Текст книги "Брат"

Игорёк, польщённый вниманием, в самых красочных подробностях стал рассказывать, что, как и в каких позах он будет делать с женщиной при встрече.

– Ты же нарик! – ревниво выступил зачуханный мужичишка. – С марьиванны на марки перепрыгнул, потому сюда и попал. У тебя от кислоты уже не стоит.

– Это у меня-то не стоит?! – разъярился оскорблённый в лучших чувствах человек и схватил клеветника за грудки.

Смотрящая за нами нянечка нажала на кнопку. Раздался громкий «Дзынь!», и спорщики резво отпрыгнули друг от друга.

На обратном пути в отделение медработница суровым голосом им посулила:

– В другой раз не стану выключать звонок. Прибегут санитары, и пусть врач вас переводит к буйным.

– Да мы что? Мы ничего! Чуток погорячились, потому и разговор громкий начали. Прощения просим.

– Смотрите мне!

Видать, угроза была не шуточная. Когда пришли в палату, Миша пояснил:

– Повезло дуракам. Матрёна – баба невредная и ленивая. Отписываться не захотела, потому спустила на тормозах. Здесь не то что драться, здесь громко говорить не стоит. Ты, Серёга, парень хороший, а здесь всякие лежат, могут специально завести, чтобы вспылил и надолго тут остался.

– Зачем им заводить меня?

– Вроде и незачем, однако не так обидно. Он, может, здесь месяцами парится, а ты чуть полежал и уходишь. Так что осторожнее будь. Не поддавайся на провокации.

До ужина половина палаты легла покемарить. Я взял тетрадку, шариковую ручку и карандаш, захваченные из дома вместе с учебником на случай, если вдруг захочется задачки порешать. Сейчас они пригодились. Я про клады много знаю, читал специальные издания, запоминал места и приметы, изучал в жёлтой прессе статейки про старые уголовные дела, при расследовании которых изымали заныканные ценности.

Знаю, например, что три кладовые в разных городах Союза ждут, когда их найдут. Я мог бы легко открыть, например, ленинградскую. Но скажите на милость, как вытащить несколько тонн серебра, куда спрятать и, главное, что с ними делать? Координаты десяти мест кораблекрушений и пиратских захоронок. Градусы, минуты, секунды. Широта и долгота. Долго зубрил пары групп по шесть цифр, но таки запомнил. Но вот вы подскажите, как нырнуть на глубину в десятки метров? Причём в тропическом море? Ладно «нырнуть», как мне просто попасть на те моря?! Или наземные клады на пиратских островах, которые пролежали столетия. И тут прихожу я такой с лопатой, выкапываю и бегу в банк, спрашиваю: «Извините, вы тут золотишко принимаете?» Верите, что мне денег дадут? Так что ну их на фиг! Огромные клады трогать не стоит.

Исторические клады с древними монетами и украшениями ценятся дороже золота, но зачем мне мешать археологам? Да и неприлично становиться чёрным копателем. Я лучше что-нибудь попроще искать буду. Клады времён революции, заначки уголовников и цеховиков. Мне и их хватит с избытком.

Первый клад лежит в моей квартире, в коммуналке. Тётя Поля сразу после революции спрятала. Я обалдел, когда узнал. Она же всю жизнь ходила в прислугах! В 1994 году оставшихся жильцов переселили, квартиру под офис переделывали, тогда и нашли. Я оттуда давно уехал, но один знакомый в том же доме, на втором этаже, остался жить, он и рассказал. Клад нашли на старой кухне. В тайнике вроде был ящик с оружием, патронами и ценностями. Из-за оружия про клад и узнали. Один работяга на радостях начал палить в потолок, менты и набежали. Как узнал, с чем столько лет рядом жил, сразу решил кладами заняться. В общем, первый схрон у меня прямо под рукой, причём тётю Полю ещё в феврале похоронили. В её комнату подселили разведённого алкаша с кондитерской фабрики. Если достану, будет хорошо, но клад не деньги, а лишь драгоценности. Их продать сложно. Начнёшь толкать, на тебя ОБХСС или КГБ выйдет, и всё… сушите сухари – пишите письма.

На Ордынке, в углу чердака, в шлак закопаны воровские инструменты. Они могут пригодиться. Сретенка, тоже чердак. Браунинг в кобуре. Писали, в рабочем состоянии. Пусть будет для случая. Что у тёти Паши в чемодане, не понятно, может ружьё. А после перестройки без пистолета с деньгами по улице лучше не ходить. Кстати, есть верная примета – если на чердаке старинного дома пол засыпан шлаком, то после войны здесь проводили капитальный ремонт. Довоенные, а тем более клады гражданской войны искать бесполезно, их уже нашли. До революции засыпку чердака делали из перемешанной щепы, земли и подобного мусора.

Одну захоронку из сносимого дома я должен взять в этом году. Её в августе найдут, жалко отдавать в чужие руки, ведь разворуют. Говорят, из самого Алмазного фонда в перестройку спёрли бидон бриллиантов. Наилучшей чистоты и размером не меньше десяти карат. Ну и зачем мне отдавать государству найденное? Чтобы тоже спёрли?

Есть приличные клады наличными в советских рублях, а иногда и в валюте. Причём их можно постараться взять без особого криминала. Сокольники, стандартная блочная девятиэтажка. На балконе седьмого этажа, с внешней стороны, привязан портфель. При обыске хозяин перерезал верёвку, и портфель упал вниз, под ноги прохожему. Я не верю, но говорят, там было двести тысяч рублей. Десять тысяч долларов закопаны у платформы Плющево.

Знаю и другие адреса. Взять оттуда ценности было бы не сложно, но что с жильцами прикажете делать? При них стены-полы ломать не будешь. В госучреждениях немного проще, там по праздникам народу мало. Но ведь будет нужен пропуск на вход, пропуск на вынос. Охрана сидит и бдит, от нечего делать. Обойти их можно, но сложно.

Однако вопрос сбыта остаётся. Продавать до развала страны – рисковать попасть под расстрельную статью. Продавать после – привлечь внимание уголовников. Получается, буду просто собирать коллекцию драгоценностей, такое, понимаешь, редкое хобби.

Пока не позвали на ужин, записывал в тетрадку адреса и приметы кладов. В первую очередь географические координаты морских кладов, их проще всего забыть. Цифры замаскировал решением задачек. Адреса записал на последней странице, против каждого поставил имя. Может, мои приятели там живут? Если кто мельком смотреть будет, особого внимания не обратит.

Записал не всё, но пришлось идти на ужин. Действительно, дали по куску пирога с повидлом. Завтра на завтрак, по традиции, будет бутерброд с полукопчёной колбасой. Каждый день больным хоть что-то вкусненькое, но дают.

Перед отбоем зашёл расстроенный Миша. Оказывается, на одного из соседней палаты «накатило». Сидит человек, качается влево-вправо, никого не слушает, ничего не слышит. Его в «острую» палату перевели. Больной тихий, лечить будут в нашем же отделении. Из-за похожих приступов и Михаила никуда на работу не берут. Боятся, вдруг с ним чего случится.

Выписка

Следующие дни проходили в том же стиле. Разница минимальная. Иногда брали анализы на голодный желудок. Каждый день хоть на пять минут, но вызывали к врачу. Один раз отвели в другое здание, опутали голову проводами с присосками и включили яркие мигающие лампы. Самописцы рисовали что-то вроде кардиограммы, а доктор потом долго рассматривал полученные ленты с графиками. Родственников не пускали, передач не передавали, объясняли «скоро выйдете». Но опытные люди пояснили: «Это чтобы другим не было завидно».

Кормили весьма средне. Встаёшь из-за стола вроде сытый, но хочется хоть чего-нибудь такого… вкусненького, остренького или просто необычного. Сева как-то заявил:

– В тюрьме через стену и то зеков лучше кормят!

– А ты там был? – встрепенулся один из соседей по столу. – Был, да? Дай расклад – за что приняли? По какой статье? Номер хаты доложи. Скажи, с кем там чалился? Какая масть у тебя? Давай, говори, не стесняйся.

– Я просто… к слову…

– К слову? Слово как раз это совсем не просто. За слово про тюрьму надо уметь ответ держать. Ты молодой, глупый, бакланишь что ни попадя, даже не подумав. А в тюрьме холодно. И кормят много хуже, чем в больничке. Поверь на слово, и никогда не садись на нары. Ты в тюрьме не выживешь.

Саше в приём лекарств давали горсть таблеток. Нам с Лёшей обычно доставались только кругленькие кисленькие витаминки, такие жёлтые шарики. Всеволода, единственного среди нас, кололи какой-то гадостью, от которой он долго сидел и задумчиво смотрел в светлую даль ближайшей стены. Потом его отводили к врачу и подолгу беседовали о всяком разном. Всезнающий Миша считал это плохим признаком, но был отчасти доволен. Вообще, Сева не нравился многим больным. Считаешь себя здоровым – считай дальше, у многих такая мания имеется, но других-то людей зачем психами обзывать? Ты психов не видел, в наше отделение одних только нормальных кладут.

Время текло скучно. Но я прошлое-будущее вспоминал, прикидывал, как дальше жить буду. Вспоминал, как Союз распался. Как наших разведчиков наши же Америке сдали. Как бывшие союзные республики против России выступать стали. Про другие страны. ГДР объединится с ФРГ. С Китаем мы замиримся, но он тоже от социализма отойдёт. На словах вроде за коммунизм, но по делам у них капитализм строят. Стран, которые на старых позициях остались, раз, два, да обчёлся, и те держатся из последних сил. Северная Корея, но там диктатура хуже, чем при Сталине. И Куба, где Фидель командует. Он после развала СССР даже при отсутствии помощи извне умудрился восстановить экономику. Словом, я много чего полезного записал, и не только про клады.

На девятый день пребывания в больнице врачи собрали комиссию, и нас по очереди запускали в кабинет. Меня вызвали первым. На моё заявление «я совершенно здоров» снисходительно улыбнулись и просветили – все больные считают себя здоровыми, это один из типичнейших симптомов болезни. Решение – статья 7-б, не годен в мирное время, годен к нестроевой во время войны. Для многих самый желанный вердикт. В армию не берут, но особых ограничений нет. Разве справку для водительских прав могут не дать. И то есть шансы.

Про Лёшу постановили – пока отсрочка от армии на один год. Понаблюдаем, далее будем решать. Но в любом случае будет ограничение годности и, если есть желание пойти в институт, придётся сразу принести в деканат справку об освобождении от военной кафедры.

Саше посулили белый билет и инвалидность, пока третью группу. Лечение будет продолжено амбулаторно, как оно и раньше было. Когда меня водили в другой корпус на энцефалограмму, оказывается, тоже на эпилепсию проверяли. Так вот, Санёк от мигающего света может посреди дороги упасть в припадке. Хреновато ему в жизни приходится.

Севу вызвали последним. Про бравого солдата Швейка читали? Диагноз помните? Слабоумный симулянт. Та же фигня. Если врачи подтвердят первое слово, то надо лечить. Медицинским работникам больной не подчиняется, от лечения отказывается, в коллектив не вписывается, другие симптомы тоже в наличии. Вроде бы ему место в больнице. Однако больной говорит, что болен, – это уже подозрительно. Неоднократно заявлял, что не хочет в армию, на эту тему читал книги по психиатрии и собирался симулировать душевную болезнь. Вдруг правильно второе слово? Тогда не лечить больного надо, а сажать симулянта за уклонение от воинской службы. Но! Здоровый человек будет говорить посторонним людям, что он симулянт? Никогда! Словом, имеем типичную ситуацию «надо разобраться». Оказывается, ему и кололи сильные лекарства на предмет посмотреть, что он будет делать – больные не меняют своих реакций, а Сева их таки менял. Таким образом, задал человек докторам работы. Но наши умнейшие врачи докопались до истины – больной, будучи больным, симулировал болезнь, не зная, что уже болен. О как! Словом, статья 7-а в зубы, и наслаждайся жизнью – тебя признали психом.

Всеволод обрадовался, спросил у знатоков подробности и сильно загрустил. Оказывается, статья 7-а показывает, что человек годен к нестроевой службе в МИРНОЕ время. Оружие ему доверять нельзя, а вот лопату вполне. Так что если летом Сева не поступит в институт, то осенью поедет служить в строительный батальон.

На следующий день утром нас отпустили по домам. Решили поддерживать контакты. У Саши телефон имеется, обменялись с ним номерами. Сева дал свой, однако не слишком охотно. У Лёши телефона нет, но он наши номера записал. Ко мне у него есть шкурный интерес. Он слышал, как я рассказывал про свою комнату, и сразу сделал вывод. Парню уже восемнадцать, возможно пойдёт в армию, точно на завод, а у него девушка есть. Хочет попроситься с ней ко мне в гости. Спокойно посидеть, поболтать… желательно с ночёвкой.

Полина

Степашенька

Стёпа, бывший гимназист выпускного класса, а ныне идейный анархист-синдикалист, чёрноармеец, секретарь боевого клуба «Ураган», входящего в Федерацию анархистских групп Москвы, и начинающий корреспондент газеты «Анархия», был на нервах. По чёрной кожаной тужурке, чёрной кожаной фуражке, а главное, по маузеру в кобуре из орехового дерева и перевязи с множеством карманчиков под обоймы его сразу можно было отнести к настоящим бойцам революции. Ещё на всякий случай карман тужурки оттягивал наган, а на ремне висела патронная сумка с зарядами к нему.

Но сейчас молодой человек решал извечный вопрос российской интеллигенции – что делать? Пока основная часть боевой группы через окна перестреливалась с латышскими стрелками Петерса, идейный вождь клуба выгребал из несгораемого шкафа экспроприированные у буржуев ценности. И походило на то, что несгибаемый революционер под шумок желает сбежать.

Степашенька, как ласково звали его родители, и сам был не без греха – вместо того, чтобы, следуя приказу, сдерживать атаки чекистов до подхода помощи с Донской или из Дома анархии, он скрылся в относительной безопасности ниши перед лестницей. Слабое оправдание – охранение тыла на случай обхода красных было неприличным даже в его собственных глазах. Он стыдился до тех пор, пока не заметил крадущегося вождя. А прошмыгнув за ним и увидев такое, задал себе вопрос – как оно возможно?! А если возможно, то…

– Кто здесь? Стёпка, ты?

Рука командира потянулась к кобуре кольта, но юноша первым вырвал из кармана наган. Выстрел, второй, третий… Револьвер плевался пулями, пока боёк не защёлкал вхолостую.

Перезаряжать наган не было времени. Степан ткнул его обратно в карман и прислушался. В перестрелке на револьверные выстрелы другие черноармейцы не обратили внимание. Тогда умный гимназист и молодой, но уже опытный боец решил отступить. Он сноровисто побросал в саквояж оставшиеся в сейфе ценности. Получилось тяжеловато, сильно больше полупуда, пришлось пренебречь партийными документами. Затем победитель спустился вниз по чёрной лестнице.

Таясь от всех, через заднее окно Стёпа вылез во двор и, скрытый темнотой апрельской ночи, скользнул к воротам дворовых служб. Не то у чекистов было мало людей, не то они не знали планировки двора, но выход совсем не охранялся. Избегая светлых мест, петляя и прячась, уже бывший анархо-синдикалист уходил от революции и соратников по отряду. Куда? Сами подумайте, куда может бежать нашкодивший юнец? Домой, конечно. Пусть кто-то решит, что он трусливо дезертировал, но это не так. Степашенька уходил строить новую, лучшую жизнь. Пусть пока только для себя, но кто знает? Быть может, потом он осчастливит и ещё кого-нибудь.

Родители уехали за границу вскоре после начала февральских событий. Сын категорически отказался их сопровождать, пообещав, однако, непременно последовать за ними. Квартиру предки оставили на него и горничную Полю. Милая, нежная Полюшка, единственная из прислуги оставшаяся верной своим хозяевам и не сбежавшая, как многие другие. Степашенька не раз, начиная ещё с прошлого лета, пользовался кроткой податливостью девушки и на этом основании считал себя причиной верности прислуги. Изредка забегал домой, чтобы оставить в книжном шкафу на память о революционной борьбе кое-какие вещицы, реквизированные у буржуев и экспроприированные у экспроприаторов. Иногда он подкидывал девушке продукты, дрова и… кто из нас не грешен?.. оставался с ней на ночь. Без обязательств, конечно.

Сейчас он доберётся до дома, отдохнёт, переоденется и завтра же оставит город. Жди меня, Париж! С таким золотым запасом можно плюнуть на анархию, монархию, да и на революцию тоже. Нагляделся изнутри, что стоит за словами о свободе, равенстве и братстве – кровь, грязь и грубые мужики, без малейших признаков манер. Год надо переждать, благо сейчас появилось на что, а когда наступит стабильность, вернуться.

Но уезжать придётся непременно завтра с утра. С раннего утра. Кто бы ни победил в схватке, пропажу ценностей не спустит. Полине надо велеть отвечать, что не видела его с прошлого месяца. И дать рублей пятьдесят золотом… Много! Куда ей столько? Хватит и… Посмотрим… Не с собой же её брать, в самом деле. В Тулу со своим самоваром не ездят.

Вот и окошко. Тук-тук.

– Поля, это я. Открой.

– Степан Пудович! Это вы?!

– Я, я. Открывай. Только тихо.

Скрипнула дверь чёрного хода. Фигура в скрипучих кожаных одёжках просочилась на кухню.

– Подай чаю и поесть.

– Давно вас не было. Закончились продукты. Чай только морковный. Рафинаду совсем нет. Полы вымыла, полфунта чёрного хлеба дали, тем и сыта.

Юноша недовольно засопел, чувствуя свою вину. Давно пора было подкинуть прислуге продуктов.

– Растопи колонку в ванной. Вымыться хочу.

– Так дров, Степан Пудович, тоже не осталось. Керосину в примусе только-только хватит воды на чай скипятить.

Да, надо было позаботиться о снабжении. А то как-то стыдновато получается. Может, всё-таки дать ей пять червонцев?

– Подавай морковный, раз ничего другого не осталось.

Раздевшись до исподнего, накинув халат и плотно зашторив окно, Степан вытряхнул на скатерть содержимое саквояжа.

Груда ценностей впечатляла. Конечно, не так много, как хотелось бы, но прилично, вполне прилично. Дорогих камней маловато, основную цену дадут за тяжесть золотых вещей, но и так хорошо выйдет. В открытой двери появилась служанка с подносом. Увидев такую роскошь, она даже изменилась в лице. Руки её отчётливо дрожали. «Небось, не видела таких богатств», – подумал Стёпушка.

– Поленька, милая, вот – дарю. – Пара дутых серёжек была пододвинута на край стола. – Я тебе дамский пистолетик давал, верни сейчас мне его.

– Премного благодарна, Степан Пудович.

– Я утром уеду. Будут спрашивать – ты меня с прошлого месяца не видела. Поняла?

– Поняла, Степан Пудович. Извольте чаю отведать.

Чай был откровенно плох. Сушёная морковь придавала напитку какой-то горьковатый привкус. Однако кипяток согревал, и Стёпа выпил половину стакана, прежде чем услышал выстрел.

Полюшка

Глубокой ночью Полю разбудил тихий стук в окошко.

– Поля, это я. Открой.

Девушка соскочила с сундука, накинула на плечи платок и подошла к окну.

Стёпка пришёл. Опять небось снасильничает, сволочь. Повадился с прошлого лета. Судьба у прислуги такая – любой из хозяев юбку задрать норовит. А сейчас власти нет, вовсе мужики распустились.

– Степан Пудович! Это вы?!

– Я, я. Открывай. Только тихо.

Полина открыла чёрный ход. Молодой хозяин, весь в коже, с тяжёлым саквояжем, вошёл в дом и приказал:

– Подай чаю и поесть.

А ты принёс попить-поесть? Тебе своё отдавать? Обойдёшься!

– Давно вас не было. Закончились продукты. Чай только морковный. Рафинаду совсем нет. Полы вымыла, полфунта чёрного хлеба дали, тем и сыта.

Скривился. Не нравится? Бесстыжий! Глаза мои на тебя бы не глядели! Одёжка-то хорошая, не бедствуешь, небось. Насильничать горазд, а как чего поднести девушке, так нет. Я из-за тебя плод стравила, а ты даже бровью не повёл, когда узнал. Красненькую выдал, и только. А что на царские сейчас купить можно?

– Растопи колонку в ванной. Вымыться хочу.

Сказала же – обойдёшься!

– Так дров, Степан Пудович, тоже не осталось. Керосину в примусе только-только хватит воды на чай вскипятить.

– Подавай морковный, раз ничего другого не осталось.

Тебе и морковного жирно будет, кобель поганый.

Пока Поля раскочегаривала примус, Степан скинул на подзеркальник в прихожей перевязь и кобуру маузера. За ними последовал поясной ремень с патронной сумкой. Рядом примостился кисло пахнувший порохом наган с расстрелянными патронами, последней легла фуражка со звездой. Тужурка заняла своё место на вешалке. С помощью машинки снялись лайковые сапоги. Френч, портянки, галифе и даже нижняя рубаха были брошены прямо на пол у вешалки. Подхватив принесённый саквояж, хозяин удалился в столовую.

Полина, увидев гору вещей, только вздохнула. Подразумевается, что она всё это выстирает и вычистит до утра. Даже пистолеты. Правильно ей говорила Марфа: «Хозяева вернутся или нет, один Господь ведает. Если Стёпка пропадёт, никто его искать не будет. А ты и без него устроишься». – «Грех это! Не по-божески…» – «А плод стравить по-божески? Он тебя пожалел? Вот и ты его не жалей».

Сквозь приоткрытую дверь виднелась золотая россыпь драгоценностей. Побледневшая девушка дрожащей рукой засыпала сушёную морковь в заварочный чайник. Помешала, чтобы лучше заварилась. Поставила стакан на поднос и вошла в комнату.

– Поленька, милая, вот – дарю. Я тебе дамский пистолетик давал, верни сейчас мне его.

– Премного благодарна, Степан Пудович.

Нищенская подачка укрепила дух Полины, а требование вернуть подаренный ранее изящный браунинг окончательно разозлило. Пистолет – вещь хорошая, полезная и дорогая. А следующая фраза, из которой следовало, что в планах Стёпки для неё нет ни малейшего места, успокоила совесть.

– Я утром уеду. Будут спрашивать – ты меня с прошлого месяца не видела. Поняла?

– Поняла, Степан Пудович. Извольте чаю отведать.

Парень жадно, чуть не пролив, отпил первый глоток, обжёгся и дальше пил аккуратно. К тому времени, как вернулась Полина, он успел ополовинить стакан и не обратил внимания на прислугу. В натруженной, мозолистой ладони девушки золочёный пистолетик с узорами на корпусе и с рукоятью из мерцающего перламутра выглядел неуместной игрушкой. Поля почти в упор сделала два выстрела. Первый попал в спину самоуверенного молодого хозяина, второй – в затылок. Стреляя, девушка со злостью выплёвывала слова:

– Сволочь! Подлец!

Затем стояла рядом, ничего не делая, только крепко сжимая оружие и злорадно, во все глаза, чуть не с восторгом, глядя на агонию Степана. Когда всё закончилось, Поля первым делом убрала ценности со стола обратно в саквояж. Затем завернула в старое покрывало кожаную тужурку, перевязь, оружие. Хозяин не знал об этом, но принесённые золотые вещицы, лежащие за книгами в шкафу, прислуга нашла сразу после его ухода, прикинула стоимость и решила оставить себе. Положено! За работу! Она хозяйство ведёт, а ей, как уехали господа, никто не платит! Не считать же нищенские подачки продуктов жалованьем… И насильничал он её, за то тоже положено. Правильно Марфа сказала – Стёпка ни разу её не пожалел. Потому всё ценное из шкафа добавилось к содержимому саквояжа.

Прислуга в точности знала, где что лежит в доме, и до утра перебирала вещи. Что попроще, но попрактичней, складывала в свой сундучок. Более яркие и дорогие вещи отбирались для обмена или в запас. Их она упаковывала в хозяйские чемоданы, коробки, ящики, связывала в узлы и опускала под половицы. В детской комнате с времён постройки остался маленький лючок, только-только залезть туда и протолкнуть вещи в неширокий проём между уложенным на доски паркетом и потолком подвала. В холодильный шкаф, сделанный под кухонным окном, прятались самые ценные вещи, саквояж, патроны и все найденные пистолеты. Себе Полина оставила не браунинг, справедливо считая его красивой игрушкой, а более простой и надёжный офицерский наган Степана. Огромный маузер экзотического вида даже не рассматривался женщиной как оружие самообороны.

Зашедшая утром Марфа пособила близкой подружке, договорилась со знакомым возчиком и помогла увезти тело с квартиры. За то Полина отдала мужчине кожаную фуражку и лаковые сапоги Степана, а наперснице кое-что из хозяйских вещей. Тужурка была сменяна чуть позже на два мешка картошки, изрядный кус сала и куль муки. Позже пришёл черёд и других вещей уехавших хозяев, они помогли дожить до лучших времён. Чека и милиция считали обмен вещей на продукты мелкой спекуляцией, однако понимали, что без этого не прожить.

Ни единой золотинки продано не было. Поля знала, что за ней присматривают завистливые соседи, да и власти ждут – не всплывут ли ценности её хозяев. Однажды был обыск, но ничего «такого» не нашли и даже не изъяли. Лишь один солдатик попросил поделиться с ним парой хозяйского белья.

В тот же день к вечеру он вновь зашёл, принеся в благодарность три пайковые селёдки, буханку хлеба и кусок рафинада. В августе квартиру уплотнили и в комнаты подселили госслужащих. К тому времени Полина переехала из кухонной кладовки в бывшую детскую комнату, обставленную мебелью, собранной по всей квартире. Солдату такое жильё показалось верхом комфорта. Особенно когда женщина достала щепоть старой, ещё с прежних времён, заварки. Словом, он остался до утра, а затем и вовсе переехал сюда жить. Семейная идиллия продлилась несколько месяцев, затем его отряд перебросили, затыкая прорыв на фронте. В первом же бою Полин сожитель погиб. На память о нём осталась справка, выданная вдове солдата, говорящая, что её муж героически погиб, защищая Революцию. С таким документом жить стало полегче, вдове красноармейца даже положили ежемесячный паёк.

Холодильный шкаф под кухонным окном остался надёжно скрытым, никто из новых соседей и не подозревал о нём. Владелица клада служила у разных хозяев домработницей по договору и ждала возвращения стабильности. В своих мечтах она открывала швейный салон или мелочную лавочку, а иногда даже питейное заведение с граммофоном и самоваром. Когда объявили НЭП и стало возможно осуществить мечты, Поля испугалась прогореть и решила обождать. Почему прогореть? Она же всего лишь прислуга. Малограмотная. Читает еле-еле по складам, написать может только закорючку своей подписи. Считает, правда, хорошо. Удобного момента Полина ждала до самого начала гонений властей на нэпманов, и лишь тогда с облегчением вздохнула – правильно сделала, что сидела тихо и не показывала свои богатства. До войны сменила нескольких хозяев, причём последние жили в той же квартире, что и она.

Когда немец подошёл к Москве, в эвакуацию Полина не поехала. Сначала про неё забыли, она же не работала на производстве, а когда вспомнили, женщина уже пристроилась нянечкой в офицерском госпитале, организованном в ближайшей школе. Начальство любило Полю за усердие и безотказность. Больные ценили в ней доброту и что через неё можно было сменять трофеи на нужные вещи, выпивку или курево. В 1944-м из эвакуации вернулась хозяйка и смогла перевести свою домработницу из госпиталя на номинальное место где-то в госучреждении, а реально вернуть себе в прислуги.

В конце сороковых хозяйку посадили. В две её комнаты заселили семью другого ответственного работника, и у Поли в очередной раз сменились хозяева. Даже выйдя на пенсию, она продолжала работать домработницей. Только неожиданная смерть нанимателя прервала долгую службу женщины.

Не надо думать, что золото было забыто. Нет! Несколько раз в году, когда никто не мог видеть, Полина доставала вещи, относила к себе в комнату, любовно перебирала драгоценности, чистила оружие, смазывала кожу ремней, кобуры и перевязи касторовым маслом, затем упаковывала заново и возвращала в тайник. За все эти годы из холодильника ничего не ушло.

В одну из ночей середины января 1972 года старушка не проснулась, тихо скончавшись во сне. После похорон соседки, тоже пенсионерки, разделили немудрящий скарб покойной. Причём недовольно сетовали на отсутствие отложенных на поминки денег.

В самом начале марта в комнату заселился разведённый мужчина. Он выкинул ненужные вещи, побелил потолок и заменил обои. Холодильный шкаф продолжил оставаться незамеченным.

За прошедшие годы никто ни разу не поинтересовался судьбой Степана или его родителей.

Коммунальная квартира

Пришёл домой, сразу вспомнил прошлую жизнь. Моя комната маленькая, вся заставленная мебелью – малюсенький диван, при откинутых поручнях превращающийся в койку, платяной шкаф, у окна письменный стол и стул. Больше здесь ничего не помещается, кроме люстры на потолке и полок с книгами на стенах.

Назавтра я прогулял школу. Маме честно объявил, что надо зайти в военкомат, отметиться после лечения. Правда, не сказал, что это не обязательно. В военкомат пришёл, стребовал бумажку про то, что был в больнице. Её и повестку для школы дали без напряга. На сегодняшний день планов у меня громадьё. Хочу поехать в комнату, посмотреть, что там творится, а при возможности разобраться с тайником. А что? Рабочий день, дома максимум будут две соседки-пенсионерки.

Сказано – сделано. Приехал, открываю своим ключом входную дверь, тут же из комнат выглядывают бдительные старушки. Я вежливо здороваюсь, и они скрываются обратно. Был бы не один, обе бабуси точно прошествовали бы на кухню, разглядеть в подробностях, что, как и с кем я пришёл. Ко мне относятся нейтрально, а вот с другим соседом они сильно не дружат. Сразу после его заселения в квартиру попытались высказать недовольство Грише, это жилец, который вместо тёти Паши вселился. Причина – в первый же день привёл к себе женщину. Но мужчина их так обложил матом, что теперь при нём они сидят и молчат в тряпочку.

Сосед вообще делает в квартире что считает нужным. Например, сразу после ремонта в своей комнате стал разбирать общую кладовку. На нашей кухне есть такая. Обе пенсионерки были против. Гриша разложил в коридоре, наверное, тонну разных ржавых вёдер, шаек, тазов, корыт, стиральных досок и всего такого прочего, часто дырявого и обязательно помятого. Спросил: «Надо? Берите!» Бабуськи не взяли, но обиделись. Тряпок из кладовки набрался чуть не мешок. Ещё там нашёлся огромный сундук с плоской крышкой, сказали, на нём было положено спать кухарке. В сундуке лежал тяжеленный велосипед без колёс, понятно, тоже ржавый, и части от разобранной швейной машинки. Алевтина Кондратьевна, из первой комнаты, её помнила. Машинка была уже разобранной, когда Хрущёв в Америку летал.

Целую неделю квартиру лихорадило, зато кладовка стала пустой и чистой. Гриша забрал себе древний угольный утюг, а мне пытался подарить два чугунных, но я их не взял. Розе, молодой соседке с ребёнком, хотя она еврейка, всучил форму для кулича в виде креста. Алевтине Кондратьевне толстую подшивку дореволюционных газет, а бабе Дусе, из второй комнаты, бронзовый подсвечник и отвергнутые мною утюги.

Обрывки проводов, куски стёкол, кривые отвёртки, молотки без ручек и прочий подобный хлам растворился в недрах ближайшей помойки. Хорошее дело сделал человек, но оценил его только я один. Даже Роза ругала Гришу за самоуправство.