Текст книги "Из «Свистка»"

Устроивши таким образом положение дел, то есть расставивши везде свои войска, Франция созывает конгресс. Нет надобности говорить, что на нем решено будет восстановление герцогов{123}123
  См. примеч. 8 к циклу «Неаполитанские стихотворения».


[Закрыть] и, кроме того, пересмотрится цюрихский трактат, причем Франция сделает новые приобретения как по лигурийскому берегу, так и по направлению к Рейну.

Никто не назовет, надеюсь, моего плана неудобоисполнимым. Но представляются возражения относительно его достоинства. Я все их предвидел и сейчас же намерен победоносно опровергнуть.

Люди, мало сведущие в политике, кричат прежде всего, что Франция ничего не выиграет от вооруженного вмешательства в дела Италии; уверяют, что ей не нужно увеличения территории, что она и без того довольно хорошо округлена{124}124
  По Туринскому договору (24 марта 1860 г.) Франция получила от Пьемонта (за помощь в австро-итало-французской войне 1859 г.) области Савойю и Ниццу.


[Закрыть], что новые провинции доставят ей только новые хлопоты, что благоденствие нации заключается не в численности ее, а в хорошем устройстве и пр. в том же роде. Против частностей этого мнения я возражать не стану. Мало того, я прибавлю, что всякое вмешательство на полуострове принесет Франции временно весьма чувствительное отягощение и расстройство. Финансы Франции находятся в положении весьма не блестящем; в нынешних прениях о бюджете мы видели, до какой огромной цифры дошел государственный долг в последние восемь лет; налоги весьма чувствительны для населения{125}125
  Имея в виду кризисное состояние французских финансов (ежегодный дефицит примерно в 100 млн. франков, огромный государственный долг, быстрый рост налогов), К. Маркс писал в начале 1800 г. о том, что «сама империя является огромным вампиром, бременем, которое растет быстрее, чем производительные силы французской нации» (Маркс К. и Энгельс Ф. Соч., т. 15, с. 5).


[Закрыть], конскрипция{126}126
  Всеобщая воинская повинность, допускавшая, однако, заместительство и денежный выкуп. Существовала во Франции в 1800–1818 и в 1855–1872 гг.


[Закрыть] представляет одно из самых ужасных зол в глазах всей нации. Вести войну значит делать новые траты людей и денег, не видя впереди даже вознаграждения, потому что ни с папы, ни с неаполитанского короля взять нечего, с Австрии тоже, а Пьемонт еще представляет статью очень сомнительную. Все это так; но что значат все мелочные затруднения пред величием общего приобретения нравственного! Здесь замешана наша национальная гордость, наша честь и наше существенное благо. Хотя бы Франция и разорилась в Итальянской войне, во всяком случае мы выйдем из нее с лучшими обеспечениями своей будущности, нежели какие можем иметь при водворении в Италии нынешнего порядка вещей. Победив гидру итальянской революции, правительство надолго упрочит существование нынешней системы, водворит спокойствие в Европе и будет иметь возможность в мире и тишине наверстать все потерянное. Мы видим, что теперь налоги далеко еще не дошли во Франции до своей крайней возможности; между тем всякое увеличение их встречается ропотом, который нельзя оставлять без внимания в виду того, что делается в Неаполе и римских провинциях. Но когда все будет успокоено и усмирено, что тогда помешает удвоить подати и таким образом поправить финансы? Что помешает возвысить значение войск, увеличив им жалованье, улучшив содержание, вообще создавши из них особую силу, совершенно отделенную от народа и всегда готовую наказать всякое ослушание и недовольство? Франция будет тогда наслаждаться совершеннейшим, образцовым порядком, которому сами австрийцы позавидуют, и вот главное основание, заставляющее пренебречь временные невыгоды и затруднения, соединенные с посылкою войск в Италию!

Есть и другие соображения высшего разряда, определяющие роль Франции в настоящих обстоятельствах. Лукавые друзья свободы обыкновенно стараются уверять, что нынешнее правительство Франции продолжает наполеоновское направление и, таким образом, необходимо связано с преданиями первой революции. Мнение это так сильно, что само правительство не решается опровергать его положительно. Но в «Свистке» можно высказать всю правду, и потому я не колеблюсь объявить это мнение лишенным всякого основания. Что ни говорите, но император принял в свои руки не Францию первой революции и империи, а Францию Реставрации, Францию Бурбонов; и он, естественно, должен быть представителем бурбоновской политики, хранителем трактатов 1815 года{127}127
  Имеются в виду решения Венского (сентябрь 1814 – июнь 1815 г.) и Парижского (сентябрь 1815 г.) конгрессов европейских государств, принявших договоры, которые закрепляли восстановление «законных» феодально-монархических режимов после победы над Наполеоном I, и прежде всего монархии Бурбонов во Франции. На Парижском конгрессе было провозглашено создание Священного союза монархов Австрии, Пруссии и России – оплота победившей феодальной реакции. В том же году Франция присоединилась к Священному союзу, одним из активных организаторов которого был министр иностранных дел Австрии князь К. Меттерних.


[Закрыть]. Это условие само собою подразумевалось, когда Европа признала его императором. Говорить, что он продолжает наполеоновскую политику, значит возбуждать против него европейскую коалицию и даже мнение всех благонамеренных французов. Мы очень хорошо знаем, чем мы обязаны Священному союзу, этому высокому созданию светлого ума Меттерниха. Мы понимаем, что он был создан для охранения порядка и тишины в Европе, а кто же более нынешних французов может дорожить порядком и тишиною? Кто более Людовика Наполеона сделал для их водворения и ограждения? «Империя есть мир»{128}128
  Эти слова были сказаны Луи Наполеоном в его речи в Бордо (осень 1852 г.). Речь шла о социальном мире, которого желала напуганная революцией буржуазия.


[Закрыть], – сказал он; а «если хочешь мира, то готовь войну» (si vis pacem, para bellum), и в силу этого двоякого соображения он неутомимо воюет и мирится с самого своего избрания – и все в интересах продолжения своего управления, в котором одном только нашла Франции мир и блаженство.

Уверяют, будто война против освобожденной Италии создаст нам врагов в наших соседях, оттолкнет от нас сердца народов, поставит нас в ряд противников европейского прогресса. На все это я отвечу в коротких словах. Итальянцы и все угнетенные национальности, будут враждебны к нам, правда; швейцарцы и бельгийцы будут нас презирать; Пруссия и Англия останутся недовольны. Но что же нам до этого? Итальянцы будут приведении в такое положение, что пикнуть не посмеют: везде будут стоять французские войска для защиты правительств от их подданных. Против Пруссии мы всегда имеем Австрию и Баварию. Швейцарцы и бельгийцы сами-то ничего не стоят, кроме презрения; если на то пойдет, то их всех можно будет присоединить к Франции… Остается Англия; но Англия не начнет наступательной войны, а ежели вздумает с нами помериться, так мы лучше не требуем (nous ne domandons pas mieux). Давно уж она нам поперек горла встала с своею торговлею, интригами, а всего пуще – с своими либеральными принципами, которые, в сущности, только и годятся для того, чтобы поощрять беспорядки всякого рода.

Да и какое законное основание могут иметь другие державы для противодействия нашему вмешательству в Италии? Трактаты все в нашу пользу. Разве только поставят нам на вид этот несчастный принцип невмешательства (non-intervention), нами же провозглашенный? Но, во-первых, он был провозглашен в других обстоятельствах; во-вторых, он теперь уже нарушен самим Пьемонтом;{129}129
  Имеется в виду активная роль Сардинского королевства и объединении Италии и «потворство» освободительным походам Гарибальди со стороны короля Виктора Эммануила II, в чем его обвиняли правительства Франции и России.


[Закрыть] в-третьих, он не освящен конгрессом; в-четвертых, он должен быть подчинен другому, высшему принципу, который мы давно уже провозгласили в Риме и который нарушен итальянским движением и требует мщения{130}130
  Принцип нерушимости папского престола и сохранения светской власти папы римского противопоставляется здесь принципу невмешательства в итальянские дела, также провозглашавшемуся правительством Наполеона III. Реакционный, репрессивный режим, существовавший в Папской области, опирался на военную и дипломатическую помощь Второй империи.


[Закрыть]. За решительным ослаблением Австрии и за недопущением Испании в число великих держав (несмотря на наше ходатайство) мы остались одни теперь хранителями католического принципа в Европе, защитниками светской власти святейшего отца. Здесь уже политика переходит в высшую область, и все дипломатические соображения должны преклониться пред святынею нравственных начал. Кричите, пожалуй (on a beau crier), об отделении светского от духовного, вы нас не заставите думать, что папа может обойтись без двора, совета, армии, без владений, собственно ему принадлежащих. Существование Папской области столь же необходимо в сфере католических начал, как существование Австрийской империи в дипломатической сфере… Собственно говоря, можно, пожалуй, утверждать, что и Австрия не нужна для народов Европы; но она создана трактатами 1815 года{131}131
  Решениями Венского конгресса 1814–1815 гг. Австрии были не только возвращены территории, утраченные в ходе наполеоновских войн, но и переданы значительные области в Северной Италии. Приращения составили свыше 8 тысяч квадратных километров. Австрия получила решающую роль в раздробленном Германском союзе.


[Закрыть], она вот уже в течение полувека доблестно исполняет свое назначение – сдерживать народное своевольство и служить оплотом порядка для всех стран Европы, и она стоит и будет стоять, несмотря на заносчивость венгерцев, враждебность итальянцев, тайный ропот славян, неудовольствия самих немцев, расстройство своей администрации и почти банкрутство в финансах{132}132
  К началу 60-х годов феодально-абсолютистская Австрия оказалась в состоянии острого общего кризиса: потеря большей части итальянских владений, рост национально-освободительного движения в Венгрии и славянских землях, чехарда министерств, расстройство финансов. Все это заставило Габсбургов в конце 1860 – начале 1861 г. (одновременно с Наполеоном III) провести частичную либерализацию режима.


[Закрыть]. Она будет стоять, потому что служит представителем живого принципа, того самого, к которому пришла теперь и Франция после стольких волнений и испытаний, к которому должна быть приведена и Италия, во что бы то ни стало (coute qui coute)!.. Так и Папская область останется за папою, несмотря на все безумные фанфаронады Гарибальди, ибо святейший отец служит высочайшим представителем католического единства, непогрешимого авторитета и безукоризненной централизации – то есть всего, в чем нашла свое спасение Франция! Говорят, что папское правительство очень дурно. Я не стану утверждать противного, потому что для меня этот сюжет не имеет ни малейшего значения. Положим, что оно дурно до последней степени; что же из этого? Abusus non tollit usum – злоупотребление вещи не доказывает ее негодности; тем более надо стараться поддерживать папское правительство, чтобы дать ему возможность уничтожить у себя злоупотребления. Это постоянно и делает французское правительство, подавая папе благие советы{133}133
  В личном письме папе Пию IX от 31 декабря 1859 г. Наполеон III советовал отказаться от легатств (областей, управлявшихся папскими легатами и вместе с Папской областью составлявшими владения папы римского), Пий IX с негодованием отверг этот совет. В апреле 1860 г. Наполеон III обращался к папе с предложением провести в папских владениях ряд необходимых реформ и снова получил отказ.


[Закрыть]. Но, в сущности, не злоупотребления вооружают вольнодумцев против папского управления, а самый принцип его, стремящийся к благу духовному и потому, естественно, требующий от подданных отречения от многих материальных удобств и смиряющий порывы кичливого ума. Людям легкомысленным, не думающим о принципах духовных, кажется возмутительным, когда им не дают свободы болтать всякий вздор, когда их судят по особым соображениям, а не по общим законам, дела ведут в святилище судебных мест, а не на площади, требуют с них для поддержания духовного блеска наместника святого Петра более, чем бы они считали нужным, и пр. Но для всякого благомыслящего католика ясно, как нелепы все подобные претензии. Во-первых, они доказывают только развращение нравов и равнодушие к религии; во-вторых, свидетельствуют о полнейшем невежестве претендующих. Если бы они понимали хотя самые первые основания государственной жизни, то перестали бы жаловаться на папское правительство, потому что, в сущности, принцип его вовсе не отличается от других, и, например, во Франции мы представляем то же самое, что и подданные папы. Соединяясь в государства, мы пользуемся покровительством общих законов и защитою от всяких нападений на нас. Мы сами не можем составлять законы для своей жизни, не можем и знать всех бедствий, какие нам грозят. Очевидно поэтому, что забота об общественной безопасности должна быть сосредоточена в руках избранных, для которых все мы и должны жертвовать нашими личными интересами. Во Франции мы признаем право рассуждать за нас и располагать нашими действиями за Людовиком Наполеоном; в Риме то же право принадлежит Пию IX. Таким образом, интересы французского и римского правительства в этом вопросе одни и те же, и всякий, кто им противится, должен быть наказан общими силами. Если бы Франция оставила папу, гнев божий постиг бы ее и она бы пала под собственною тяжестью. Наш век не признаёт силы духовного слова; пусть же он поверит хоть истории. «Мои пушки заглушат гром папских проклятий!» – гордо писал Наполеон I во всем блеске своего могущества{134}134
  10 июня 1809 г. папа Пий VII опубликовал буллу, отлучавшую Наполеона I от церкви. Этому предшествовала оккупация Папской области французскими войсками, лишение папы светской власти и даже арест его самого (5–6 июня). Войну с папой Наполеон продолжал и в дальнейшем.


[Закрыть]. И что же? Прошло каких-нибудь два года после преступного восклицания – и звезда Наполеона закатилась!.. Если находится много людей, не придающих значения подобным урокам, то тем хуже для них и тем менее смысла имеют те господа, которые на каждом шагу толкуют нам о невмешательстве. Истинные католики и благомыслящие люди всех наций не могли, конечно, без особенного умиления читать прелестные слова (de belles paroles) святейшего отца о том, что он называет «каким-то новым и странным принципом нон-интервенции». Поистине новый и странный принцип, особенно в виду народов, потерявших всякое сознание законности и благоразумия! «Любите и защищайте друг друга», – заповедует нам правило нравственности; а мы что делаем! Разбойник, флибустьер, врывается в дом к нашему брату, законному королю, грабит его, отнимает его владения и дарит их другому королю, в котором своевольство надеется найти себе более потачки; а мы в это время провозглашаем принцип невмешательства! Не жалко ли, не бесчеловечно ли это? Не гибельно ли это для самих народов, которые, по неразумию своему перешедши к Пьемонту, пожалуй, в самом деле захватят себе разные льготы и вольности и позабудут должное смирение и дисциплину? Оставлять их на произвол судьбы не то же ли самое значит, как если бы в школе начальники и учители предоставили учеников самим себе, провозгласив тоже принцип невмешательства? Если так, то уж лучше и школы не нужно, и ученья не нужно, и наград и наказаний не нужно; пусть все идет само собой и на мир снова нисходит мрачная ночь варварства и беззакония!..

После всего, что я сказал, нужно ли распространяться еще о последнем возражении против посылки французских войск в Италию, о том, будто бы подобным распоряжением император потеряет свою популярность между французами? Кто говорит это и о ком? Люди с неудавшимся честолюбием, потерянные в блеске того, кто с такою славою держит в руках своих судьбы Франции и господствует над политикою Европы! Ему нет надобности добиваться популярности между подобными людьми и их партиями. Популярность, состоящая в благосклонности всех партий, нужна, может быть, Виктору Эммануилу, только что занесшему ногу на трон предполагаемого итальянского королевства; но за кого 8 000 000 избирательных голосов, за кого имя Наполеона, политическая мудрость и армия, которой подобной нет в мире, тот спокойно может обойтись без этой эфемерной популярности! Что же до народа, то когда же он не был с тем, кто указывает ему путь к славе? А кто же усомнится, что новые лавры ожидают наши войска, если только придется им вынуть мечи из ножен? Итальянцы знают нас как союзников, и они не захотят иметь нас врагами! Они сумеют почтить французское имя (ils sauront respecter le nom fancais) и волю того, кто избран великою нациею в повелители судеб ее! Если же нет… о, тогда… неужели думаете вы, горячие приверженцы итальянской автономии, неужели думаете вы, что великий народ в 35 мильонов позволит оскорблять себя безнаказанно? Неужели вы полагаете, что он сам не побежит просить оружия против оскорбителей и что жены и дети не захотят отпраздновать триумф их мужьев, братьев и отцов? О, если можно в чем-нибудь упрекать наш народ, то, уж конечно, не в недостатке военного энтузиазма! Он с радостью останется без нищи и без крова, если дух его будет оживлен сознанием национальной славы, приобретенной драгоценной кровью (sang precieux) сынов его!

И за какое дело будет проливаться теперь эта кровь! За дело порядка, за торжество законности, за герцогов, короля неаполитанского, прочность Австрии, за святейшего отца! Со стороны Франции это будет дело бескорыстное, святое, вызываемое единственно рыцарскими ее чувствами (sentiments chevaleresques). Никто не упрекнет нас в честолюбии, а между тем за Франциею осветится право наблюдения за порядком в Европе и охранения законных правительств всех стран против мятежных подданных. Понятно, какой обширный горизонт (quel vaste horisont) открывается таким образом для политической мудрости нашего правительства!..

В видах блага человечества, желая оказать услугу моей прелестной родине (a ma belle patrie) и делу законного порядка в Европе, изложил я вам в беглом очерке мои идеи о роли, которую должна теперь принять Франция. Я оставил в стороне все военно-технические и дипломатические подробности, потому что это письмо есть не что иное, как введение в большой мемуар, над которым я теперь работаю и который скоро сообщу публике. Я поспешил изложить мои общие идеи, потому что время не терпит, быстрый ход событий требует и быстроты решений. Надеюсь, что важность моих соображений будет понята всеми, и желаю, чтобы они нашли искренний отголосок как у вас в России, так и во всей Европе, особенно же в моем отечестве, в сердце того, от кого зависит осуществить мои идеи. Да будет Франция, уже давшая миру столько великих и благородных толчков (tant d'initiatives grandes et generalises), и на этот раз руководительницею святого дела законности и порядка. Да совершится! (Ainsi soit-il!)

Станислав де Канард{135}135
  Подписью «Канард» («canard» по-французски «утка», как в прямом значении, так и в переносном – «газетная утка») Добролюбов подчеркивает аллюзионный и иронический характер «Письма».


[Закрыть]

Париж, 8/20 декабря

Из цикла «Неаполитанские стихотворения»{136}136
  Указанием на то, что стихи написаны на несуществующем австрийском языке, Добролюбов подчеркивал их аллюзионный характер.


[Закрыть]

(написанные на австрийском языке Яковом Хамом и переведенные Конрадом Лилиеншвагером)

Неаполитанские дела занимают теперь первое место между всеми вопросами, увлекающими внимание Европы; можно даже сказать, что пред ними кажется ничтожным все остальное, исключая разве нового журнала, который собирается издавать г-жа Евгения Тур, и новой газеты, обещаемой «Русским вестником»{137}137
  Ироническое преувеличение Добролюбова относится к объявлениям об издании в Москве писательницей Евгенией Тур журнала «Русская речь» (1861–1862) и М. Н. Катковым еженедельника «Современная летопись» (1861–1862; ранее – публицистический отдел журнала «Русский вестник», в 1863–1871 гг. – воскресное приложение к газете «Московские ведомости»).


[Закрыть]. Но понятия наши о неаполитанских событиях очень односторонне, потому что все наши сведения приходят от врагов старого порядка, которые, очевидно, стараются представлять дело в свою пользу. Вот почему нам показалось необходимым представить нашим читателям несколько неаполитанских стихотворений известного австрийского поэта Якова Хама, рисующих положение дел и настроение умов совершенно не так, как обыкновенные журнальные известия. Яков Хам – прежде всего поэт; он постоянно находится под влиянием минуты и, следовательно, чужд всяких политических предубеждений. Он то хвалит упорство короля неаполитанского в режиме его отца{138}138
  Реакционный феодально-абсолютистский режим короля Фердинанда II сохранился и при его сыне Франциске (Франческо) II, занявшем неаполитанский престол в мае 1859 г.


[Закрыть], то превозносит его за конституцию, то ругает освободителей Италии, то предается неумеренному энтузиазму к ним, то в восторге от жестокой бомбардировки{139}139
  Имеется в виду четвертое стихотворение цикла – «Законная кара! (На бомбардирование Палермо)», в котором Яков Хам восторгается разрушительным обстрелом г. Палермо, занятого войсками Дж. Гарибальди, из цитадели Кастеллараме, где засели правительственные войска (28 мая и 3 июня 1860 г.).


[Закрыть], то в настроении нежных чувств… Во всех этих видимых противоречиях сказывается весьма сильно художественность его натуры и вместе с тем дается полное ручательство в его искренности. И так как литература вообще и поэзия в особенности служат выражением народной жизни, а Яков Хам – поэт австрийский, то в стихотворениях его мы можем видеть, в каком настроении находился народ австрийский в последний год и какими чувствами преисполнен он к династии Бурбонов. Не выводя никаких политических результатов из представляемых нами поэтических документов, мы не можем не обратить внимания читателей на их литературное значение: во всей современной итальянской литературе нет ничего, подходящего по благонамеренности к творениям австрийского поэта. В нынешнем году какой-то человек с итальянскою фамилиею сочинил оду на именины австрийского императора – так на это указывали с ужасом, как на нечто чудовищное! Из этого одного уже достаточно видно, как много стесняется художественность, когда разыгрываются народные страсти, и как много выигрывает она при отеческом режиме, подобном австрийскому. Надеемся, что любители литературы, даже несогласные с г. Яковом Хамом в большей части его тенденций, оправдают нас в помещении его стихотворений уже в силу того одного, что они блистательно разрешают одну из великих литературных проблем – о чистой художественности, – разрешением которой так ревностно занималась наша критика в последние годы{140}140
  «Чистая художественность», процветающая под сенью деспотического режима, и «эстетическая критика», поднимающая ее на щит в противовес социально заинтересованному, «утилитарному» искусству, – постоянные мишени насмешек Добролюбова.


[Закрыть]. Вместе с тем мы надеемся доставить читателям удовольствие и самыми звуками перевода, над которым так добросовестно потрудился г. Лилиеншвагер. Мы должны сказать откровенно: со времени патриотических творений Пушкина, Майкова и Хомякова{141}141
  В словаре Добролюбова слова патриот, патриотический обычно выступают как обозначения глубоко чуждого ему казенного патриотизма, проявления которого он неутомимо преследовал, относя к ним, наряду с гражданской лирикой А. С. Хомякова и стихами А. Н. Майкова периода Крымской войны, также некоторые стихотворения Пушкина (в частности «Клеветникам России»).


[Закрыть] мы не читывали ничего столь громкого, как стихотворения г. Якова Хама в переводе Конрада Лилиеншвагера.

(При начале итальянских волнений)

 
Опять волнуются народы,
И царства вновь потрясены.
Во имя братства и свободы
Опять мечи обнажены!
Скатились тихо с горизонта
Три солнца чудной красоты;[9]9
  1) Великий герцог Тосканский, 2) герцог Моденский и 3) герцогиня Пармская!


[Закрыть]{142}142
  Ироническая реминисценция из «Слова о полку Игореве», где «четырьмя солнцами» автор именует князей – предводителей похода.


[Закрыть]
Честолюбивого Пьемонта
Осуществляются мечты!
 
 
Царит в Италии измена,
И торжествует в ней порок:
Тоскана, Парма и Модена
Безумно ринулись в поток;
И силой вражьего восстанья
Из рук святейшего отца
Отъята бедная Романья —
Стад папских лучшая овца!..{143}143
  Антифеодальное и национально-освободительное (антиавстрийское) движение, развернувшееся в Тосканском, Пармском и Модонском герцогствах (апрель – июнь 1859 г.), заставило их правителей бежать в Вену. В августе – сентябре 1859 г. учредительные собрания этих герцогств и области Романья, входившей в папские владения, приняли решения о присоединении к Сардинскому королевству.


[Закрыть]
 
 
Но против дьявольских усилий
Есть нам незыблемый оплот:
То королевство Двух Сицилий,
Бурбонам преданный народ.
Воссев на праотческом троне,
Как в небе солнца светлый диск,
Там в Фердинандовой короне
Сияет царственный Франциск.
Не поддается он лукавым
Речам политики чужой
И твердо правит по уставам
Отцовской мудрости святой;
Карать умеет недовольных
В тиши полиции своей
И в бой нейдет за своевольных
Против законных их властей…{144}144
  Во время восстаний в Тоскане, Парме, Модене и Папской области Франциск II соблюдал нейтралитет по отношению к попыткам Австрии подавить эти движения.


[Закрыть]
 
 
Вкруг трона вьется там гирлянда
Мужей испытанных, седых,
Хранящих память Фердинанда
В сердцах признательных своих.
К Франциску им открыты двери,
Страною правит их совет,
И вольнодумству Филанджьери
Нет входа в царский кабинет!{145}145
  Генерал князь К. Филанджиери, с июня 1859 г. военный министр Неаполитанского королевства, в феврале 1860 г., при повороте Франциска II к более жесткому курсу, вышел в отставку.


[Закрыть]
И верим мы: Кавур с Маццини
Обманут бедный их народ{146}146
  Со своей монархически-охранительной и великодержавной позиции Яков Хам не видит разницы между двумя ведущими деятелями Рисорджименто – пьемонтским премьер-министром Кавуром и его политическим противником, революционером-республиканцем Дж. Мадзини. Если Мадзини Добролюбов явно симпатизировал, то Кавур для него – символ либерального соглашательства (см. статьи «Из Турина», «Два графа», «Жизнь и смерть графа Камилло Бензо Кавура»).


[Закрыть],
И он придет, придет в кручине —
Просить Францисковых щедрот;
Министр полиции Айосса
Умов волненье укротит
И итальянского вопроса
Все затрудненья разрешит!..{147}147
  Л. Айосса занимал пост министра полиции Неаполитанского королевства с 28 сентября 1859 по 13 июня 1860 г.


[Закрыть]
 

(По поводу некоторых дипломатических советов неаполитанскому правительству){149}149
  Франция и Россия старались склонить неаполитанское правительство к союзу с пьемонтским, чтобы таким способом предотвратить присоединение Королевства Обеих Сицилий к Пьемонту.


[Закрыть]

 
Ужасной бурей безначалия
С конца в конец потрясена,
Томится бедная Италия,
Во власть злодеев предана.
 
 
Повсюду слышны крики шумные —
Народ изменой упоен…
Свободы требуют безумные
И рушат власти и закон!
 
 
И, к униженью человечества,
Проник неблагородный страх
В самих блюстителей отечества,
Держащих власть в своих руках.
 
 
Принципом странным невмешательства
Прикрыв бессилие свое,
Европа спит, когда предательство
Пожрать готовится ее;
 
 
И итальянские властители —
Одни бегут из их держав,
А те – становятся ровнители
Безумной черни мнимых прав!
 
 
Дают статуты либеральные,
Страстям толпы бесстыдно льстят,
И дни отечества печальные
Презренной трусостью сквернят!..
 
 
Один средь общего волнения,
Как некий рыцарь на скале,
Стоит без страха, без сомнения
Король Франциск в своей земле…
 
 
Утешься, бедная Италия.
Закон и правду возлюбя,
Франциск не даст разлиться далее
Злу, охватившему тебя.
 
 
Оп понимает все опасности
Льстить черни прихотям слепым;
Ни конституции, ни гласности
Не даст он подданным своим!
 
 
Не переменит он юстицию,
Не подарит ненужных льгот,
Не обессилит он полицию —
Свой нерушимейший оплот;
 
 
Не даст права свои священные
Толпе бессмысленной судить
И своевольства дерзновенные
Не поколеблется казнить!
 
 
И знаю я – он не обманется
В благоразумии своем:
Пьемонт падет, а он останется
Италиянским королем!
 

26 июня 1860 года