Текст книги "Чрезвычайные происшествия на советском флоте"

– Владимир Константинович, если не секрет, сколько доз вы схватили тогда?

Булыгин отделывается шуткой:

– Мои дозы, как и мои года – мое богатство!.. Знаете, когда работы в декабре 1989 года закончились, даже жалко было расставаться. Все сроднились друг с другом.

– Женщины участвовали в вашей работе?

– Нет, не участвовали. Не женское это дело – радиация… На объекте работали 20 военных специалистов и 28 гражданских. Двоих гражданских спецов я представил к званию Героя Социалистического Труда с формулировкой: «За личное мужество при ликвидации ядерноопасного завала отработанного топлива». Это были научные сотрудники НИТИ Владимир Ильин и Николай Петров.

Представление к наградам подписал начальник Управления боевой подготовки Северного флота контр-адмирал Владимир Лебедько, который лично курировал ход опаснейшей работы.

– И что же?

– Кроме орденов, я просил командование выделить особо отличившимся ликвидаторам цветные телевизоры и несколько «Волг», – вспоминает Владимир Георгиевич Лебедько. – Кто-то из московских флотоводцев поставил на моей шифровке резолюцию: «Тов. Лебедько. Надо быть скромнее». А командующий Северным флотом меня еще и отругал за то, что я послал подобное «прошение» без его ведома. Как же без вашего ведома, – возмущался я, – если вы сами его подписали?!

– А я не читал.

Короче, так и остались мои бойцы без наград. Но тут новая аховая ситуация: в Ладожском озере нашли немецкий эсминец с радиоактивными отходами от бывшего спецполигона. «Зеленые» подняли шум: ходили по Невскому с транспарантами – «Ленинградцы пьют отравленную воду Ладоги». Разгорался большой скандал. Министр обороны СССР маршал Язов звонит командиру ленинградской ВМБ: «Срочно проведите очистные работы, иначе мы все сгорим!» Я тогда возглавлял учебный центр в Сосновом Бору. Вице-адмирал Валентин Селиванов мне перезванивает: «Где Булыгин со своей группой?» Я ему: «Не пойдут больше булыгинские ребята, обещали наградить за Андрееву губу и прокатили». «Срочно готовь новые представления!» И надо отдать должное адмиралу Селиванову: через сутки был готов Указ о присвоении капитану 1-го ранга Булыгину звания Героя Советского Союза. Эсминец благополучно вычистили. Радиоактивные материалы отправили на химический комбинат «Маяк».

То был последний Герой, который успел получить Золотую Звезду при жизни. Вскоре Советский Союз перестал существовать. Знаменательно, что первыми Героями были полярные летчики. А вот последним стал – радиохимик-ликвидатор, положивший здоровье на расчистку ядерных завалов Советской державы.

Не зря говорят, во многом знании – много печали, много будешь знать, скоро состаришься. Оно мне надо – знать то, без чего я спокойно проживу. Мало ли, что, где, когда могло случиться? Не случилось – и слава богу!

И все-таки знать надо – потому что, не будь таких людей, как Булыгин и ему подобные, мы бы не вылезали из чудовищных бед. Он и сейчас еще в свои шестьдесят с лишним лет востребован, как молодой лейтенант: то и дело мотается из Питера на Дальний Восток или на Крайний Север. Ибо всюду столь остро необходим его уникальный опыт укротителя радиации.

Звезда последнего Героя сияет на его пиджаке во все пять лучей своей нестрашной – золотой радиации.

Глава четвертая
Чажма: как взорвался ядерный реактор

В тот год за августом еще не утвердилась дурная слава «черного месяца», но это случилось именно в августе, спустя ровно тридцать лет после взрыва американской атомной бомбы в Хиросиме. 10 августа 1985 года на подводной лодке К-431, стоявшей в бухте Чажма, взлетел на воздух ядерный реактор.

Флот был велик числом кораблей, силен отвагой и выносливостью моряков, но нищ заботой о кораблях и людях, убог розмыслом флотовождей и опасен самовольством иных офицеров.

Была Чесма, и была Чажма…

А еще был Чернобыль. Но беда в Чажме случилась на девять месяцев раньше. Ее так и называют теперь – прелюдия к Чернобылю. Жаль, на Чернобыльской АЭС совершенно ничего не знали о том, что случилось в Чажме. Может быть, и взрыва реактора удалось избежать…

На заре ХХ века самым тяжким делом для команд боевых кораб лей была погрузка угля. Уголь грузили в корзинах, которые матросы носили на спинах. В конце века грузили уже не уголь, а ядерное топливо – в основном на атомные подводные лодки. Пусть не так часто, как уголь (раз в несколько лет), но это было не менее трудоемко, а главное – опасно. На смену активной зоны реактора атомной подводной лодки уходило до полутора месяцев. На деле перегружали и дольше.

За четверть века существования атомоходов флотский люд к «атому» попривык и, несмотря на тяжелые ядерные аварии на К-19 или на К-27 (да мало ли их было?), с ядерной энергетикой стал общаться на «ты». Только так можно объяснить то, что произошло 10 августа 1985 года в тихоокеанской бухте Чажма.

Летом 1985 года атомная подводная лодка К-431, носитель крылатых ракет, истощив свой топливный «атом», пришла в бухту Чажма для смены активной зоны. Именно в этой бухте все было приспособлено для сложной и трудоемкой работы. К-431 встала к заводскому пирсу, где уже стояли плавучая контрольно-дозиметрическая станция и атомная подводная лодка первого поколения «Ростовский комсомолец» (К-42). К правому борту К-431 пришвартовали несамоходную плавучую техническую базу ПТБ-16, или проще – плавмастерскую № 133, специалисты которой и должны были производить замену отработанного ядерного топлива на свежие ТВЭЛы – стержни тепловыделяющих элементов. Командовал плавтехбазой капитан 1-го ранга Чайковский. Трудно сказать, приходился ли он родственником гениального композитора, но фамилия для флота неслучайная: известно, что родной брат Петра Ильича был одним из первых русских подводников.

Вроде бы, все делалось так, как требуют строжайшие инструкции и наставления по проведению подобных работ. Над реакторным отсеком К-431 поставили алюминиевый домик типа «Зима», прикрывающий раскрытый сверху отсек от дождей и прочих осадков. Загерметизировали шестой – реакторный – отсек, и обе переборочные двери, ведущие в смежные отсеки опечатали, так что ни одна посторонняя душа не могла проникнуть к месту опасного священнодействия – перезарядки лодочного реактора. Все это напоминало операцию на открытом сердце. Но чтобы вскрыть это урановое «сердце», надо было снять крышку реактора – полутораметровый стальной цилиндр толщиной в человеческий рост. Между крышкой и корпусом реактора – круговая красномедная прокладка, которая за годы эксплуатации «прикипает» к стальным окружьям так, что требуется специальное устройство для подрыва крышки. Оно так и называется – гидроподрыватель. О том, как это происходит, детально поведал бывший лодочный инженер-механик капитан 2-го ранга Валерий Захар:

«…Для этого выгружают стержни компенсирующей решетки и аварийной защиты, монтируют установку сухого подрыва, закрепляют компенсирующие решетки стопором, крышку захватывают четырехроговой траверсой и поэтапно, с выдержкой времени по установленной программе, поднимают, не допуская малейших перекосов.

Взамен снятой крышки устанавливают биологическую защиту. Отработанные ТВЭЛы – тепловыделяющие элементы – в количестве 180 штук демонтируют специальным устройством и отправляют в отсек плавтехбазы, где они хранятся под слоем воды. Место посадки в реакторе калибруют, промывают бидистиллятом. В подготовленные ячейки вставляют новые ТВЭЛы, которые закрепляют аргоновой сваркой. Крышку с реактором устанавливают с новой красномедной прокладкой. Для создания герметичности ее прижимают к корпусу нажимным фланцем, обтягивая гайки на шпильках гайковертами под давлением до 240 кг/см кв. Герметичность стыковки проверяют гидравлическим давлением на 250 атмосфер и делают выдержку на утечку в течение суток».

Вот такая канитель – с четко предписанной и оговоренной до мелочей каждой операцией. Обратим внимание на то, что крышка снимается и ставится ровнехонько – без малейших перекосов, что сделать на плаву весьма непросто.

Однако человек привыкает ко всему, тем более к рутине, и начинает эту рутину упрощать, а то и просто игнорировать.

Как и все большие беды, трагедия Чажмы началась с мелочи – с обломка электрода, попавшего под красномедную прокладку.

«По технологии сборки, – отмечает специалист-атомщик, – начальник смены должен был лично убедиться в чистоте поля перед укладкой красномедной прокладки. Занимаясь подготовкой технических средств к следующему этапу, офицер перепоручил проверку мичману. Эта небрежность в исполнении своих обязанностей, но не диверсия, породила цепь причин, приведших к катастрофе».

Да, именно со злополучного обломка электрода все и началось. Надо было снова поднимать крышку реактора, повторять опаснейший этап перезарядки…

При обнаружении любой неполадки или неисправности во время перегрузки активной зоны строгая инструкция требует собрать комиссию, куда обязательно должен входить офицер Технического управления флота, изучить проблему и составить протокол.

Поскольку за командира плавтехбазы (он был в отпуске) оставался его заместитель по перезарядке капитан 3-го ранга Валерий Сторчак, он, не откладывая дела в долгий ящик, и собрал «проблемный совет». Дивизию подводных лодок, в которую входила К-431, представляли капитан 2-го ранга Виктор Целуйко (зам начальника электромеханической службы 29-й дивизии) и капитан 3-го ранга Анатолий Дедушкин (врио командира БЧ-5 перезагружаемой подводной лодки К-431), от береговой технической базы присутствовали ее временный командир капитан 3-го ранга Владимир Комаров и его подчиненные – научный руководитель лаборатории физического пуска реакторов капитан 3-го ранга Александр Лазарев, инженер лаборатории старший лейтенант Сергей Винник. Чуть позже к ним присоединился опоздавший, но все же успевший, на свою беду, инженер группы радиационного контроля службы радиационной безопасности капитан-лейтенант Валерий Каргин. Никто из них ни сном ни духом не ведал, что эта их последняя служебная встреча. Потому что все они спустились в реакторный отсек К-431, а в бухту Чажма уже входил катер-торпедолов, который, несмотря на знак ограничения хода, поднятый на брандвахте, шел со скоростью около 12 узлов. Его командир, некий безвестный мичман, очень торопился домой…

Это было второе роковое обстоятельство, наложившееся на первое – обломок электрода, из-за которого надо было вторично поднимать многотонную крышку реактора.

Утро «черной субботы» – 10 августа 1985 года – выдалось пасмурное и дождливое: «скоро осень, за окнами август…»

«Крышку поднимали носовым краном плавмастерской, – свидетельствует капитан 2-го ранга Валерий Захар. – В организации работ были сделаны грубейшие нарушения ядерной безопасности. В суете команду «Атом», как это должно делаться при проведении «операции № 1», по кораблю не объявили. При монтаже устройства сухого подрыва не закрепили стопор удержания компенсирующей решетки. Установке стопора мешала кница в выгородке реакторного отсека. Ее надо было срезать газорезкой. Этого не сделали.

Подъемное устройство, называемое благодаря своему внешнему виду «крестовиком», не отцентровали с гидроподъемниками и вместо жесткой сцепки взяли крышку стропами».

Бывший командующий 4-й флотилией атомных подводных лодок вице-адмирал Виктор Храмцов:

– Итак, одиннадцать офицеров перегрузочной команды сняли крепления с крышки реактора, и кран плавучей мастерской начал поднимать ее. Офицеры рассчитали расстояние, на которое кран мог поднять крышку так, чтобы не началась цепная реакция. Но они не знали, что вместе с крышкой вверх пошла компенсирующая решетка и остальные поглотители. Создалась критическая ситуация! Дальнейший ход событий зависел от малейшей случайности. И она произошла, не зря говорят: дьявол сидит в мелочах. Крышка с компенсирующей решеткой и поглотителями висела на кране плавмастерской, которая могла качнуться в ту или иную сторону и таким образом еще более поднять крышку на пусковой уровень или опустить. Как раз в этот момент с моря подошел торпедолов и на скорости в 11–12 узлов прошел по бухте Чажма. От торпедолова пошла волна. Она качнула плавмастерскую с краном. Крышка реактора была вздернута со всей системой поглотителей на еще большую высоту, и реактор вышел на пусковой уровень. Произошла цепная реакция. Выделилось огромное количество энергии, мощный выброс выметнул все, что было в реакторе, над ним и рядом с ним. Перегрузочный домик сгорел и испарился. Сгорели в этой вспышке и офицеры-перегрузчики… Кран на плавмастерской вырвало и выбросило в бухту. Крышка реактора весом в 12 тонн вылетела (по свидетельствам очевидцев) вертикально вверх на высоту полтора километра и снова рухнула вниз на реактор. Потом она свалилась на борт, разорвав корпус ниже ватерлинии. Вода из бухты хлынула в реакторный отсек. Все, что было выброшено в момент взрыва, легло на К-431, К-42, плавучую мастерскую, дозиметрическое судно, акваторию бухты, пирсы, завод, сопки. Ветер был со стороны бухты на завод. В считанные минуты все вокруг аварийной лодки, все, попавшее в след выпадения осадков, стало радиоактивным. Уровни гамма-излучения в десятки, сотни раз превышали санитарную норму. Это произошло в 12 часов 5 минут 10 августа 1985 года.

За свое попустительство, за свои ошибки офицеры-перегрузчики заплатили самой страшной ценой – собственной жизнью. О мертвых – либо хорошее, либо ничего.

За несколько минут до взрыва врио командира плавмастерской капитан 3-го ранга Сторчак спустился в подпалубные помещения проверить, как идет большая субботняя приборка – время подходило к обеду. Именно там – в низах ПМ-133 – он и услышал роковой взрыв. Плавмастерскую резко качнуло и так накренило, что у многих мелькнула мысль, что крен превысил угол заката. Но плавмастерская все-таки вернулась на ровный киль, а потом покатилась на другой борт. По натянутым нервам резанул трезвон аварийной тревоги. Капитан 3-го ранга Сторчак выскочил на палубу. Первое, что он увидел – клубы черного дыма, валившие из огненного кратера за рубкой атомарины – оттуда, где только что стоял домик «Зима», где работали люди. Длинные нити черной копоти медленно кружились в воздухе. Матрос-узбек, вцепившийся в леер, испуганно кричал, глядя на палубу: «Ноўга! Ноўга!» Сторчак перехватил его взгляд и увидел чью-то оторванную окровавленную ногу. Повсюду валялись куски решетки ядерного реактора, и только теперь стало ясно, что произошел тепловой взрыв, а значит, из разверстого чрева подраненной лодки бьют смертельные лучи немереной радиации.

Сторчак принял на себя командование пунктом перегрузки. Он бросился на ГКП – главный командный пост – и тут же получил доклад от начальника службы радиационной безопасности лейтенанта Молчанова, что все измерительные приборы зашкаливают. Только потом, спустя несколько суток удалось установить мощность дозы излучения во время взрыва по золотому кольцу, снятому с руки одного из погибших офицеров. Исследование показало, что в момент взрыва излучение достигло 90 тысяч рентген в час.

В довершение ко всему из отсека-хранилища ТВЭЛов огорошили сообщением о сквозной пробоине борта плавмастерской. Пробоину нанес острый рваный край развороченного корпуса атомарины, но, по счастью, выше ватерлинии. Сторчак еще не успел отдать никаких приказаний, но командир трюмно-котельной группы старший лейтенант Сергей Ильюхин, повинуясь сигналу «Аварийная тревога», уже бросил своих бойцов на тушение пожара, полыхавшего в реакторном отсеке злосчастной атомарины. Пенные струи били в огнедышащий зев, не принося особого результата. Пожар в отсеке бушевал неукротимо.

В распоряжении Сторчака находились четыре офицера, два мичмана и шестьдесят матросов. Он прекрасно понимал, что со стороны аварийного отсека идет жесткое радиоактивное излучение. В эти гибельные минуты он сумел поберечь молодых матросов от воздействия радиации. Отправил двадцать пять перегрузчиков на берег. Опыта борьбы за живучесть у них было маловато и особого толку от их присутствия на плавмастерской не было. Поняли ли они, что командир ПМ-133 спас не только их, но и их будущих детей, их будущие семьи от генетических уродств, от неизлечимых болезней? Возможно, с годами и поняли, а кое-кто даже выбрал капитана 3-го ранга Валерия Сторчака в заочные крестные отцы своих детей. Но тогда об этом никто не думал. Оставшихся матросов Сторчак распределил по сменам, которые возглавили старший лейтенант Сергей Ильюхин и мичманы Евгений Ларионов и Юрий Кужельный. Всего на несколько минут вбегали моряки в опасную зону, из стволов ранцевых пенометов они били в жерло огненной топки, в которую превратился шестой отсек К-431, пытаясь сбить пламя, лишить его кислорода. Но пена вскоре кончилась, и горящий отсек пришлось заливать через гидранты забортной водой. Пока одни глушили огонь, другие собирали с залитой кровью палубы куски тел, складывали их в прорезиненные мешки. Когда кончалось отмеренное Сторчаком время безопасного пребывания в зоне облучения, моряки быстро менялись, и те, кто получил очередную дозу, бежали укрываться в относительно безопасное место – в кормовой трюм за цистерну пресной воды. Там же аварийщиков переодевали в чистые робы, благо на плавмастерской был некий запас рабочей одежды.

Битва за спасение К-431 продолжалась свыше полутора часов. Потом из бухты Стрелок подошел спасатель «Машук» и отвел ПМ-133 из Чажмы к острову Путятина. Двое суток они смывали с палубы и надстроек плавмастерской радиоактивную грязь, пока их не сменил резервный экипаж.

* * *

Плавмастерскую увели, и горящая К-431 осталась наедине с судьбой и сошвартованным с ней «Ростовским комсомольцем» и бесполезным дозиметрическим судном. В ее отсеках не сразу поняли, что произошло. Просто бросились выполнять то, что предписано аварийным расписанием по пожару в отсеке, а когда дошло, что радиоактивный фон превысил допустимые нормы в сотни раз, вот тут не все выдержали поединка с незримой смертью. Один офицер сбежал на плавказарму, заперся в своей каюте и напился в стельку. Потом на суде офицерской чести он объяснял свои действия тем, что «хотел снизить алкоголем воздействие радиации на организм». Его уволили в запас за трусость. Однако большинство подводников осталось в медленно тонущей атомарине, пытаясь удержать ее на плаву. Увы, на обесточенной подлодке не работал ни один водоотливной насос, ни одна помпа… Но даже если бы и удалось пустить в ход осушительную систему, то и это не спасло бы корабль от медленного затопления, ведь вода поступала в реакторный отсек через полутораметровую трещину в прочном корпусе, а потом растекалась по смежным отсекам через выгоревшие сальники и прочие уплотнения, испуская лучи смерти.

Тем временем из поселка Ракушка в Чажму мчались на своих машинах командир К-431 капитан 2-го ранга Леонид Федчик, штатные инженеры-механики – командир БЧ-5 капитан 2-го ранга Игорь Еремин и командир первого дивизиона капитан 3-го ранга Владимир Румянцев. Вместе с ними ехали и три мичмана, сорванные из отпусков страшной вестью. На КПП чажминского завода их встретил начальник штаба 4-й флотилии контр-адмирал Геннадий Агафонов.

– Главная задача – сохранить корабль на плаву! – сказал он командиру.

Мчался в Чажму из владивостокского аэропорта и командующий флотилией контр-адмирал Виктор Михайлович Храмцов. Много позже он вспоминал:

– 10 августа 1985 года я вместе с командным составом Тихоокеанского флота находился на борту самолета. Возвращались из Москвы, где были на приеме у Главнокомандующего ВМФ. Настроение было приподнятое. Мне дали понять, чтобы я готовился к новой должности – начальника штаба Северного флота и что готовится представление на присвоение звания вице-адмирала… Приземлились во Владивостоке около 15.00. К самолету подбежал дежурный офицер и доложил, что командующего 4-й флотилией просят срочно подойти к телефону. Я понял – что-то произошло, сердце защемило. Подошел к телефону. Оперативный дежурный флотилии докладывает:

– В Чажме – тепловой взрыв реактора.

– Я тогда подумал, что случилось, наверное, не самое страшное, что могло случиться, – взрыв-то тепловой, а не ядерный. Но от этого было не легче. Вскочил в машину и помчался на завод. Машина подъехала прямо к пирсу, где стояла К-431. Обстановку оценил мгновенно: К-431 тонет, реакторный отсек заполнен водой, и теперь вовсю топит корму… Надо спасать корабль, но кругом, как в страшном сне – ни души. Я перебежал на дозиметрическое судно, потом на соседнюю К-42. И тут никого! Словно вымело всех.

Глубина у пирса была 15 метров, осадка у К-431 – вдвое меньше. Решение пришло сразу – аварийную лодку надо вывести на осушку и посадить ее на грунт, как в док, но для этого необходимо было вытащить плавмастерскую на рейд, освободить атомоход от всякого рода концов: швартовых канатов, электрокабелей, вентиляционных систем, переходного и энергетического мостиков. Но как все это сделать одному?.. И вдруг из ограждения рубки К-42 вышел капитан-лейтенант, дежурный по этой подводной лодке. К сожалению, я не запомнил его фамилии. Вместе с ним мы стали освобождать тонущую атомарину от всего, что связывало ее с берегом, и в этот момент к плавпричалу подошел морской буксир.

Я объяснил его капитану обстановку и дал команду полным ходом тянуть К-431 на берег, пока она не сядет на грунт. Мы с капитан-лейтенантом в это время рубили пожарными топорами все, что можно было перерубить. Вот так мы и освободили лодку, а морской буксир на полном ходу посадил ее на осушку. Лодка перестала тонуть…

За каждой фразой храмцовского рассказа – отчаянная, полная смертельного риска борьба за живучесть атомного корабля. Только один эпизод. Вода из реакторного отсека не уходила даже тогда, когда К-431 приподняли на мощных кранах так, чтобы трещина в прочном корпусе оказалась выше уровня моря. Выяснилось, что погружной насос достиг настила первого яруса и не берет воду из довольно обширного трюма. Кто пойдет в самое пекло ядерного котла, чтобы сбросить насос под пайолы? На это отважился командир реакторного отсека капитан-лейтенант Олег Мальво. Именно он проник в шестой отсек из седьмого, спустился на нижний ярус и выполнил то, что требовалось.

Вице-адмирал Виктор Храмцов:

– Вскоре из базы нашей флотилии прибыла аварийная партия во главе с моим заместителем по электромеханической части инженером-капитаном 1-го ранга О.Д. Надточием. В состав аварийной партии входили опытные офицеры штаба флотилии. Они осушили реакторный отсек, и подводная лодка всплыла. Затем заварили рваный борт.

Вместе с аварийной партией прибыли офицеры службы радиационной безопасности флотилии и начали обмеры зоны аварии. В зоне аварии и на самой лодке матросы срочной службы не использовались. Работа продолжалась до 23 августа. Ежедневно группу, побывавшую в зоне аварии, отправляли в госпиталь, где у них брали кровь на анализы. Всего через зону аварии прошло около 150 человек.