Текст книги "По закону и совести"

Протоколы допросов нередко приходилось писать карандашом, сидя на первом попавшемся предмете или прямо на земле. Разумеется, о большой культуре оформления дел говорить не приходилось. Да и с бумагой было туговато. Поэтому иногда для обложек дел приходилось использовать газеты.

Есть своя специфика и в работе военного судьи. Основным содержанием деятельности суда является проверка и оценка имеющихся доказательств и окончательное разрешение дела. Следователь производит расследование и собирает материал до суда и для суда. Он не решает вопрос о виновности человека, привлекаемого к уголовной ответственности. Это делает суд и только суд. За судом остается решающее слово. Только суд может окончательно сказать, кто этот человек, сидящий на скамье подсудимых, преступник или нет. Только суду дано право применить к человеку, совершившему преступление, меры уголовного наказания. И это наказание должно быть законным, обоснованным и справедливым.

За неправильное решение, за незаконный и несправедливый приговор человек может поплатиться собственной свободой, а возможно, и жизнью. Судья ни на один миг не должен забывать о стоящем перед ним человеке, о его судьбе, о его настоящем и будущем. В работе судьи особенно большое значение имеет беспристрастность и объективность при оценке доказательств. От него требуется большая выдержка и сила воли, для того чтобы трезво оценить материалы дела, противостоять возможным влияниям со стороны, не поддаваться обвинительной версии. Работа судьи протекает в условиях гласности. Судья находится в фокусе общественного мнения и внимания. На него надеются, его оценивают, критикуют или одобряют. Недаром известный русский юрист А.Ф.Кони говорил: «Судья не только должен быть справедливым, но и казаться таким»[4]4
  Кони А.Ф. Собр. соч., т. 1, М., 1966, с. 80.


[Закрыть].

Военный судья, как и следователь, на фронте не только юрист, борец за законность, но и воин. Уголовные дела судьям военных трибуналов во время войны приходилось рассматривать в исключительно сложных условиях, иногда под огнем противника, непосредственно на передовой, в блиндаже, в лесу. Были случаи, когда судьям приходилось браться за оружие и вместе с бойцами отбивать атаки врага.

Вот что рассказал о работе военного трибунала 74-й стрелковой дивизии подполковник юстиции запаса Н.А.Тимченко[5]5
  На страже социалистической законности. М., 1968, с. 185—190.


[Закрыть].

Весеннее наступление наших войск на харьковском направлении в июне – июле 1942 года сменилось ожесточенными оборонительными боями. Некоторые наши части вынуждены были отходить.

В такой сложной обстановке ранним утром военный трибунал на грузовичке выехал в одну из частей для проведения судебного процесса по делу Денисенко, обвинявшегося в дезертирстве. Это был крепкий молодой парень. До войны работал трактористом в МТС на Харьковщине. Обстановка на переднем крае менялась часто. Когда добрались до назначенного места, части там уже не было. Выяснилось, что она отошла на новый рубеж. Юристы оказались на ничейной территории. Поехали дальше разыскивать часть. В автомашине было всего семь человек. Вокруг стояла необычная тишина. Настроение у всех было тревожное. И вдруг сзади послышался треск мотоцикла. Вскоре грузовичок обогнал немецкий мотоциклист. Он повернул к сараю, который стоял на опушке леса, и, остановившись, наставил на юристов автомат и закричал: «Рус, капут, сдавайся». Шофер остановил машину, и все спрыгнули на землю и бросились к немцу, который отбежал за угол сарая и дал оттуда очередь из автомата. Завязалась перестрелка. Вдруг безоружный подсудимый Денисенко обежал сарай с другой стороны, бросился сзади на немца и свалил его. Пленный был связан и посажен в машину.

В полдень трибунальцы разыскали нужную часть, сдали пленного, оказавшегося хорошим «языком». А вечером в овраге под открытым небом провели судебный процесс. На суде Денисенко признал свою вину, раскаялся, просил оставить его на фронте и дал клятву, что будет бить фашистов, не жалея своей жизни. Военный трибунал учел раскаяние Денисенко, отважный поступок, совершенный им в тот день, и приговорил его к лишению свободы с отсрочкой исполнения приговора до окончания войны.

Сложна и также ответственна работа военного прокурора. Главное, что определяет его работу, – это строгий надзор за законностью.

В годы войны с особой силой звучали слова В.И.Ленина: «Не за страх, а за совесть исполнять все законы о Красной Армии, все приказы, поддерживать дисциплину в ней всячески, помогать Красной Армии всем, чем только может помогать каждый, – таков первый, основной и главнейший долг всякого сознательного рабочего и крестьянина…»[6]6
  Ленин В.И. Полн. собр. соч., т. 39, с. 152.


[Закрыть]. Исключительную важность приобрели усиление боевой мощи Вооруженных Сил, обеспечение нужд фронта, слаженность и четкость в работе всех звеньев государственного аппарата, укрепление воинской и трудовой дисциплины. «Раз война оказалась неизбежной, – говорил В.И.Ленин, – все для войны, и малейшая распущенность и недостаток энергии должны быть караемы по законам военного времени»[7]7
  Ленин В.И. Полн. собр. соч., т. 41, с. 145.


[Закрыть].

Основными задачами военной прокуратуры были решительная борьба с посягательствами на воинскую дисциплину и боевую мощь армии и флота, с агентурой врага и иными враждебными элементами, с паникерами, трусами, дезертирами, расхитителями военного имущества, с дезорганизаторами тыла, а в местностях, объявленных на военном положении, кроме того, с преступлениями против обороны, общественного порядка и государственной безопасности.

Как и в мирное время, стоящие перед органами прокуратуры задачи выполнялись военными прокурорами путем общего надзора за соблюдением и исполнением законов военного времени, постановлений ГКО и СНК СССР, приказов высшего военного командования, надзора за законностью расследования уголовных дел и привлечения виновных к ответственности, за законностью и обоснованностью приговоров военных трибуналов, за соблюдением законности при отбывании наказания осужденными. Исключительно важной была забота органов военной прокуратуры в годы войны о семьях защитников Родины и инвалидах войны.

Военные прокуроры вместе с командирами, политработниками и военными судьями активно участвовали в разъяснении военнослужащим приговоров, заботились о том, чтобы приговоры, имевшие актуальное значение, объявлялись в приказах командиров или иным путем доводились до широкого круга военнослужащих. Вся эта работа играла важную роль в создании среди личного состава частей и соединений атмосферы нетерпимости и всеобщего осуждения какого бы то ни было отступления от военной присяги, дисциплины, организованности и правопорядка.

Важное место в годы войны в работе военных прокуратур занимала правовая пропаганда. Под руководством политических органов военные прокуроры разъясняли военнослужащим действующие законы. Такие темы, как «Защита Отечества – священный долг каждого советского воина», «Приказ начальника – закон для подчиненного», «Дисциплинированность и бдительность – сильное оружие в борьбе с врагом», «Беречь боевую технику и военное имущество» и другие, находились в центре разъяснительной работы военных прокуроров.

Вот что пишет возглавлявший во время войны политический отдел 47-й армии генерал-полковник М.X.Калашник: «Многие работники прокуратур и трибуналов, люди, как правило, высокообразованные, эрудированные, регулярно выступали перед бойцами и командирами с лекциями и докладами о требованиях Военной присяги и ответственности за их нарушение, о бдительности, о правах и обязанностях воинов Красной Армии. Армейский прокурор полковник юстиции А.И.Гоман, председатель военного трибунала полковник юстиции С.К.Нестеров и другие руководящие офицеры из прокуратуры и трибунала по заданию Военного совета и политотдела выступали с такими докладами на семинарах парторгов, комсоргов, агитаторов в 318-й горнострелковой, в 77-й стрелковой дивизиях, в 255-й бригаде морской пехоты и других соединениях, проводили специальные собрания, в ходе которых отвечали на вопросы бойцов и командиров, рассказывали о наиболее характерных судебных процессах над нарушителями присяги. Так же поступали и дивизионные, бригадные прокуроры, председатели военных трибуналов»[8]8
  Калашник М. Испытание огнем. М., 1971, с. 50-51.


[Закрыть].

Всю работу по надзору за законностью в частях и соединениях действующей армии военные прокуроры проводили в тесном взаимодействии с командованием и политическими органами, постоянно информируя их о выявленных нарушениях, вносили предложения об устранении причин и условий, способствующих совершению тех или иных правонарушений.

Как и все советские патриоты, военные юристы показывали пример стойкости и мужества. Если требовала обстановка, они с оружием в руках сражались с врагом.

Военный следователь Г.В.Прохоров 26 сентября 1941 года, находясь на командном пункте полка, который вел бой в окружении, возглавил группу командиров и красноармейцев и повел их в атаку на превосходящие силы врага. В этом неравном бою офицер Прохоров пал смертью храбрых. Военный прокурор 43-й армии Б.И.Алексеев в августе 1941 года при выходе из окружения возглавил отряд бойцов и командиров, который атаковал противника и в течение ночи сковывал его действия, давая возможность нашим частям выйти из окружения[9]9
  Горный А.Г., Долгопятов Г.М., Медведев Л.М. Организация и деятельность советской военной прокуратуры. М., 1972, с. 381—382.


[Закрыть].

Подобных примеров много.

Однако вернемся к событиям далеких июльских дней 1941 года, когда наша дивизия заняла оборону на старой границе в районе города Себеж и 6 июля вступила в бой с гитлеровскими войсками. В течение двух дней отражали мы атаки врага, нанося ему чувствительные потери. Имея значительное превосходство в живой силе и технике, фашисты топтались на месте. Тогда противник сосредоточил на нашем участке большое количество минометов и артиллерии, обрушив шквал огня на подразделения одного из батальонов 391-го стрелкового полка. Командир батальона растерялся и отдал приказ отходить. Сделав это, он совершил непоправимую ошибку, практически преступление – вывел батальон из укреплений в открытое поле. Гитлеровцы не преминули этим воспользоваться, заняли укрепленные позиции и создали серьезную угрозу дивизии с фланга.

Командование соединения, возмущенное преступными действиями командира батальона, поручило прокурору провести расследование и привлечь виновного к уголовной ответственности. Расследование проводил лично прокурор дивизии В.И.Голубцов. Он допрашивал свидетелей, а я под его диктовку составлял протокол. Но дело это так и не было доведено до конца. Обстановка, сложившаяся на фронте, приостановила следствие по делу. Видя реальную угрозу окружения соединения, командир дивизии отдал приказ об отходе к городу Себеж. 9 и 10 июля шли бои на его окраинах.

Части дивизии самоотверженно обороняли занятые позиции и сами переходили в контратаки, на нескольких участках потеснив противника. Но под давлением гитлеровцев, имевших большое превосходство в живой силе и технике, мы вынуждены были оставить Себеж и отойти к станции Кузнецовка, причем отход происходил неорганизованно. Связь штаба дивизии с полками была нарушена. Где находилось командование дивизии, никто не знал. Оставшиеся в штабе командиры собрались вместе и стали обсуждать сложившуюся обстановку, но никто ничего толкового предложить не мог. А в это время на станции Кузнецовка загорелся склад с боеприпасами. Начали рваться снаряды. Со стороны фронта, в непосредственной близости, противник непрерывно освещал местность ракетами.

Во второй половине ночи в штаб прибыл начальник особого отдела старший политрук Борис Петрович Кульков и от имени командира дивизии приказал отходить по шоссе в восточном направлении.

Кулькова знали в дивизии как волевого, строгого, но справедливого чекиста, уважающего законность и порядок. Возглавляемый им отдел работал в тесном контакте с военной прокуратурой и трибуналом дивизии. Как сложилась дальнейшая судьба Кулькова, мне, к сожалению, неизвестно.

В течение нескольких последующих дней части дивизии с боями отходили на восток и 16 июля заняли оборону в районе станции Пустошка. Но противник захватил Невель и, потеснив наш правый фланг, вышел на шоссе Пустошка – Невель. В результате этого маневра части дивизии оказались в окружении. Я в это время вместе с прокурором и секретарем прокуратуры Аблеевым находился во втором эшелоне дивизии, и вместе с тыловыми подразделениями дивизии мы оказались отрезанными от боевых частей. В окружение попали и находившиеся в частях следователи прокуратуры Моргунов, Султанов и Портнов.

Тыловые подразделения стали отходить на восток. 20 июля колонна наших автомашин и повозок остановилась в поле и здесь была атакована девятью немецкими бомбардировщиками. Началась бомбежка, а когда кончились бомбы, немецкие летчики на бреющем полете стали обстреливать нас из пулемета. Расстреляв боеприпасы, летчики пикировали на нас, устрашая зловещим воем моторов. В результате этого налета один человек был убит и пять ранено.

Проехав километра три, мы снова попали под бомбежку. На этот раз обошлось без потерь.

Вскоре мы соединились с боевыми частями дивизии, вышедшими из окружения, и заняли оборону.

В конце июля к нам в дивизию прибыл военный прокурор 62-го стрелкового корпуса В.Г.Зайцев – бывший прокурор 170-й стрелковой дивизии. Здесь мы встретились снова. Он предложил мне работу в прокуратуре корпуса, на что я дал согласие. Несмотря на возражения прокурора дивизии В.И.Голубцова, через несколько дней пришел приказ об откомандировании меня в распоряжение В.Г.Зайцева.

Спустя несколько дней после моего прибытия к новому месту службы на нашем участке фронта произошли следующие события.

21 августа началось наступление советских войск. Сначала оно развивалось успешно, противника удалось немного потеснить. Но сил, видимо, было явно недостаточно, чтобы развить успех, и наступление захлебнулось.

На следующий день, 22 августа, левофланговые части 186-й стрелковой дивизии нашего корпуса атаковали 30 фашистских бомбардировщиков. После «обработки» их переднего края с воздуха гитлеровцы ввели в бой танки. Не выдержав натиска врага, наши части начали отходить. Одновременно немцы выбросили в район Кунья, Назимово десант автоматчиков, которые, засев в лесу, обстреливали наши отходящие войска.

Военная прокуратура и военный трибунал корпуса, двигавшиеся на автомашинах вместе с тыловыми подразделениями, попали под обстрел автоматчиков. Вскоре мы обнаружили, что дорога перерезана фашистами, и были вынуждены свернуть на проселок, который неожиданно уперся в болото. Назад пути не было, а впереди болото. Что же делать?

Осмотрев местность, мы обнаружили большое количество напиленных и сложенных в поленницы двухметровых бревен. Всю ночь таскали эти бревна и прокладывали дорогу. У нас было около 40 машин, которые нам и удалось переправить через настил.

Как стало известно позже, большинство частей корпуса попало в окружение. Вместе с ними был и наш прокурор В.Г.Зайцев.

26 августа фашисты заняли Назимово и Великополье. Части корпуса, не попавшие в окружение, попытались занять оборону около станции Скворцово. Однако нам не удалось остановить врага. Противник выбил нас из Скворцово и продолжал продвигаться к городу Торопец.

Тем временем части корпуса начали выходить из окружения. Вышел вместе с ними и В.Г.Зайцев. Из частей корпуса сформировали одну – 174-ю стрелковую дивизию, прокурором которой был назначен В.Г.Зайцев, а следователями – военный юрист Чебыкин и я. Вскоре мне было присвоено командирское звание военного юриста.

В начале сентября 1941 года вновь сформированная 174-я стрелковая дивизия заняла оборону по берегу Западной Двины возле города Андреаполя.

Особой активности на нашем участке фронта противник не предпринимал. Основные его силы рвались к Смоленску и Москве.

В период пребывания дивизии в обороне под Андреаполем мы, работники прокуратуры, часто ходили на передовые позиции. Здесь, в траншеях и блиндажах, проводили беседы с солдатами и офицерами, разъясняли им законы военного времени, когда возникала необходимость, помогали писать письма и заявления в исполкомы депутатов трудящихся и в территориальные органы прокуратуры с просьбами об оказании помощи их семьям. Проводили работу также с прибывающим в дивизию пополнением. Уголовных дел в этот период времени в дивизии почти не было, и это обстоятельство нами было использовано для проведения большой профилактической работы.

Военная прокуратура, как правило, размещалась в одном помещении с военным трибуналом. Жили и работали мы дружно, понимая, что делаем одно общее дело.

Большим уважением пользовался у нас, работников прокуратуры, председатель военного трибунала – военный юрист 2 ранга Анатолий Ефремович Богданов. Он был высок ростом и худощав. А.Е.Богданов был человеком исключительной честности и порядочности. Судьей он был опытным и процессы проводил умело, при строгом соблюдении всех уголовно-процессуальных норм. Если позволяли условия фронтовой жизни, судебные заседания проходили в расположении частей. На них приглашались представители различных подразделений. Из каждого дела он старался «выжать» все, что касалось причин и условий совершения преступления. Руководствовался принципом: лучше спросить больше, чем недоспросить. После каждого судебного процесса Анатолий Ефремович отправлялся к командованию полка или дивизии и подробно информировал о судебном процессе.

Анатолий Ефремович – участник гражданской войны, отличался отвагой и храбростью. Если не было в производстве дел, он надевал каску, брал винтовку и гранаты и отправлялся на передовую. Здесь он знакомился с жизнью воинов, интересовался питанием, обмундированием и другим несложным бытом красноармейцев и командиров. Нередко вел огонь по противнику, а иногда ходил и в атаку. В дивизии А.Е.Богданова хорошо знали и с почтением отзывались об этом «усатом прокуроре» – солдаты путали председателя с прокурором.

Мы знали и один недостаток Богданова. Заключался он в болезненном восприятии сообщений о неудачах наших войск в первый период войны. Каждое сообщение газеты об оставлении города выводило его из равновесия: он бранился, ругал на чем свет стоит командиров, вгорячах заходил далеко, делал неправильные обобщения.

На этой почве, как мне кажется, развилась у него излишняя подозрительность.

– Был я на днях у командира полка, – говорил Богданов, – и видел в его блиндаже смазливую девчонку, развалившуюся на топчане. Не мудрено, что мы сдаем город за городом, когда командиры с девчонками милуются.

Мы не придавали большого значения его брюзжанию, но некоторых оно настораживало. Однажды ко мне пришли члены трибунала дивизии за советом, как им реагировать на поведение их председателя, который, по их мнению, ведет пораженческие разговоры. Они высказали мысль, что об этих разговорах Богданова следует доложить начальству. Я стал их убеждать не делать такого шага. Говорил им, что знаю Анатолия Ефремовича как стойкого коммуниста, который не раздумывая отдаст свою жизнь за Родину, за дело партии. И это не слова. Он доказал свой патриотизм и преданность всей своей прошлой жизнью. К тому же свои взгляды и суждения Богданов не распространяет где-то, а делится ими с нами, своими товарищами по службе, а мы всегда способны дать им правильную оценку. Неудачи наших войск в первый период войны переживал не один Богданов, а все советские люди, в том числе и мы – работники прокуратуры и трибунала. Да и кто мог быть равнодушным, когда решалась судьба Родины!

Члены трибунала не послушали моего совета и доложили о разговорах А.Е.Богданова. Что и как они писали в своем донесении, я не знаю, однако ему было придано значение, и через некоторое время Богданов был из дивизии отозван.

К счастью, Анатолий Ефремович был оставлен в органах военной юстиции. После войны я с ним встретился в одном городе, где он был председателем военного трибунала гарнизона. Мы встретились как старые фронтовики. Много говорили о войне и армейской службе. Он сильно постарел, однако настроение у него было хорошее. Военное командование отзывалось о деятельности Анатолия Ефремовича весьма положительно, отмечало высокие партийные, деловые и человеческие качества. Он по-прежнему был непоседлив. Постоянно бывал в частях среди солдат и офицеров, проводил беседы и делал доклады на правовые темы.

В обороне под Андреаполем наша дивизия простояла с 5 сентября до 7 октября 1941 года. Все это время шли бои местного значения, велись артиллерийские дуэли, активно действовала разведка.

В сохранившемся у меня фронтовом дневнике я нашел такую запись, сделанную 10 сентября 1941 года.

По приказанию прокурора вместе со следователем прокуратуры Чебыкиным пошли в один из батальонов для проверки выполнения одного из приказов Верховного Главнокомандующего. Идти надо было по открытой местности, хорошо просматривавшейся и простреливавшейся противником. Как только вышли на опушку леса, нас сразу же обнаружили немецкие минометчики, которые немедленно открыли беглый огонь. Вслед за разрывами мин мы быстро перебегали от одной дымящейся воронки к другой и укрывались в них. Мины тем временем продолжали рваться в непосредственной близости. Когда, наконец, огонь прекратился, мы добежали до переднего края обороны. На командном пункте батальона комиссар батальона, посмотрев на мой противогаз, спросил:

– Что это у вас с противогазом?

– Как что? – не понял я.

– В нем же дыра.

Я вынул из сумки маску, и из нее посыпались кусочки стекла, а затем выпал большой осколок мины. Перебитые осколком металлические ободки стекол противогаза спасли меня от ранения. Противогаз, конечно, пришлось выбросить.

Этот случай я привел для того, чтобы отметить, что в первый период войны гитлеровцы открывали огонь из минометов и пушек буквально по каждому человеку, попадавшему в поле их зрения. Они не жалели мин и снарядов. Были случаи, когда на одного человека пикировали даже самолеты.

В конце сентября на нашем участке фронта впервые была применена батарея «катюш». Это было поразительное зрелище. Три боевые машины реактивной артиллерии БМ-13 выехали на огневую позицию. Рассвет только занимался. По данным нашей разведки, фашисты ранним утром должны были проводить разведку боем. С минуты на минуту ожидалась артиллерийская подготовка врага. И вдруг направляющие рельсы дрогнули, покрылись дымом. Блеснули огни, они взлетали один за другим, точно пылающие птицы. А в следующую минуту мы увидели, как в тех местах, где опускались огненные птицы, возникали клубы дыма, поднимались волны взрыхленной земли – всюду бушевал огонь. Все пространство немецких траншей окуталось клубами черной пыли, из которой то там, то здесь прорывались языки пламени. И не было никакого движения во вражеском расположении, никто никуда не бежал, никто не подавал признаков жизни. Земля горела, и вокруг стояла тишина. И мы не сразу заметили исчезновение «катюш». Они скрылись так же быстро, как и появились. В сообщении Совинформбюро за этот день было отмечено, что на нашем участке фронта уничтожено более 200 фашистов.

Трудно передать тот огромный духовный подъем, вызванный у нас результатами залпа такого грозного оружия, каким стали советские реактивные установки, любовно названные воинами «катюшами».

7 октября 1941 года был получен приказ об отходе дивизии на новую линию обороны. Гитлеровцы обошли нас справа и слева, оставив в глубоком мешке. Перед отходом красноармейцы подожгли большой сарай, заполненный необмолоченной рожью. С болью в сердце смотрели мы, как горят тяжелые от зерен снопы. Но что делать? Нельзя было допустить, чтобы хлеб достался врагу.

Спустя два дня переправились через Волгу и остановились в деревне Борисово. Но остановка была короткой. Последовал приказ двигаться дальше. В ночь на 12 октября прибыли в деревню Глазово, что раскинулась в 18 километрах от Ржева. На следующий день части дивизии снова в дороге. На какой-то небольшой железнодорожной станции немецкие самолеты подожгли состав с бензином. Создалась угроза взрыва цистерн. Наши шоферы красноармейцы Юдин и Саранчин с риском для жизни ликвидировали пожар.

Все последующие дни октября прошли в переездах. В начале ноября наша дивизия вела бои в районе города Старица, а потом была переведена в резерв 22-й армии. Располагались мы в деревне Ново-Борисцово, в 10-11 километрах восточнее Торжка.

Я знал, что Торжок – старинный красивый город. Когда же мы приехали туда, то увидели в центральной части города сплошные развалины и груды щебня. 13 октября его почти полностью разрушила вражеская авиация.

Через несколько дней нашу дивизию передали в состав 29-й армии, и мы заняли оборону по восточному берегу реки Тьма, примерно в 30 километрах от города Калинина.

Здесь мы простояли до 25 октября. Все это время я был в 508-м стрелковом полку. Проводил с красноармейцами и командирами беседы, разъяснял законы об ответственности военнослужащих за преступления, совершенные в военное время и в боевой обстановке, законы о льготах для семей фронтовиков, по поручению прокурора проверял снабжение частей питанием и обмундированием. С командиром и комиссаром полка у меня установились хорошие, деловые отношения. Они звали меня «прокурором», информировали о положении на участке обороны, занимаемом полком, о его нуждах и боевых делах. Я в свою очередь информировал их о тех или иных недостатках или нарушениях законности и приказов командования и вносил предложения о мерах по устранению этих недостатков.

В эти дни продолжалось контрнаступление советских войск под Москвой – важнейшее событие конца 1941 года.

25 декабря пошла в наступление и наша дивизия. За пять дней мы продвинулись на запад примерно на 30 километров.

Во время наступления в один из дней конца декабря в 508-м стрелковом полку произошел интересный случай. Одно из подразделений, преследуя противника, оторвалось от своих частей и напоролось на крупные силы гитлеровцев. При отходе к своим частям на лесной дороге наши воины неожиданно увидели немецкую колонну численностью до батальона, идущую им навстречу. Гитлеровцы шли спокойно, не рассчитывая встретить здесь советские войска. Наши заметили врага раньше и, быстро развернув 45-миллиметровую пушку, прямой наводкой стали их расстреливать. Фашисты растерялись и в панике стали разбегаться. В итоге короткой схватки почти все немецкое подразделение было уничтожено. Я видел это поле боя, покрытое множеством трупов. Здесь было подобрано около 100 винтовок, 20 автоматов, 4 миномета, несколько радиостанций и много другого военного имущества.

В нашем подразделении был лишь один раненый.

2 января 1942 года наши войска овладели станцией и городом Старица.

Все это время нас очень донимала немецкая авиация.

5 января на деревню Покровское, где разместились тылы дивизии, вражеский бомбардировщик сбросил четыре тяжелые бомбы. Одна из них разорвалась возле дома, в котором располагалось одно из отделений штаба дивизии. Многие из работников штаба были ранены, а начальник отделения капитан Райко убит. Другая бомба полностью разнесла еще один дом. Все находившиеся в нем люди погибли. Досталось и нашему дому, но, к счастью, обошлось без потерь.

Налеты вражеской авиации на Покровское не оставались безнаказанными. 7 января зенитчики нашей дивизии сбили два немецких бомбардировщика. Летчики, выбросившиеся с парашютами, были захвачены в плен.

Тем не менее немецкая авиация продолжала активно действовать. Гитлеровские стервятники летали как в группе, так и поодиночке.

В один из дней вражеский летчик, заметив возле деревенской бани группу солдат и лошадь с повозкой, перешел на бреющий полет и, сбросив несколько бомб, открыл огонь из пулемета. Я в это время шел в штаб дивизии и также оказался под огнем бомбардировщика. Пришлось полежать на снегу. Но все обошлось благополучно.

На следующий день немецкий бомбардировщик на бреющем полете над деревней высыпал множество мелких бомб, которые, к счастью, не причинили никакого вреда. Таких налетов было множество.

Тем временем наши войска, преодолевая упорное сопротивление гитлеровцев, продвигались на Запад.

В феврале прокурор дивизии поручил мне расследование дела командира батареи старшего лейтенанта Владимира Питерцева. 15 февраля 1942 года Питерцев прибыл в деревню Букавино, где размещалось хозяйственное отделение его батареи. Изрядно выпил. В это время в дом зашел командир лыжного батальона и сказал, что он намерен разместить здесь своих солдат. Питерцев возразил. Возник спор, в ходе его разгорячившийся Питерцев ударил лыжника. Разошедшийся вконец командир батареи приказал зарезать попавшуюся ему на глаза корову, а мясо сварить и съесть.

Приехав в полк, я вызвал Питерцева для допроса. В комнату вошел красивый, с мягкими чертами лица молодой командир. Он четко доложил о своем прибытии. Я обратил внимание на его ввалившиеся, воспаленные глаза. Видимо, Питерцев недосыпает и очень устал.

Я начал допрос. Питерцев 1922 года рождения, русский, холостой, не судим. С первых дней на фронте. Он ничего не скрывал и полностью признал себя виновным, горько сожалел о случившемся.

Питерцев произвел на меня впечатление человека честного, не умеющего врать и кривить душой. Комбат показался мне скромным и даже застенчивым. Он переживал и стыдился своих поступков. Не столько за то, что ему предстоит нести за них ответственность, сколько за то, что подвел товарищей, командование полка, который ему стал родным, честью которого он дорожил. С первых дней войны он делил с полком все радости и невзгоды. А полк его испытал многое. Во время жестоких июльских боев потерял почти всю материальную часть и дрался в обороне как стрелковый полк. Потом получил пушки и снова стал артиллерийской частью. Питерцев переживал за свою батарею, которая считалась лучшей в полку.

Солдаты любили комбата за его храбрость и были готовы идти с ним в огонь и в воду.

А вот что рассказали, например, о Питерцеве свидетели. 12 января 1942 года шел жестокий бой за деревню Копытиха. Немцы бросили в атаку большие силы и стали теснить наши части. Обстановка сложилась так, что наблюдательный пункт батареи Питерцева оказался впереди стрелковых подразделений. Связь с батареей была нарушена. Перейдя на запасной КП, комбат восстановил связь с батареей и продолжал руководить огнем. Но фашисты стали обходить НП и батарею с тыла. Комбат, взяв ручной пулемет и подпустив немцев на близкое расстояние, стал косить их меткими очередями.

И только когда батарее стало угрожать полное окружение, он отдал приказ о смене огневых позиций, с которых батарея снова открыла меткий огонь.

В другой раз, находясь на наблюдательном пункте, Питерцев увидел, как в одном из домов укрылись немецкие автоматчики. Метким выстрелом прямой наводки он заставил автоматчиков выбежать из дома. Следующими снарядами фашисты были накрыты.