Текст книги "На торный путь"

В первой же роще на него налетели турки, и, хотя генерал отчаянно отбивался, будучи раненым, принуждён был сдаться. Узнав об этом, фельдмаршал сильно досадовал, поскольку такого важного пленника турки в течение всей кампании захватили впервые, и это конечно же наносило урон престижу. Как только об этом стало известно, тотчас были сделаны попытки лихим кавалерийским налётом освободить допустившего оплошность генерала, но, как вскорости удалось выяснить, Вели-паша на радостях немедля приказал отправить Штокмана прямо в Хотин.

В это же время фельдмаршалу донесли, что турки заняли весьма выгодные позиции на высоте и окопались, явно намереваясь дать там сражение. Поскольку главные обозы уже прибыли на место, Миних, оставив для охраны двадцатитысячный отряд, выступил в поход и, пройдя ряд небольших дефилеев, привёл армию к турецкому лагерю. Посланный на рекогносцировку Манштейн внимательно осмотрел через подзорную трубу турецкие батареи и, обращаясь к своему спутнику, сожалеюще сказал:

– Да, фенрих, сейчас мы на расстоянии пушечного выстрела, и я бы очень хотел знать, что там дальше понастроил Вели-паша.

Этим спутником был не кто иной, как недавно прибывший в армию паж принца брауншвейгского барон Мюнхгаузен. Весело сощурившись, вьюнош пригляделся к высоте и озорно заметил:

– Я вижу только один способ: пальнуть из пушки, вскочить на ядро и, пролетев над позицией, всё рассмотреть.

– Да?.. – Манштейн покосился на шаловливого юнца и с некоторой укоризной, но вроде бы и в тон ему ответил: – Только уж лучше прыгать на бомбу, поскольку она гораздо больше и на ней сидеть удобней.

Такую фамильярность в отношениях с фенрихом полковник допускал по одной весьма веской причине. Не иначе как принц прислал в войско своего соглядатая, а поскольку общительность барона была общеизвестной, он имел возможность во многом преуспеть. А ещё Манштейну очень хотелось из первых уст послушать рассказ об имевшем место этим летом бракосочетании принцессы Анны, значение коего могло быть весьма велико и свидетелем которого был Мюнхгаузен.

* * *

Император Карл не упускал ни единого случая, позволявшего вовлечь Россию в интересы своего дома, и в этом плане венский двор возлагал большие надежды на предстоящее бракосочетание принцессы Анны, племянницы Анны Иоанновны, с принцем брауншвейгским Антоном-Ульрихом. Договорённость об этом была достигнута, но под разными предлогами свадьба всё время откладывалась, порождая всяческие толки. Венский двор весьма неодобрительно взирал на эти проволочки, и в конце концов Карл решил отправить в Петербург чрезвычайного посла.

Маркизу Ботта де Андорио было препоручено всеми мерами домогаться, чтобы принцесса в день обручения или бракосочетания была объявлена наследницей престола, однако герцог курляндский Бирон неукоснительно против этого возражал, усматривая тут намёк на возможную недолговечность царствования государыни. На другое представление, касавшееся определения приданого и дальнейшего содержания, было прямо сказано, что принцесса ни в чём недостатка иметь не будет, а в дальнейшем совершенно всё достанется ей неоспоримо.

Больше ни на чём венский двор настаивать не стал, поскольку уже сумел добиться того, что императрица изъявила формальное соизволение на упомянутый брак. Полная договорённость была достигнута в апреле месяце с тем, чтобы само бракосочетание произошло уже через несколько недель. По объявлении о сём важном событии были немедля начаты приуготовления. Всем придворным чинам и особам от первого до пятого класса наказано, дабы они к предстоящему торжеству обзавелись богатым платьем и имели бы приличествующий их званию выезд.

В назначенный день маркиз де Ботта, прибыв во дворец, получил аудиенцию. Он был встречен императрицей, стоявшей на возвышенном троне, имея по одну сторону знатных дам, а по другую кавалеров. Поднявшись на одну ступеньку, маркиз остановился напротив государыни и по старинному немецкому обычаю, вздев шляпу, объявил на немецком языке о сватовстве от имени императора принцессы Анны за принца брауншвейгского. Императрица Анна Иоанновна ответствовала маркизу по-русски, высказав на то изъявление своего соизволения.

После этого государыня перешла в дворцовую галерею и, став под балдахином, дала аудиенцию принцу брауншвейгскому, который объявил о своём желании сочетаться браком с принцессою Анною. Затем к императрице приблизился посол, и ему было сказано, сколь охотно государыня удовлетворяет желание императора римского. Заявив так, она вышла в другую комнату и привела оттуда принцессу. Далее последовало обручение, при котором посол вручил невесте от имени римского императора богатый дар, состоявший из драгоценных камней и жемчугов.

В назначенный день бракосочетания ко двору съехались знатные особы, а когда на улицах в два ряда выстроились полки, шествие началось. Впереди ехал отряд конной гвардии, за ним верхами придворные трубачи и литаврщики. Потом гофкурьеры, а за ними следовал в открытой коляске гофмаршал. Далее, в каретах, запряжённых шестериком, по чинам ехали воинские и гражданские особы первых пяти классов, сопровождаемые ливрейными служителями, которые шли пешком, а сразу позади них следовал обер-гофмаршал с жезлом в руках.

Императрица и принцесса-невеста сидели вместе, напротив друг друга, в большой парадной карете, рядом с которой верхами ехали обер-шталмейстер и генерал-адъютанты, а уже за ними – камергеры и камер-юнкеры по старшинству. После императрицы следовали великая княжна Елизавета Петровна со своим придворным штатом и второй отряд конной гвардии. Далее обер-гофмейстерина, статс-дамы, фрейлины и особы женского пола по рангам. При этом надо отметить, что герцог и герцогиня курляндские ехали порознь в богатейших каретах, а замыкал всё великолепно-красочное шествие ещё один отряд конной гвардии.

По прибытии в церковь императрица с принцессой-невестой остановились на царском месте, по левую руку от государыни встал принц брауншвейгский, а все прочие расположились с обеих сторон. Архиепископ Новгородский после приличествующей торжеству речи совершил обряд венчания. Далее следовало благодарственное молебствие при пушечной пальбе с обеих крепостей и троекратном залпе, произведённом полками. Потом весь штат тем же самым порядком возвратился во дворец, только принц брауншвейгский теперь ехал вместе с императрицей.

Во дворце государыня приняла поздравления сначала от новобрачных, а потом от съехавшихся знатных особ обоего пола и жаловала всех их к руке. Затем императрица имела открытый обеденный стол с великой княжной Елизаветой Петровной, принцессой Анной и принцем брауншвейгским. К столу был также приглашён герцог курляндский со всей фамилией. По окончании обеда начался бал. В самом разгаре веселья, когда граф Остерман закончил отплясывать очередной контрданс, его придержал начальник Тайной канцелярии Ушаков.

– На два слова, Андрей Иванович.

– Слушаю тебя. – Остерман внутренне насторожился.

Вице-канцлер догадывался, что в связи с состоявшимся бракосочетанием разговор может быть достаточно острым, но Ушаков, как всегда, начал уклончиво:

– Я полагаю, что теперь, став теснее, все наши отношения с цисарем римским станут гораздо дружественнее.

– Я тоже на это весьма надеюсь, – немедля выразил своё согласие Остерман, ожидая, что ещё скажет начальник Тайной канцелярии, а тот, к удивлению вице-канцлера, коснулся запретного:

– Как полагаешь, чей интерес скажется теперь больше?

Вопрос главному дипломату был предельно понятен. Если не сейчас, то по прошествии времени австрийцы уж точно попробуют навязывать свою волю, и тогда выкручиваться придётся именно ему. И Остерман спросил прямиком:

– Считаешь, речь пойдёт о Молдавии?

– И не только о ней. – Ушаков доверительно снизил голос. – Поговаривают, герцог Бирон был против брака, и ещё один нехороший слушок ходит: гвардия ропщет, немцев, мол, слишком много.

В груди Остермана пробежал холодок. Он прекрасно знал, Бирон имел намерение женить своего сына на принцессе, а это было ой как чревато, и сейчас Ушаков не просто так упомянул о недовольстве гвардии. Достаточно вспомнить о всех перипетиях, предшествовавших воцарению Анны Иоанновны. И тогда вице-канцлер решился.

– Я убеждён, Андрей Иванович, – сделав многозначительную паузу, Остерман проникновенно посмотрел в глаза Ушакову, – что австрийцы и кто бы там ни был будут вынуждены считаться с русскими интересами.

– И я так думаю, Андрей Иванович, – кивнул отлично понявший Остермана Ушаков, и они, заслышав ритм гавота, весьма довольные друг другом, разошлись.

На другой день принц с супругою поехали в Летний дворец и имели приватный обеденный стол у императрицы, а вечером был бал в присутствии государыни. В это время приехал маркиз де Ботта для принесения поздравления императрице. После краткого разговора они вкупе смотрели танцы, а затем маркиз, переговорив ещё и с принцессою, уехал. Вечером принцесса с принцем и все приглашённые особы имели вечерний стол в большом зале, в то время как императрица кушала в другом покое с герцогом курляндским и его фамилией.

На третий день императрица удостоила новобрачных своим посещением и имела у них обеденный стол, куда, так же как в прошлый раз, со всей своей фамилией был зван герцог курляндский. Четвёртого числа был день отдохновения, на пятый в Летнем дворце маскарад, на коем находился и маркиз де Ботта, уже объявивший об успешном завершении своей миссии, а затем общий стол под большим шатром в Летнем саду, где на аллеях танцевала публика. И далее, уже на шестой день, все званые особы смотрели представление итальянской оперы.

Вечером седьмого, заключительного дня торжеств после недолгого ужина государыня в сопровождении приближённых вышла на дворцовую террасу, чтобы полюбоваться предстоящим фейерверком. По летнему времени петербургская ночь наступала постепенно, но, когда сумерки сгустились, с верков Петропавловской крепости ударила пушка, и в небо, оставляя за собой дымный след, полетели шутихи. Высоко вверху они начали с треском лопаться, искромётно рассыпая вокруг цветные зонтики, и одновременно снизу взметнулись огненные столбы фальшфейров.

Зрелище было изумительным, с земли, где враз закрутились пышущие пламенем колёса, непрерывно летели ракеты, падая сверху настоящим дождём из сверкающих звёздочек. Барон Мюнхгаузен, как паж принца, тоже стоявший на террасе, во все глаза смотрел на сказочный фейерверк. Он не мог представить себе, что такое возможно, а само торжество, длившееся целых семь дней, вообще казалось чем-то фантастическим. Осознав всё это, барон понял, что никто из известных ему германских владетелей, королей всяких Баварий и Вюртембергов ни о чём подобном не смеет даже помыслить…

* * *

Результаты рекогносцировки и донесения лазутчиков не обрадовали Миниха. Глядя на карту, где адъютант Манштейн уже успел сделать пометки, фельдмаршал отчётливо осознавал, что вокруг его армии стягивается кольцо и, похоже, турки нарочно не препятствовали прохождению самого трудного дефилея. Карта без прикрас показывала, что на возвышенности, прямо перед фронтом армии, окопавши лагерь и защитившись батареями, стоит сам Вели-паша. Против левого фланга, имея позади непроходимые горы, расположились янычары Хотинского коменданта Колчак-паши, а справа, у гор, тянувшихся до самого Прута, спаги Али-паши.

Вдобавок, если учесть, что, подойдя с тыла, дорогу назад закрывала татарская орда Ислам-Гирея, Миниху приходилось считать себя в полном окружении. Обстановка сильно запохаживала на давнее Прутское поражение, и весьма вероятно, что занявший сильные позиции Вели-паша, полагая, что фельдмаршал угодил в ловушку, ждёт от русских полной капитуляции. Миних ещё раз посмотрел на карту, выбрал из лежавшего рядом вороха донесений листок и прочитал:

– «В гористых местах, которые и без того весьма крепки и авантажны, войска турок числом до двадцати тысяч уже сильно ошанцевались», – а затем, уже обращаясь прямо к находившимся рядом в ожидании дальнейших распоряжений генералам Бирону и Левендалю, сказал: – Отсюда следует, здесь позиция турок особо сильна. – Палец фельдмаршала упёрся в изгиб линии, показывающей вражеское расположение. – Надо изобразить атаку здесь. Пусть Вели-паша стягивает силы туда, а мы ударим с другого края, где склоны ниже, да и войск, как лазутчики сообщают, почти нет. Турки считают, что ручей и речка, кои там протекают, их прикроют.

– Но там подходу гораздо больше может помешать заболоченная пойма реки, – возразил Левендаль.

– Правильно, – согласился фельдмаршал. – Я сам смотрел это место. Болото надо загатить фашинами и потом ударить всей армией.

Генералы ещё раз пытливо всмотрелись в карту, им было ясно: если план Миниха удастся, то появится возможность вырваться из окружения. Однако неприятель, уяснив свои выгоды, тревожил русское войско со всех сторон и даже ночью продолжал нападать мелкими партиями. Миниху пришлось держать армию в каре, обставившись рогатками и прикрывшись артиллерией. Наскоки турок отбивались успешно, но фуражиры за пределы лагеря выйти не могли, и, поскольку все запасы кончались, фельдмаршал приказал начать исполнение задуманного плана.

Генерал Бирон, изображая авангард армии, построив свои три полка в каре, вытянутое по фронту на восемьсот, а по фасу на триста шагов, отправил вперёд пикеты и двинулся по направлению к возвышенности, на которой сераскир Вели-паша установил свои батареи. Приданные генералу Бирону тридцать пушек находились в середине каре и, пока расстояние оставалось большим, в дело не вступали. Одновременно, чтобы усилить впечатление от ложной атаки, Миних держал всю армию на виду «под ружьём» в кажущейся готовности идти следом.

Подойдя достаточно близко, генерал Бирон остановил каре и, выставив свои тридцать пушек в первую линию, открыл пальбу. Турецкие батареи тотчас начали отвечать, и в обе стороны полетели хорошо заметные на фоне неба тёмные точки ядер. Однако, чтобы не нести напрасных потерь, русское каре остановилось почти на предельной дальности пушечного выстрела, вследствие чего обоюдная стрельба оказалась практически безрезультатной, и к тому времени, когда Миних прислал приказ отходить, у Бирона была ранена только одна лошадь.

Высланные вперёд пикеты в один голос доносили Бирону, что турки подводят на возвышенность войска с левого фаса и срочно достраивают начатые ранее укрепления. Получив такое известие, Миних заключил, что его хитрость сработала и, судя по всему, Вели-паша принял движение отряда Бирона за начало общей атаки на его позиции. Время было начинать, и фельдмаршал велел армии произвести задуманную дирекцию вправо. Одновременно Бирону было послано распоряжение прекратить стрельбу и скорым маршем соединиться с армией, что тем и было немедля сделано.

Отряд Бирона отходил так быстро, что, как позже выяснилось, этот марш Вели-паша принял за общее отступление русской армии и даже успел послать в Хотин сообщение о своей полной победе. А в то время русские передовые партии уже вышли к месту слияния реки и ручья, незамедлительно начав гатить болото заранее изготовленными фашинами. Видимо, это было замечено Колчак-пашой, и его янычары в конном строю, размахивая ятаганами, налетели на донских казаков, прикрывавших левый фланг армии, но неудачно. В ходе жестокой стычки янычары были отбиты.

Попытка не дать загатить болото сорвалась, и медленно продвигавшаяся из-за находившихся в середине каре обозов армия Миниха подошла к реке как раз тогда, когда там уже начали наводить первые мосты. Адъютант фельдмаршала Манштейн, посланный Минихом проверить состояние переправ, подъехал к болоту и, увидав, что фашины уже прикрыты досками, на какое-то время задержался, прикидывая, достаточно ли широк устроенный настил. Рядом остановился увязавшийся за ним барон Мюнхгаузен, которого Манштейн, послушав его россказни, более не опасался.

Окинув взглядом противоположный берег, Манштейн тронул повод, и конские копыта застучали по доскам. Увидав, что стремившийся ехать рядом барон слишком близко держится к краю, адъютант фельдмаршала заметил:

– Осторожней, фенрих, можно сорваться с гати и угодить в болото.

Полковнику было ясно: вьюнош лезет вперёд из любопытства, и он, начав с недавнего времени испытывать симпатию к неистощимому на всякие выдумки барону, его сдерживал. Однако и сейчас Мюнхгаузен, по молодости пренебрегавший опасностями, со смехом ответствовал адъютанту:

– Ничего, я себя сам за волосы вытащу, – а затем, весело разведя руками, тронул повод, чтобы его конь и в самом деле не угодил в трясину.

Манштейн только покачал головой и, задержавшись у берега, стал считать количество наведённых мостов. Готовых было больше двадцати, и, поскольку передовой отряд уже одолел противоположный невысокий, но крутой берег, полковник завернул коня, чтобы скакать к фельдмаршалу с докладом, что армия может переправляться.

К этому времени все три армейских каре уже были на подходе, и Миних велел начать движение через болото. Первым на гать вышло правое каре, за ним кор-де-баталия[57]57
  Средняя часть.


[Закрыть], и последним стало переправляться левое каре.

За рекой Миних приказал армии строиться в одно каре, заведя все обозы в середину, и едва только русские успели вывести пушки в первую линию, как с двух сторон их, стремясь сбросить обратно в реку, атаковали серденгести[58]58
  Конные янычары.


[Закрыть] Колчак-паши и спаги Али-паши. Навстречу им понеслись гусары, началась рубка, турецкий порыв был остановлен, а затем, когда гусары по команде отхлынули, первые шеренги каре открыли беглый ружейный огонь. Однако турок это не смутило, и они снова пытались атаковать, но встретивший их пушечный залп принудил неприятеля отступить.

Огромное армейское каре медленно двинулось по направлению к главной позиции Вели-паши, который, явно осознав грозившую ему опасность, спешно переводил свои войска обратно на левый фас и строил новую батарею. Большой обоз затруднял общее движение войск Миниха, заставляя фельдмаршала время от времени останавливать каре, чтобы подождать отстающих. Во время таких задержек Миних, глядя в свою английскую подзорную трубу, изучал обстановку. В очередной раз остановив движение, он заподозрил неладное и велел срочно огородить каре рогатками.

Мера оказалась своевременной. В лагере Вели-паши возникло некое оживление, и ещё, как безошибочно определил Миних, против правого фланга каре, явно готовясь к атаке, начали собираться спаги. Всё походило на то, что турки готовятся начать сражение. И точно, сначала все турецкие батареи разом открыли пальбу, а потом на склонах появились идущие с развёрнутыми знамёнами колонны пеших янычар. Правда, как на глаз прикинул фельдмаршал, их было тысяч десять, и они намеревались нанести удар по фронту, но спаги угрожали флангу, а это уже было опасно.

Миниха беспокоил и левый фланг, по которому мог ударить Колчак-паша, но там никто не показывался, возможно, отбитые пушечным огнём серенгести пока не решались снова повторить недавнюю атаку. Фельдмаршалу следовало помнить и об остававшихся у него в тылу татарах Ислам-Гирея. Но вообще-то конная атака через заболоченную пойму, по его мнению, была маловероятной, и, как надеялся Миних, общего одновременного удара по его армии всеми турецкими силами Вели-паше из-за растянутости позиций осуществить не удастся.

Янычары атаковали яростно. Их не остановил ни ружейный, ни пушечный огонь, и, хотя к самому каре добежало не более трёх тысяч, янычары, паля из мушкетов и размахивая саблями, с криками «Алла!» полезли через рогатки. Русские солдаты стреляли в упор, кололи пиками, били чем попало, и сколько времени продолжалась эта жаркая схватка, никто из дерущихся сказать не мог. Порой начинало казаться, что янычары вот-вот прорвут строй, но внезапно, неизвестно отчего турок словно подменили, и они, сначала по одному, а затем все скопом, побежали назад к лагерю.

В то же время бой на правом фланге такого накала не достиг. Спаги, мчавшиеся во весь опор, были ещё на дальней дистанции обстреляны из орудий, и испуганные лошади начали шарахаться в стороны, а когда атакующие попали в зону действенного огня и по всему фасу началась непрерывная ружейная пальба, спаги окончательно смешались. Они принялись поспешно заворачивать коней, а когда пушки ударили по ним картечью, которая с воем полетела над головами всадников, турки, не доскакав даже до рогаток, вскачь понеслись обратно.

Оценив ситуацию, Миних приказал двигаться дальше, и каре, ведя пушечный огонь на ходу, стало медленно приближаться к лагерю сераскира. Похоже, явное намерение фельдмаршала довершить разгром стало решающим, и турки, запалив свой лагерь, обратились в бегство. Попытки татар Ислам-Гирея напасть с тыла успеха не принесли, и Миних, заняв неприятельский лагерь, отправил вдогон иррегулярную конницу. Победа была полной. Убегая, турки бросили пушки, шанцевый инструмент, всяческие запасы и почти тысячу палаток, которые не успели снять…

* * *

Стоя на скалистом берегу Днестра, фельдмаршал Миних внимательно рассматривал недавно перестроенную французскими инженерами Хотинскую крепость. Она состояла из двух частей: прятавшейся за стенами цитадели Малой крепости и Новой, скрытой внешними обводами одетых камнем валов. С террас, выступавших над валом, во все стороны грозно смотрели пушки шести пятиугольных бастионов, и проход через эту мощную оборонительную линию был возможен лишь через трое ворот, к которым вели перекинутые над глубоким рвом легко разбиравшиеся мосты.

Миних только что подошёл к Хотину во главе тридцатитысячного корпуса. На дороге, после панического бегства турок остались брошенные пушки, мортиры, бомбы, ядра, бочонки с порохом и обозные повозки. Правда, неприятель успел окопать предместье, окружённое широким рвом. От местных доброхотов стало известно, что комендант крепости Колчак-паша вернулся с очень малым числом войск, так как почти весь гарнизон ушёл с сераскиром в Бендеры, часть отступила к Пруту, а татары – так те и вовсе возвратились к себе в Буджак.

Взвесив всё, фельдмаршал отправил в крепость парламентёра с требованием немедленной сдачи и теперь ждал ответа. Увидев скачущего к нему адъютанта, Миних понял: ответ есть – и, когда улыбающийся Манштейн в каком-то шаге осадил коня, фельдмаршал услыхал долгожданное:

– Комендант крепости Колчак-паша согласен сдать Хотин, но просит честной капитуляции и конвоя до Дуная!

– Нет. – Миних посуровел. – Только военнопленными, а чтоб паша понял, двинуть пехоту через предместье до гласиса.

Манштейн поскакал исполнять приказ, а Миних не спеша возвратился в свою временную ставку и там, к своему удивлению, встретил уже отпущенного турками генерала Штокмана, с заметным волнением ждавшего фельдмаршала.

– Ну что, генерал, как оно на турецких харчах? – Миниху против воли вспомнилось то раздражение, с которым он встретил известие о пленении Штокмана, когда тот, пренебрегши опасностью, не взял конвоя.

– Терпимо. – Генерал уловил настроение Миниха и поспешно заговорил о другом: – Меня в Малой крепости держали. У этой цитадели стены толщиной в две сажени и высота их сажен двадцать. Ежели Колчак-паша обороняться решит, он там до осени продержится.

– Так… – Миних задумался.

Про Малую крепость фельдмаршал знал. Он даже видел в свою трубу флаги, развевавшиеся на остроконечных крышах её высоких башен, и понимал: Штокман прав, если Колчак-паша не капитулирует, трудности будут. Впрочем, опасения не оправдались. При дальнейших переговорах Миних стал уступчивее, согласился не досматривать обоз и пропустить семьи в Турцию. Получив такие заверения, комендант и ага янычар, явившись в сопровождении свиты, поднесли фельдмаршалу городские ключи. Затем Колчак-паша вручил Миниху свою саблю, после чего гарнизон крепости, сдав оружие и знамёна, вышел за стены, а вступившие в город русские войска поставили у ворот свою стражу.

Сразу после Хотинского дела Миних велел перекинуть через Днестр два моста и отправил на Украину генерала Бирона с частью войск, заодно поручив ему доставку двух тысяч пленных, в то время как сам фельдмаршал вышел с армией в Молдавию. При этом в разведку был послан князь Кантемир, который командовал сводным полком, собранным Минихом с разрешения двора из молдаван и валахов, присоединившихся к русской армии за время похода. Князь был родичем того самого Кантемира, что подписал в Луцке согласие на переход Молдавии под скипетр Петра.

Два года назад командовавший теперь полком князь Кантемир отправился через Польшу в Россию. Когда он проезжал Броды, хозяин тех мест коронный гетман Потоцкий неожиданно отдал приказ арестовать князя и, не объясняя причин, засадил в подвал. Пребывая в полном недоумении и неведении, князь метался по своей темнице, то и дело пытаясь выглянуть через кованую решётку полупритопленного в землю окна, как вдруг к выложенной сырым кирпичом яме наклонился неизвестно откуда взявшийся небогато одетый шляхтич и негромко спросил:

– Князь Кантемир?

– Да, я… Я!.. – Узник вцепился руками за прутья решётки.

– Слушай внимательно: коронный гетман имеет желание отправить тебя в Стамбул, чтобы там передать султану.

Это известие заставило князя похолодеть от страха. Уж чего-чего, а такого исхода он никак не ожидал, хотя было понятно: гетман блюдет свой интерес. Но что будет с ним, Кантемиром, там, в Стамбуле, рисовалось предельно ясно. Видимо, возникшее беспокойство отразилось на лице Кантемира, потому что шляхтич сначала огляделся по сторонам, а затем, снизив голос, сказал:

– Я могу передать письмо киевскому коменданту.

– Письмо? – машинально переспросил князь.

Кантемиру вдруг показалось, что коронный гетман подослал к нему шляхтича, имея свои цели, но, поскольку такое письмо повредить ему не могло, спросил:

– А чем писать-то?

– У меня есть. – Видимо, шляхтич был готов именно к такому ответу, потому как он без лишних слов протянул Кантемиру свинцовый карандаш и лист бумаги.

Перед князем замаячила хоть какая-то надежда, и, уже опасаясь, что его доброхот передумает, он, пристроившись на край топчана, куда немного попадал свет, начал писать. Как оказалось, шляхтич не обманул, поскольку в скором времени из Киева прибыл офицер, передавший коронному гетману требование полковника Кейта освободить Кантемира. Поначалу гетман пробовал юлить, заявляя, что он знать ничего не знает, но после того, как офицер объявил ему о возможном недовольстве Петербурга, понял, что другого выхода у него нет, и пленник был немедля отпущен.

Именно поэтому сейчас князь Кантемир ехал в середине полкового строя, неотступно терзаемый одной мыслью. Ему вспоминалось, как всего два года назад он сидел в зарешеченном подвале, со дня на день ожидая роковой для него отправки в Стамбул. По искреннему убеждению князя, вероломство Потоцкого было чудовищно, и то, что вельможный магнат – третий человек в Польше после короля и примаса, остановить Кантемира не могло, поскольку князь всё это время подспудно желал отомстить коронному гетману, на помощь которого он так слепо надеялся.

За последнее время в полк Кантемира прибыло достаточное количество валашских и молдавских офицеров, выразивших желание поступить на службу к её императорскому величеству. Среди них были и те, с кем князь был знаком ранее и безраздельно доверял. Вспомнив о них, Кантемир принял окончательное решение и отправил гонца за офицером, который, по мнению князя, был именно тем человеком, кто ему нужен. Вскоре этот офицер подъехал и, держась стремя в стремя, спросил:

– Есть дело, домнуле?[59]59
  Господин.


[Закрыть]

– Есть, – кивнул Кантемир и, несколько свесившись с седла, негромко сказал: – Я сейчас отправлю вперёд партии разведчиков, а ты со своими людьми – со мной.

– Куда? – деловито уточнил офицер.

– Да вот очень хочу навестить одного старого приятеля… – глядя перед собой, зло отозвался Кантемир.

– Коронного гетмана? – усмехнулся офицер.

Ему, как никому другому, была хорошо известна история, приключившаяся с князем в Бродах, и он с полным пониманием тут же изъявил согласие, отправившись без промедления собирать людей. Идти столь малым отрядом на Броды, где находилась резиденция коронного гетмана, было бессмысленно, и потому князь Кантемир, разделив свой полк, отправил разведчиков в Молдавию, а сам, обдумав всё должным образом, поскакал в другую сторону, избрав объектом нападения расположенное слегка на отшибе богатое имение пана Потоцкого.

Уже поутру следующего дня валахи, лично отобранные офицером для дерзкого набега, оказались во владениях коронного гетмана и остановились в небольшом перелеске, откуда князь Кантемир отправил своих лазутчиков высмотреть, что происходит возле имения. Через какой-то час они вернулись, сообщив, что обстановка кругом спокойная и, судя по всему, там никто ни о чём не догадывается. А когда князь, чтобы удостовериться, всё ли так, принялся их расспрашивать, лазутчики сообщили главное: ворота в частоколе, окружавшем усадьбу, открыты.

Едва услыхав про ворота, Кантемир повелительно махнул рукой, и всадники понеслись карьером. Они с налёта влетели во двор и сразу рассыпались между служб, откуда начала выбегать всполошившаяся дворня. Заметив стоявшую в стороне выкаченную из каретника берлину, князь показал на неё неотступно следовавшему за ним офицеру.

– Проверь, там ли хозяин.

Офицер тут же, прихватив с собой часть валахов, рванул к каретнику. Князь ожидал, что им навстречу из этого сарая или ещё откуда повыскакивают гайдуки вкупе с вооружёнными шляхтичами гетманской стражи, но там, кроме бестолково метавшейся перепуганной дворни, никого не было. Больше того, к разочарованию Кантемира, вернувшийся офицер доложил:

– Коронного гетмана нигде нет.

Сожалеюще поджав губы, Кантемир бросил:

– Всё сжечь! – и завернул коня назад к воротам.

Позже, уже отъехав на полверсты от подвергшейся разграблению усадьбы, Кантемир, временами оборачиваясь, вспоминал поступок коронного гетмана и ещё долго со злорадной усмешкой следил, как гонтовую крышу панского дома всё сильнее обволакивает дымом…

* * *

Русская армия, следуя походным ордером, двигалась к Пруту, и всё время остававшийся при ней фельдмаршал Миних испытывал гордость. Ведь всего лишь чуть более двадцати лет назад по этим самым местам проходила армия царя Петра, чтобы, перейдя Прут, там, на турецкой стороне, испытать конфузию, будучи окружённой войском султанского визиря. Зато теперь, по твёрдому убеждению Миниха, всё должно было быть иначе. Да, турки было тоже окружили его армию и предвкушали победу, но он вдребезги разбил их, открыв себе дорогу в Молдавию.

Как только войска подошли к Пруту, понтонёрные части стали наводить сразу три моста. К тому времени, когда переправы были закончены, от разведчиков Кантемира поступили известия, что далее препятствий нет, а неприятеля не видать вовсе. Ободрённый такой вестью Миних приказал начать переправу, пустив кавалерию вброд, благо река в этом месте оказалась мелка. Затем для пущего бережения на берегу устроили тет-де-пон и укрепление, дав ему имя св. Иоанна. Вдобавок, ради легчайшего сообщения с Хотином, местами были сделаны редуты.