Текст книги "На торный путь"

Развешанные по стенам бронзовые трёхсвечники с зерцалом достаточно хорошо освещали зал, и Нерода, насытившись, мог рассмотреть всех, кто в этот вечер засел в аустерии. Публика, не в пример городским харчевням, тут была чистая, и Грицько в своём измайловском мундире среди прочих посетителей не выделялся. Неожиданный толчок заставил подпоручика дёрнуться. Он неохотно оторвался от пивной кружки и увидел, что к его столу подсел какой-то офицер, который, судя по встрёпанному виду, не иначе как был одним из здешних завсегдатаев.

Уставившись на Нероду странно выпученными глазами, в которых посверкивали злобные огоньки, он преувеличенно долго рассматривал Гриця, а затем угрожающе, с явным вызовом спросил:

– Измайловец?..

Мундир подпоручика делал этот вопрос бессмысленным, и похоже, незнакомец, будучи на крепком подпитии, просто жаждал ссоры. Поэтому вместо ответа Грицько демонстративно приподнял свой палаш так, чтоб был виден литой эфес с рукоятью, перевитой крученой проволокой. Эти тяжёлые шпаги с выгравированной на клинке надписью «Виват Анна великая» недавно торжественно вручили всем офицерам полка, и они стали для них особым отличием.

Внезапно напряжённо ожидавшего вызова подпоручика кто-то сзади дружески хлопнул по плечу, и Нерода услышал:

– Гришенька, что тут у вас?

Гриць обернулся и, к своему удивлению, увидел своего давнего приятеля семёновца, которого не встречал с начала кампании.

– Да вот какой-то залил зенки и ищет, на ком зло сорвать, – спокойно ответил Нерода, пренебрежительно кивнув на своего визави.

Похоже, пучеглазый при виде дарственной шпаги уже начал опасаться, а теперь, сообразив, что против него сразу двое, и вовсе стушевался. Промямлив нечто похожее на извинения, он боком выбрался из-за стола и покачиваясь отошёл в сторону. Семёновец проводил его взглядом и, усевшись напротив Нероды, со смехом спросил:

– Говорят, вы под Очаковом дрекольем дрались, это правда?

– Правда, – улыбнулся Грицько. – Я сам в турка лопатой запустил.

– Попал? – весело подначил его семёновец.

– Попал… – Нерода нахмурился, ему вспомнилось, как им, оставшимся без патронов, пришлось отбиваться чем придётся, и он предложил: – Я вина скажу?

– Не надо, – отмахнулся семёновец и предложил: – Лучше пошли глянем, как в бильярд играют.

– О, так он тут есть, – обрадовался Грицько и поднялся.

К игре французского короля приохотил свой ближний круг сам Пётр, завезя из Голландии первый бильярдный стол. С того времени бильярд имелся во дворце, у кое-кого из знатных вельмож, потом у тех, кто побогаче, а вот теперь, по словам семёновца, эту игру завели и здесь, в аустерии.

В бильярдной, куда Грицько вошёл вслед за товарищем, на самой середине стоял большой вытянутый стол с бортиками и шестью лузами по краям, а вокруг него всё время сновал служитель, упрашивая толпившихся у стен зрителей не напирать на игроков. Играли двое: армейский капитан и поручик-преображенец. Деревянными киями они поочерёдно целились в жёлтые шары из слоновой кости так, чтоб те после удара, сталкиваясь между собой, падали в лузы.

Протискиваться по примеру других ближе к столу Нерода не стал. Со своего места он и так хорошо видел гладкую, крытую сукном поверхность стола и перекатывающиеся по ней шары. Видел он и раскрасневшегося капитана, который, похоже, сильно проигрывал и горячился, в то время как гвардеец, почему-то всё время стоявший спиной к Нероде, почти при каждом ударе вгонял шар в лузу. Противясь ему, раздосадованный капитан как-то неловко ткнул кием, шар, перескочив бортик, стукнулся о пол, и гвардеец, демонстративно кладя кий на сукно, громко заявил:

– Партия!

У стола немедля началась толканина, желающие играть принялись спорить, а получивший свой выигрыш гвардеец шагнул к двери и, столкнувшись нос к носу с семёновцем, сказал:

– Вот ты где, а я думал, искать придётся.

Нерода непонимающе глянул на игрока и, к своему удивлению, признал в нём преображенца, с которым когда-то познакомился в кружале. Гвардеец тоже узнал Гриця и приветливо улыбнулся.

– Ну как повоевал, измайловец?

– Хорошо повоевал, – ответил за Нероду семёновец и с усмешкой добавил: – Знаешь, он из тех, что с турками дрекольем дрались.

– Значит, наш человек, – хмыкнул преображенец и, дружески взяв Гриця под руку, увлёк за собой.

Нерода думал, что они вернутся туда, где он ужинал, но преображенец привёл его и семёновца совсем в другой зал. Обстановка тут была богаче, свечей намного больше, а у дальней стены виднелась малая темноватая ниша, где устроились музыканты, негромко наигрывавшие гавот. Музыка получалась не особо громкой, говорить не мешала, и сидевшие за столами гвардейцы о чём-то увлечённо спорили. Грицько вспомнил, что по заведённому ещё императором Петром порядку в аустерии полагалось вести беседы о важных, порой государственных делах.

Видимо, так оно и было, потому что, когда, несколько потеснив знакомых товарищей гвардейцев, преображенец с семёновцем как гостя усадили подпоручика-измайловца за уставленный бутылками стол, Нерода услышал:

– А почему нам только раз в два года отпуск дать могут? – Оказавшийся напротив капитан-преображенец упёрся взглядом в Гриця и вызывающе спросил: – Ты, измайловец, в полку государыни служишь, небось и отдыхал знатно?

– Ага! – Нерода фыркнул. – Только домой приехал, по всей линии смоляные бочки горят. Татары в набег пошли. Вот мы и сидели с ружьями за церковной оградой. Ждали, когда басурмане явятся.

– Ну и как, отбились? – Взгляд капитана подобрел.

– Отбились. – Грицько вздохнул. – Только какой то отдых?..

– И всё равно! Почему, когда наше войско на зимних квартирах, я у себя в имении жить не могу, а обязан тут быть? – Сидевший по соседству, явно бывший в подпитии офицер, глядя перед собой мутноватыми глазами, стукнул кулаком.

Тотчас с дальнего конца стола кто-то резко возразил:

– Да мы тут оттого, что война со Швецией приключиться может.

Нерода не понял, кто так сказал, и посмотрел в ту сторону. Раскрасневшиеся лица тесно сидевших за столом офицеров были напряжёнными – видимо, спор шёл давний и касался всех. Однако об имениях и войне отчего-то больше не вспомнили, и разговор, скорее всего от пьяной безалаберности, скатился на другое.

– Немцам зато хорошо. Приехал из своих мест, прослужил сколько-то и айда назад в фатерлянд, – негромко заметил, как понял Нерода, уже бывший в годах офицер.

– Чего вы всё немцы да немцы? – перебил говорившего капитан-преображенец. – Они тоже разные. Забыли, кто нам всем жалованье уравнял.

Нерода догадался, что капитан имеет в виду Миниха, вспомнил, как фельдмаршал стоял рядом с ним на валу под Очаковом и подумал: наверно, лучше судить розно…

* * *

В Зимнем дворце императрицы Анны Иоанновны наметилось торжество. Сын фельдмаршала Миниха, молодой камергер Эрнст Миних, испросил у государыни милостивое соизволение сделать придворной фрейлине баронессе Доротее Менгден, к коей он давно испытывал сердечную склонность, предложение, которое и было принято. Юная девица в качестве приданого от двора получила подарную постель со всем прибором, серебряный глазет для подвенечного платья и тысячу рублей на кружева. А ещё государыня своим иждивением накрыла свадебный стол.

К этому столу, согласно заведённому порядку, были приглашены статс-дамы, придворные чины, иностранные министры и все знатные особы обоего пола первых четырёх классов, считая от фельдмаршала до генерал-майора, коих заранее оповестил гофкурьер. А вот просить великих княжон оказать честь и быть на свадьбе, согласно этикету, лично ездил Эрнст Миних. С утра все приглашённые уже собрались во дворце, ожидая, когда, надев подаренные государыней бриллианты, к ним выйдет невеста и приедет жених, за которым послали запряжённую шестериком карету.

Ждать долго не пришлось, старший сын Бирона привёз сына маршала Миниха во дворец и лично ввёл жениха в зал, после чего в сопровождении двух великих княжон из покоев императрицы вышла фрейлина Менгден. Невеста была просто великолепно разубрана чудно сверкающими бриллиантами, пожалованными от императрицы. Тут же зазвучала музыка, сопровождающая свадебный ход. Радостно играли многие трубы, и особо торжественно били литавры, которые, обходя зал по кругу, нёс на своей спине один из дворцовых гайдуков.

Изволила почтить свадьбу и сама императрица. Она первой проследовала в зал, назначенный для венчания, и там встала на почётное место, где к ней же, приглашённый самой государыней, подошёл отец жениха фельдмаршал Миних. Анна Иоанновна милостиво разрешила ему, оставив находившееся на Украине на зимних квартирах войско, приехать ради такого случая в Санкт-Петербург, чтобы лично присутствовать на свадьбе сына. Надо заметить, что фельдмаршал Миних, давно ждавший и желавший такого события, сейчас прямо-таки сиял улыбкой.

Улыбалась во время венчания и императрица. Она, как государыня-матушка, должна была всячески опекать своих фрейлин и уж, конечно, позаботиться о том, чтобы в дальнейшем у этих девиц всё складывалось как можно лучше. Следует заметить и то, что венчание совершал лютеранский пастор, и проходило оно в большом зале дворца. По окончании церемонии, выслушав приличествующее напутствие, новобрачные стали принимать поздравления и подарки. От государыни невеста получила четыре тысячи рублей, а Миних утвердил за сыном вотчину в Лифляндии.

Затем новобрачные пригласили гостей к свадебному столу. Здесь тоже имелся свой ритуал. Среднее место занимает жених с невестой, по правую руку невесты садятся великие княжны и далее прочие дамы, а по левую руку жениха усаживается знатнейший из мужчин, а за ним другие, по чину. Согласно этому правилу, возле невесты сели великая княжна Елисавета Петровна и принцесса Анна Мекленбургская, а возле жениха занял место Антон-Ульрих принц Брауншвейгский, после чего начался пир. Стол ломился от всяческих кушаний, вина тоже было вдосталь, но все соблюдали меру.

Как водится, во время свадебного стола неустанно играла инструментальная и вокальная музыка, правда, время от времени (и довольно часто) прерывавшаяся. В такие перерывы полагалось провозглашать здравницы, а затем пить во здравие. Каждая такая остановка сопровождалась трубным сигналом, а затем торжественным ударом литавр. Однако и без того, как во время здравницы, так и после оной, бокалы ходили вокруг стола, и счастливый жених, тоже отпив малую толику из своего бокала, благодарно раскланивался с поздравителями.

Как принято, свадебное застолье полагалось окончить ровно к пяти часам, и когда назначенное время стало приближаться, жених, Эрнст Миних, встав с бокалом в руке, обратился к Анне Иоанновне:

– Государыня-матушка, позволь мне возблагодарить тебя за оказанную мне превеликую честь не токмо от себя лично, но и от своей супруги, брак с которой позволяет мне теперь говорить это. – Жених сделал паузу, и высоко подняв свой бокал, провозгласил: – Господа гости, прошу выпить за здравие императрицы нашей!

Мужчины немедля встали, оборотясь к Анне Иоанновне, и тогда сидевший рядом с нею фельдмаршал Миних, поднявшись вместе со всеми, сказал:

– Государыня-матушка, позволь и мне поблагодарить тебя за ту превеликую радость, которую ты подарила мне, учинив столь желанное мне дело. Пью за твоё здоровье! – И счастливый отец жениха залпом опорожнил свой далеко немалый бокал.

Анна Иоанновна обвела взглядом стол, благосклонно кивнула жениху, улыбнулась фельдмаршалу и, сделав неприметный знак, отпила из бокала.

Тут же ударили литавры, а затем протяжно запела труба, оповещая всех, что свадебный стол окончен и пора начинать танцы. Основательно подвыпившие гости шумно встали из-за стола и дворцовыми переходами направились в бальный зал, где уже сидели музыканты и призывно звучали скрипки. Поспешили туда и новобрачные. Эрнст заторопился как-то суетно, но фрау Доротея Миних на правах супруги взяла его под руку, и дальше молодая пара шествовала весьма чинно. Правда, новобрачная не утерпела и на ходу поделилась с мужем:

– Дорогой, ты заметил, как государыня была любезна с фатером?

Конечно же, Эрнст это заметил и тут же с жаром высказался:

– Фельдмаршал, – так из особого уважения Эрнст порой называл отца, – весьма удачно провёл кампанию, и государыня наверняка им довольна.

– Ну, это ведь война. – Молодая надула губки. – А я вот заметила, как государыне понравились часы, которые ей подарил фатер, мы ведь, женщины, так любим подарки…

Наконец-то Эрнст, сообразив, что к чему, тут же заверил жену, что у него для неё тоже есть немало подарков, после чего весьма довольные друг другом супруги вошли в зал, где уже выстраивались пары для менуэта, и к радостному удивлению отметили, что сегодня императрица избрала своим партнёром для первого танца их фатера. Конечно, это заметили не только они, и все, кто был в зале, поняли: фельдмаршал Миних начинает потихоньку входить в силу. Кое-кто уже втихомолку принялся судачить, как посмотрит на это Бирон, вот только мало кто знал, что Миних уже преподнёс фавориту не только такие же часы, но и украшенную изумрудами саблю…

По окончании менуэта фельдмаршал Миних, будучи навеселе и обретя игривое настроение, уже высматривал фрейлин, решая, которой из них он сегодня будет целовать ручки, как неожиданно к нему подошёл вице-адмирал Головин. Генерал-инспектор от флота по случаю оказался в Санкт-Петербурге, был приглашен во дворец и сейчас, радуясь нечаянной встрече, явно желал приватно переговорить с фельдмаршалом.

Заступив Миниху дорогу, Головин улыбнулся.

– А у меня дело к твоей милости образовалось.

– Я ж вроде как сухопутный вояка, – попробовал отшутиться Миних, но Головин весело возразил:

– Так про сухопутье и речь.

– Да с чего вдруг? – удивлённо усмехнулся Миних. – И в каком же это деле я тебе, адмирал, надобен?

– А я вот про Ладожский канал вспомнил, который судоходству столь способствует, – уже серьёзно сказал Головин.

– Никак что строить надумал? – заинтересовался Миних.

– Полагаю, твоей милости известно, что Архангельская верфь добрые корабли делает, вот только как их в Кронштадт перевесть? – Увидев, что Миних собрался что-то сказать, Головин договорил за него: – Знаю, по озёрам и рекам малым кораблям ход будет, а как с многопушечными фрегатами быть? А вот ежели канал сделать, чтоб и их провесть, сие возможно…

Едва услыхав такое, Миних весьма заинтересовался и сразу посерьёзнел, а Головин меж тем продолжил:

– Опять же, по Волге на Каспий ход есть, в Азовское – по Дону и в Чёрное по Днепру тоже. Небось помнишь, Пётр Алексеевич велел было канал между Доном и Волгой ладить. И предки наши «из варяг в греки» ходили реками. Вот у тебя на юге в подчинении два флота было. Один на Дону, другой на Днепре, и всё, что им надобно, можно б было не телегами сухопутьем, а водой по рекам везти. Смекаешь, к чему я?

Миних только теперь осознал, как далеко замахнулся генерал-инспектор от флота, и как инженер, захваченный масштабом дела, на какое-то время забыл про фрейлин и горячо принялся обсуждать с вице-адмиралом возможные перспективы.

А бал тем временем продолжался, гремела музыка, по центру залы становился «гран-рон»[54]54
  Большой круг.


[Закрыть], кавалеры как могли принимали изящные позы, и их дамы строили им глазки, в то время как гости постарше уже начали поглядывать на дверь. Однако всё шло по чину, и в назначенный час музыка заиграла старинный немецкий танец.

Заключая бал, гофмаршал с жезлом в руке вывел на середину зала все побывавшие за свадебным столом супружеские пары. Все они, кто танцуя, кто просто шагом под музыку трижды обошли зал, после чего молодые Минихи, подойдя к государыне, принесли ей свою благодарность. Затем пары с новобрачными во главе, имея впереди себя музыкантов, прошли через дворцовые комнаты, спустились вниз, расселись по ожидавшим их у дворца каретам, и все приглашённые поехали в дом новобрачного, где в продолжение торжества их ждал праздничный ужин…

* * *

Начальник Тайной канцелярии Ушаков выжидательно смотрел на вице-канцлера графа Остермана. Речь шла о том же, что и на давешнем совете доверенных лиц при государыне. Уже в Данциге были захвачены шведские офицеры, служившие Станиславу, и теперь, после начала войны между Россией и Портой, Швеция, судя по всему, только и ждала благоприятного момента для нападения. Вдобавок, когда Миних начал поход, Стокгольм послал в Константинополь оружие и пушки. В то же время шведы устраивали в Финляндии магазины, введя туда десять тысяч войска, что заставило Петербург держать наготове два кирасирских и три пехотных полка.

Выдержав долгий взгляд Ушакова, Остерман вздохнул:

– Наш посол, пребывавший в Стокгольме, уведомил меня, что в Константинополь опять послан всё тот же майор Синклер, чтобы доставить оттуда ратификацию союзного договора между Швецией и Портой.

Ушаков понял вице-канцлера правильно и сообщил:

– Мы уже караулили майора при его прошлом вояже. Было поручено жидам и нескольким бедным шляхтичам известить о проезде Синклера. Но поначалу майора охраняли турки, а потом он поехал через Лемберг.

– И что, теперь больше никакой возможности нет? – Вице-канцлер оставил экивоки и говорил прямо.

– Почему нет? – вроде как недоумённо пожал плечами Ушаков. – Есть Миних, он же идёт в Польшу.

Фельдмаршал был вскорости уведомлен и меры принял. Миних вызвал капитана Кутлера и с глазу на глаз, без лишних ушей, изложил ему суть. Отдавая себе отчёт, сколь высоки ставки, Кутлер подавил опасенья и только спросил:

– На какой дороге искать?

Миних изучающе посмотрел на капитана и сказал:

– С тобой ещё поручики Веселовский и Лесавецкий будут. Лесавецкий – он уже занимался этим, так что дорогу знает. А чтоб вы не сомневались, вот тебе мой приказ, – и с этими словами Миних вручил Кутлеру открытый лист.

Уже догадываясь, о чём речь, капитан взял бумагу и, прочитав собственноручно писаный фельдмаршалом текст:

– «Понеже из Швеции в Стамбул послан майор Синклер, который не под своим именем едет, то оного, ради высочайших Ея Величества интересов, потребно на обратном пути со всеми имеющимися письмами зело тайным способом перенять…» – понял, что сам Миних берёт его, Кутлера, под свою защиту.

* * *

Небольшой отряд пробирался по плохо наезженной дороге через буковый лес. Семь всадников, вытянувшись цепочкой, рысили, беспокойно оглядываясь по сторонам. По виду они, одетые в кунтуши с непременными саблями на боках, казались обычной группой загоновой шляхты, посланной паном по каким-то делам. Ехавший первым капитан Кутлер придержал коня и, дождавшись, пока следовавший за ним поручик Лесавецкий поравняется, спросил:

– Как считаешь, перехватить курьера тут можно?

– Зачем здесь? – удивился поручик. – Рядом поудобнее место есть.

И точно, всадники не проехали и версты, как впереди у дороги показалась корчма.

Заехав на её съезжий двор, капитан приказал поставить лошадей к коновязи и обиходить их, а сам в сопровождении обоих поручиков вошёл внутрь низкого грязноватого помещения, встретившего их застоявшимся жилым духом. У стены, над жарко пылающим очагом, висел булькающий варевом котёл, и идущие от него перемежающиеся огненные отсветы позволяли как-то разглядеть (в корчме было довольно темновато) пяток каких-то проезжих шляхтичей, сидевших по лавкам.

Корчмарь, хлопотавший возле очага, увидав новых гостей, тотчас поспешил к ним и, не дойдя пары шагов, согнулся в поклоне, почему-то глядя на Лесавецкого. Несколько удивлённый Кутлер сел за стол и, жестом пригласив поручиков устраиваться рядом, коротко бросил хозяину:

– Поесть неси.

Тот прямо-таки метнулся к очагу, а Кутлер, сразу догадавшись, откуда такая прыть, спросил Лесавецкого:

– Ты что, бывал здесь?

– Бывал, – подтвердил поручик и обратился к уже поспевшему вернуться хозяину: – Какой ни на есть путник не ожидается?

– Из маетка шляхтич надысь заезжал. – Корчмарь поставил на стол миску с только что приготовленным бигосом. – Говорил: там шляхту собрали, велено им в пути какого-то пана Гагберха оберегать.

Лесавецкий недовольно покачал головой и, дождавшись, пока корчмарь отойдёт, сказал:

– Паршиво дело, не вышло б как прошлый раз…

– А ему верить можно? – Кутлер кивнул в сторону вернувшегося к очагу хозяина.

– Можно, я ему хорошо заплатил, – заверил Лесавецкий.

– Тогда что делать будем? – забеспокоился капитан.

– Поглядим покамест… Ежели у нас тут не выгорит, в Лемберге будем ждать, – не очень уверенно ответил Лесавецкий и, наверняка проголодавшись за дорогу, первым потянулся к бигосу.

Опасения Кутлера оправдались. Когда по решению капитана в лесу недалеко от корчмы была устроена засада, оказалось, что дормез, в котором путешествовал майор Синклер (теперь – пан Гагберх), сопровождают до полусотни шляхтичей. Увидев на лесной дороге столь внушительный эскорт, Кутлер понял, что нападать бессмысленно, и только сопроводил своим маленьким отрядом шляхетскую кавалькаду до самой корчмы. Убедившись, что въехавший на съезжий двор дормез задержится там надолго, лично следивший за Синклером Кутлер вернулся в заросли, где его ждали остававшиеся на месте подельники, и спросил Лесавецкого:

– Считаешь, в Лемберге нам повезёт больше?

– Вероятно. – Лесавецкий немного помолчал и предположил: – Думаю, там они такой толпой ездить не будут.

– А для нас самих надёжное пристанище понеприметнее в городе найдётся? – уточнил Кутлер.

– Конечно, – заверил Лесавецкий и, считая дело решённым, тронул коня.

Во Львов Кутлер со своими людьми въехал через Галицкую браму[55]55
  Ворота.


[Закрыть] в веже Кравцив[56]56
  Башня цеха портных.


[Закрыть]. Беспрепятственно миновав открытые ворота высокой и низкой стен (стража не пускала только в малые выходы на междустенный вал), маленький отряд оказался на узкой городской улице. Куда направиться дальше, Кутлер не знал, но это было известно Лесавецкому, и они поехали так, что Княжая гора с полуразрушенным шведами Высоким замком всё время оставалась у них слева.

Поручик привёл всех на постоялый двор, где и было решено обосноваться. Кутлер предполагал дождаться Синклера здесь и дальше действовать по обстоятельствам, благо, как считал капитан, на путаных городских улочках курьер будет не особо насторожен. Однако расположившегося было отдыхать Кутлера заинтересовал шум, поднятый на дворе, и он послал поручика Веселовского узнать, в чём дело. Поручик исчез надолго, и капитан начал уже подрёмывать, когда прибежавший Веселовский, бесцеремонно растолкав Кутлера, обеспокоенно сообщил:

– Там шляхтичи, что с Синклером были, приехали!

– Хорошо, – обрадованно кивнул Кутлер. – А сам Синклер где?

– Так нет его. – Поручик наконец-то высказал суть. – Шляхтичи говорят, курьер решил в город не заезжать и оттого, что больно спешит, прямиком поехал.

– Как прямиком? – вскакивая, воскликнул Кутлер.

Впрочем, без всяких вопросов было ясно: теперь придётся не о засаде думать, а гнаться за перехитрившим их курьером. Ночь прошла в спешных приготовлениях и рано поутру, едва городская стража Краковской брамы отворила ворота, семь сильно торопившихся всадников, возглавляемые Кутлером, первыми выехали за стены Львова и карьером понеслись по Волынской дороге, надеясь хотя бы к ночи догнать кативший по тому же пути дормез пана Гагберха.

Быстро догнать курьера не вышло, и показавшийся далеко впереди дормез люди Кутлера узрели только на третий день, когда уже начинали подумывать, что смысла в дальнейшей погоне нет. Правда, тут, в Силезии, устраивать засаду Кутлер не рискнул, хотя, судя по всему, теперь пан Гагберх ехал без всякой опаски. Не в пример Польше, здесь было немало весьма удобных дорог, и, какую из них выберет Синклер, капитан знать не мог. Поэтому решено было неотступно ехать следом, в ожидании появления благоприятных обстоятельств.

Так люди Кутлера безрезультатно миновали Бреславль, и лишь когда погоня достигла Нейштаделя, капитан решил, что пора. У дороги здесь рос густой лес, и после каждого поворота гнавшиеся за Синклером офицеры видели совсем близко обитый порыжевшей кожей задок неспешно катившего дормеза. Другого случая ждать было незачем, и капитан взмахнул рукой, после чего всадники, с рыси перейдя на галоп, в считаные минуты нагнали запряжённый четвернёй экипаж. На его облучке сидели лишь два кучера, и их, заскочив сбоку, враз скинули на землю.

Неуправляемые кони сначала испуганно понеслись вскачь, потом, запутавшись в сбруе, сбились в сторону, и дормез, съехав с дороги, застрял на обочине. Поручик Лесавецкий ловко спрыгнул с седла, распахнул дверцу кареты и, увидав внутри только одного путника, спросил:

– Пан Синклер?

Никак не ожидавший нападения курьер, вместо того чтоб выхватить пистолет, замахал руками:

– Нет, нет, моё имя пан Гагберх…

– Тоже годится, – ухмыльнулся поручик и, увидев, как Синклер, забившись в угол дормеза, судорожно хватается за большую сумку с застёгнутым клапаном, бесцеремонно рванул её у него из рук.

Позже, прямо на дороге сорвав запор клапана, капитан Кутлер первым делом проверил, там ли бумаги, которые им нужны, а затем, убедившись, что это именно они, приказал распотрошить карету так, будто на богатого путника напали грабители…

* * *

Главной заботой военного совета, готовившего новый поход, было желание облегчить подвоз артиллерии и снабжение армии провиантом. Для этой цели было приуготовлено двести тысяч лошадей, быков и верблюдов, а также дано указание Днепровской и Донской флотилиям действовать вкупе. По весне татары в очередной раз вторглись на Украину, и, хотя успешно были отбиты соединёнными отрядами, а казаки ещё долго преследовали неприятеля по степи, военный совет посчитал за благо учредить защитную пограничную линию протяжённостью с пятьсот вёрст.

Закончив дела в Петербурге, фельдмаршал Миних поспешил на Украину, где находились зимние квартиры частей его армии, и приказал всем, поскольку расстояния были значительны, загодя идти к Киеву. Для предстоящего похода военный совет предоставил в распоряжение Миниха сорок девять батальонов пехоты, сто драгунских эскадронов и более десяти тысяч казаков. Артиллерия общей численностью имела двести шестьдесят орудий, а всего армии было шестьдесят пять тысяч. Эти силы ещё надо было собрать, и, только дождавшись всех, Миних начал поход.

На этот раз решено было вести армию через Польшу, и, хотя поляки слали в Петербург жалобы, фельдмаршал пошёл к Днестру кратчайшим путём. Польский великий гетман велел шляхте сесть на коня, чтобы предотвратить беспорядки, коих следовало ожидать от лёгкого войска, и, исполняя приказ, это дворянское ополчение сопровождало шедшую несколькими колоннами русскую армию. Тем временем лазутчики донесли, что шестьдесят тысяч турок уже в Польше. Однако их паша не решился вступить в сражение и, разграбив по пути несколько деревень, ушёл за Днестр.

Чтобы обмануть неприятеля и заставить его оставаться вблизи Бендер, Миних выслал большой отряд казаков по направлению к Сорокам, будто это авангард, за которым следует вся армия. Казаки вплавь одолели Днестр и, сжигая по дороге местечки, скорым маршем пошли к городу, чтобы, неожиданно выйдя на подступы, его с ходу взять. Затем, удостоверившись, что турки поверили демаршу, казаки без всякого урона возвратились в лагерь, приведя с собой не только пленных, но и несколько сотен лошадей, взятых по большей части на польских землях.

По возвращении казаков Миних двинулся к Днестру, чтобы переправиться через реку невдалеке от Хотина. Турки, опасаясь его перехода за Збруч, выставили сильный заслон, но фельдмаршал, желая пройти незамеченным, оставил весь обоз в лагере, а сам, взяв с собой двадцать тысяч отборного войска, пошёл вдоль реки. Сделав большой дневной переход, Миних вышел к Днестру, а затем, убедившись, что в округе нет ни одного неприятельского солдата, срочно навёл мосты, сумев тем же вечером перевести на другой берег артиллерию и пехоту.

Узнав, что Миних перешёл Днестр, турки оставили позицию у Збруча и пошли в сторону Хотина, путь от которого к лагерю русской армии перекрывали горы. Это позволило Миниху выслать во все стороны разведывательно-поисковые партии, и они, уйдя за Прут, привели оттуда пленных и большое количество скота. Однако тут случилось непредвиденное. Неожиданно пошли проливные дожди, и, поскольку так продолжалось не один день, обеспокоенный Миних велел проверить обстановку, сложившуюся на временных переправах.

Полковник Манштейн, ставший уже к тому времени адъютантом фельдмаршала, прискакал к Днестру и увидел, что вздувшаяся от дождей река сорвала наплавной мост и он, медленно разворачиваясь, сплывает вниз по течению, а оставшиеся на берегу понтонёры с руганью бегут следом. Помогла ли ругань, неясно, но сорванный мост верстой ниже удалось задержать, и понтонёры начали попытки вернуть его обратно. Когда спешно возвратившийся Манштейн доложил о случившемся, Миних, зная, что за рекой пока остаётся обоз, а также часть армии с осадными пушками, приказал ради бережения от демарша турок возвести перед фронтом лагеря редут.

Предосторжность была нелишней. Уже через день в виду лагеря появилось до десяти тысяч татар, а вместе с ними ещё тысяч пять янычар, которыми, как стало известно, командовал сам хотинский комендант Колчак-паша. Они пытались схватить фуражиров, однако прикрывавший их полк, став в каре, отбил нападение. Татары повторили атаку, но, будучи встречены гусарами, не выдержав стычки, бежали до самого Прута. При этом были взяты пленные, и, переговорив с ними, Манштейн доложил Миниху, что, по словам татар, в Хотин прибыл лучший военачальник султана Вели-паша.

Остававшиеся за рекой пушки наконец-то перевезли через Днестр, за ними подтянулся обоз, и мост разобрали. Теперь Миних мог продолжать поход и вскорости подошёл к Пруту. Сразу после переправы через него армия вступила в горы. Валашский перебежчик известил, что неприятель неизвестно почему очистил самое важное ущелье, в котором мог задержать всё войско. Однако армия благополучно прошла через него и, дождавшись отставших, расположилась лагерем на поросшей редким лесом местности, правым краем упираясь в Прут, а левым – в горы.

В течение дня турки малыми партиями беспокоили лагерь, но до серьёзных стычек дело не дошло. Впрочем, когда Колчак-паша пришёл во главе почти двадцатитысячного войска, турки пробовали атаковать, однако, остановленные пушечным огнём, отошли к дефилеям. Наутро русская армия выступила, оставив на месте небольшой отряд дожидаться подтягивающийся обоз. Выведя войска на равнину, Миних без боя занял турецкий лагерь и расположился в нём. На другой день Колчак-паша хотел взять реванш, произведя сильную атаку, но, не имея успеха, удалился.

Ежедневные стычки лёгких войск продолжались, однако были скоротечны и нерезультативны. Для большего береженья армия перешла в другой лагерь и там ожидала подхода артиллерии и обозов. Тем временем неприятель расставил караулы вокруг всей русской армии на расстоянии всего-то пятисот шагов и тем так сильно затруднил перемещения, что для перехода к обозу требовался сильный конвой. Генерал-майор Штокман пренебрёг этим и поплатился. Имея надобность прибыть к фельдмаршалу, он вообразил, что опасности нет, и выехал в сопровождении только двух казаков.