Текст книги "Возмутители глубин. Секретные операции советских подводных лодок в годы холодной войны"

И я же еще – «вредитель»!

«От жары, пота, грязи у всех пошли по коже гнойнички. Доктор смазывает их зеленкой. Ходим раскрашенные, как индейцы. Я перешел на „тропический рацион“: в обед – только стакан компота. На ужин какую-нибудь молочную кашу и компот. Вечерний чай – только стакан долгожданной влаги. Никакая еда в рот не лезет.

Вот сейчас подвсплыли под РДП (работа дизеля под водой, через поднятую воздухозаборную трубу. – Н.Ч.). Чуть-чуть повеяло свежим воздухом. Люди хватают его, как рыбы в зимний мор – широко открытыми ртами.

Вижу в перископ американские корабли. Они остановили для досмотра два наших транспорта. Не стесняются. А нас самолеты снова загоняют на глубину.

 
Мир втиснут в сумрак боевых постов.
Мы тыщу лет на солнце не глядели…
– Центральный! Слева… Справа… шум винтов!
Акустик побледнел, считая цели.
Припали операторы к планшетам.
Меняем скорость, курс и глубину, —
Не может быть, чтоб наша песня спета!
Когда поймем – нет никаких надежд,
И все-таки надежды не утратим —
Прорвем противолодочный рубеж
И будем в срок в назначенном квадрате!
 

Бедный доктор. Он даже не может измерить температуру больного – в отсеках нет места, где температура была бы ниже +38. У всех термометров глаза лезут из орбит. У нас тоже…

Четвертые сутки нам не дают даже подвсплыть под перископ. От духоты раскалыватся голова. Прошел по отсекам – никого, кроме вахтенных. Все в первом, где чуть прохладнее. Там уже надышали так, что углекислоты выше всякой нормы. Но никто не уходит. Лег и я в обнимку с торпедой. Ее железо чуть холодит. А может, просто кажется…

Пошел второй месяц нашего плавания… Сегодня снова упали в обморок от перегрева трое матросов. Трудно писать. На бумагу капает пот, но стирать его со лба, с лица, с груди совершенно нечем. Использованы все рубашки, простыни и даже, пардон, кальсоны… Бриться невозможно – все обросли бородами. Ходим, как дикари. Посмотрела бы ты на нас…

За нами постоянно следят два эсминца. Все наши попытки уйти на большую глубину и оторваться ни к чему не привели. Идем с риском провалиться на шесть тысяч метров. Это столько у нас под килем. Регенерация воздуха работает плохо, содержание углекислоты нарастает, а запасы электроэнергии падают. Свободные от вахт сидят, не шевелясь, уставившись в одну точку. На вахту уже не идут, а ползут. Температура в отсеках – за 50. А в дизельном – 61 градус жары. Но самое скверное – мы не можем дать никакого хода, кроме малого. Электролит разряжен до воды. Ничего не остается, как всплыть. Но дадут ли нам это сделать?

Этот вопрос мы обсуждали особо. Ведь отправить на дно всплывающую лодку легче простого – притопил ее форштевнем, и амба, даже оправдываться не придется.

Мы выждали, когда американцы отойдут подальше для очередного разворота, и стали продувать цистерны последним воздухом. В центральном посту у люка встал командир. Мне дали в руки Военно-морской флаг. Задача простая – как только всплывем, выскочить на мостик и сразу же водрузить древко с флагом, чтобы из “неизвестной” подводной лодки мы сразу же стали островком территории СССР.

И вот мы на поверхности. Шумы эсминцев стремительно приближаются, а мы никак не можем отдраить верхний рубочный люк. Внутри лодки накопилось большое избыточное давление, его надо сначала стравить. Едва он начал выходить с адским свистом, как центральный пост заволокло туманом. Томительнейшие минуты… Что там наши недруги наверху? Врежут нам в борт или пощадят?

Наконец люк отдраен. Вслед за командиром я выскакиваю наверх – и сразу же на мостик с флагом. Эсминец уже рядом, а над головой со страшным ревом проносится “Нептун”.

Должно быть американцы наблюдают сейчас престранное зрелище: стоит на рубке грязный, заросший, в рваных трусах детина с флагом. Вижу – вовсю щелкают меня фотокамерами. Ладно, снимайте, когда еще увидите вот так вот русского подводника со своим флагом у берегов США.

Командир скрывается от съемок под козырьком мостика. Ему нельзя светиться… А с кормы налетает на бреющем новый самолет.

Нас усиленно снимают. Думаю, моя чумазая, в зеленых пятнах физиономия наверняка появится на обложках морских американских журналов.

Самолеты обдавали меня выхлопными струями так сильно, что я с трудом удерживался на ногах. Однако закрепил флаг и сам удержался.

Эсминец ведет себя корректно. Он передал по международному своду свои позывные и запросил по-русски: “Нужна ли помощь?” На нем даже не сыграли боевой тревоги. Американские моряки стояли по всему борту, на мостике – офицеры. Одеты в белые рубашки и легкие синие брюки. Матросы махали нам руками, но мы, памятуя наставления “старших товарищей”, от контактов воздерживались. Твердо молчали. Больше всего нас тревожило, как отреагирует на наше всплытие Москва. Вряд ли там будут вникать в наши обстоятельства. Назначат виновного, и делу венец. Ладно, посмотрим…

…Третьи сутки идем под конвоем. По идее, надо бы сделать попытку оторваться, уйти под воду. А если не выйдет? Всплыть еще раз они нам не дадут, это уж как пить дать. Мы перехватили радиограмму, в которой действия эсминцев оценены весьма сдержанно. Видимо, ждали от них более решительных действий.

А Москва молчит…

Милая моя! Опять трое суток не был в своей каюте, хотя дойти до нее самое большее – двадцать шагов… Мы все же рискнули и нырнули!

Сначала был солнечный день. И мы, используя свое "свободное плавание", отремонтировали антенну, надстройку, привели все в полный порядок не хуже, чем в базе. С нетерпением ждем сеанса связи с Москвой, которая упрямо молчит. Вдруг акустик докладывает, что гидролокаторы эсминцев на время прекратили работу. В этот момент наши конвоиры проходит мимо нас так близко, что видно, как их моряки протирают механизмы, два негра в наушниках стоят на сигнальном мостике, лениво посматривает на нас вахтенный офицер… А у нас уже – боевая тревога. Все сжались, как пружина.

 
Приборных шкал зеленый пересверк.
От напряженья занемели руки.
Надежно перекрыли путь наверх
Задраенные рубочные люки.
Еще один глухой удар волны…
Отсеки ждут сигнала к погруженью…
Короткое мгновенье тишины
В смертельно затянувшемся сраженье.
 

На мостике остались только трое: командир, старпом и я. Вот “Генри” немного отошел, и мы за спиной командира незаметно спустились в люк. Перископы у нас были подняты давно, и я припал к окулярам. Корабли легли на курс поворота. Командир прыгнул вниз.

– Срочное погружение!

Вот уже скрылась рубка… Я видел в перископ, что на “Генри” пока все спокойно. И только когда мы ушли на глубину 25 метров, на эсминце взревели машины. Мы поднырнули под него и рванули самыми полными ходами. “Генри” метался наверху, словно зверь, упустивший законную добычу.»

«Два часа пролетели в одну минуту. И вот посылки гидролокатора стали слабеть, отдаляться… Но радоваться было рано. На всякий случай мы зарылись поглубже и двинулись на юг, в сторону Америки, искали же нас на северо-востоке. Опять двое суток мы не высовывались из-под воды. Опять пекло, невыносимая сауна, но люди подшучивают над нашими конвоирами.

Обстановка все же очень напряженная: нас ищут 6 эсминцев и добрая дюжина патрульных самолетов. Только успевай отворачивать в разные стороны. Время от времени шлем в Москву радиограммы с разведданными по нашему району. Ведь мы в центре всей заварухи. Но Москва либо молчит, либо задает глупейшие вопросы. Все дико обозлены. Анекдоты рождаются на каждом шагу.

Не понимаю, что происходит. Или нас приносят в жертву ради каких-то высших целей, или… Не хочется думать, что у нашего командования не все в порядке с…

Милая моя, а ты там мерзнешь на Севере диком! Каждую минуту думаю о тебе. Через 10 дней будет “чарка” – 45 суток нашего похода. Узнаем замечательную новость: нам не хватает топлива, чтобы вернуться домой. Возможно, будет дозаправка в океане. Так хочется верить, что Новый год мы будем встречать вместе!

Трое суток уходили от настырных преследователей… Как покрутишь в душной рубке перископ четыре часа – с ног валишься, а в глазах от напряжения чертики прыгают…

Милая, тебе не надоели еще мои жалобы? Сейчас попробую развеселить. Стою на вахте, даю команду “Приготовиться к ужину!”. И вдруг выясняется, что ужин еще не готовили: оба кока мертвецки пьяны. Отметили ночью годовщину Великого Октября! Пришлось прибегнуть к коллективному творчеству: пять мотористов и торпедистов сварганили, как могли, какой-то супчик и манную кашу. Суп получился очень даже ничего. А вот манная каша… Н-да.

 
Натужно вентиляторы ворчат
И крутятся почти что бесполезно,
Мешая дух сопревшего борща
С чуть сладковатым запахом железа.
 

14 ноября – ура! – приказ на возвращение! Идем домой, в родной Кольский залив. Правда, для нас он находится в другом полушарии планеты. Но курс уже – 40 градусов. Это норд-ост, наш милый северо-восток.

На радостях стали выпекать на завтрак свой хлеб. Замечательно получается.

Море снова заштормило. А это нам невыгодно – увеличился расход топлива, которого и так не хватает 20 тонн. Но ничего, хоть руками догребем до Кольского! Главное – домой! Неужели я смогу увидеть тебя, обнять? Нет, сейчас лучше об этом не думать…

Курильщики маются: папиросы еще есть, а вот спички – наперечет. Каждая на вес золота. Ввели лимит: в сутки одна спичка. Остальные прикуривают. Стали придумывать агрегаты для прикуривания. Но ведь в лодке не прикуришь, а на мостик не вытащишь…

Еще одна проблема: кончилось сливочное масло. Не додали нам его. Кончились консервированный хлеб и печенье. Перешли на сухари, но они не выдержали жары и сырости. Выбрасываем все за борт. Боже, сколько продуктов попорчено! Плохо нас подготовили к таким морям…

Софочка, до нашей встречи осталось чуть больше месяца. Уже прошли ось Нью-Йорк—Баку. Только бы топлива хватило…

У нас полетел один дизель. Плетемся почти пешком – со скоростью 10 километров в час. А впереди еще 8000 километров. Когда же доберемся?!

 
Там идет день и ночь в эту пору
Тополиный рассыпчатый снег.
Здесь – холодный пенал коридора
Из центрального в первый отсек…
 

Сегодня достал свою шинель. У нее такой вид, что даже в полярную ночь стыдно надевать. Вся белая от муки, еле отчистил…

Сегодня прошли меридиан Ленинграда!

Как глупо сыграть в пучину, когда дом уже так близок. Да еще из-за упрямства лишь одного человека! Вчера ночью командир упорно шел под перископом, хотя наверху было чернее, чем у… Битый час пришлось ему доказывать, что это опасно, и даже пришлось потребовать, чтобы он записал свое решение в вахтенный журнал, прежде чем он поднялся в рубку и сам не увидел в перископ огни проходящего судна, шума которого акустики почему-то не услышали, а вахтенный офицер не заметил огней. Пришлось срочно погружаться.

Милая моя, через девять дней я смогу увидеть тебя и прижать крепко-крепко!.. Буду сидеть и смотреть на тебя часами, любоваться каждым твоим движением… Прочитал в одной ученой книге, что только морякам, летчикам и шоферам присуще одно психологическое свойство: внимательно следить за обстановкой и при этом все время думать о самом сокровенном. Именно так я отстоял все свои вахты – с мыслями о тебе.

 
Поют винты. Всплывать еще не скоро.
Но в герметичном чреве корабля
Мы знаем все,
О чем вздыхает море,
И все,
О чем тревожится земля.
 

А наверху уже потянуло севером. Морозец в воздухе. Всю ночь полыхало полярное сияние. Норвежское море сильно штормит, и нас здорово кладет. Скорость упала. Дожигаем последние тонны соляра. Нам навстречу выслали танкер. Но передача топлива на такой волне невозможна. Механик придумал какую-то адскую смесь из масла и воды. Идем на ней, но все-таки идем…

Сегодня в 11.30 я увидел землю. Это были очертания норвежского берега. Но скоро появятся и наши сопки. Завтра откроются наши маяки, и моя вахта будет входить в Кольский залив…

На “адской смеси” механика протянули недолго – только до входных маяков в Кольский залив. Дальше пошли на электромоторах. Запаса энергии хватило, чтобы только-только дотянуть до причала – с того конца света…

 
Победный миг! Моторам дан отбой.
И только шпиль еще кряхтит помалу.
Облезлой, обмороженной скулой
Подлодка прижимается к причалу».
 

* * *

В тот день автору этого письма-дневника, помощнику командира подводной лодки, капитан-лейтенанту Андрееву так и не удалось обнять жену. Он только смог позвонить ей по телефону.

– Софочка, любимая! Так был рад слышать твой родной, милый голос. Как я рад, что все хорошо кончилось, что вы все здоровы!

Как я и предполагал меня сегодня не пустили. Назначили дежурным по кораблю… Приду завтра.

 
Слава Богу, – сказала, – живой…
Взгляд исполнен и счастья, и муки.
Вот я снова стою пред тобой
После долгой, как вечность, разлуки…
 

Вместо послесловия

Роман подводника закончился счастливо. Анатолий Петрович Андреев прожил с супругой душа в душу сорок лет, вместе вырастили замечательную дочь Лилию. Все семейство, слава Богу, здравствует ныне в Петербурге.

Письмо из «карибской автономки» хранится дома, как историческая реликвия. Собственно, так оно и есть: время сделало его документом истории, свидетельством большой, настоящей любви. С разрешения автора я публикую его, слегка сократив и вставив в текст стихи поэта-подводника, капитана 2-го ранга Владимира Тыцких.

А вот капитан 1-го ранга в отставке, командир-подводник Евгений Шеховец, ходивший под Кубу на Б-4 в качестве штурманского офицера, сам писал стихи, и довольно неплохие. Его вдова передала главы из походного дневника своего мужа, тогда еще, в те далекие годы капитан-лейтенанта.

«С заданием пакет лишь в море будет вскрыт»

Из походного дневника командира штурманской боевой части подводной лодки Б-4, капитан-лейтенанта Евгения Шеховца:

«Итак, мы в Полярном. В первые дни наш новый корабль вызывал у подводников огромный интерес. Дизельная торпедная подводная лодка второго послевоенного поколения, проекта 641 была хоть и серийной, но внешне несколько отличалась от своих сестер-предшественниц. Она имела новую гидроакустическую шумопеленгаторную станцию с диаметром базы 2 метра, установленную в носу выше ватерлинии и закрытую обтекателем в виде гондолы из нержавеющей стали. Мы к этой "гуле" привыкли и называли "бульбой". У тех, кто ее видел впервые, она вызывала насмешки. А в Ленинграде, когда мы на День Военно-морского флота стояли на Неве, я, будучи отпущенным на берег, услышал, как "знаток" объяснял, что в нужный момент «бульба» якобы раскрывается и оттуда вылетает ракета.

На первых лодках этой серии спальные места были устроены на две трети экипажа. Предполагалось, что при трехсменной вахте одна смена бдит, две могут отдыхать.

Но каждая последующая единица (есть и такое полусекретное название ПЛ) оснащалась чем-то новым, хоть и отечественным, но традиционно громоздким. Наша лодка была построена в первой десятке и за счет дополнительного радиоэлектронного вооружения лишилась четырех спальных мест. Через два года я участвовал в приемке очередной лодки, которая лишилась уже восьми спальных мест. Мы получили за эту жертву кондиционеры размером с двухдверный шкаф, заваленный набок. Именно этому 641-му проекту я отдал 24 года и могу говорить о нем бесконечно и даже петь. Ограничусь двумя куплетами под «Елочку» – первым и последним:

 
Родилась наша лодочка
Немного лет назад,
И колыбелью лодочки
Был город Ленинград.
Родилась наша лодочка
На верфи «Судомех»,
И хоть она серийная,
Но все же лучше всех!
 

…В Полярном мы с ходу включились в отработку курса боевой подготовки дизельных торпедных лодок. В довольно короткий срок сдали их и вышли в первую линию. Стали «первым штыком, в ком уверен главком».

И вот еще в конце 1961 года пошли разговоры о том, что целая бригада подводных лодок перебазируется на Кубу… Слухи в Полярном всегда идут от "Циркульного" – по линии ОБС (одна баба сказала). "Циркульный" – это первый жилой каменный дом в новом, советском Полярном. Полукруглый, с колоннами, он стоит в центре города, возвышаясь над Екатерининской гаванью, непосредственно перед проходной в подплав. На первом этаже гастроном и промтовары.

Кто принес эту весть? Конечно, помощник командира лодки, капитан-лейтенант Юрий Кокорев. Он уже имел опыт базирования в Албании и к тому же был очень красноречивым: там, где Юрка, там говорил только он, остальные – слушали.

Вновь возобновилась подготовка по теме "Кама". Экипажи всех четырех лодок, назначенных к перебазированию, переселились на плавбазу "Котельников". Туда же перебрался и штаб бригады во главе с контр-адмиралом Евсеевым, ее командиром. Командир лодки военного времени, он был первым комбригом, который получил звание контр-адмирала.

За несколько суток до начала похода контр-адмирал Евсеев, ссылаясь на болезнь, отказался идти в море. Сегодня его заплевали в прессе, затоптали, а тогда перевели на должность капитан-лейтенанта (помощника командира ПЛ). К своему стыду, и я был в числе тех, кто поддерживал официальное мнение, а фронтовику Евсееву оставалось только одно – умереть. Что он через несколько месяцев и сделал.

И вдруг полная неожиданность: не пойдут никуда ни ракетные лодки, ни надводные корабли, пойдем только мы – торпедные подлодки. Пойдем скрытно и без плавбазы. Что тут началось! Надо было загрузить многочисленное имущество, которого обычно лодки в море не берут, так называемый, базовый ЗИП. А это не один грузовик! Даже паровые шланги для отопления ПЛ пришлось брать.

Так как плавбаза с нами не шла, на лодки был распределен и штаб бригады со своим личным и штабным имуществом. Нам достались новый комбриг, капитан 1-го ранга В.Н. Агафонов и около пяти штабистов.

В первые сутки после приема всех штатных запасов на лодке, выходящей в поход на боевую службу, не развернуться, не протолкнуться.

Особенно из-за продуктов, взятых на 90 суток (такова автономность нашего, 641-го проекта). Проектант предусмотрел размещение продуктов из расчета только на сорок пять суток, да и то с натяжкой. Поэтому коробки, ящики, мешки с продуктами были везде, куда только можно было что-нибудь втиснуть.

Начался скрытный этап перехода. Куда идем и надолго ли – о том никому, кроме командира, неведомо.

 
Надолго и куда, о том никто не знает.
С заданием пакет лишь в море будет вскрыт.
Родные берега в рассветной дымке тают,
Простор необозримый впереди открыт…
 

Впрочем, не думаю, что цели и сроки нашего похода не были известны командиру, старпому, заместителю командира по политчасти, капитану 3-го ранга Валентину Васильевичу Важенину, командиру штурманской боевой части, капитан-лейтенанту Николаю Васильевичу Батасову, делавшему предварительную проработку маршрута. Думаю, что знал и механик, инженер-капитан 3-го ранга Николай Андреевич Скрылев. И помощник командира, каплей Юрий Александрович Кокорев должен был знать хотя бы потому, что он всегда все узнавал одним из первых.

Мы же, “группмены” (командиры групп), рулевой – старший лейтенант Петр Сидорович Алексеенко, торпедной – я, моторной – старший инженер-лейтенант Геннадий Дорофеевич Минченко, а также связист, старлей Лимир Павлович Винокуров и доктор, капитан медслужбы Владимир Эмильевич Терек – только гадали: куда же?.. “Деза” была организована блестяще.

Меня же, чьим девизом было “Меньше группы не дадут, дальше ТОФа не пошлют” (Тихоокеанского флота), не страшил командирский диктат. Мой диван был в шумном электромоторном отсеке, и лежал он на высокооборотном агрегате питания гирокомпаса. А прислонялся я во сне к бортовому разъединителю главного тока, напряжением 220 вольт, зато силой тока до десяти тысяч ампер.

Постепенно спальные места были восстановлены, продукты и имущество распиханы и запиханы по многочисленным “шхерам” – закуткам. Установился порядок с приемом пищи в кают-компании – младшие офицеры питались в третью очередь.

Наладили жесткий режим экономии питьевой воды. Автономность лодки – 90 суток, а запас пресной воды такой, что норма на одного человека в сутки не превышает 5 литров, включая приготовление пищи (причем первое блюдо дважды), чаи на завтрак и на вечерний чай (вроде ленча), компот на обед. Овощи, посуда мылись морской водой.

Если оказывалось, что на энные сутки перерасходованы сколько-то литров пресной воды, прекращалось приготовление первого блюда на ужин, а чаепитие ограничивалось одним, и то не полным, стаканом на душу населения.

На санитарно-гигиенические цели пресная вода не предусматривалась. Умывались мы, чистили зубы (брр!), мылись только морской водой. И не такой, как в Черном, Белом и даже Баренцевом морях (о пресной Балтике и говорить нечего!), а крепким рассолом в 32 промилле мирового Океана (промилле: 0,001 целого процента).

Специальное, морское мыло в этой воде не пенится, как сметана, мажется по коже и, не смывая грязи, с трудом смывается с нее. А волосы на голове забиваются этой массой и вовсе не смываются. Освободиться от этой дряни можно было только в сухом виде, энергично ероша волосы или вычесывая ее.

Нам рекомендовали взять с собой стиральный порошок “Новость”. О шампуне тогда еще не было и речи. Мы так и сделали. Мы мыли порошком руки, умывались, мылись. И не прогадали. В походе. А в дальнейшей жизни – сомневаюсь. Я не знаю подводника, у которого не было бы какого-либо, мягко говоря, кожного изъяна – перхоти ли, грибка, псориаза…

На седьмые сутки похода – 7 октября – наша лодка форсирует Исландско-Фарерский противолодочный рубеж…

На оперативный простор Атлантики с востока можно проникнуть только двумя путями – Датским проливом или проходом между Исландией и Фарерами. На случай войны НАТО предусматривает здесь развертывание противолодочного рубежа глубиной миль триста. Это своего рода слоеный пирог из противолодочной авиации, минных заграждений, противолодочных подводных лодок и надводных кораблей, стационарных гидроакустических станций. Но, слава богу, пока еще не военное время, и рубеж обслуживается одним патрульным самолетом «WV-2» который базируется на авиабазу Кефлавик (Исландия). Маршрут самолета – ломаная линия, проходящая через контрольные точки.

Итак, 7 октября. Московское время 19.45 (в целях удобства управлением подводными лодками мы не пользовались поясным временем ни тогда, ни позднее). Прозвучала команда: “Боевая готовность № 2 надводная, 3-й смене приготовиться на вахту” Смена собралась в 4-м отсеке на развод. Командир БЧ-5 инструктировал вахтенных отсеков, я напутствовал посты наблюдения и управления машинными телеграфами и рулями (на лодке, кроме традиционного руля – вертикального – по направлению, есть еще горизонтальные рули – рули глубины, да еще по две пары – носовых и кормовых). Мы с сигнальщиком отличаемся от других тем, что на нас напялены прорезиненные химкостюмы.

В 19.55 раздалась команда: “Третьей смене заступить!” В свою очередь, я скомандовал “По местам!”, потом прошел в Центральный пост в 3-м отсеке, зашел в штурманскую рубку. Проверил место ПЛ, ее опережение или отставание от подвижной точки, курс, скорость, а в напутствие спел частушку:

 
Ты куда меня ведешь,
молоденьку девчоночку?
Я веду тебя в сарай,
не разговаривай, давай.
 

Поднявшись на мостик, я тут же умылся – волна ударила в лобовую часть ограждения рубки, вода поднялась снизу (лодка зарылась под подошву волны) и рухнула сверху через ограждение рубки. Стало темно. Только голубел подсвеченный снизу, из Центрального поста водоворот в верхнем рубочном люке. Две секунды, и волна схлынула в корму, еще 2—3 секунды, и вода ушла вниз, внутрь лодки и туда, откуда и пришла, – в океан.

“Мостик! – запросили из Центрального. – Как вы там?” – “Нормально!” – отвечает тезка Гагарина, только Александрович, а не Алексеевич, помощник командира лодки, капитан-лейтенант Кокорев, он же вахтенный офицер, командир второй боевой смены. И тут же спустился вниз ко мне, под “козырек”– самое защищенное от стихии место на мостике, с иллюминаторами для обзора носового сектора. Но обзор ограниченный. Поэтому мы правим вахту “на заборе” – на площадке 1,5 м выше, возвышаясь над всей лодкой выше пояса, с секторами обзора горизонта и воздуха 360 градусов.

– Горизонт чист!..

– Горизонт чист, – скороговоркой сдавал вахту Юра, – погода дрянь, ветер 280 градусов, 12 метров в секунду, волна 5—6 метров, облачность 10 баллов, видимость 7 миль. Указания на вахту – новых нет. Остальное ты знаешь.

– Принято, – отвечаю я.

– Давай, докладывайся! – торопил Юра. Он, несмотря на химкомплект, промок насквозь, промерз, и его ждали заслуженный ужин и отдых.

Я взобрался на “забор”. Привязался – влез в петлю из прочного конца и затянул ее на груди (потом для этой цели на лодки стали выдавать монтажные пояса). Проверил, закрепился ли сигнальщик. Одновременно осмотрел горизонт и воздух, не упуская из поля зрения набегавшей волны.

Было еще светло, но плотность облаков такова, что невозможно было определить, где солнце. Серое небо, серое море – не то. И свинцовое – не то. Неприветливое – слабо. Враждебное? Точнее…

Волны высотой 5—6 метров, как оценил их Юрка, мне показались “выше сельсовета”. Высота глаза наблюдателя на ПЛ – 7,5 мет-ра. И когда лодка при длине волны около 100 метров (длина лодки – 91 метр) ритмично через 5—7 секунд то поднимается на гребень, и тогда волна кажется не более пяти метров, но когда опустится в подошву, тогда да – высота волны резко вырастает. Но вот лодка, почему-то задержавшись на гребне, вдруг как рухнет под подошву следующей волны и на нас стремительно набегает шипящая стена воды. Я кричу сигнальщику:

– Берегись!

Мы нагибаемся, поворачиваемся боком, руки в мертвой хватке на конструкциях мостика, дыхание затаено, глаза закрыты – стена бьет тебя всего сразу, крутит, рвет, кромсает и сходит назад. Ты плюешься, кашляешь, харкаешь, естественно, материшься… На запрос снизу: “Как вы там?” – отвечаешь: “Нормально!“ Потом приходишь в себя и шаришь глазами по горизонту и воздуху…

Никого? Слава богу, никого…

Но такое купание случается не через 5—7 секунд, а пореже – через 5—7 минут. И я, освоившись на мостике, нажимаю тангенту “Нерпы” – внутрикорабельной связи:

– Внизу! Подключить командира! Товарищ командир, старший лейтенант Шеховец вахту принял исправно!

– Меняйтесь!

У командира нет вопросов– он после ужина уже поднимался наверх для перекура.

Кокорев, дождавшись переката девятого вала, чтобы не оказаться в роли поршня под многотонным водяным столбом, исчез в шахте люка. Погода не располагала к выходу наверх для перекура, и, кроме нас с сигнальщиком, на мостике не было никого. Мы стояли с ним друг против друга, по диагонали, непрерывно осматривая: я – носовую полусферу, он – кормовую. Если полностью нас накрывало сравнительно редко, то ведро-другое холодного крутого рассола мы имели от каждой второй или третьей волны, ударявших в лобовую часть мостика. Но вот повышенный взлет лодки, зависание – и площадка, на которой мы стоим, стремительно и долго уходит из-под ног вниз. “Берегись!”Отплевываясь, мы еще перешучиваемся и хохочем. Хотя море требует уважения к себе и в этом походе легкомыслие и неуважение к морю было не раз наказано переломом ребер, выбитыми зубами, вывихами рук, пальцев, разбитыми носами и просто “фонарями”. Пять суток блаженства…

Чем ниже (южнее) мы спускались, тем спокойнее становился океан, выше температура, "чище" визуальный и радиотехнический горизонт – ни самолеты, ни корабли (вообще надводные цели) по несколько суток не загоняли нас под воду.

Наступили дни, когда ходовая вахта на мостике (с разрешения командира!) неслась по форме одежды “ноль”, то есть в трусах. Океан чуть-чуть дышал, поверхность его, изумительной синевы, гладкая, как не знаю что, вспарывалась форштевнем лодки так аккуратно, что надстройка ПЛ, имеющая в самой высокой части не более двух метров, оставалась сухой. Нас сопровождали дельфины, парами и большими группами. Скорость, изящество и приветливость – восхитительные создания! Поражает то, что они выскакивают из воды одновременно! У меня есть фотография, на которой запечатлен миг, когда в воздухе одновременно были десятка три дельфинов!

Солнце уже не греет, а печет. На небе редкие перистые или высококучевые облака. К концу вахты кожа у нас покраснела и даже чуть-чуть побаливает – легкий ожог. Сигнальщик, перегревшись под субтропическим солнцем, чувствует себя хуже – озноб, повысилась температура. Но ночью, спустя 8 часов, он исправно выходит на вахту. Температура в норме, побаливают только плечи.

Ночью погода и обстановка не изменились. Небо густо-черное, звезды крупные, появились новые для нас созвездия Южного полушария – Южная Корона, Южный Крест и другие.…Фосфоресцирует вода, да так ярко, что подсвечивает корпус ПЛ, зеленоватые отсветы даже на наших лицах. Вокруг лодки голубое пламя, за кормой – голубая полоса кильватерного следа, белая в районе гребных винтов, затухающая в нескольких кабельтовых позади.

В другой раз в облачную ночь сигнальщик обратил мое внимание:

– Посмотрите!

Я оглянулся и был поражен: штырь антенны был объят сине-фиолетовым пламенем! Это был столб диаметром около 20 сантиметров и высотой около метра. Огни святого Эльма! Потом мы обнаружили подобный эффект на макушках капюшонов, на кончиках поднятых пальцев, наэлектризованный воздух светился даже на задранном носу! Вот так развлекалась верхняя вахта большой подводной лодки!

Но вскоре комфорт мягких субтропиков тоже остался за кормой. С каждым пройденным градусом широты становилось все жарче и жарче. Кондиционеров на лодках в то время еще не было. Была объявлена форма одежды "Разовая". Одноразовое белье – безрукавка, трусы с кармашком, сандалии на босу ногу. На шее одноразовое полотенце. Положены были еще одноразовый носовой платок и такие же носки. Но платок был в буквальном смысле «разовый», хотя, как и весь комплект белья, выдавался на 10 суток. Носков потом после похода хватало если не на год, то на полгода – точно. Это белье не подлежало стирке, а после носки шло в ветошь, которой на лодке всегда не хватало. Однако в тылах нашлись умники, которые в 70-х годах добились того, что за счет разового белья сократили норму снабжения ветошью.»

 
Мы подолгу от мира вдали.
Дни и ночи глубинами стерты.
По рожденью мы дети Земли,
Но живем в измеренье четвертом.