Текст книги "На торный путь"

Решение оказалось правильным. Пехоту, обозы и пушки погрузили на сделанные из подручного материала плоты, а конница, как и предполагал генерал Шпигель, перешла залив вброд. Вероятно, хан, ожидавший армию Ласси со стороны косы, был сильно озадачен, когда ему донесли, что русские оказались у него за спиной. Хан понимал, ситуация для него складывается крайне опасная, ничего хорошего ждать не приходится, и тогда он, не мешкая, начал отход, а потом, уже преследуемый калмыками и казаками, предпочёл укрыться в горах.

Понимая, что теперь хан будет ему всё время угрожать, Ласси не пошёл на Арабат, а тоже повернул к горам, чтобы дать решительное сражение. Татары появились, когда русская армия уже близко подошла к одному из лучших городов Крыма – Карасубазару. Возглавляемые лично ханом, они напали первыми, однако смять русское каре им не удалось. Встреченные ружейной пальбой татары не сумели прорвать строй, а когда громыхнули русские пушки, встречной атакой ханское войско было отброшено и ещё вёрст пятнадцать уходило от гнавшихся за ним по пятам казаков.

Отогнав хана, Ласси не пошёл за ним следом и двинул армию не на Арабат, как предполагалось вначале, а распорядился идти прямиком к Карасубазару. Лёгкая конница, высланная на разведку, вернулась, захватив пленных, и привела в качестве добычи много скота. После этого, оставив обозы под прикрытием пятитысячного отряда, Ласси вышел из лагеря. Шедший впереди авангард, сбивая по пути передовые отряды татар, достиг предместий Карасубазара и обнаружил на холме близ города укреплённый лагерь с засевшими там турками.

Едва получив такое известие, Ласси немедля выслал на поддержку авангарда сразу два полка с приказом завладеть Карасубазаром. Для этого надо было лишь прогнать неприятеля. Русские атаковали высоту со всей фурией, и турки, продержавшись едва час, бежали. Следом в бега пустились и обыватели, оставив пустой город на разграбление. Карасубазар, где осталось всего-то несколько семейств армян и греков, был занят русскими без всякого сопротивления. Добыча была велика, но, поскольку фуража вблизи города не оказалось, Ласси отправил казаков в горы жечь жилища татар, а сам, отступив на пяток вёрст, встал лагерем.

По прошествии времени, решив, что возле сгоревшего Карасубазара, где уцелело лишь десятка полтора каменных строений, оставаться незачем, Ласси двинул армию к основному лагерю. Однако оказалось, что хан не засел в горах, а обойдя город, вывел своё войско на равнину у реки Карасу. Ласси немедля отправил ему навстречу генерала Дугласа, выделив тому несколько полков пехоты и часть лёгкой конницы. Русский отряд переправился через реку несколько выше по течению так, чтоб татары не смогли помешать этому, и загородил хану дорогу.

Затем, выставив на переднюю линию все пушки, Дуглас больше часа громил татар, ни на минуту не прекращая пальбу, и только потом бросил в атаку казаков. Началась жестокая схватка, которая поначалу шла с переменным успехом, но шедшая следом регулярная армия в полном порядке подходила всё ближе, и эта приближающаяся угроза заставила хана остановиться, а затем, когда Ласси, оценив ситуацию, направил в тыл татарам сына Дондук-Омбо Галда-Норму с четырёхтысячным отрядом калмыков, ханское войско начало поспешно отступать. Фельдмаршал не преследовал хана, а, расположившись лагерем, дал армии отдых.

Однако самому Ласси отдохнуть не получилось. Ушедшие в тыл татарам калмыки отчего-то не возвращались, и встревоженный таким долгим ожиданием, когда все сроки вышли, фельдмаршал с горечью решил, что они увлеклись преследованием, а потом их отрезали и перебили. Впрочем, уже на другой день пришло сообщение, что калмыки вернулись. Оказалось, Галда-Норма совершил самовольный бросок в горы до самого Бахчисарая. Ласси осерчал на него, но сын Дондук-Омбо привел много пленных, среди которых было несколько мурз, что смягчило фельдмаршала, и всё обошлось.

После возвращения калмыков Ласси приказал сниматься и повёл армию в главный лагерь, где был оставлен обоз. По прибытии туда фельдмаршал немедля собрал военный совет, на котором предстояло обсудить план дальнейших боевых действий. Со времени того крутого разговора на косе генералы в первый раз собирались вместе, но Ласси счёл за лучшее не поминать об этом, а сразу изложил главное.

– Я полагаю, – окинув всех строгим взглядом, сказал фельдмаршал, – что главная цель похода достигнута. Предлагаю господам генералам высказаться.

Генералы понимали: как-никак, а ханскому престижу нанесён немалый урон. Карасубазар разрушен, добыча захвачена, но всё же хотелось большего, и бригадир Колокольцев заметил:

– Неплохо было бы самого хана в полон взять.

Однако ему тут же возразил генерал-аншеф Левашов:

– Нет смысла за ханом гоняться. Турецкий султан всё одно поставит нового. А вот Кафу не мешало бы взять.

Наступила пауза, собравшиеся прикидывали, возможно ли такое, а потом генерал-поручик Брильи с сомнением покачал головой:

– В Кафе цитадель с каменными стенами, без осадных орудий её не взять, и гарнизон янычарский, да ещё турки немало войск морем подвезти могут.

– Верно, там силы немалые, с налёту не выйдет, – поддержал его генерал Шпигель. – А ежели мы Кафу и с моря обложим, чтоб сообщение прервать, турки корабельными пушками наши батареи собьют.

Остальные генералы высказались в том же духе, и в результате на военном совете было решено идти на берег Крыма. Во исполнение этого армия двинулась к устью Шунгара, отрядив лёгкие войска с наказом пустошить татарские селения. Там было захвачено много скота, но и неприятель, в свою очередь, кружа вокруг, сделал весьма опасным выход за линию аванпостов. Тем временем армия, наведя понтонный мост, начала переходить реку, и тогда татары вместе с подоспевшими из Кафы турками напали, но были отбиты орудийным огнём.

Эта схватка, закончившаяся с большими потерями для ханского войска, оказалась последней, и Ласси уже без помех перевёл всю армию на другой берег, а затем, отойдя к реке Молочные Воды, стал лагерем. Сразу же были отряжены партии к Перекопу – следить за татарами, которые, по слухам, идут в Дикое поле. Однако, когда разведчики захватили пленных, стало известно, что хан, собрав тысяч сорок войска, рискнул было выйти, но испугался и воротился восвояси. Узнав об этом, фельдмаршал облегчённо вздохнул: теперь можно было считать, что Крымский поход окончен.

* * *

По весне Дон нанёс в гирло столько песка, что провести многопушечный корабль через образовавшиеся отмели никакой возможности не представилось. Не помогло и долгое ожидание благоприятного ветра, который мог бы нагнать в гирло воду. В итоге парусно-гребная флотилия вице-адмирала Бредаля состояла только из палубных ботов, дубель-шлюпок да казацких «чаек». На ботах имелось до восьми пушек малого калибра, на дубель-шлюпках по шести двухфунтовых фальконетов, а быстроходные казацкие лодки были вооружены двумя орудиями каждая.

Само собой, о морской баталии с турецким флотом, крейсировавшим где-то поблизости, речи быть не могло, и потому тактика, избранная Бредалем, была предельно проста. Флотилия всё время шла в виду берега, и, как только казацкие «чайки» встречали в море турецкие корабли, вице-адмирал, получив такое сообщение, уходил на мелководье под защиту сухопутных батарей. Что же касалось транспортных возможностей, то тут дела обстояли лучше. Каждое из этих судёнышек вмещало до сорока солдат, а дубель-шлюпка вдобавок могла взять на борт две полковые пушки.

Эта флотилия, насчитывавшая шесть ботов, сто дубель-шлюпок и примерно столько же «чаек», сопровождала армию фельдмаршала Ласси от Азова до Геничи, следуя вдоль северного берега Азовского моря. Загружена она была провиантом, боеприпасами и вообще всячески способствовала продвижению русских войск, шедших по лукоморью. Так вице-адмирал Бредаль организовал переправу армии Ласси через реки Кальмиус, Молочные Воды и Геничский пролив. Вдобавок быстроходные казацкие лодки подвозили пресную воду и обеспечивали связь с Азовом.

Командующий Донской флотилией вице-адмирал Бредаль был смелый и опытный моряк. Ему довелось участвовать в Гангутском сражении, приходилось захватывать в плен шведские корабли, и вообще он знал толк в морских баталиях. Вот и сейчас, каждый раз отступая к берегу при появлении турок, командующий флотилией не переставал оценивать свои возможности. Он понимал, что самым лучшим для него было бы взять на борт корпус в девять тысяч пехоты и совершить диверсию, внезапно высадившись на берег хотя бы в районе всё той же Кафы.

Однако пока что Бредалю приходилось ждать, как пойдут дела у прорвавшегося в Крым фельдмаршала Ласси, и его флотилия стояла в виду берега у Арабатской косы возле местечка Сальси-Денис. С мостика своего флагманского одномачтового палубного бота вице-адмирал легко мог охватить взглядом весь импровизированный рейд, где на слабой волне под небольшим ветерком слегка покачивались стоявшие на якорях двухмачтовые дубель-шлюпки, осевшие под грузом запасов большие гребные лодки, а мористее, почти у горизонта, виднелись косые паруса дозорных «чаек».

Неожиданно адмирал почувствовал, как вокруг что-то неуловимо изменилось. Уж что-что, а отличное знание морской стихии у него было, и насквозь просолившийся за время службы Бредаль ошибиться никак не мог. И точно, в скором времени погода начала портиться. Небо затянуло тяжёлыми свинцовыми тучами, а с моря задул всё время усиливающийся порывистый ветер, отчего по рейду побежали белые барашки, переходившие у мелей в буруны, и адмирал, с опаской глядя на клонящиеся к воде мачты его флотилии, понял: идёт шторм.

На какое-то время ветер вроде немного поутих, но мрачные тучи не уходили, а, наоборот, начинали клубиться и проносились так низко, что казалось, они вот-вот начнут цепляться за кончики мачт. Воздух как-то неожиданно вздрогнул, загудел, и внезапно налетевший шквал буквально положил адмиральский бот на бок. Бредаля отбросило к борту, и он вдруг ощутил, что судно движется. Испуганный адмирал ещё надеялся, что якорь удержит от сноса, но тут громадный белоголовый бурун подхватил бот и, протащив к берегу, с треском швырнул на песчаную отмель.

Неожиданно очутившись в воде по пояс, Бредаль вцепился в леер и, перекрывая вой ветра, выкрикнул:

– Ребята, спасайте груз!

Тогда матросы, уже оставившие бившийся о грунт бот, вкупе с подоспевшими солдатами, пользуясь тем, что лежащий на боку кораблик пока прикрывал их от волн, стали хватать бочонки, ящики и всё остальное, чтобы, как-то вытащив, сложить от воды подальше. Потом этот громкий призыв стал слышаться всё чаще, потому что море не ограничилось адмиральским ботом, а, разбушевавшись не на шутку, стало чуть ли не поочерёдно срывать с якорей дубель-шлюпки и гружённые провиантом лодки, чтобы одну за другой выбросить их на берег.

Вымокший с головы до ног Бредаль, зная, что спасавшие груз матросы справятся и без него, поднялся на невысокий береговой откос, чтобы, осмотревшись, попытаться оценить масштаб бедствия. Рокочущие волны с высоко закрученными белопенными гребнями обрушивались на песчаный берег и обессиленно гасли в шести-семи саженях от уреза. С откоса было хорошо видно, как опасно мотаются мачты ещё державшихся на рейде судёнышек, а косых парусов дозорных «чаек» нельзя было рассмотреть вовсе, поскольку они либо ушли мористее, либо их тоже прибило к берегу.

Удручённо окидывая взглядом открывшуюся картину, вице-адмирал ясно отдавал себе отчёт в том, что разор его флотилии полный. И Бредаль не ошибся. Когда столь разрушительный шторм поутих, оказалось, что и уцелевшие суда сильно пострадали. Под яростными ударами волн рвались якорные канаты, разбитые бурей лодки тонули, их несло ветром, а те, что всё-таки удержались на якорях, нещадно заливало водой, срывало пришивные доски, и было чудом, что они вообще остались на плаву. Самым же тягостным было осознание того, что флотилия для дела не годна.

Однако вице-адмирал Бредаль не опустил рук. Главное – люди спасены, а утрата части провианта – лишь временное неудобство, что же касается утопленных пушек, то их надо достать и поставить на береговые батареи, строительство коих следует начать немедля. По приказу адмирала матросы приступили к ремонту судов, а солдаты начали копать траншеи, насыпать брустверы и ставить там поднятые из воды орудия. Работы шли непрерывно, и уже через сутки на флангах береговой позиции было две батареи, с двадцатью тремя и двадцатью семью пушками.

Бредаль опасался, что татарские лазутчики доложат туркам о его бедственном положении, и, как оказалось, тревожился вице-адмирал не зря. Примерно в два часа пополудни на горизонте замаячили паруса, и почти сразу Бредаль намётанным глазом определил: идут турки. Вскоре выяснилось, что неприятельская эскадра в составе двух кораблей, пятнадцати галер и одного фрегата, сопровождаемая множеством кочебасов[43]43
  Кочебас – турецкий аналог дубель-шлюпки.


[Закрыть], держит курс прямиком на Сальси-Денис, в то время как у Бредаля осталось всего сорок семь боевых единиц.

Было ясно: турки идут с намерением добить флотилию… У Бредаля была надежда лишь на береговые батареи, которые только-только успели обустроить, да на мелководье, куда, чтобы не сесть на мель, неприятельские корабли заходить не будут. Вражеская эскадра приближалась, но Бредаль, не давая команды открыть огонь, ждал. По своему обыкновению, турки начали палить первыми. Их тридцатипятифунтовые орудия были мощней трёхфунтовых пушек эскадры, но дистанция была велика, и попадавшие в брустверы ядра вреда не причиняли.

Однако имевший меньшую осадку турецкий фрегат подошёл достаточно близко, и обе батареи встретили его слитным залпом. Стоявшие на позициях пушки могли стрелять брандскугелями[44]44
  Брандскугель – раскалённое ядро.


[Закрыть], и это сразу дало результат. На фрегате вспыхнул пожар, но турки быстро погасили огонь и сразу отошли на приличное расстояние, а вот следовавшему за ним кочебасу досталось здорово. Дубель-шлюпки, стреляя книпелями[45]45
  Книпель – два соединённых цепью ядра.


[Закрыть], изорвали ему паруса, и турку с превратившейся в болтающиеся концы оснасткой, чтобы не быть потопленным, пришлось уходить на вёслах.

В целом же от обоюдного обстрела особо ощутимого урона ни та ни другая сторона не понесла, если не считать порванных снастей, проломленных фальшбортов и расколотых пришивных досок. Больше всего Бредаль хотел, чтоб хоть один турецкий корабль встал на шпринг[46]46
  Трос, удерживающий корабль в одной позиции.


[Закрыть] для обстрела береговых батарей и тогда можно было бы, бросив в бой все свои силы, взять его на абордаж, но, похоже, турки решили не рисковать. Больше того, после четырёх часов непрерывной пальбы они легли на обратный курс и ушли.

Проводив взглядом уходившую за горизонт вражескую эскадру, Бредаль тотчас распорядился снова приводить флотилию хоть в какой-то порядок, а сам в удручённом состоянии духа стал подводить итог. Конечно, ни о какой победе речи быть не могло. Вдобавок ясно, что с уцелевшими судами любые военные действия невозможны, а о десантных операциях вообще надо забыть. Оставалось ждать, что ещё предпримут турки, но вскоре было получено известие, что их эскадра через пролив ушла в Кафу, и теперь Бредаль мог поддерживать связь с Азовом…

* * *

После взятия Минихом Очакова город представлял собой лишь груду камней без единого целого строения, и оставленному там гарнизону пришлось обустраиваться заново. Вдобавок эта работа сильно осложнялась тем, что во всей округе не было ничего годного для строительства. Все материалы, а главное, провиант приходилось усилиями речной флотилии доставлять из России, чему весьма сильно препятствовали Днепровские пороги и частые бури. Однако, несмотря на все мыслимые и немыслимые затруднения, гарнизон без устали трудился, готовясь к зиме.

В то же время, опасаясь внезапного появления неприятеля, солдаты возводили укрепления, представлявшие собой сплошную оборонительную линию, окружавшую город, начиная от лимана до берега моря. Надо заметить, что ко всем этим трудностям прибавлялись свирепствовавшие из-за гнилостных испарений болезни и, конечно, общее изнурение от непрерывно идущих работ, чему особо способствовала недостаточная да к тому же дурная пища. Вследствие таких неблагоприятных обстоятельств солдат в гарнизоне Очакова насчитывалось всего каких-то пять тысяч.

Комендант крепости генерал Штофельн, опасаясь нападения турок, как мог спешил с возведением редутов. Но он ошибся: первыми стали появляться татары, крутившиеся по степи, которые пока нападать не спешили, довольствуясь тем, что похищали находившийся в поле скот. Впрочем, турки тоже не заставили себя долго ждать. Их корабли подошли с моря и стали в виду берега на расстоянии пушечного выстрела. Простояв там непродолжительное время, они внезапно снялись с якорей и ушли, видимо из опасения налетевшей вскорости бури.

Однако ждать, что неприятель оставит крепость в покое, не приходилось. И точно, в скором времени, ночью, со стороны Дикого поля подошёл турецкий конный отряд, и спаги[47]47
  Лёгкая кавалерия.


[Закрыть], спешившись, стали подбираться к устроенному вблизи лимана редуту, явно намереваясь застать его защитников врасплох. Против ожидания, караульные оказались бдительны, и турки, поняв, что их затея не удалась, провожаемые огнём, спешно отошли. Посланные на разведку казаки прознали, что турки стоят в двадцати верстах, и тогда генерал Штофельн собрал военный совет, где было решено стоять до крайности.

Буквально через день у Очакова появился неприятельский авангард, тут же окруживший крепость постами с суши, а ещё через сутки вся пятидесятитысячная турецкая армия подступила к городу и сразу принялась разбивать палаточный лагерь не дальше чем на полуторапушечный выстрел. Едва обосновавшись, командовавший турецким войском Али-паша приказал проверить крепость русских позиций, бросив на главный редут довольно сильный отряд. Находившиеся у гласиса казаки не дали себя окружить, и первая схватка с неприятелем окончилась ничем.

Тем временем, пока передовой турецкий отряд пробовал штурмовать редут, вся остальная неприятельская армия начала интенсивные осадные работы. Турки рыли траншеи, насыпали брустверы и, обустроив позиции, устанавливали орудия. В ту же ночь новоустроенные вражеские батареи принялись кидать бомбы, правда, особого вреда давно разрушенному городу этот обстрел принести не мог. Но несколько полков, открыто стоявших в ожидании прямого столкновения с неприятелем, вполне могли оказаться под огнём, и, чтобы не нести напрасных потерь, генерал Штофельн предусмотрительно отвёл их за крепостную стену.

Наутро непрерывно стрелявшие всю ночь турки пошли в атаку двумя колоннами. Одна устремилась к заново отстроенным полковым казармам, а вторая попыталась взять флешь перед Преображенскими воротами. Однако осаждённые, выйдя из других ворот, сделали встречную вылазку и ударили по колонне, шедшей к казармам. Какое-то время было неясно, кто берёт верх, но, как только схватка стала по-настоящему жаркой, турки начали отходить к колонне, штурмовавшей флешь. Тогда русские зашли туркам в тыл, и те, бросив четыре знамени, побежали. Офицеры Али-паши не сумели остановить солдат, и русские гнали турок вплоть до их траншей, где, ворвавшись на батарею, захватили бочонки с порохом. Только тут неприятель, получив поддержку, нанёс встречный удар и даже смог оттеснить русских на прежние позиции.

На другой день турки выбрали новое направление для атаки и бросились штурмовать Измайловские ворота, ров перед которыми оплыл от недавних дождей. Как и прошлый раз, им поначалу сопутствовал успех, и неприятель чуть было не ворвался в город, но его отбили и снова погнали обратно, однако от лагеря на помощь туркам уже спешили свежие силы, и противники, разойдясь на ружейный выстрел, начали перестрелку. Затем, поставив для прикрытия две пушки, турки спешно занялись обустройством ещё одной батареи, для которой подвезли тяжёлые 24-фунтовые орудия. Не удовольствовавшись этим, перед Измайловскими воротами они соорудили ретрашемент с редутами и, заняв новые укрепления, открыли огонь.

Осаждённые предприняли ответные действия и уже вечером сделали очередную вылазку. Скрытно пройдя вдоль лимана, русские заняли сторожевые посты турок и нанесли внезапный удар по неприятельской позиции, заклепав там сразу шесть пушек. Вдобавок рисковая партия из пятидесяти человек, пользуясь темнотой, незаметно пробралась в турецкий лагерь и стала громить палатки. Взбудораженный лагерь всполошился, турки набежали со всех сторон, и из пятидесяти с этого лихого дела воротились лишь шестеро. В отместку за такую дерзость Али-паша послал две галеры обстреливать редуты, однако пальба по берегу ничего не дала и турки ушли.

Позже подошли с моря уже семь галер и, явно чего-то ожидая, встали у берега против неприятельского лагеря. В то же время турецкие батареи вели непрерывный орудийный обстрел и даже усилили его, но особого вреда осаждённым не нанесли. Одна бомба упала на бастион возле Кристофельских ворот, другая взорвала небольшой склад пороха. Гарнизон крепости тоже вёл ответный огонь и одновременно, в ожидании общего приступа, продолжал укреплять позиции, закончив траверс в большом рву и протянув линию сообщения к Преображенским воротам.

Али-паша приказал начать атаку за два часа до рассвета, открыв сильный ружейный и пушечный огонь по Измайловским воротам. С рассветом тысяч шесть турок яростно бросились в атаку штурмовать редуты, устроенные у моря. Они сумели овладеть ретрашементом, потом захватили редуты и пробились до Каланчи. Обстановка стала угрожающей, и генерал Штофельн выслал на помощь тысячный отряд, который после жаркого боя выбил противника из ретрашемента и гнал турок до самого их лагеря. Смятение во вражеской армии было полное, там началась паника, и беглецов пришлось возвращать назад силой оружия. После этого неудачного штурма турки снова усилили огонь, закидав город бомбами, но гарнизон большого урона не нёс, так как все защитники были на стенах и в редутах.

Едва оправившись после такого афронта, Али-паша решил повторить штурм ещё большими силами, бросив в атаку не только свою пехоту, но и спешенных спаги, предварительно взорвав подведённые под бастион две мины. Однако эти спешно заложенные мины не повредили палисад и даже не нанесли потерь защитникам бастиона. Сразу после взрыва вражеская артиллерия открыла сильный огонь со стороны лимана, а турки произвели там фальшивую атаку, в то время как главный удар наносился ими по Измайловским воротам.

Атака была произведена с такой яростью, что неприятелю удалось преодолеть палисад, после чего у самых ворот начался жестокой бой. Всё шло к тому, что турки смогут прорваться, и тогда выскочивший из общей свалки офицер, опрометью перебежав к палисаду, подскочил к яме, где, ожидая приказа, сидел согнувшийся в три погибели капрал минёрной роты. Наклонившись к нему, офицер, едва переведя дух, севшим от волнения голосом крикнул:

– Давай!

Это значило, что надо пускать в ход последнее средство. Ещё раньше, признав уязвимость Преображенских ворот, генерал Штофельн приказал заложить там мины, и теперь, оценив обстановку, офицер приказал зажечь фитили. Вот только открытого огня у капрала не оказалось, и он остервенело бил по кремню кресалом, пытаясь зажечь не желавший тлеть трут. Поняв, что случилась заминка, офицер сам спрыгнул в яму и, оттолкнув капрала, пальнул из своего пистолета в сосис[48]48
  Запальный фитиль.


[Закрыть]. От стенки ямы густо пыхнуло дымом, раздалось шипение, а потом, когда огонь ушёл далеко внутрь, со страшным грохотом дважды тряхнуло яму.

Высунувшись из ямы, офицер и капрал увидели кружащиеся в клубах дыма какие-то ошметья, падающие сверху обломки и уцелевших, разбегающихся во все стороны турок. Сразу же, как дым взрыва осел, от других ворот на неприятеля пошло плотное каре, первые шеренги которого густо ощетинились пиками, близко не подпуская к строю размахивающих саблями, бросившихся было навстречу спешенных спаги. Попытка остановить русских провалилась, и ошеломлённые турки, потеряв три бунчука, в очередной раз бежали.

Больше никаких стычек не случилось, а неприятельские батареи почему-то открыли огонь только на следующий день. С верков хорошо было видно, как турки, не прячась, тащат в апроши лестницы и фашины[49]49
  Связки хвороста.


[Закрыть], по всей видимости, явно готовясь повторить штурм. Однако сразу после захода солнца стрельба со стороны турок прекратилась, шум в неприятельском лагере помалу стих, и там в разных местах зажглись костры. Дабы разузнать, что происходит, осаждённые выслали поисковую партию, но она вскоре вернулась, и её командир доложил генералу:

– В лагере никого нет, а с верков исчезли пушки.

Генерал Штофельн этому сильно удивился, но, когда наутро посланный им отряд занял турецкий лагерь, всё подтвердилось. Больше того, выяснилось, что турки ушли в большой спешке, бросив боезапас, фашины и лестницы. Вдобавок с Поля вернулась запорожская сторожа и донесла, что турки уже в 14 верстах от Очакова. К тому времени в крепости на ногах оставалось всего тысячи две защитников, и гарнизон, готовый драться до последнего, был весьма обрадован подтвердившейся вскоре вестью, что Али-паша, признав свою неудачу, окончательно ушёл восвояси…

* * *

Известие, полученное из Митавы, несказанно порадовало Бирона. Мужская линия дома Кетлеров пресеклась, и в Курляндии стали готовиться к избранию нового герцога. Немедля петербургский двор приказал рижскому губернатору генералу Бисмарку двинуть войска и поддержать кандидатуру Бирона. Курляндское дворянство съехалось в Митаву и приступило к шумному обсуждению, однако возникшие было прения сразу сошли на нет. Генерал Бисмарк расставил своих солдат по всему городу, и Эрнст-Иоганн Бирон без затруднений стал курляндским герцогом.

По возвращении герцога в Петербург во дворце было учинено великое шумство. Государыня Анна Иоанновна, искренне радуясь за сердечного друга, дала пышный бал, на котором блистал, расточая снисходительные улыбки, новоизбранный герцог. Там же, прямо в танцевальном зале, вельможи, чуть ли не отпихивая друг друга локтями, спешили поздравить Бирона и пожелать ему достойного правления, а равно будущего процветания Курляндии. Непоследним среди этих поздравителей был и глава Тайной её величества канцелярии Ушаков. Впрочем, хотя он, как и все остальные, благостно улыбался, некий червячок точил старого царского служаку.

Наутро, явившись в свою резиденцию, Ушаков первым делом вызвал Хрущова, который как «недремлющее око государево» следил в Митаве за избранием герцога. Дождавшись прихода верного секретаря, Ушаков оценивающе глянул на него и, со значением снизив голос, спросил:

– Ну, что в Митаве?

Хрущов, досконально изучивший своего начальника, уже знал, что тот хочет услышать, и безотлагательно начал:

– Имею сведения, что герцог, желая свести старые счёты, кое с кем из дворян курляндских круто обойтись намерен.

– Ну, болтунам этим языки укоротить не грех. – Ушаков презрительно фыркнул и выжидательно глянул на Хрущова. – Чего мнёшься, всё выкладывай.

Действительно замявшийся было секретарь вздохнул и продолжил:

– Поляки хотят Курляндию на воеводства разделить, а герцог желает прежние отношения сохранить или, может, и более того…

Хрущёв не договорил, но Ушаков, всё поняв и так, сердито буркнул:

– Это государыня решать будет… Ещё что?

– В Митаве слух есть. Вроде как герцог дворец строить собрался…

Сейчас, обходясь полунамёками, начальник и секретарь хорошо знали, о чём речь, а потому, немного помолчав, Ушаков вздохнул:

– Да… Кабы б он тут строить хотел…

Торопливый стук в дверь заставил начальника прерваться, а вошедший адъютант испуганно сообщил:

– Граф Остерман к вашей милости…

– Скажи, жду, – коротко бросил Ушаков и кивком выслал секретаря.

Остерман вошёл сразу. Поприветствовав начальника Тайной канцелярии, главный дипломат опустился в кресло и без обиняков напомнил Ушакову:

– Полагаю, про Немировский конгресс ты не забыл.

Об этом конгрессе начальник Тайной канцелярии знал всё. Тогда городок Немиров, что был во владениях магната Потоцкого, стал местом, куда съехались доверенные представители Высокой Порты, а также петербургского и венского дворов. Императрица при поддержке цисаря стремилась, уповая на удачное начало войны, мирным путём добиться пересмотра статей Прутского договора. Однако тайные, да и явные стремления сторон были настолько несовместимы, что из этой попытки ровным счётом не вышло ничего.

Начальник Тайной канцелярии знал и то, что прибывшие в Петербург посланники Вены давят на Остермана, стремясь добиться отправки русской армии для оказания прямой помощи не имеющим особых успехов в летней кампании австрийцам, и даже весьма желают чуть ли не объединения командования. И потому, отлично понимая, зачем Остерман сейчас приехал к нему, Ушаков стал выкладывать дипломату то, о чём его постоянно извещали доверенные конфиденты.

– Австрийцы, сам понимаешь, ведут свою игру. – Ушаков сделал паузу и, заметив, как насторожился Остерман, продолжил: – В Вене сейчас образовалось две партии, одна за войну, другая против.

– Это известно, – прервал начальника Тайной полиции дипломат. – Мне главные их цели точно знать надобно.

– Так секретов тут нет. – Ушаков хитро усмехнулся. – Главная их цель – чтоб мы турок побили, а Молдавия и Валахия не к нам, а к Австрии отошли.

– Ну да, ну да, от того и конгресс Немировский впустую прошёл, – вздохнув, согласился с начальником Тайной полиции Остерман и попросил: – Ты мне скажи, что сам-то про всё то думаешь.

– А что тут думать? – сердито поджал губы Ушаков. – Я ж говорил уже, конфедераты на короля Августа косо смотрят, опять же французы за конфузию под Данцигом реванша жаждут, и война с Портой им на руку.

– То ясно, – остановил Ушакова Остерман. – Тут дело такое. Государыня велела мне за Молдавию стоять твёрдо, и как оно повернётся, неведомо.

– То по твоей части, – напомнил дипломату Ушаков и, видимо что-то решая, после короткой паузы сказал: – Вон генерал Беренклау графу Остейну цидулу накатал. Пишет, что генералы наши всего в капитаны годны.

– А, это тот генерал австрийский, что при Минихе под Очаковом был, – вспомнил Остерман и сердито фыркнул. – Пускай сами воевать научатся.

– Умели бы, тогда нас о подмоге так настойчиво не просили б. – Ушаков насмешливо скривился и заключил: – Ты учти, что через свои военные неуспехи австрийцы по-всякому повернуть могут.

– Могут, – со вздохом согласился Остерман и напомнил: – Ты, если чего в их письмах проскочит, дай знать.

– Всенепременно, – заверил дипломата Ушаков и, в знак особого расположения встав, проводил важного гостя до двери.

После визита в Тайную канцелярию Остерман заторопился к зданию Коммерц-коллегии, где было намечено проведение рабочей встречи с австрийцами. Вена и Петербург заключили союз, который обуславливал, что в случае, если у одного из дворов произойдёт разрыв с Портой, то второй окажет ему поддержку войсками. Сейчас, когда у России с Турцией шла война, венский посол граф Остейн всячески добивался посылки русского корпуса через Валахию в Венгрию, чтобы после соединения с императорской армией действовать оттуда против султана. Для поддержки такого ходатайства из Вены прибыл генерал де Ботта, на встречу с которым и спешил Остерман.