Текст книги "Пугачев и его сообщники. 1773 г. Том 1"

– Зачем пришли? – спросил Дурново посланных.

Шигаев, поклонившись в ноги, со слезами просил исполнить все по указу.

– Пусть войско разойдется по домам, и я, конечно, удовлетворю их желание дней через семь, а много через десять.

– Войско просит, – говорил Шигаев, – сделать им эту милость сегодня.

– Нельзя.

– Как же, батюшка, быть? Войско сомневается в этом; не можно ли вам сесть на коня и, подъехав к войску, подтвердить ваше обещание?

– Да, благодарствую, – отвечал Дурново, – может, вы меня же и уходите; нет, ведь я велик у государыни-то!

С этими словами Дурново отошел в сторону, а посланные остались с атаманом Тамбовцевым, старшинами Суетиным и Бородиным. Поп Михаил говорил с атаманом, а Шигаев – с Суетиным и Бородиным. «Шигаев кланялся им в ноги и просил, чтоб они смилосердились; а напротив того, и они ему низко кланялись и называли его именем и отчеством».

– Для чего же вы, – спрашивал Шигаев, – упорствуете и стоите за свои чины и доводите войско до крайности?

– Мы нимало за чины свои не стоим, – отвечали Бородин и Суетин, – и рады теперь же их с себя сложить. Если это угодно войску, то сочтем сие за милость и готовы заплатить 100 рублей, чтоб из беды освободиться.

– Ну так ведь стоит вам, – говорил Шигаев, – только прийти пред войско и принести покорность, так и вся вражда минуется. А ежели вы этого не сделаете, так доведете, помилуй Бог, до кровопролития. Войско теперь не отстанет от своего предприятия, приступит Сергея Дмитриевича [Дурново] просить, а он и генерал не допустят, может, оное до себя и будут палить из пушек. Народ не утерпит, тогда и вы сами знаете, выйдет дело дурное.

– Мы рады с тобой идти и принести войску покорность, – отвечали Суетин и Бородин.

Они отправились к Дурново и Траубенбергу просить позволения идти к войску, но разрешения не последовало, а между тем толпа подошла к Кирсановской церкви, находившейся не в дальнем расстоянии от войсковой избы. Получив и на этот раз неудовлетворительный ответ, казаки, под предводительством сотника Ивана Портнова, «отправились к церкви Божией»[107]107
  Показание Кирпичникова // Московский архив Главного штаба, оп. 93, св. 492.


[Закрыть]и служили молебен, а некоторые из них причащались Святых Тайн.

– А затем, – сказал Кирпичников, обращаясь к толпе, – поступайте, как Бог вразумит.

Поп же Васильев обязывал всех присягой действовать единодушно[108]108
  Чтения, 1860, кн. II, с. 51.


[Закрыть].

Зная из слов Шигаева, что старшины Суетин и Бородин готовы принести покорность войску, казаки решились на новый шаг к примирению и отправили к Траубенбергу и Дурново казака Аржанова с несколькими товарищами просить, чтобы генерал Траубенберг выехал из города, а старшины Матвей Суетин и Мартемьян Бородин были выданы войску.

– Выдать их в такое самовольное общество мы не можем, – отвечал Дурново.

Аржанов снова просил Дурново, чтоб он выехал к собравшимся и прочел им данный на его имя высочайший указ.

– В такую толпу вооруженного народа я не поеду, – отвечал тот, – а если хотите говорить со мной и выслушать указ, то выберите человек десять или двадцать лучших людей и пришлите их на половину расстояния. Я выеду тогда к ним, возьму с собой старшин и могу с ними о всем переговорить.

С этими словами Аржанов ушел обратно, а вслед за ним Траубенберг послал к казакам Сакмарской станицы атамана Данилу Донского, старшину Федора Митрясова и депутата Якова Колпакова, чтоб уговорить войско разойтись по домам и растолковать последние слова Дурново казаку Аржанову. Толкования эти не подействовали, и, хотя Дурново с старшинами Суетиным и Бородиным выходил на середину, но казаки не согласились выбирать уполномоченных для объяснения с ним.

– Нам до генерала [Траубенберга] никакого дела нет, – отвечали казаки, – а имеем его только до гвардии капитана, как по высочайшему указу к нам в войско присланного, которому поручено: старшин от присутствия отрешить и на место их выбрать других; положенный на них штраф взыскать; жалованьем войско удовольствовать и войсковую канцелярию счесть.

Донской и его товарищи повторили требование Траубенберга и Дурново, чтобы толпа разошлась по домам и что тогда все их претензии будут удовлетворены чрез неделю, а много что через десять дней.

– Дурново целый месяц такие обещания делывал, – говорили сотники и казаки, – однако же ни одного раза не устоял на своем слове, а только мучит казаков и сажает под караул. Воля его, ведь мы идем не со злодейством каким, а идем с святыми образами, для того, что авось либо они по нас для них [образов] не станут стрелять и умилосердится их сердце. Пришедши к нему, мы обмоем ноги его слезами и будем просить, чтоб он сегодня решил старшин.

Придав Донскому священника Михаила Васильева и еще нескольких человек, казаки отправили их с этим ответом к Дурново. Последний решился сделать некоторую уступку и пойти на примирение. Он прочитал присланным высочайший указ, данный на его имя, и объяснил, что ему велено отрешить старшин только в таком случае, если они положенного на них штрафа не заплатили.

– Но, – говорил Дурново, – Суетин деньги заплатил, и в имеющуюся у протопопа Дмитрия Федорова шнуровую книгу они записаны, и Суетину выдана квитанция. Старшина же Бородин в присутствие определен еще недавно, да и участия в том платеже немалого не имеет, а следовательно, на отрешение их резона никакого нет. Что же касается до счета войсковой канцелярии, то неоднократно требования были от войска поверенные, но они до сих пор не присланы; когда они будут присланы, то канцелярия будет тотчас же сочтена, жалованье же человекам тысячи или более уже роздано, а остальные пускай его разбирают[109]109
  Основываясь на приговоре Военной коллегии (Чтения, 1860, кн. II, с. 37), г. В.Н. Витевский говорит, что при последней посылке священник Васильев был уполномочен обявить Дурново, что если просьбы казаков не будут исполнены, то они пойдут с оружием и будут бить до смерти. Угроза эта не подтверждается ни рапортом Дурново, ни показаниями самого священника Васильева, ни, наконец, показаниями казаков, спрошенных по этому поводу оренбургскою следственною комиссией.


[Закрыть].

Таким образом, взаимные пересылки и бесконечные переговоры не приводили ни к каким результатам; обе стороны были настолько напряжены и возбуждены, что не хотели уступить друг другу, и генерал-майор Траубенберг признал необходимым послать еще раз атамана Донского с категорическим требованием, чтобы казаки, повинуясь высочайшей воле, назначили команду в Кизляр, разошлись бы по домам и не подвигались вперед толпой, а в противном случае он будет стрелять из пушек[110]110
  Рапорт Данилы Донского генералу Рейнсдорпу от 17 февраля 1773 г. // Московский архив Главного штаба; Рапорт Дурново, августа 1772 г. //Военно-ученый архив, д. № 104, л. 17; Записки Маврина // Памятники новой русской истории, ч. II.


[Закрыть].

Выслушав Донского, казаки решили прекратить переговоры.

– Более пересылки мы иметь уже не будем, – сказал сотник Краденов, – но на начинающего Бог!

С этими словами казаки заставили попа Михаила Васильева служить молебен о даровании победы, подняли три образа: из-за престола Кирсановской церкви, явленный в семействе Бирюковых, и чудотворный Спасителя, бывший в доме Глуховой, и за образами намерены были двинуться к войсковой избе. Казаки разделились на две партии: одна пошла по Большой улице, а другая – по Ульяновой[111]111
  Показание сотника Петра Краденова // Московский архив Главного штаба, оп. 93, св. 492.


[Закрыть]. Сознавая, что дело доходит до беды, Шигаев упросил войско потерпеть, пока он сходит еще раз к Дурново. Взяв с собой все три образа, которые несли старики, Шигаев пошел вперед и не видал, что позади его народ пробирался возле стен, опасаясь идти посредине улицы. Но едва Шигаев дошел до соборной колокольни, как по приказанию генерал-майора Траубенберга последовал выстрел, за ним другой, третий…

Толпа бросилась вперед; произошла всеобщая свалка, «и дошло до того, что, будучи в сем замешании, – доносил Данила Донской, – не могли мы узнавать уже друг друга». Казаки быстро овладели орудиями, повернули их против регулярной команды и, произведя несколько выстрелов, побили много солдат и послушных казаков. Забравшись в избы и амбары вблизи войсковой канцелярии и порохового погреба, наступающие открыли огонь из ружей. При первых выстрелах был ранен Суетин, который и был отведен в богадельную избу. Учащая огонь, казаки наступали на регулярную команду с разных сторон, и генерал-майор Траубенберг, видя невозможность устоять против напора столь многочисленной толпы, после некоторого сопротивления с небольшим числом солдат стал отступать ко двору сотника Симеона Тамбовцева, где сперва был ранен пулей в правую руку, а потом при входе на крыльцо изрублен саблями[112]112
  Рапорт прапорщика Евтюгина от 22 января 1772 г. // Московский архив Главного штаба, оп. 93, св. 492.


[Закрыть]. Капитан Дурново при начале дела находился не вместе с Траубенбергом, а стоял за орудиями, поставленными саженях в десяти от главного фронта. Когда большая часть прислуги при орудиях выбыла из строя, убитыми или ранеными, Дурново хотел идти на соединение с Траубенбергом, по не застал уже его на месте и был окружен толпой человек в сорок. «Один из них замахнулся разрубить мне саблей голову, – писал Дурново в своем донесении[113]113
  Военно-ученый архив, д. № 104 (А), л. 17.


[Закрыть], – но я, уклонясь, подставил ему правую свою руку, которую он и разрубил, а потом и голову в трех местах разрубили и в спину ранили копьем, от чего я упал замертво; видно же, что и больше они меня рубили и кололи, потому что платье во многих местах прорублено и проколото; после того били меня смертельно дубьем и всяким дрекольем, что у кого в руках было». Дурново был бы, конечно, убит, если бы на место происшествия не подошел Шигаев.

– Что вы это, проклятые, делаете, – закричал он, расталкивая толпу, – какого человека бьете? Ведь ежели он умрет, так государыня всех нас за него перевешает.

Эти слова, в которых так и слышится то первенство, которое признавали казаки за Дурново пред Траубенбергом, остановили преследователей[114]114
  Хотя Дурново в своем рапорте и писал, что обязан жизнью, «как после я о том сведал», казаку Григорию Кабанову, но этого нельзя признать справедливым. По показанию большинства, это был Шигаев, который за этот поступок был освобожден Военною коллегией от наказания и тем навлек на себя нерасположение товарищей. Казаки войсковой стороны считали его с этого дня передавшимся на сторону старшин и впоследствии сторонились от него.


[Закрыть]. Прекратив побои, казаки стали поднимать Дурново, «и как я встать уже был не в силах, – доносил он, – то ухватили за волосы и, таскавши на месте, потащили к войсковой канцелярии сажен с семьдесят и, брося в холодную тюрьму, двери заперли, где я лежал часа четыре без памяти; наконец, почувствовал, что озяб, и пришел несколько в память. В то время слышал я, что неоднократно приходили к тюрьме той, где я лежал, и кричали: конечно, он жив, надобно его приколоть, и в двери ломились, но дверь была заперта и, как видно, что они ключа не нашли».

Вечером пришел к Дурново казак войсковой стороны Савелий Фомичихин и, узнав, что он еще жив, отвел на квартиру и отыскал подлекаря, который перевязал Дурново раны.

Толпа все еще бушевала: захватив у орудий до 70 человек старшинской стороны, в том числе старшину Мартемьяна Бородина и сакмарского атамана Данилу Донского, казаки войсковой стороны загнали их, наполовину избитых и раненых, в икряную избу, где и содержали под караулам[115]115
  Рапорт Данилы Донского Рейнсдорпу от 17 февраля 1772 г.


[Закрыть]. Благодаря заступничеству того же Шигаева старшина Бородин и атаман Донской не были лишены жизни. В то время когда Шигаев зашел случайно в икряную избу и разговаривал с Мартемьяном Бородиным, прибежал туда казак почти в бешеном состоянии, с поленом в руках.

– Где тут… Мартемьян-то славный? – кричал он. – Я его!..

Раненый и избитый Бородин умолял Шигаева спасти его. Шигаев вытолкал вбежавшего вон, поставил казака с саблей у дверей и приказал, чтобы ни одного человека не пускал, а сам отправился на место побоища, к пушкам, где узнал, что атаман Тамбовцев, старшины Яков Колпаков, Феодор Митрясов, Иван Тамбовцев и многие казаки убиты или ранены.

Весь день 13 января войсковая сторона неистовствовала[116]116
  Витевский (см. статью «Яицкое войско до появления Пугачева» // Русский архив, 1879), основываясь на письме Рычкова, относит начало резни к 12-му числу и говорит, что она продолжалась и 13-го числа, что совершенно неверно. Она началась и кончилась 13 января 1772 г.


[Закрыть]: ходила по домам старшин и послушных казаков, грабила их пожитки, отбирала деньги, а в дома дьяка Суетина и откупщика отставного старшины Осипа Иванова стреляла из пушек, причем казаки клали в них столь большие заряды, что две из них были разорваны.

Дела комиссии были уничтожены, имущество Траубенберга разграблено, и его орден Святого Георгия был найден впоследствии в «сору затоптанный».

Сняв с генерал-майора Траубенберга и с двух лежавших возле него убитых офицеров одежду и обувь и оставив их в одних рубашках, казаки отрубили у Траубенберга два пальца, на которых были золотые кольца, и, вынув из кармана табакерку, насыпали ему табак в рот и глаза. В течение трех суток тела их оставались непохороненными, и казаки требовали, чтоб они были вывезены в степь на съедение зверям.

«Однако ж, наконец, – доносил прапорщик Евтюгин[117]117
  В рапорте от 22 января // Московский архив Главного штаба, оп. 93, св. 492.


[Закрыть], – как я из бывших там офицеров здоровый остался только один, то и дозволили мне, после бывшего смятения, в третий день похоронить, а до того лежали они покладенные на двух дровнях, как на позорище, в публичном месте, подле соборной церкви». Тела же убитых казаков старшинской руки были на третий день зарыты в поле, так как «мятежники попам хоронить их не приказали и места к погребению в городе не дали»[118]118
  Записка Бородина // Гос. архив, VI, д. № 505.


[Закрыть].

Только вечером казаки, обагренные кровью своих собратий, стали расходиться по домам, но в это время послышался набатный колокол, призывавший их в войсковой круг. За несколько часов до звука колокола человек двадцать казаков отправились к Дурново и, объявив ему, что атаман и некоторые старшины убиты, а прочие посажены под караул, спрашивали, прикажет ли он им выбрать себе новых правителей?

– Делайте что хотите, – отвечал Дурново, – потому что повелевать я не силах.

– Нет, – кричали казаки, – ты теперь остался командир, так мы без тебя выбрать не можем.

Они говорили это от чистого сердца и уверены были, что поступают правильно: никто из них не сознавал, что вовлечен в преступление по подстрекательству нескольких лиц.

«Все тамошние бунтовщики, – доносил Евтюгин, – не почитают того, что чрез бывшее их смятение сделали худо, а согласно все, стары и малы, говорят, что исполнили высочайшую волю, и яко бы уже третий год вооруженной рукой поступить им велено было». Естественно, что при таком взгляде на совершившееся событие казаки пришли к Дурново и спрашивали: прикажет ли он выбрать старшин. Израненный и почти без движения, Дурново, опасаясь новых насилий, принужден был сказать, что без начальников им быть невозможно.

– Прекратите беспорядок, – добавил он, – оставьте свое смятение; если будете продолжать свою наглость, то уже не оправдаетесь тем, что все это происшествие последовало нечаянно, от того, что стали по вас стрелять.

Зная, что Траубенберг отправил нарочного в Оренбург и просил о присылке к нему подкреплений, казаки требовали, чтобы Дурново дал идущей в городок команде предписание возвратиться в Оренбург. Опасаясь новых насилий, Дурново отвечал, чтобы казаки писали сами что хотят. Продиктовав писарю содержание ордера и заставив Дурново подписать его, казаки отправились в войсковой круг, где и выбрали себе поверенных судей: Василия Трифонова (он же Прозор), Андрея Лабзенева, Терентия Сенгилевцева, сотников и прочих чинов.

Два дня спустя имена новых правителей были сообщены всем форпостным начальникам с присовокуплением, что им поручено управлять делами войсковой канцелярии впредь до выбора настоящего атамана[119]119
  Ордер войска Яицкого форпостным начальникам от 15 января // Московский архив Главного штаба, оп. 93, св. 492.


[Закрыть].

Вся ночь с 13 на 14 января проведена была в разгуле, пьянстве и в самохвалении.

– Бог пособил нам победить противников, – говорили казаки, – казенный интерес мы отбили, волю свою взяли и будем делать по-своему.

Утром, 14-го числа, был снова собран войсковой круг, где единогласно постановлено: предать смерти некоторых из почитавшихся главными врагами войска и сочинить для старшинской партии особую присягу, в которой было сказано, чтобы быть им во всем согласным с войском; предать забвению прежние ссоры, жить спокойно, не бить челом без ведома войска и ни для каких просьб никому и никуда, а особливо в Петербург, самовольно не ездить. Постановление это было тотчас же приведено в исполнение: дьяк Суетин, писарь Июгунов и другие были лишены жизни самым бесчеловечным образом, причем труп первого был брошен в реку Чаган, а второго – за Старицей[120]120
  Старое русло р. Яик (ныне р. Урал).


[Закрыть]. Старшина Бородин и другие были приведены по новой форме к присяге и клялись, что будут действовать заодно с войском; их заставили просить прощения, и они, ходя по кругу, кланялись казакам в ноги.

Утолив жажду мести, войсковая сторона начала успокаиваться, и, по мере того как рассудок приобретал верх над страстью и увлечением, коноводы мятежа не могли не сознать своего поступка и, «видя беду», решились отправить депутатов в Петербург, с объяснением и оправданием себя в происшедших беспорядках[121]121
  Записка Маврина // Памятники новой русской истории, ч. II, с. 279.


[Закрыть]. Стараясь свалить всю вину на Траубенберга и убитых атамана и старшин, новые правители войска призвали в войсковую канцелярию протопопа соборной Архангельской церкви Дмитрия Федорова, Троицкого баталиона прапорщика Александра Иванова Евтюгина, Алексеевскою пехотного полка сержантов Тимофея Мензелинцева и Ивана Васильева и заставили их подписать показания, направленные против генерала Траубенберга[122]122
  Вот эти документы, составленные самими казаками:
  Протопоп Федор показал: «13 сего января, во время войска Яицкого шествия к г. капитану Сергею Дмитриевичу Дурново, для своей просьбы, чтоб он, капитан, исполнил в силе именного ее императорского величества указа, со святыми образами, в которое время по оном войске находящийся здесь в Яицком городке г. генерал-майор фон Траубенберг, из учрежденной на Большой улице противу порохового выхода артиллерии, т. е. пушек, а потом и из ружей не ведано по какой причине начал палить. Оное войско, видя, что он, генерал, начал по них стрелять, то и оное, во оборону свою, противу его, генерала, регулярной команды и бывшим с ним же, генералом, с атаманской стороны старшин и казаков начали стрелять».
  Прапорщик Евтюгин: «Войска Яицкого войсковой канцелярии объявил, что при случившейся сего числа (13 января) в Яицком городке штурме стрельба началась сперва из одной, а потом и из прочих пушек с регулярной стороны». Под этою подпиской протопоп Федор собственноручно приписал: «Но и я при том был и видел, что стрельба из пушек началась сперва от регулярной команды, которою войска немалое число до смерти побито».
  Сержанты Мензелинцев и Васильев 14 января дали подписку, что «при случившейся вчерашнего числа в Яицком городке штурме, сперва пальба по приказу г. генерал-майора и кавалера фон Траубенберга началась с регулярной стороны из одной подле него бывшей, а потом и из прочих пушек» (Военно-ученый архив, д. № 104 (А), л. 4, 5 и 6).


[Закрыть]. Показания эти, как доказательство невиновности казаков, были приложены к челобитной на высочайшее имя от 15 января 1772 г. Жалуясь на притеснения атаманов и старшин, по которым производилось следствие семь лет, на неполучение за шесть лет определенного жалованья, на лишение рыбных промыслов, на невзыскание со старшин штрафных денег, казаки говорили, что сверх всего этого Траубенберг и атаман Тамбовцев «начали нас, вашего императорского величества рабов, из домов таскать и немилостиво мучить».

«Однако мы, – писали казаки[123]123
  В прошении от 15 января 1772 г. Прошение это напечатано в приложении к статье г. Д. Анучина (Современник, 1862, т. 92), а подлинник находится в Военно-ученом архиве, д. № 104 (А), л. 1.


[Закрыть], – все то наблюдали, что в предохранение здешнего общества и высоких ваших интересов принадлежит. А притом просили, дабы по силе именного вашего императорского величества указа, в даче нам за шесть лет жалованья, во взыскании со старшин штрафа и в выборе на место их по войсковому согласию других, сделано было нам удовольствие… и учинено исполнение. К чему мы, собравшись 13-го числа сего месяца для той просьбы, и шли со святыми иконами, чтобы нам не учинено было безвинного вреда; но генерал Траубенберг и Тамбовцев со старшинами, собрав регулярные команды и всех согласных атаману старшин и казаков вооруженных и расставив по всем (?) улицам пушки и зарядя их ядрами и картечами, начали по нас, нижайших, стрелять и побили на смерть более ста человек и многих переранили. По каковой доведенной великой крайности принуждены были и мы, нижайшие, обороняться, причем и произошло с обеих сторон от того начатого от регулярной команды и от согласных атаману старшин и казаков стреляния и пальбы напрасное убийство. А притом между того смятения и бывший при сем происшествии г. генерал Траубенберг с прочими при сем убиты, да и войсковой атаман Тамбовцев и старшина Колпаков присутствующим старшиной Суетиным из своих рук срублены, а с войсковой стороны одна только оборона происходила, а напрасное и безвинное кровопролитие от г. генерала с регулярной командой и от согласных атаману старшин и казаков произошло, как из приложенных при сем протопопской и офицерских и прочих сказок ваше императорское величество всемилостивейше усмотреть изволите. Мы уже, всеподданнейшие рабы, принуждены были обороняться по крайней и необходимой нужде, в чем, припадая к священным стопам вашего императорского величества, и предаемся в высочайшую вашу монаршую власть и благоволение. А теперь все войско Яицкое пришло в тишину и спокойствие, и всегда в повелениях вашего императорского величества находиться, служить до последней капли крови обязуемся, так, как отцы наши и деды, не щадя живота своего, верно и беспорочно служили. Из высочайшего вашего императорского величества матернего милосердия всеподданнейше просим, дабы повелено было, по причине чинимого от государственной Военной коллегии нам, нижайшим, напрасного притеснения, вверить нас, всеподданнейших рабов, под дирекцию одной персоны, их сиятельствам графам Григорью Григорьевичу или Ивану Григорьевичу Орловым, а во всем оставить на прежнем основании так, как и напредь сего предки наши стояли, в силу именного блаженные и вечной славы достойные памяти государя императора Петра Великого указа, под дирекцией г. генерал-фельдмаршала и кавалера графа Бориса Петровича Шереметева, а не от Военной коллегии».

Таким образом, приписывая все невзгоды графу З.Г. Чернышеву, казаки не желали оставаться под ведением Военной коллегии, а бывая часто в Петербурге и зная влияние Орловых, они надеялись под их защитой сохранить все свои права и привилегии.

Когда прошение было составлено и подписано, Кирпичников с товарищами отправились к Дурново спросить: так ли оно написано и можно ли послать?

– Бог-де знает! – отвечал он, прочтя прошение. – Мне кажется, так, посылайте с Богом.

Тогда Кирпичников потребовал, чтобы Дурново своей подписью засвидетельствовал справедливость всего изложенного. «Я, зная наверное, – доносил Дурново, – что и малое в том противоречие стоить будет мне жизни, принужден был подписать». Не довольствуясь и этим свидетельством, казаки потребовали от арестованного и содержащегося в оковах старшины Мартемьяна Бородина, чтоб он, во-первых, подписал показание о происшествии 13 января, составленное ими[124]124
  Показание это напечатано в «Современнике» (1862, т. 92, с. 605).


[Закрыть], а во-вторых, дал подписку в том, что со дня вступления его в присутствие все жалобы войсковой канцелярии на войско «происходили понапрасну, в чем и страдали они как в обритии бород, так и в прочих наказаниях безвинно». Подписка эта вместе с прошением и всеми к нему приложениями была передана четырем уполномоченным: Выровщикову, Погадаеву, Михайле Кожевникову и Шигаеву, которые тотчас же и выехали в Петербург. Прежде чем они приехали в столицу, там уж известно было о всем случившемся на Пике, и императрица собственноручно писала графу Я.А. Брюссу[125]125
  От И февраля 1772 г. // Гос. архив, XVI, д. № 495.


[Закрыть]: «Прикажите, чтоб на заставах около Петербурга и далее где ведомство ваше есть, чтоб накрепко смотрели, не будут ли проходить где яицкие казаки по одиночке или по несколько, безпашпортные или с пашпортами гвардии капитана Дурново, и если где таковые явятся, чтоб оных брав, под крепким караулом, присылали их сюда прямо в Военную коллегию, а только стерегли того, чтоб дорогой не ушли. И весьма накрепко сие прикажите».

Казаки успели, однако же, пробраться незамеченными и пред Масленицей прибыли в Петербург.

На другой день поутру Выровщиков и Погадаев подали прошение Стрекалову, который тотчас же поехал во дворец, куда забрали потом и всех депутатов[126]126
  Показание Максима Кожевникова // Московский архив Главного штаба, оп. 93, св. 492; Показание Максима Шигаева // Гос. архив, VI, д. № 506.


[Закрыть]. 16 февраля 1772 года их допрашивали в совете, в присутствии человек пятнадцати генералов, в числе коих были графы З.Г. Чернышев и Г.Г. Орлов.

– Для чего вы, – спрашивали присутствующие депутатов, – наругались над мертвыми генералом и солдатами и для чего долго их не хоронили?

– Наругательства над ними никакого не делали, – отвечал Шигаев, – а похоронили их чрез три дня, потому что земля мерзлая, так не скоро могилы вырыли.

– Где же вы их похоронили?

– У церкви.

Многие из генералов засмеялись.

– Так вы в добром месте их положили, – послышались голоса, – а мы думали, что на степи.

Этот разговор мог дать казакам мысль, что представители власти не особенно строго смотрят на происшествие в Яицком городке.