Текст книги "На торный путь"

Правда, он несколько опоздал, и когда вошёл в предназначенный для заседаний зал, то увидел, что граф Остейн, слегка насупившись, сидит в кресле, а фельдмаршал Миних и генерал де Ботта, стоя возле стола с разложенной на нём большой картой Черноморского побережья, о чём-то ожесточённо спорят. Впрочем, о чём спор, Остерман, хорошо зная позицию фельдмаршала, догадывался. Вот и сейчас, тыча указательным пальцем в карту, Миних убеждённо говорил:

– Какой же смысл, сделав столь длинный и утомительный переход, объединять наши войска и действовать только в одном месте?

– Позволю себе заметить, – сдержанно возразил фельдмаршалу генерал. – Русскому корпусу теперь совсем не обязательно идти через Украину. Это, конечно, я согласен, переход тяжёлый, но есть же и другой путь, гораздо короче – через Польшу. И объединившись, мы, конечно, сможем нанести Порте очень сильный удар, принудив её снова начать переговоры.

– Но прошу учесть, – едва поприветствовав австрийцев, вмешался Остерман. – Если идти так, можно вызвать рокош[50]50
  Вооружённое сопротивление.


[Закрыть] сторонников Станислава, а это создаст немалые трудности для перехода и вдобавок поставит под угрозу наш недавний общий успех в Польше.

– Смотрите, генерал, – довольный поддержкой Остермана Миних обратился к де Ботта. – Если через Польшу идти нельзя, то оцените сами, насколько опасен другой путь.

Австриец наклонился к столу и принялся добросовестно изучать разложенную там карту, а фельдмаршал в защиту своего мнения добавил:

– Ясно же, пока я со всей своей армией буду идти вдоль побережья, хан крымский нанесёт мне удар и, значит, чтобы обезопасить себя, я буду вынужден держать сильный заслон у Перекопа.

От наблюдательного Остермана не укрылось, что доводы Миниха подействовали на де Ботта, который ещё ниже наклонился к карте, однако граф Остейн, видимо сделав такой же вывод, тут же поспешил возразить:

– Я полагаю, здесь всем известно, что сильному и большому войску непременно сопутствует успех.

– Конечно, это так, – согласился с посланником Миних, однако, немного подумав, заметил: – Но, по-моему, султан тоже соберёт все свои силы и вдобавок татары наверняка воспользуются уходом армии.

– Мы можем противопоставить султану искусство австрийских военачальников, – с некой запальчивостью сообщил граф.

– В их искусстве у меня сомнений нет, – весьма сухо ответил Миних.

На лицо фельдмаршала набежала лёгкая тень, и Остерман понял, что характеристика Беренклау, данная русским генералам, отнюдь не забыта, а Миних, видимо уже не в первый раз, повторил:

– Удар с двух сторон конечно же заставит турок или делить силы, или выступить только против одного из противников, чего султан, по моему разумению, наверняка убоится. – Миних сделал паузу и твёрдо заявил: – Да, я пойду через Дикое поле, но не в Валахию, а чтобы нанести удар здесь.

Ладонь, положенная фельдмаршалом на карту, властно накрыла район Хотина, и, заметив, как граф Остейн встревоженно переглянулся с генералом де Ботта, Остерман понял: Миних сумел настоять на своём…

* * *

Переправа через реку шла сразу по трём мостам, двум понтонным и одному походному, на пустых бочках. К первому подходила кавалерия и тянулись обозы, по второму, с большими разрывами между упряжками, перевозили пушки, а третий мог держать только идущую рассыпным строем пехоту. Когда фельдмаршал Миних подъехал к реке, пушкари как раз переправляли осадную мортиру. Под тяжестью орудия очередной понтон оседал в воду, и внимательно следивший за этим Миних отчего-то стал вспоминать пройденное войском бездорожье.

Фельдмаршал, уже поднаторевший в степных походах, на этот раз готовился основательно. Были заготовлены речные дощаники, и погружённая на них армия относительно быстро по Днепру спустилась до Переволочны, а вот дальше начались трудности. По степи предстояло пройти около трёхсот вёрст, и хорошо ещё, что местность была ровная, без единого холмика или лощины. Вот только здесь никакого провианта, кроме подножного корма для лошадей, не было, отчего всё, включая дрова и воду, приходилось везти с собой. Из-за этого невероятно разросшиеся полковые обозы еле ползли, сильно задерживая движение.

Переправа шла долго, и армия, простояв у реки несколько дней, а затем подтянув и приведя в порядок обозы, двинулась дальше не одной, а сразу тремя колоннами, обеспечив между ними быструю и надёжную связь. Миних разослал по округе лазутчиков, но они ничего толком сообщить не могли, и это насторожило фельдмаршала. Опасаясь внезапного нападения турок, Миних приказал колоннам идти в каре, обеспечив надёжное прикрытие драгоценных обозов. Однако было неясно, где турки, и только когда армия вышла к Бугу, казаки донесли: неприятель появился.

Наутро турки внезапно атаковали расположенный чуть в стороне лагерь запорожцев. Дежурный бригадир тут же бросил на помощь украинским казакам передовой отряд, однако неприятель сумел окружить его и напал со всех сторон. Тогда на выручку своим поспешил сам Миних, нанеся сильный удар сразу несколькими батальонами. Враги были успешно отбиты, но почти сразу атаковали снова. Тогда огонь открыла успевшая подойти артиллерия, и, не сумев устоять, турки в беспорядке отступили, а затем и вовсе ушли.

В это время фельдмаршалу доложили о прибытии иностранных офицеров. Миних, озабоченный намерениями отошедшего сераскир-паши, перепоручил их встречу принцу Брауншвейгскому, который состоял волонтёром при главной квартире. Принц отправился немедля, взяв с собой только одного фенриха. Им был не кто иной, как юный барон Мюнхгаузен, лишь недавно приехавший в Россию, заменив при дворе Антона-Ульриха убитого под Очаковом пажа.

Вдвоём они поднялись на пригорок, с которого была хорошо видна пробитая армией сакма, и стали ждать. Чтобы скоротать время, принц спросил барона:

– Ну как тебе Россия, вьюнош?

– Интересно. – Глаза молодого человека живо блеснули, и он, не ожидая вопросов, поведал: – Вот только мороз и снега столько, что когда я привязывал к столбу лошадь, то подумал: если под солнцем снег вдруг растает, то мой конь повиснет на поводе.

Принц, глянув на забавного выдумщика, весело рассмеялся и махнул рукой в сторону сакмы.

– Смотри, фантазёр, вроде гости наши едут.

И точно, к пригорку приближалась довольно необычная кавалькада. Почти у каждого всадника за спиной торчала покрытая листвой свежесрубленная ветка, которая, судя по всему, давала седоку тень. Пока принц удивлённо рассматривал скачущие по дороге заросли, юный паж опять начал фантазировать, заявив вслух:

– Если для этого брать ветки вишнёвого дерева, то в пути вполне можно будет полакомиться ягодами.

Антон-Ульрих, услыхавши новую выдумку пажа, покачал головой, улыбнулся, а затем, тронув коня, поехал встретить гессенского полковника, возглавлявшего, как знал принц, эту группу прибывших к Миниху немецких, английских и шотландских офицеров, которые ещё раньше выразили желание поучаствовать в кампании волонтёрами и только теперь догнали начавшую поход армию…

Несколько дней армия продолжала путь спокойно, поскольку турки, всё время находясь поблизости, беспокоили лишь малыми партиями. Затем лазутчики сообщили Миниху, что сераскир-паша идёт к пограничной с Польшей реке, и тогда, желая упредить его, фельдмаршал приказал тоже идти туда. Армия вышла на рубеж, и, пока наводили мосты, запорожцы, сделав разведку, известили, что турки на подходе. Миних приказал авангарду немедля перейти реку, чтобы встретить неприятеля. Войска сблизились, и турки нанесли удар первыми.

Их натиск был очень силён, но авангард устоял и более того, дал неприятелю такой отпор, что он затоптался на месте, а когда фельдмаршал выслал подмогу, сразу же спешно отступил. Под прикрытием авангарда Миних выстроил войска в одну линию, и бой вскоре возобновился. Турки бросались то на правое, то на левое крыло русской позиции, но были повсеместно отбиты. Казалось, что неприятель уходит, но неожиданно он начал свои атаки с ещё большей яростью и, возможно, имел бы успех, но подошедшая к тому времени артиллерия заставила неприятеля ретироваться.

Несколько дней о турках и слуха не было, пока на передовую заставу не вышел валашский дезертир, сообщивший, что неприятель опять приближается. Армия, шедшая в это время через дефилеи, ускорила марш, а отряженные для наблюдения донские казаки привели пленных, от которых стало известно, что на подходе белгородские татары, усиленные восьмитысячным турецким отрядом. Миних сам выехал на рекогносцировку и обнаружил, что враг уже строится в боевой порядок. Однако, едва турки уяснили, что на подходе вся русская армия, они спешно отступили к Днестру.

Миних продолжил движение, а когда он тоже вышел к Днестру, то увидел лагерь татар и турок. Едва русское войско показалось, неприятель перешёл реку и занял ближайшую высотку. Миних остановил авангард, подтянул арьергард и прикрыл обоз. Эти меры оказались полезны, так как армия подверглась атаке сразу с двух сторон. Главный удар пришёлся по обозу и арьергарду, но бывшие там донские казаки атаковали сами. Турки с татарами пытались зажечь степь, но мокрая трава не горела, и они ни с чем вернулись на днестровский берег.

После схватки Миних остановил армию у реки, имея напротив хорошо укреплённый неприятельский лагерь, расположенный по ту сторону Днестра. Время от времени янычары переплывали реку на небольших лодках и вступали в стычки с передовыми караулами. Берег реки в этом месте был утёсист и крут, так что помышлять о переправе не приходилось. Выяснив, что за рекой стоит тысяч шестьдесят с пушками и мортирами, Миних начал устанавливать батареи и открыл беспокоящий огонь по враждебному лагерю, который, в общем-то, оказался безрезультатным.

К тому времени сказался недостаток фуража, и Миних решил сменить место стоянки. Однако едва армия пришла в движение, как турки начали переходить реку. Опасаясь за свои обозы, армия стала под ружьё, но неприятель, успевший переправиться, построился в боевой порядок и ударил по русскому войску сразу в нескольких местах. При этом татары и турки проявили столь необычные для них упорство и стойкость: едва их в очередной раз отбивали, они, выйдя из-под огня, быстро перестраивались, чтобы тут же с прежней фурией повторить атаку.

Надо заметить, что местность случилась не особо удобная для боя, так как вокруг во множестве были овраги, скалы и просто большие камни, прячась за которыми янычары подходили к русским шеренгам на пистолетный выстрел. Фельдмаршал, видя, что сражение принимает затяжной характер, двинул в атаку сразу несколько гренадерских рот, которые дружно пошли на турок. Когда же, не выдержав их удара, янычары повыскакивали из своих засад и побежали, вдогон за ними Миних выслал гусар с казаками, которые загнали турок в овраги.

Отогнав неприятеля, Миних повёл армию дальше, а узнав, что османы, разделившись, ушли, переправился через Буг. Всё было вроде спокойно. Неприятель мелкими группами показывался только издали, казалось, что особой опасности нет, и тут случился злой казус, поскольку передовые заставы проглядели сильный отряд татар, устроивших засаду в глубокой балке. Наутро, когда не подозревавшие об опасности русские фуражиры, оторвавшись от своего караула, ушли далеко, появившиеся внезапно враги перебили всех. Взбешённый таким разгильдяйством Миних учинил немедля военный суд, который трёх виновных в этом генералов разжаловал в солдаты.

Несмотря на несчастье с фуражирами, за всё время похода неприятель не нанёс армии большого вреда. Однако этот не принёсший славы поход оказался труден. Из-за недостачи всего люди болели, вдобавок пало столько лошадей, что стало невозможно везти пушки. Большое количество ядер и бомб было зарыто, а часть обоза оставлена в Польше, куда русским пришлось зайти. Степь во многих местах татары выжгли, да к тому же прошёл слух, что на турецкой стороне появилась чума. Взвесив всё, Миних разделил армию на колонны и приказал идти на Украину.

* * *

Генерал-фельдмаршал Ласси через подзорную трубу смотрел на Ор-Кап, где над воротами, закрывавшими въезд в Крым, была вырезана каменная сова. Несмотря на погром, учинённый здесь Минихом, крепость выглядела внушительно. Все разрушения были исправлены, и даже раскоп в валу, сделанный русскими для прокладки временной дороги, татары засыпали. Больше того, вдоль берега Меотийского моря появилась цепь новых укреплений, и там, как не без оснований предполагал Ласси, сейчас укрылось, ожидая нападения, ханское войско.

Как говорили запорожцы, рыскавшие по Дикому полю, крымский хан, ожидая вторжения, собрал чуть ли не сорок тысяч войска. Сам Ласси стоял здесь со своей армией, имея приказ взять Кафу и одновременно лишая хана любой возможности помешать фельдмаршалу Миниху идти через Украину. Сейчас Ласси имел задачу пройти в Крым и поэтому неотрывно рассматривал восстановленные перекопские укрепления. Однако подъехавший в это время адъютант заставил генерала недовольно опустить подзорную трубу и повернуться.

– Ну? – поторопил офицера Ласси. – Узнал?

– Да. – Адъютант придержал коня. – Запорожцы уверяют, что летом море сильно мелеет, а ежели нужный ветер будет, то он ещё и воду отгонит.

Ласси посмотрел на расстилавшееся перед ним мелководье. Его интерес не был случайным. Он помнил свой переход по Арабатской стрелке, и если запорожцы не врут, то, дождавшись благоприятного ветра, тут удастся повторить обходный манёвр. И, видимо, удача сопутствовала генералу, потому что нужный ветер, сразу заметно отогнавший воду, подул буквально на второй день, и Ласси, не колеблясь, повёл армию вброд. Как и надеялся генерал, сам переход прошёл хорошо. Войска утратили лишь пару запоздавших повозок, так как переменившийся ветер погнал воду обратно.

Генерал-фельдмаршал Ласси прошёл в Крым, не потеряв ни одного человека, и с ходу атаковал передовой форт, взяв его. Затем двинул всю армию к Перекопу и начал осаду, враз перерезав все пути снабжения. Всего за день были установлены батареи, сразу начавшие обстрел. В город полетели бомбы, производившие большие разрушения, а затем там начались пожары. Крепость заволокло дымом, и уже на второй день с верков прозвучал барабанный бой. Это турецкий комендант дал знать о сдаче, прислав следом янычарского агу просить о капитуляции.

Русские батареи прекратили огонь, и генерал, выслушав агу, поставил условие: весь гарнизон крепости объявляется военнопленными. Двухбунчужный паша поначалу протестовал, но неутихающий пожар грозил взрывом пороховых погребов, и после недолгих пререканий условия Ласси были приняты. Янычары сложили оружие, и генерал-майор де Бриньи, как новый комендант, ввёл в город два пехотных полка. Турки сдали сто орудий, но хлебные запасы оказались невелики, и Ласси, не найдя провианта, без задержки повёл армию вглубь полуострова.

То, что его армию в Крыму ждёт безводье и бескормица, Ласси хорошо знал. Не радовало и крымское бездорожье, где тропы были пригодны лишь для вьючных караванов. А потому, обдумывая заранее все перипетии предстоящего похода, генерал сделал ставку на флот. По замыслу Ласси, армия скорым маршем, имея малый запас, должна была идти к Кафе, в то время как судам флотилии адмирала Бредаля надлежало туда же доставить морем провиант со всеми необходимыми припасами, обеспечив возможность дальнейших действий.

Как бы ни желал того Ласси, скорого марша не получилось. Да его и не могло быть. Хотя Крым казался пустынным, генерал, опасаясь внезапного нападения больших или малых неприятельских партий, высылал по сторонам движения войсковой колонны казачьи сторожи.

Едва по окончании перехода авангард приступил к устройству лагеря, из арьергарда к Ласси примчался гонец. По его виду генерал понял, что дело заворачивается круто, а когда услышал доклад:

– Татары наскочили сзади, казаки смяты и в беспорядке отходят, Азовский полк тоже, – ему стало ясно: хан, стремясь задержать или даже остановить движение армии, напал очень большими силами, и казакам немедля нужна помощь.

Приказ остановить бегущих Ласси отдал генерал-поручику Шпигелю. Тот, имея под началом четыре драгунских полка и донских казаков, тотчас выступил. Согласно разработанной наспех диспозиции, Шпигель послал донцов в обход, а спешенные драгуны встретили кинувшихся на них татар залпами. Жаркая схватка началась. Чей верх, было не ясно, а татары дрались так яростно, что даже удар с фланга, нанесённый закончившими обход донцами, результата не дал. Больше того, когда сам Шпигель повёл в атаку резерв, татары окружили его, и он, получив рану в лицо, едва отбился.

Ласси, которому Шпигель одного за другим слал гонцов, знал ход боя и, как только уяснил, что дело принимает нежелательный оборот, отправил на помощь несколько только что пришедших в лагерь пехотных полков. Они подоспели вовремя. Татары, имея численный перевес, не прекращали атаки, заставляя драгун помалу пятиться, и несколько отходили только после того, как перестроившиеся донцы налетали на них в конном строю.

Пришедшая на подмогу пехота умело развернулась и сразу пошла в штыковую атаку. Воспрянувшие драгуны открыли пальбу, а донцы завершили дело.

Татары, поняв, что им взять верх не удастся, отступили, и Ласси, удостоверившись в этом, двинул армию по направлению к Кафе, которая была самым укреплённым пунктом полуострова и вдобавок там имелась удобная морская гавань. Однако главным препятствием продолжения похода стало такое полное разорение края, что войскам негде даже было добыть хоть какое-то продовольствие. Теперь перед Ласси стоял вопрос: сумеет ли адмирал Бредаль подвезти армии всё необходимое – и, желая поскорее уточнить это, генерал предпринял свои меры.

Сотня казаков, возглавляемая прапорщиком, пробралась горными тропами и вышла на побережье в районе Арабата. Море тут было на удивление пустынно, и сколько прапорщик с казаками ни вглядывались в скрытую дымкой даль, ни одного паруса им увидеть не удалось. Правда, пару раз были замечены проходившие далеко мористее турецкие фелюги, но ожидаемые бредалевские дубель-шлюпки не показывались. Решив, что флотилия адмирала может стоять в каком-нибудь другом месте, прапорщик разослал дозоры по всему берегу, но и от них вестей не было.

Не зная, стоять ли на месте или идти ещё куда, офицер пребывал в сомнении, как вдруг услыхал крик казака-дозорца:

– Парус!.. Видать парус!

Прапорщик подбежал к откосу, возвышавшемуся над нешироким песчаным пляжем, и увидел бот, идущий против ветра сменными галсами. Он некоторое время следил за медленно приближающимся кораблём, а затем радостно воскликнул:

– Бредаль на подходе!

По приказу офицера казаки разожгли костёр, а когда подбросили в огонь сухих водорослей, вверх поднялся желтоватый столб дыма. Видимо, на боте тоже следили за берегом, так как корабль почти сразу прекратил лавировку и стал осторожно, похоже опасаясь мели, приближаться к пляжу. Подойдя саженей на сорок, бот стал на якорь и спустил шлюпку, которая сразу взяла курс на дым костра. Разглядев в ней командовавшего гребцами мичмана, прапорщик, сопровождаемый казаками, сбежал с откоса и остановился у самой воды.

Подгоняемая волной шлюпка с шорохом ткнулась в песок, и стоявший на корме мичман обратился к прапорщику, громко спросив:

– Вы от генерал-фельдмаршала Ласси?

– Да! – радостно подтвердил прапорщик и, шагнув ближе к шлюпке, уточнил: – Нам приказано установить место выгрузки. Где намечено сделать стоянку?

– Мне неизвестно, – со странной уклончивостью ответил мичман и сообщил: – Я привёз генерал-фельдмаршалу письмо от адмирала Бредаля.

Мичман достал из-за отворота конверт и передал прапорщику.

– А вы где разгружаться будете? – деловито спросил прапорщик, принимая доставленный конверт. – Здесь?

– Выгрузки не будет, мы сразу уходим, – сухо ответил мичман, опускаясь на банку.

По его команде табанившие было матросы помалу отгребли от берега, чтобы потом дружно навалиться на вёсла.

– Как уходите?.. Почему? – опешил прапорщик, провожая недоуменным взглядом быстро отплывавшую шлюпку.

Письмо, доставленное прапорщиком с побережья, враз нарушило все планы Ласси. В нём адмирал Бредаль сообщил, что по выходе из Азова сильнейший шторм разметал грузовые суда, а когда он принялся собирать флотилию, неожиданно появившийся турецкий флот прижал уцелевшие корабли к береговым веркам.

Спешно собранный генерал-фельдмаршалом военный совет единогласно высказался за немедленный отход к Перекопу. Было ясно: пытаться взять Кафу, не имея ни провианта, ни осадных орудий – безрассудство, и Ласси приказал армии возвращаться…

* * *

Начальник Тайной канцелярии Ушаков знакомился с только что полученным донесением. Держа в слегка вздрагивающей руке несколько измятый лист бумаги, он, шевеля губами, шёпотом читал текст, написанный по старинке полууставом. Венский конфидент сообщал:

«При здешнем дворе великое недовольство. Военные дела идут худо, и есть опасения, что австрийцы сами будут договариваться с султаном о мире. Ещё сетуют, что запрошенные для сикурсу тридцать тысяч русского войска не присланы, и полагают это за причину неудач ихних».

Ушаков несколько раз просмотрел текст, будто пытаясь вычитать там ещё что-то, а затем, положив донесение конфидента на стол, глянул в сторону безмолвно торчавшего возле двери Хрущова. Было видно, что секретарь тут по делу, и Ушаков, выдержав долгую паузу, с деланым безразличием спросил:

– Чего пришёл?

Хрущов на пару шагов подошёл ближе к столу и сказал:

– Австрийский посланник граф Остейн письмо получил. Венский двор требует оповестить государыню, что граф Миних не достиг обусловленной цели похода и увёл свои войска в Украину, не взяв ни Бендер, ни Хотина.

Ушаков, собиравшийся было вычитать Хрущову за самовольный приход, сдержался. Ему предстояло ехать с докладом во дворец, туда же должен был приехать граф Остейн, и сообщение секретаря было как нельзя более кстати. Такое рвение следовало поощрять, и Ушаков благосклонно кивнул Хрущову:

– Хорошо, ступай.

Секретарь бесшумно исчез, а Ушаков, поднявшись, ещё раз глянул на отложенное донесение и пошёл к двери. По дороге во дворец начальник Тайной канцелярии прикидывал, как всё сложится. Блистательной победы в эту кампанию не случилось, и, значит, могло произойти всякое. Швеция только и ждёт удобного случая, в Польше король Август сидит непрочно, а Австрия, как следует из только что прочитанной цидули, тоже себе на уме. Да и вроде как про притихших верховников забывать не след, поскольку они-то далеко не сами по себе были…

Ушакову вспомнилось, как тогда всяк писал некие конституции, а значит, и сейчас ещё неясно, чего эти желатели перемен удумать могут. За всеми ними, конечно, глаз да глаз надобен, а то и не уследишь, если вдруг что-нибудь по новой затеют. Испугавшись собственных мыслей, Ушаков глянул в окно берлины[51]51
  Карета.


[Закрыть] и, усмотрев за покрытым дождевыми каплями стеклом Невскую першпективу, странным образом успокоился. Нет, не для потрясений всяких строил государь Пётр эту столицу, а теперь императрица Анна по его предначертанию тем же путём следует…

У ворот Летнего сада карета остановилась. Начальник Тайной канцелярии открыл дверцу, ступил на откинутую гайдуком подножку и выглянул наружу. Недавно начавшийся дождь и сырой ветер с Балтики настроению не способствовали, и Ушаков, запахнув поплотнее плащ, прошёл мимо замершего столбом караульного офицера. Шагая по мокрой дорожке, Ушаков покосился на зеркальные дворцовые окна и, отметив, насколько пустынен сад, прикинул, с кем ещё, кроме него и Остермана, государыня Анна Иоанновна намерена обсудить военные дела.

Остерман начальника Тайной канцелярии уже ждал. Весь вид хозяина кабинета показывал, что разговор предстоит серьёзный. И Ушаков не ошибся. Едва они обменялись приветствиями, как Остерман сразу спросил:

– У цисарского двора какие намерения?

– Пока австрийцы колеблются, – коротко ответил Ушаков, одним словом оценив дела союзников.

– И я так полагаю, что цисарцы опасаются, – согласился Остерман и принялся нервно ходить по кабинету.

Начальник Тайной канцелярии понимал, что не его дело оценивать летние бои, но то, что победного результата нет, он знал. Сам ход кампании ему был хорошо известен, но высказываться по этому поводу раньше времени Ушаков не хотел. Однако занятый какими-то своими мыслями Остерман неожиданно поинтересовался:

– Про Швецию ничего не слыхать?

Настроившийся было на одно, Ушаков не сразу понял, что именно хочет знать Остерман, но, сопоставив всё, ответил:

– Имею сведения, что некий майор Синклер, состоящий сейчас на шведской службе, больно часто меж Стекольной[52]52
  Стокгольм.


[Закрыть] и Стамбулом, не иначе как с секретной почтой, ездить начал.

– Никак они меж собой договориться хотят, – заметил Остерман и вздохнул. – Мне то известно, посол наш, пребывающий в Швеции, «анвелировать»[53]53
  Убрать.


[Закрыть] того курьера предлагал, только, опасаюсь, шум большой выйти может.

– А отчего шуму быть? – усмехнулся Ушаков. – Он под чужим именем через Польшу ездит, а в тамошних лесах гайдамака или ещё кого встретить можно.

– Да?.. – Остерман сделал паузу. – А как?..

– Так там же фельдмаршал Миних есть, – со значением сказал Ушаков и хитро посмотрел на главного дипломата.

Остерман сначала потупился, затем сокрушённо развёл руками, а потом сделал знак в сторону двери, напоминая, что им обоим пора идти к государыне. Пока они молча шли дворцовыми переходами, Ушаков, не зная, кто зван ещё, хотел было спросить Остермана, но, решив, что и тот вряд ли извещён, сдержался. К большому удивлению начальника Тайной канцелярии, в покоях государыни не было по обыкновению сновавших там шутов, а кроме них в кресле рядом с Анной Иоанновной сидел только герцог Бирон, что, безусловно, указывало на особую доверительность.

И точно, в ответ на приветствия государыня только сухо кивнула и сразу перешла к делу, спросив Остермана:

– Как в Польше?

Остерман понятливо согнал с лица заготовленную было улыбочку и деловито изложил самую суть:

– Коронный гетман Потоцкий жаловался, что Миних без дозволу через его землю шёл. На то фельдмаршал ответствовал: зело принуждён был, поскольку турки уже через Коронные земли навстречу шли.

– Что гетман… – усмехнулась Анна Иоанновна. – Сам король Август за проход Миниха обиду высказывает, ему-то мне как отвечать?

– Так, матушка… – Ушаков сделал шажок вперёд. – О чём говорить, неприятельская армия шла беспрепятственно, вот Миних дорогу ей и закрыл.

– Выходит, пускай король польский на турок жалуется… – Государыня на минутку задумалась. – Ладно, быть по сему, ну а ежели это войска наши потраву или погром какой где-либо учинили, заплатим.

– Ну да, на деньги все падки, – бросив короткий взгляд на Бирона, вроде как между прочим заметил Ушаков.

– Так… – Анна Иоанновна многозначительно помолчала. – Ну а про Австрию что сказать можешь, граф?

– Состояние их сейчас, как мне кажется, пребедственное, – осторожно начал Остерман. – В Венгрии дела австрийских войск, как и прошлого лета, несчастливые. В сражениях им редко случалось победителями быть, и потом они крепость Орсову со всей артиллерией потеряли.

– Наши дела, полагаю, не намного лучше, – оборотясь в сторону, ровно про себя, сердито буркнул Бирон.

Остерман сразу замолчал, ожидая, что скажет государыня, и, только увидав её поощрительный кивок, продолжил:

– Граф Миних весьма осторожен. Фельдмаршал не мог перейти Днестр из опасения потерять армию.

– Ещё как мог! – неожиданно сорвался Бирон. – Вместо того чтоб разбить турок, он попусту водил войска возле речки, пока не потерял всех лошадей и волов, отчего, как он уверяет, пришлось бросить обозы!

От столь резкого афронта Остерман было сбился, но тут неожиданно вмешался Ушаков, тихо заметив:

– В Валахии чума свирепствует, так что ежели б граф туда сунулся, то и без сражения армии лишился.

Государыня бросила короткий взгляд на Бирона, и Остерман, в момент всё поняв правильно, заговорил снова:

– Граф Остейн, с коим мне приходится часто встречаться, уведомил, что венский двор настаивает на выполнении наших обещаний и требует послать цисарю всё те же тридцать тысяч войска, а иначе там может быть всякое.

– О чём речь, ежели требует? Он в своём праве, мы уже обещали помочь ему, – сердито напомнил Бирон.

– Это что же, отдать лучшие полки цисарю, а самим с чем остаться? – неожиданно зло возразил Бирону Ушаков.

Поскольку недавно высказанный намёк Остермана на шаткость позиций Вены из-за военных неудач был понят правильно, после слов начальника Тайной канцелярии все умолкли и ждали, что скажет Анна Иоанновна.

Государыня внимательно, не спеша посмотрела на каждого и, высоко подняв голову, произнесла:

– В Венгрию войска не пошлём. Пускай за свой интерес австрийцы сами воюют, а нам надобно все свои силы привлечь и турок разбить.

Проявленная императрицей непоколебимая твёрдость была такова, что Бирон не посмел возражать, Ушаков согласно закивал головой, а Остерман решил на предстоящей встрече с графом Остейном воспользоваться доводами Миниха, которыми фельдмаршал уже доказал правоту своих действий в летней кампании…

* * *

Грицько Нерода, уже не прапорщик Измайловского полка, а недавно возведённый в чин за отличие в Очаковском деле подпоручик, шёл, прикрываясь согнутым полем шляпы от бивших прямо в лицо порывов мокрого снега. Время от времени он приподнимал шляпу и, разглядев мерцавшие впереди жёлтые огоньки, прибавлял шагу. Четыре окна питейного дома-аустерии, по два с каждой стороны от входной двери, призывно светились, обещая основательно продрогшему офицеру тепло, сытный обед с выпивкой и добрую компанию.

С усилием открыв чуть подзамёрзшую дверь, Грицько вошёл и тотчас уловил царивший тут весёлый разгульный дух. Слышался негромкий, но неумолчный шум, доносились отдельные пьяноватые возгласы, и где-то в глубине, похоже, тихо звучала музыка. Нерода сбросил плащ, снял облепленную мокрым снегом шляпу и шагнул в залу, где сразу ощутил всеобъемлющее тепло. Грицько огляделся, заприметил в глубине незанятый стол и, обходя расположившиеся здесь уже порядком захмелевшие компании, быстро прошёл туда и сел на дубовую лавку.

Аустерию эту, видимо, построили недавно, и она никак не походила на привычное Нероде кружало. Надо полагать, всё было сделано на голландский или немецкий манер, и тут имелось не одно, а несколько помещений. Присмотревшись ко всему толком, Грицько подозвал полового и, велев принести чего-то мясного, уже через малое время уплетал поданную с пылу с жару рубленую котлету. Утолив первый голод, Нерода, уже не спеша, управился со всякими заедками, а потом, взяв большую обливную кружку, принялся помалу цедить свежее игристое пиво.