оттуда в Ленинград увезли.

В Ленинграде, в Военно-медицинской академии, где нас разместили, облученными подводниками занимались врачи-радиологи Волынский и Закржевский. Закржевский сам давал нам свой костный мозг, и сын его тоже. Много и успешно занималась нами врач Беата Витольдовна Новодворская. Выхаживала нас, как мать родная.

Михаил Викторович достал блокнотик и открыл на нужной странице:

– Вот, у меня тут все записано. После жесткого гамма-облучения прожили:

Ордочкин – (990 рентген) – 8 суток.

Корчилов – (945 рентген) – 8 суток.

Харитонов – (935 рентген) – 11 суток.

Савкин – (930 рентген) – 9 суток.

Пеньков – (890 рентген) – 13 суток.

Косычев – (845 рентген) – 8 суток.

Рыжиков – (720 рентген) – 21 сутки.

Повстьев – (629 рентген) – 18 суток.

Я схватил 300 рентген, а мичман Ваня Кулаков – 369.

Вот еще одна выписка – из дневника врачебных наблюдений: «Угнетенное состояние больных сменилось затем кратковременным двигательным и психомоторным возбуждением, общим бесконтрольным чувством внутренней тревоги, страха. На протяжение всего заболевания сон был неглубоким, чутким, прерывистым, насыщенным неприятными сновидениями».

Обслуживающему персоналу сказали, что у нас острая психическая реакция, чтобы никто с нами в споры не вступал и выполняли бы все наши пожелания. Первое наше пожелание было, чтобы вместо белых исподних – «солдатских» – рубашек нам выдали флотские тельняшки. Выдали.

Потом приходит медсестра в палату, спрашивает, кто что желает на обед. Мы ушам не поверили. Я переспросил:

– А что можно заказать?

– Все, что хотите.

Дальше бараньей отбивной фантазии не хватило. Баранью, говорю, мне отбивную, да с косточкой и чтоб на косточке бумажная кисточка была. Посмеяться решил.

Смотрю, приносят баранью отбивную, мать родная – с косточкой, а на косточке как в ресторане – бумажная кисточка!

Потом ездили на отдых в отпуска. В поезде к нам присматривались соседи по купе – вроде бы, такие молодые, явно не воевавшие на фронтах, а с боевыми орденами. За что?

Мы отмалчивались…

* * *

Дальнейшая судьба Михаила Красичкова такова: службу закончил в 1979 году в Севастополе. Остался в «Голландии» старшим инженером в лаборатории.

Оба сына родились, слава богу, до ядерной аварии. Оба стали моряками, только торгового флота. Эдуард ходит в Стамбул на теплоходе «Михаил Водяницкий», Вадим совершает рейсы в Атлантике.

От старшего сына – внучка Аня, она пошла в первый класс с 5 лет. В институт – Севастопольский приборостроительный – поступила в 15 лет. Чудо-ребенок. Свой становой якорь ветеран К-19 бросил в городе Аткарске, что в 80 километрах от Саратова.