Текст книги "На торный путь"

* * *

Три десятка солдат понтонёрной команды, сгрудившись на речном берегу, привязывали к пустым возам порожние бочки, предварительно заткнув слив чопом, а затем, скатив импровизированные понтоны в воду, крепили их между собой, укладывая сверху длинные доски. Доски эти, нужные для постройки наплавных мостов, в обозе везли специально, и теперь, в очередной раз, они пригодились. В береженье от внезапного появления неприятеля переправившаяся вплавь сотня донских казаков была уже на другом берегу и сразу же выделила партию для разведки, отправив её в сторону Очакова, до которого оставались считаные вёрсты.

Авангард армии фельдмаршала Миниха, намеревавшегося взять Очаков, уже подошёл и, расположившись биваком, ждал, когда будет готова переправа. Сам граф тоже был здесь и нетерпеливо поглядывал на другой берег, где должен был появиться ушедший вместе с партией казаков на рекогносцировку ставший уже секунд-майором Манштейн. Дело было в том, что Миних спешил. Всё это время он вроде бы вёл армию на Бендеры в надежде, что турки соберут силы там, но хитрость не удалась, и теперь приходилось торопиться, оставив тяжёлый обоз позади, с приказом идти следом.

Тем временем, пока Миних маялся на берегу, сапёры закончили свою работу, офицеры стали поднимать отдохнувших солдат, и, словно в награду, первым по наплавному мосту с той стороны проскакал возвратившийся из рекогносцировки Манштейн. Спрыгнув с седла, секунд-майор доложил:

– Удача! Казаки напали на передовой пост и захватили пленных. Те показали, что в крепости войска пятнадцать тысяч, но турки ждут ещё подкрепления. В наличии там сто пушек, а в гавани стоят восемнадцать галер и транспортные суда.

Закончив перечислять неприятельские силы, Манштейн умолк, и Миних, после короткой паузы заключив:

– Значит, я прав, надо торопиться, – велел подавать коня.

Получив эти сведения, Миних приказал авангарду двигаться скорым маршем, выслав, как передовой, отряд измайловцев, которых их командир, подполковник Бирон, ежеминутно ожидая нападения турок, загодя построил в каре. Гвардейцы двинулись прямиком по полю, и в первой шеренге этого каре шагал прапорщик Нерода, сжимая в руках вместо эспонтона укороченное ружьё (офицерские копья Миних распорядился не брать по причине ненадобности). Трава здесь, уже начинавшая сохнуть от нестерпимой жары, была выше плеч, и Гриць всё время смахивал с потного лица остюки.

Впрочем, прапорщик считал, что ему повезло. Как выяснилось, государыня распорядилась отрядить для участия в летней кампании от каждого гвардейского полка по четыреста человек, куда от измайловцев зачислили и Нероду. От своего участия в походе Гриць ожидал многого, вот только поначалу пришлось туговато. Больше всего донимала жара, а вдобавок в степи могли прокормиться только приученные к подножному корму лошади и потому перегруженный сверх меры обоз, где у одних измайловцев была сотня телег, кроме бочек с водой тащил даже дрова.

Правда, когда впереди показались пригородные сады, а над кронами деревьев замаячили очаковские минареты, Грицько решил было, что трудности перехода позади. Оказалось, что он ошибся. Откуда-то сбоку потянуло дымом, затем пахнуло гарью, раздались тревожные выкрики, и неожиданно вокруг заплясали языки пламени. Почти сразу стало понятно, что ждавшие русских турки зажгли траву на подходах к городу, и изломавшее шеренги каре затопталось на месте, не зная, что делать. Замешкался и Гриць, но тут раздались громкие командные выкрики:

– Всем вперёд! – и прапорщик, закрыв лицо шляпой, побежал, отмахиваясь от огня.

И тут, едва прорвавшись через огненную полосу, Нерода увидал турок. Что было дальше, потом он толком вспомнить не мог. В памяти осталось, как справа налетели донцы, сбив неприятеля. С другой стороны ударили гусары, но из города туркам пришла подмога, заставив кавалерию отступить, и сам Гриць, всё время паливший из ружья, вроде как подался назад, но тут всё переменилось. Пока шла схватка, подоспели драгуны и ещё много пехоты с пушками, тут же открывшими пальбу. Не выдержав такого огня, турки ретировались, и едва переведя дух, Гриць понял: это Очаков.

Сделать повторную вылазку турецкий гарнизон не решился, и русские войска, обтекая город кругом, начали занимать позиции, а когда к Очакову подошли основные силы армии, Миних собрал всех старших командиров на военный совет. Первым выступил генерал Левендаль, сообщив:

– Нам стало ведомо, что буджацкие татары, стоявшие у Очакова, против воли султана, ушли восвояси, однако турки успели провести в город около семи тысяч босняков и арнаутов, так что теперь в крепости у сераскира Ят-паши более чем двадцать тысяч. Из них пять тысяч конных уже приняли участие в последней вылазке. – И словно желая придать своим словам больше достоверности, генерал добавил: – Всё это подтверждают четыре турецких офицера, коих мы взяли в плен во время их вылазки.

Заговоривший следом за ним генерал Кейт сказал коротко:

– Очаков зело укреплён. Замок с тремя линиями стен с форштадтами. С налёта взять не удастся. Придётся начать осаду. Вдобавок рядом лиман и море. Полагаю, сикурс турецкому гарнизону возможен.

Кейт умолк, и Миних посмотрел на Румянцева.

– А ты, генерал, что скажешь?

– Что тут говорить? Штурмовых лестниц в обозе нет, ломовых пушек опять же нет. Из снаряжения только то, что в обозе, и провианту, ежели осаду начать, маловато. Леса тут нет, а траву турки кругом на десять вёрст выжгли – значит, и лошадям подножного корма нету. – Румянцев кончил перечислять и сокрушённо вздохнул.

Фельдмаршал понял, что его генералы весьма сомневаются в успехе, и преувеличенно бодро заявил:

– Князь Трубецкой с флотом спускается по Днепру. На судах у него осадные пушки, провиант и всё надобное. Раз мы тут – значит, и он скоро будет…

Он хотел было добавить ещё что-нибудь в том же духе, но появление встревоженного дежурного офицера заставило Миниха прерваться.

– Что там ещё? – обеспокоенно спросил фельдмаршал.

– Новая вылазка, ваше высокопревосходительство! Турки двумя колоннами обойти пробовали. По донским казакам ударили. Мы еле отбились.

– Ну, отбились – и ладно. – Миних кивком отпустил офицера и продолжил: – Ясное дело, турки и дале тревожить нас будут, потому приказ мой такой. Осаду начинаем. Город окружить с суши. Пехоту пока прикрыть рогатками, кавалерию – вагенбургом[40]40
  Особый строй военного обоза на случай нападения неприятеля.


[Закрыть]. Немедля строить редуты и начать бомбардировку из всех орудий.

Фельдмаршал выждал паузу и, не услышав никаких возражений, объявил военный совет оконченным. Генералы, не тратя времени, тоже начали отдавать распоряжения, и работа закипела. Намечено было сделать между лиманом и морем сразу пять редутов. Предместья турки выжгли, но кругом города были сады, и для устройства центрального редута, предназначенного измайловцам, выбрали один из них.

Земля, слежавшаяся под солнцем, оказалась твёрдой, как камень, и за всё время работ удалось углубиться едва на аршин. Присланные землекопы не выпускали из рук ни лопат, ни кирок, однако прапорщик Нерода всё время беспокойно поглядывал в их сторону: он знал, что этот редут средний и есть приказ окончить его строительство как можно быстрее. Работы шли под неумолчную пушечную пальбу, в городе то тут, то там начали вспыхивать пожары, а когда один из них разгорелся особо сильно, генерал Кейт, получив приказ Миниха, повёл измайловцев на штурм.

Гвардейцы, бывшие от турецких укреплений на расстоянии ружейного выстрела, сразу достигли вала, но тут у них вышла задержка. Ни лестниц, ни подсобного леса не было, преодолеть ров измайловцы не смогли, и тогда они получили приказ, выйдя на открытое место, начать непрерывную стрельбу. Дабы воодушевить мушкетёров, Миних велел утвердить знамя на гласисе, а сам, отдавая команды, вместе с волонтёром, принцем Антоном-Ульрихом, стоял рядом. Пули так и свистели вокруг, но ни тот ни другой не уходили с гласиса, хотя паж принца был убит, а адъютант ранен.

Стоя в общей шеренге, Гриць старательно выцеливал басурман, чьи головы маячили возле натыканных в вал турецких знамён, затем торопливо перезаряжал ружьё, снова целился, а когда заметил, что дым над городом клубится сильнее, понял: турки, боясь уйти с вала, не тушат пожар. В очередной раз спустив курок, прапорщик сунул руку в подсумок и вздрогнул: бывшие там заряды кончились. Гриць испуганно завертел головой, увидел, как пороховой дым медленно сползает с вала, и вдруг услыхал, что их полковой рожок сигналит ретираду.

Одновременно справа и слева раздались крики: «Алла!» – строй смешался, и мушкетёры в замешательстве побежали назад. Бежавший со всеми Гриць очухался, только спрыгнув в недостроенную траншею редута. Он обернулся, увидел, что сделавшие вылазку враги догоняют, и, схватив валявшуюся рядом лопату, со злостью запустил ею в турка. Бросок вышел удачным: схватившись за плечо, басурман рухнул, – и срывающимся голосом прапорщик выкрикнул:

– Багинеты примкнуть!

Возле него тотчас сгрудились ощетинившиеся штыками мушкетеры, и тут в городе – там, где полыхал пожар, – громыхнул ужасающей силы взрыв. За валом взметнулся клуб пламени, чуть в стороне окутался дымом рухнувший минарет, и тогда приготовившимся к схватке измайловцам и попятившимся в страхе туркам стало ясно, что огонь добрался до главного порохового магазина. А когда ветер отнёс дым в сторону, все увидели: турецкие знамёна с вала исчезли, сменившись на большой белый флаг…

Позже к фельдмаршалу Миниху из города прибыл баши-гаус, адъютант сераскира, просить перемирия на двадцать четыре часа. Фельдмаршал дал всего час, заявив, что иначе пощады никому не будет. Комендант Очакова – двухбунчужный паша Мустафа – условия Миниха принял. Однако за этот час, пока пишется капитуляция, сераскир с частью гарнизона решил было прорваться к стоявшим на рейде галерам, надеясь удрать, но казаки не дали ему уйти, и тогда гордый паша вернулся в город, чтобы уже там, испросив пощады, сдаться в плен.

Турецкое войско было выведено из разбитого бомбами и сожжённого города, где, казалось, ничего целого нет. Однако добыча победителям досталась знатная. Рыскавшие там солдаты набирали полные шляпы турецких червонцев и находили много иных ценностей. Сам фельдмаршал выкупил у них много чего. Так Миних заполучил не одну усыпанную драгоценностями саблю, дорогую конскую упряжь и даже часы, кои позже он преподнёс как подарок императрице…

* * *

Скампавея, лёгкая галера малого шхерного флота, вооружённая четырьмя медными фальконетами[41]41
  Мелкокалиберная пушка.


[Закрыть], на вёслах выходила из невского устья. Матросы абордажной партии, сидя по трое на своих банках, слаженно гребли, и корабль шёл хорошо. На взморье дул ветер, и, когда капитан приказал дополнительно поднять парус, галера ещё прибавила ходу. Из-под кормового навеса вышел человек, одетый в атласный камзол, шитый по отворотам золотом, и, придерживая рукой шляпу с плюмажем, чтоб её не унесло ветром, сначала прогулялся по мостику, а потом остановился у борта.

Темноватая вода, превращавшаяся дальше в залитую солнцем яркую синь Финского залива, несла всякий городской мусор. Так, днями у стрелки Васильевского острова чуть не опрокинулась перегруженная дровяная баржа, сбросив в воду бывший сверху сушняк. Его затем долго поднимали назад крючьями, то, что сплывало ниже, вылавливали обыватели, а остатки вынесло в море, и сейчас отдельные поленья, плохо различимые за гулявшей по заливу мелкой волной, ветром гнало к низкому берегу, где ещё виднелись осевшие от времени валы Ниеншанца.

Скампавея взяла мористее, и ветер заметно усилился. Капитан распорядился прекратить греблю, матросы втянули вёсла внутрь корабля, и дальше галера пошла только под парусами. Неотрывно следивший за всем этим действом пассажир отчего-то забеспокоился и поинтересовался у капитана:

– Мы когда приплывём в Кронштадт?

Капитан искоса глянул на пассажира.

– Ежели ветер не переменится, к обеду. Идём… – Весьма выделив это слово, капитан после короткой паузы закончил: – Хорошо.

Пассажир изучающе посмотрел на туго натянувшуюся под ветром парусину и хотел ещё что-то спросить, но капитан, сделав вид, что занят, уклонился от разговора. Ему было известно, что его пассажир из Тайной канцелярии, и, осторожничая, он ломал голову, пытаясь догадаться, зачем тот направляется в Кронштадт.

А вот доверенное лицо Ушакова, секретарь Тайной канцелярии Хрущов, бывший сейчас на мостике скампавеи, это хорошо знал. Дело было в том, что, едва став государыней, Анна Иоанновна, памятуя завет Петра, что «потентат без флота лишь одну руку имеет», тотчас отрядила людей проверить состояние флота. Результат оказался плачевным: из тридцати шести линейных кораблей и двенадцати фрегатов боеспособных оказалось только восемь. Правда, с галерным флотом всё обстояло гораздо лучше, но общую картину это меняло мало.

Узнав об этом, Анна Иоанновна велела немедля возобновить регулярные учения с выходом в море. Кроме того, по указу государыни была учреждена Воинская морская комиссия для оценки состояния флота. И вот сейчас секретарь Тайной канцелярии Хрущов был отправлен в Кронштадт самим Ушаковым с наказом негласно проверить, что на данный момент уже сделано. Ещё вдобавок ему было поручено напомнить кому следует об Азове, Очакове и продолжающейся в причерноморских степях войне с турками, отчего на Балтике может случиться всякое.

Пока же плавание казалось монотонным. Хрущов, стоя у борта, смотрел на дальний берег, как вдруг его внимание привлекла некая суета. Секретарь перешёл к другому борту и увидел, что с моря почти наперерез галере идёт трёхмачтовый парусник, по борту которого тянулась жёлтая полоса, а нос украшала фигура льва.

– Это кто? – заинтересованно спросил у капитана Хрущов.

– Фрегат «Штандарт», идёт вполветра, – отозвался тот.

В этот момент фрегат заполоскал парусами, накренился и, зарывшись носом в воду так, что волна чуть было не захлестнула льва, медленно выпрямился, после чего, ещё раз хлопнув парусом, лёг на другой курс.

– Никак ученья у них, – предположил капитан и, немного отступив в сторону, через плечо рулевого глянул на компас.

Пока секретарь Тайной канцелярии с интересом следил за эволюциями «Штандарта», питерский берег окончательно растворился в морской дымке. А когда через довольно продолжительное время скампавея стала приближаться к Котлину, Хрущов увидел выведенный на рейд флот. Признаться, зрелище было внушительным. Там, растянувшись в линию, стояли шестидесяти– и пятидесятипушечные линейные корабли, а за ними тоже в линию выстроились фрегаты. На ветру полоскались кормовые флаги, и казалось, флот готов вот-вот поднять якоря.

Скампавея миновала рейд и, спустив парус, вошла в Военную гавань. С мостика Хрущов видел ряд пушечных портов, из которых выглядывали орудийные жерла, грозившие разнести в щепы корабль любого супостата, рискнувший зайти в акваторию порта. Хрущов знал: Военная гавань – это крепость, и её даже собирались одеть камнем, но вода вымывала раствор, а на годный для дела дикий камень требовалось ни много ни мало три миллиона, поэтому до лучших времён решили ограничиться использованием брёвен, что, кстати, обошлось втрое дешевле.

Галера медленно подошла к пристани и, убрав вёсла, ткнулась бортом в привальный брус. Матросы закрепили чалки, поставили сходни, и Хрущов, довольный тем, что утомительный морской переход кончился, сошёл на берег. Пройдя подъездной дорогой, он вышел за ворота и зашагал улицей вдоль долгой линии стоявших сплошным рядом трёхэтажных губернских домов. Так он миновал бывшие там учреждения, а дальше попал туда, где на первых этажах размещались торговые лавки. Дойдя до угла, секретарь свернул и ещё издали углядел висевший над входом в остерию якорь.

Остановившись перед крепкой дубовой дверью, любовно украшенной резным изображением парусника, Хрущов помедлил, а затем взялся за деревянную ручку в виде медвежьей лапы. Оказавшись внутри довольно большого помещения, уставленного столами, за которыми шумели завсегдатаи, посланец Тайной канцелярии огляделся. Судя по всему, здесь всё было без затей. На столы подавали обычную квашеную капусту, пироги, разные соленья, а в глиняных кружках, которые держали в руках уже чуть хмельные посетители, наверняка было пиво.

Как сразу стало понятно, сидели тут боцмана, штурманские ученики и капитаны из тех, что попроще. Скорей всего, иноземцы сюда редко заглядывали, и на Хрущова сразу стали коситься, причём, похоже, не из-за его золочёного камзола, а просто из-за совсем не морского вида. Не зная, что предпринять, секретарь так и торчал на месте, пока его не тронули за обшлаг. Хрущов обернулся и увидел, что какой-то служитель остерии даёт ему знак идти за ним. Он послушался и, оказавшись в темноватом чулане с одним волоковым окошечком, спокойно сел на стоявшую у стены лавку.

Ждать пришлось недолго. В чулан вошёл хозяин остерии и, поприветствовав гостя:

– Поздорову ли? – уселся на лавку рядом с ним.

Они знали друг друга. Примерно раз в месяц из Петербурга с оказией прибывал человек за отчётом, и сейчас хозяина остерии удивил лишь высокий ранг посланца. Сначала оба сидели молча, но когда хозяин, проявляя гостеприимство, предложил:

– Может, спроворить чего? – Хрущов отрицательно мотнул головой и твёрдо заявил:

– Поначалу дело.

– Дело так дело, – согласился хозяин и начал: – Совсем готовых до боя кораблей шестнадцать, галер сто двадцать и ещё тридцать в запасе. Что ж до постройки новых, то противу прошлого года заложено только два. Отчего так, не знаю.

– А чего флот вывели? – спросил Хрущов.

– Точно оно мне неведомо, однако в остериях толкуют, вроде бы решено парусное вооружение проверить.

Хрущов вспомнил, что он тоже замечал, как на мачты по вантам взбирались матросы, и поинтересовался:

– Я в море «Штандарт» видел, чего он там?

– Это не в море, – усмехнулся хозяин остерии. – «Штандарт» дальше залива не ходит, да и то ежели волны большой нет.

– Так что он там делает? – удивился Хрущов.

– Не иначе как на нём морских фенриков учат, – начал пояснять хозяин и вдруг насторожённо умолк.

Хрущов тоже насторожился. Он явственно услыхал донёсшиеся из общего зала шум, крики и звон то ли битой посуды, то ли ещё чего. Вероятнее всего, там началась потасовка, и Хрущов, обеспокоенно прислушиваясь, вопросительно посмотрел на хозяина остерии:

– Как быть?.. Мне ещё к адмиралу Головину надобно.

– Ничего, я другим ходом выведу, – успокоил его тот и поднялся.

В доме вице-адмирала Головина Хрущов был немедля препровождён к хозяину, едва тому доложили, кто к нему прибыл. Посланца Тайной канцелярии генерал-инспектор от флота встретил стоя и, сев только после гостя, насторожённо спросил:

– Чем могу?

– У меня два вопроса, – сразу перешёл к делу Хрущов. – Почему все корабли на рейде и что делается для усиления флота?

Генерал-инспектор Головин, глянув на собеседника, немного подумал, а затем ответил весьма обстоятельно:

– Я имел честь быть послом в Швеции и тамошние настроения знаю. Пусть видят. – Вице-адмирал сделал паузу и, заметив одобрительный кивок Хрущова, продолжил: – Что касаемо новых кораблей, то строятся Днепровская и Азовская флотилии, а на новой верфи в Архангельске заложены шестидесятипушечные корабли. Сейчас готовим для них команды. Поморов, как на Севере, тут нет, так что учим своих смолоду.

Вице-адмирал выжидательно умолк, а Хрущов, снова вспомнив «Штандарт», ещё раз одобрительно кивнул. Он знал: его доклад будет встречен весьма благожелательно…

* * *

По всей Украинской оборонительной линии, протянувшейся от Днепра до Северского Донца почти на триста вёрст, было тревожно. Линия эта, обустроенная фельдмаршалом Минихом, представляла собой двухсаженной высоты непрерывный вал, прикрытый трёхсаженным рвом с натыканными там заострёнными брёвнами. Усиливали её шестнадцать крепостей и сорок редутов, а вдоль линии через каждые двадцать вёрст стояли по три сигнальных столба со смоляными бочками наверху. Едва только ставало известно, что татары выступили, зажигалась первая бочка, когда они появлялись у постов – вторая, а с началом набега Орды – третья.

Впрочем, прошлой зимой татары всё же прорвались через оборонительную линию, и теперь, береженья ради, Миних учредил дополнительно ещё два «кор-де-резерва». Эти конные отряды – двухтысячный под командой генерал-майора Аракчеева и трёхтысячный генерал-майора Трубецкого – предназначались в помощь ландмилиции, занимавшей редуты. Все силы находились под общим командованием генерал-лейтенанта Леонтьева, и сейчас, когда кое-где уже горело по две бочки, три старших командира, с тревогой ожидая набега, собрались в крепости.

Заняв дом коменданта, генералы прежде всего обсудили сложившуюся ситуацию, потом долго трапезничали, а затем, решив, что поработали достаточно, велели разложить карточный стол и уселись играть в «фаро». Недавно завезённая из Франции игра была довольно простой. Банкомёт метал банк, поочерёдно укладывая карты справа и слева от себя, а игроки, понтёры, делали ставку «куш» и выбирали каждый из своей колоды по одной карте. Если карта, выброшенная банкомётом, совпадая с картой понтёра, ложилась справа, считалось, что выиграл банкомёт, если же слева – то выигрывал понтёр и ставка в банке доставалась ему.

По старшинству генерал-майор Леонтьев держал банк. Он снял с колоды верхнюю карту и положил её рубашкой вниз слева от себя. Понтирующий – генерал-майор Аракчеев – отрицательно качнул головой, и следующую карту банкомёт собрался положить справа, но, не сделав этого, замер. Игра шла вяло, генералов подспудно давила мысль, что где-то там, в заснеженной степи, крутится прошедшая через Перекоп Орда, и в каком месте она нанесёт удар, оставалось только гадать. Наверно, именно поэтому генерал Леонтьев, положив-таки карту на стол, как бы самому себе сказал вслух:

– Запорожцы, что с Дикого поля приходят, говорят, вроде хан всё войско собрал…

– Может, оно и так, – согласился с Леонтьевым Трубецкой. – Наши солдатики под Бахчисараем да в других местах побывали, вот хан и отплатить жаждет.

– Опять же султану то на руку, – поддержал Трубецкого Аракчеев.

– Да, вот только прошлую зиму татарва вал разрыла, а нам думай теперь, куда пойдут, только выходит оно по случаю, вроде как карта ляжет, – вздохнул Леонтьев.

Напоминание о том, что прорыв может быть внезапным, заставило генералов переглянуться, и после долгой паузы Трубецкой обнадёжил:

– Вся армия здесь на зимних квартирах, в разе чего помогут. Надо только пикеты подальше в степь выслать, чтоб мы со своим кор-де-резервом татарву, когда она через вал полезет, упредить смогли.

– То-то и оно, что упредить, – снова вздохнул Леонтьев и завертел в руках бывшую у него колоду.

Банокомёт собрался было продолжить игру, но тут в дверь заглянул служка:

– До вашей милости казачий полковник просится…

– Зови, – резко кивнул Леонтьев и, глянув на генералов, бросил карты на стол.

Служка тотчас исчез, и вошедший в комнату через малое время казачий полковник, по артикулу приветствуя генералов, доложил:

– Войсковой старшина Ефремов, из Изюма.

Кто такой этот казачий полковник, генерал Леонтьев хорошо знал. Начальник оборонительной линии слышал про два удачных похода Ефремова с князем Дондук-Омбо и про недавние тамошние события был извещён тоже. Поэтому он, ответив на приветствие, жестом пригласил гостя садиться и, самолично налив ему бокал рейнского из стоявшей на столе бутыли, спросил:

– Что на Кубани?

Ефремов сел, отпил из бокала и только потом ответил:

– Калмыки сделали новый набег. Большая часть края вконец опустошена. Остальные покорились её императорскому величеству.

Генералы довольно переглянулись, и Леонтьев уточнил:

– Значит, мы можем не опасаться, что ногаи выступят поддержать хана.

– Не выступят, – подтвердил Ефремов и, поставив бокал, обвёл генералов взглядом. – Но слух есть, будто хан собирается возле Изюма открытой степью идти в обход линии.

– Та-ак… – Леонтьев, знавший, что оборонительная линия доходит лишь до Изюма, машинально взял лежавшую перед ним колоду, а потом, бросив одну карту перед собой, сказал: – Ну, раз оттуда случай выпал, туда и разведку слать…

Следующим утром изюмский казачий есаул Довбня уже вёл свою сотню в Дикое поле искать татар. В таких делах он был весьма опытен и даже имел свою методу. Выходя в степь, есаул веером высылал вперёд пяток парных пикетов на удаление трёх-четырёх вёрст. Расчёт был на то, что при встрече с Ордой в погоню за единственным всадником татары пошлют не больше десятка и его казакам надо будет лишь во весь дух нестись назад к сотне, где уже сам есаул решит, как поступить. Однако пока всё было спокойно, и вокруг неспешно рысившей сотни замечалось только торчавшее из-под неглубокого снега бадилля[42]42
  Сухие стебли.


[Закрыть] да местами успевший заледенеть конский след.

Ловушка Довбни сработала после полудня. Сначала из снежной дымки показался летевший карьером пикет, а потом и гнавшиеся следом татары. По приказу есаула шедшая строем сотня привычно рассыпалась по степи с таким расчётом, чтобы окружить погоню. Охваченные азартом ордынцы не сразу заметили казаков, а когда, сообразив, что к чему, стали осаживать разгорячённых коней, было уже поздно. Уйти удалось немногим, а двух особо замешкавшихся всадников казаки сбили с сёдел и на аркане приволокли пленников к есаулу.

Языки гололобым развязали быстро, но то, что они сказали, испугало Довбню. По их словам, хан чуть ли не с сорокатысячным войском уже обошёл оборонительную линию у Донца, и шайки татар начали бесчинствовать в украинных землях. Правда, если верить пленникам, выходило, что хан осторожничает, и отправил за ясырём не всю Орду, а лишь отдельные отряды, сам оставаясь с войском в Диком поле. Однако, похоже, татары и впрямь были где-то рядом, так что мешкать не стоило. Решив не рисковать, есаул отозвал пикеты и скорой рысью повёл сотню обратно.

Сведения, полученные от дальней разведки, внесли кое-какую ясность, и генералы начали действовать. Было решено перехватить летучие отряды татар, когда они с добычей будут возвращаться, не дав им соединиться с ханом, и этот план оказался удачным. Едва обе конные группы кор-де-резерва успели развернуться, как появились отягощённые награбленным барахлом татары. Но главное, они вели захваченных пленников, и драгуны вкупе с казаками со всей фурией налетели на ордынцев, сразу перерезав им все возможные пути отхода.

Есаул Довбня, опять посланный со своей сотней в Дикое поле следить за остававшимся там ханским войском, снова сумел отличиться, пленив на этот раз важного ордынца, который подтвердил, что хан для начала послал за линию только несколько отрядов. Вдобавок, как выяснилось, действия русских генералов оказались столь искусны, что татары, кои намеревались пройти дальше, чтобы предать всё огню, смогли сжечь лишь несколько сёл, а когда попытались увести жителей, были отрезаны от степи и прорваться назад в Дикое поле не смогли.

Сведения, перед тем доставленные генерал-лейтенанту Леонтьеву войсковым старшиной Ефремовым, также подтвердились. Крымский хан и вправду повёл в набег сорок тысяч войска, замыслив пробиться через Украинскую линию. Однако, подойдя к заново построенным укреплениям, решил, что даже если и удастся в каком-нибудь месте их одолеть, то всё равно свободного пути отхода нет. После чего хан точно повёл своё войско к Изюму, вышел на Донец и какое-то время оставался в степи, а когда отряды кор-де-резерва, соединившись, двинулись ему навстречу, бежал.

В это самое время фельдмаршал Миних, вернувшись из Петербурга, прибыл в Полтаву, где находилась его главная квартира. Узнав о дерзкой попытке хана повторить прошлогодний набег, фельдмаршал приказал преследовать Орду, но, когда его армия сделала несколько переходов, стало ясно: татары уже успели уйти слишком далеко и перехватить их где-то в степи не удастся. И тогда, в твёрдой уверенности, что повторного набега не будет, фельдмаршал принял решение вернуть войска на зимние квартиры.

Миних оказался прав: снова выходить за Перекоп хан не рискнул.

* * *

Армия фельдмаршала Ласси, поддержанная вышедшим в Азовское море флотом контр-адмирала Бредаля, расположилась лагерем на берегу мелководного залива, протянувшегося к самому перешейку. Стараниями лазутчиков фельдмаршал был осведомлён, что крымский хан стоит со всем своим войском позади заблаговременно восстановленных Перекопских линий и пребывает в надежде не пропустить русских в Крым. Тогда фельдмаршал решил строить временный мост через залив. Мост построили, и, перейдя по нему, Ласси повёл армию Арабатской стрелкой.

Растянувшись колонной, армия Ласси продвигалась берегом Азовского моря, не встречая не то что сопротивления, а вообще никого, и когда фельдмаршалу стало уже казаться, что он спокойно войдёт в Крым, ему донесли: всё татарское войско, уйдя от Перекопа, ждёт русских у Арабата. Получив такое сообщение, фельдмаршал надолго задумался. Он ясно осознавал, что если выход с косы заперт, то при столь узком фронте, где вдобавок нет возможности обойти неприятельские фланги, у его собственной армии никаких преимуществ нет.

Ласси ещё не принял решения, когда к нему в шатёр неожиданно разом заявились все генералы. Поочерёдно посмотрев на каждого, фельдмаршал спросил:

– Что случилось, господа?

В ответ послышалось неуверенное:

– Татары заняли косу… Мы рискуем войском… Есть опасность погибнуть…

Ласси понял, что его генералы, получив известие о решительных действиях хана, осторожничают, и нахмурился.

– Надеюсь, господа понимают, все военные предприятия – риск. Здесь риску не больше, чем в иных местах, и я готов выслушать совет, как поступить.

Наступила некоторая заминка, но потом было высказано общее мнение:

– Надобно воротиться.

Ласси помолчал и, отметив для себя, что генерала Шпигеля в шатре нет, с деланым безразличием заявил:

– Ну, раз генералы так считают, они свои паспорта получат, – и, обернувшись к стоявшему рядом адъютанту, приказал: – Немедля паспорта изготовить, вручить господам генералам и выделить им для охраны двести драгун.

В шатре воцарилась напряжённая тишина, а когда генералы увидели, что фельдмаршал повернулся к ним спиной, им не осталось ничего другого, как выйти вон. Между тем, пока происходила эта нелицеприятная сцена, генерал Шпигель был занят другим и, зайдя в шатёр, деловито сказал:

– У меня есть предложение.

Ожидая, что генерал собирается заявить примерно то же, Ласси зло поджал губы, но услыхал иное.

– Моими людьми мелкое место в заливе найдено. Драгуны, казаки и калмыки вброд пройти могут.

Сначала Ласси удивился, не поняв, отчего речь идёт только о конниках, но, сообразив, что так Шпигель отметил глубину залива, совсем другими глазами глянул на генерала. Вкратце обсудив открывшуюся возможность, фельдмаршал и генерал пришли к выводу, что так армия может прямиком попасть в Крым, и почти сразу был начат сбор пустых бочек, рогаточных брёвен и всего годного для сооружения плотов, на которых было решено переправлять пехоту.