Текст книги "Сталин и заговор в НКВД"

О проникновении троцкистов в партию
^{(из письма Н. И. Ежова – И. В. Сталину, июль 1935 г.)}

«В ходе проверки партийных документов за последнее время в части выявления врагов партии является то, что со всей очевидностью вскрываются не только отдельные люди, обманным путем проникшие в ВКП(б), но и целые организации, а также совершенно отчетливо обрисовываются методы, которыми они работали, и их тактика в борьбе с партией.

В этом отношении особенно показательны троцкистские образования. Они вскрыты во многих местах Украины, Казахстана, Иваново-Вознесенска, Красноярска и других организаций.

Методы проникновения в ВКП(б) во всех этих организациях одинаковые, тактика их борьбы с партией также однородна. Лично я думаю, что мы, несомненно, имеем где-то троцкистский центр, который руководит троцкистскими организациями. Вряд ли заграничный центр мог бы так конкретно давать указания. Видимо, центр есть и в СССР.

Проникновение в партию у троцкистов идет двумя способами. Оставшиеся в ВКП(б) троцкисты, продолжающие стоять на троцкистских позициях, принимают все меры к тому, чтобы удержаться в ВКП(б). Многие из них по несколько раз исключаются из партии, не сдают партийных билетов, переезжают в другие партийные организации и там становятся на учет. Так как это применяется повсюду, совершенно очевидно, что троцкисты имеют на этот счет определенную директиву.

В отношении проникновения в партию троцкисты применяют следующий способ: член партии – троцкист обрабатывает в троцкистском духе беспартийных рабочих. После того, когда он закрепляет его в троцкистской организации, обязывает его войти в ВКП(б). Вхождению в партию он ему всячески содействует, либо получением рекомендаций от других организаций, либо, в крайнем случае, сам дает ему рекомендацию. Во многих случаях им это вполне удавалось. Такие факты обнаружены в Одессе, Иванове, на Урале и т. д. Совершенно очевидно, что здесь тоже троцкисты действовали по какой-то директиве.

Не могу удержаться, чтобы не сообщить Вам один чрезвычайно любопытный факт. Каким образом троцкисты обделывали наших партийных дураков. В Одессе троцкисты организовали (пожертвовав для этого специального человека) троцкистскую «вылазку». Троцкист по директиве своей организации произнес речь, в которой всячески порочил партию и доказывал, что она является непролетарской не только по своей политике, но и по составу. После этой «вылазки» сами же троцкисты организовывали ему отпор. Пришли к секретарю партийного комитета и предложили ему в ответ на эту троцкистскую «вылазку» завербовать в партию несколько десятков рабочих. Секретарь партийного комитета обрадовался этому предложению и на очередном собрании в ответ на «вылазку» троцкистов принял в партию до 30 человек. Среди них троцкисты подсунули 12 человек своих, ранее ими обработанных беспартийных рабочих, выполнявших уже неоднократно троцкистские поручения. У части из них были обнаружены на квартире листовки, некоторые раздавали листовки. Все собирались на подпольные собрания, где прорабатывались троцкистские установки.

Что касается выявляемых шпионов, то с совершенной очевидностью обнаруживается, что иностранные разведки своим людям давали прямое задание проникнуть в партию, что это лучший и наиболее надежный метод прикрытия шпионской работы.

Все обнаруженные шпионы, за небольшим исключением, не были завербованы из членов партии, они вошли в партию либо по прямой директиве иностранных разведок, либо по директиве резидентов иностранных разведок, действующих в СССР.

Способ проникновения в партию двоякого рода. Первый способ заключался в том, что шпион проникал куда-либо на предприятие, работал на нем в качестве рабочего, проявлял себя как общественник, ударник и затем входил в партию. После того, как сходил в партию, начинал двигаться либо с завода на завод, либо в учреждение. Второй способ – это когда шпион пользуется краденым партийным билетом или полученным при помощи покупки. В отдельных случаях обнаруживаются факты, когда некоторых членов партии специально убивали с тем, чтобы завладеть его партийным билетом, именем и фамилией и под его фамилией действовать.

Есть отдельные факты, когда иностранные разведки давали прямое указание своей агентуре проникать не только в партию, но связываться внутри партии с замаскированными троцкистами, зиновьевцами и т. п. Такой факт обнаружен в Красноярске, куда прибыла шпионка Днепрова (фамилию свою она меняла 5 раз). Вошла в партию она как работница. На деле выяснилось, что она является дочерью полковника, убитого на Дону. Все родственники ее за границей. Она была связана с арестованным польским шпионом Янковским. При обыске у нее обнаружено 37 адресов высланных зиновьевцев и троцкистов.

Установлено, что она лично была знакома с расстрелянными участниками Ленинградского центра Котолыновым, Звездовым, Хаником, Евдокимовым и др. Была в курсе работ Ленинградского центра и представляла им для собраний свою квартиру. Какие-либо показания она давать отказалась.

К сожалению, НКВД до последнего времени стоял в стороне от этого дела. Само собой разумеется, что аппаратом только наших партийных организаций раскрыть до конца всю эту сволочь невозможно. Проверка дает только зацепку, а органы НКВД должны раскопать дело до конца. Только за последние месяцы мне удалось их оперативно втянуть в эту работу, и это уже начинает давать свои результаты. Люди, кажется, начинают понимать, что проверка им дает огромную возможность преодолевать недостатки в своей работе в части выявления врагов.

Если бы Вы ничего не имели против – я хочу сговориться с Аграновым и собрать небольшое оперативное совещание по преимуществу центральных работников НКВД, разобрать все факты обнаруженных в партии шпионов, троцкистов и т. п., с тем чтобы соответствующим образом проинструктировать людей и направить их на поиски троцкистских и шпионских образований. Думаю, что такое инструктивное совещание было бы во всех отношениях полезно…»

О реорганизации системы госбезопасности
^{(из доклада Н. И. Ежова на совещании руководящего состава НКВД, 3 декабря 1936 г.)}

«Я поставил своей задачей дать характеристику нынешнего состояния работы нашего разведывательного органа – Управления государственной безопасности, указать на причины провалов, обнаружившихся в работе этого органа, остановиться на некоторых важнейших очередных задачах.

Я не ставлю своей задачей дать ответ на все стоящие перед нами очередные вопросы.

Во-первых, к этому время еще не приспело и, во-вторых, для этого надо было бы потратить времени значительно больше, чем мы сейчас располагаем.

Но, тем не менее, на некоторые вопросы я попытаюсь дать вам ответ, одновременно поставив эти вопросы перед вами на разрешение.

Первый вопрос, который я хочу перед Вами поставить, это вопрос о самокритике. Я его хочу поставить не в том смысле, чтобы призывать вас здесь к самокритике, а в том смысле, чтобы каждому из нас в отдельности и всем вместе попытаться проанализировать работу нашего органа на пройденном этапе с тем, чтобы, оттолкнувшись от этого прошлого, двинуться вперед.

Вы знаете, что в условиях нашего советского строя самокритика является той движущей, а в известной мере и решающей силой, которая создает крепость нашего государства. Без самокритики мы имели бы невероятное количество таких недостатков и провалов, которые затянули бы строительство социализма в нашей стране.

Надо иметь в виду, что у нас особое государство с однопартийной системой политического руководства, где наша партия, единая партия, руководит всем государственным организмом снизу доверху. У нас нет места элементам, предположим, обычной парламентской системы, где есть разнородные партии, критикующие правительство слева, справа, с центра, в результате чего правительство находится под постоянным обстрелом. У нас однопартийная система, и поэтому главной движущей силой у нас является самокритика.

Без того, чтобы мы изо дня в день вскрывали свои недостатки и анализировали причины этих недостатков, двигаться вперед нельзя.

Я думаю, что не меньшее значение самокритика имеет и для работы наших органов. Самокритику мы понимаем не в том смысле, чтобы выходить на трибуну, произносить всяческие проникновенные речи и бить себя в грудь. Мы понимаем самокритику вовсе не в том смысле, что люди должны обязательно друг друга крыть, как это часто в просторечии понимают, находя, что самокритика произошла от слова «самокрытика», т. е. друг друга кроют. Мы понимаем самокритику в партийном смысле слова. А такая самокритика позволит нам оттолкнуться от сегодняшних задач и поставить совершенно реальные и ясные новые задачи.

Почему самокритика нам очень здесь важна.

Мы – орган, который не критикуется со стороны. Возьмите любой наш советский орган, например, Наркомтяжпром со всей его разветвленной системой хозяйственных организаций или любой другой наркомат. Они могут подвергаться любой критике извне, будь то в печати или на собраниях.

НКВД – орган, который в этом смысле критике почти не подвергается, за исключением отдельных небольших сторон его деятельности.

Условия нашей работы, особые условия конспирации и секретности не позволяют внутри у нас применять самокритику в столь широкой форме, как мы это можем развернуть в любой партийной организации, на заводе, в учреждении и т. д. Во всяком случае, действенность самокритики у нас ограничена даже тем, что мы не можем критиковать конкретных фактов из оперативной работы. А если это так, если у нас ограничены возможности самокритики, размеры ее и т. д., то возможностей загнивания, своеобразного, у нас объективно имеется гораздо больше, чем в других местах.

Поэтому я и ставлю вопрос о том, что если я сегодня хочу покритиковать кое-какие пройденные этапы нашей работы, то вовсе не для того, чтобы искать персонально виновных в этом деле людей, не для того, чтобы обязательно кого-нибудь зацепить, а для того, чтобы все мы вместе уяснили себе пройденный этап и могли двигаться вперед.

Товарищи, если с этой точки зрения посмотреть на нашу прошлую работу, то, при всем том, что каждый из нас в отдельности и все мы, вместе взятые, очень много работаем, делаем по-своему свое дело, у нас имеется уйма недостатков, уйма провалов, без уяснения которых мы не сможем исправить нашей работы и, во всяком случае, не сможем себе наметить с необходимой ясностью перспектив нашей работы и наших ближайших задач.

Об ошибках и провалах в нашей работе

Каковы же эти общие недостатки нашей работы и наши отдельные провалы?

Прежде всего, давайте поставим вопрос о таком наиболее остром и, может быть, общем нашем провале, как провал нашей чекистской работы в деле разоблачения троцкистско-зиновьевской контрреволюционной шайки. Мы здесь без всякого преувеличения можем сказать, что с разоблачением этих мерзавцев мы запоздали, по крайней мере, на четыре года.

Видите, бывают иногда отдельные провалы на том или ином участке хозяйственного строительства.

Мы за такие провалы любых людей соответствующего ведомства ругаем и бьем. Иначе и быть не может. В этом, собственно, и вся сила нашего строя. Когда люди не понимают, что они делают, плохо работают, не справляются с делом, мы их наказываем, снимаем, ругаем. В таких случаях на отстающий участок нередко наваливается вся партия, помогая вытаскивать этот участок из провала.

Такие провалы в других ведомствах менее остро чувствуются. Провалы же в нашем деле сказываются на всем упрочении Советского государства. Наиболее острым в этом смысле явился такой наш провал, как запоздание с разоблачением к.-р. троцкистско-зиновьевского заговора. Этот провал нашел непосредственное отражение в деле убийства Сергея Мироновича Кирова.

Если отвлечься от персональной вины непосредственных физических убийц и их вдохновителей и организаторов, то ответственность за убийство тов. Кирова также лежит и на наших органах. Совершенно бесспорная истина, что тут мы прозевали. Тем более, казалось бы, что такой факт, как убийство тов. Кирова, должен был мобилизовать все наши силы на исправление тех недостатков, которые выявились в нашей работе. Но на деле получилось, что должно было пройти, по крайней мере, полтора года после убийства тов. Кирова для того, чтобы наши органы начали такое развернутое разоблачение контрреволюционного троцкизма, как это мы имеем сейчас.

Стало быть, говоря по-партийному, по-большевистски, а мы о чекистах судим так, что чекист это, прежде всего, большевик-передовик, революционер, человек, который не стоит на месте и не загнивает, который находится все время в действии, в поисках врага, – тем более недопустимо, чтобы после такого сигнала, как убийство тов. Кирова, потребовались такие длительные сроки для вскрытия корней контрреволюционного троцкизма.

Товарищи, теперь для нас не секрет, что к.-р. троцкистская организация свои тактические задачи, которые сводились к террору, пораженчеству, вредительству, диверсии и т. д., сформулировала давно. Спор о сроках – 1931 или 1932 г. – дела не меняет, но бесспорно, что, по крайней мере, с 1932 г. все направление к.-р. деятельности троцкистско-зиновьевского блока заключалось в организации террористической борьбы против руководителей нашей партии и Советского правительства, в широкой организации вредительства и диверсий. Эта фашистская банда пыталась организованно подорвать основы советского строя.

Этим усугубляется наша вина. Она усиливается еще и потому, что это были не контрреволюционные проявления одиночек, отдельных враждебных советскому строю людей. Разоблачение таких к.-р. одиночек дело очень трудное. Но тот факт, что мы не сумели вовремя раскрыть существовавшей широко разветвленной троцкистской организации, которая имела свой центр и свои местные группы, несомненно усугубляет нашу вину, так как, вы сами понимаете, как чекисты, что, с точки зрения разведки, с точки зрения розыска, гораздо легче разоблачить уже сложившуюся организацию, тем более такую широкую, как троцкистско-зиновьевская, чем выявить террористов-одиночек.

Чем еще усугубляется наша вина? Тем, что у нас все-таки были сигналы. Сейчас просматривается старый агентурный материал и по центру, и по периферии (я убежден, что если каждый из вас на месте покопается, то тоже найдет кое-какие зацепки), мы обнаружили, что у нас было кое-что настолько осязаемое, что надо было двигать это дело вперед, разворачивать его. Но, несмотря на эти сигналы, мы все-таки прохлопали к.-р. троцкистско-зиновьевский заговор.

Дело Зафрана

Я могу привести следующий пример, наиболее характерный. Он относится к Московской области и к СПО центра. В 1933 г. некий агент Зафран был связан с группой троцкистов, в том числе с Зильберманом, Хрусталевым и Дрейцером. Для того чтобы отвести заранее возможные предположения о самом агенте, я, прежде всего, скажу вам несколько слов об этом агенте. У него имеется масса недостатков, не только общечеловеческих, но и политических. Поэтому были некоторые основания предполагать, что этот агент может путать и провоцировать. Но одно дело персональное отношение к агенту, а другое дело объективный материал.

Задача чекиста заключается в том, чтобы отбросить весь наносный материал, который имеется у агента, взять то, что надо, уцепиться за основное и вытягивать всю цепочку звено за звеном.

Больше того, скажу вам: эта задача относится не только к чекисту. И, с точки зрения общегражданской, мало ли бывает случаев, когда самый что ни на есть сволочной из сволочных, и вдруг дает сигнал, благодаря которому мы начинаем двигать дело. Так, что, повторяю, персональное отношение к агенту может быть самым отрицательным, но тут надо уметь брать объективные факты.

С точки зрения персональных качеств, повторяю, были некоторые основания считать Зафрана и провокатором, и плохим агентом, но, тем не менее, он сообщал об объективных фактах следующего порядка.

В 1933 г., связавшись с Зильберманом, Хрусталевым и Дрейцером, Зафран в своих агентурных донесениях совершенно бесспорно доказывал, что поведение троцкистов и зиновьевцев, в том числе и вождей, которые выступали на 17-м съезде партии с покаянными речами, является двурушническим. Двурушничество их проводилось исключительно с целью еще большего законспирирования существовавшей контрреволюционной организации. Дальше Зафран сообщил о том, что организация переходит к методам террора. Он сообщил о целом ряде конкретных фактов, в том числе и о воровстве государственных средств с целью поддержки троцкистско-зиновьевской организации. Он высказал предположение о существовании Московского центра, не называя его Московским центром, но говоря, что в Москве существует активная группа троцкистов, в которой активнейшую роль играет Дрейцер, несмотря на то, что последний в то время был директором завода в Восточной Сибири.

Словом, если читаешь все агентурные материалы (а я прочитал их все), то создается такое впечатление, что в агентурных материалах этого самого Зафрана сообщались всякие, проверенные жизнью, факты. Я исключаю отдельные литературные обобщения Зафрана, но факт остается фактом.

Все это шло хорошо до одного печального случая.

Зафран однажды сидел у Зильбермана и увидел у него к.-р. листовку, вернее, Зильберман показал ему троцкистскую листовку, которая критиковала решения XVII съезда партии. Зафран попросил дать ему эту листовку. Зильберман ему отказал, но затем дал, сказав: «Сядь и перепиши эту листовку, а потом кого надо – ознакомь». Зафран и переписал ее в свой блокнот.

Кстати сказать, к несчастью, в этом блокноте Зафран записывал все свои агентурные сообщения. Отсюда начались все его злоключения.

Работники бывшего ПП ОГПУ Московской области получили от Зафрана эту листовку. В это время шла Московская партконференция. Тов. Реденс передал листовку тов. Кагановичу, который в своей речи сообщил об этой листовке.

Когда тов. Каганович использовал эту листовку в своей речи, тогда товарищи вынуждены были арестовать Зильбермана и Хрусталева. Началось следствие. Зильберман и Хрусталев отрицали предъявленное им обвинение.

Затем москвичи поставили перед центром вопрос об аресте Дрейцера. Так как Дрейцер являлся в это время директором завода, то в центре заинтересовались этим вопросом, и дело повернулось следующим образом: через некоторое время был арестован сам Зафран и ему учинили допрос, обвинив его в провокации.

Допрос, я должен сказать, был довольно пристрастным. Я прочел стенограмму допроса, который был проведен тов. Рутковским и в котором принимал участие тов. Радзивиловский, причем тов. Радзивиловский тоже, в известной мере, поддался на эту провокацию.

Ну, словом, товарищи, когда читаешь сейчас протокол этого допроса, то его ошибочность бьет в нос, потому что кто бы ни прочитал эту стенограмму допроса, сразу увидит, что допрос весь пестрит такими примерно формулировками: «Кто вам сказал, что троцкисты – такие дураки, что они такими делами занимаются?».

Каждый из вас может задать вопрос, кто же это так допрашивал Зафрана, а некоторые скажут, что, может быть, здесь что-то неладно.

Но дело в том, что следствием была поставлена задача во что бы то ни стало разоблачить Зафрана, а раз центр тяжести перенесен с разоблачения врага на разоблачение самого агента, то, естественно, что ослабло внимание к врагу, уже стал второстепенным вопрос о допросе арестованных и т. д. Словом, долго ли, коротко ли, Зафрану было предъявлено обвинение в провокации и в качестве основного документа, который послужил основанием для заключения его в концлагерь на пять лет, фигурировала якобы подложная листовка, им написанная. Я должен сказать, что читал эту листовку. Она не могла быть подложной потому, что она была опубликована в троцкистском бюллетене. Зафран ничего не выдумывал, а просто переписал эту листовку. За то, что Зафран сам составил эту листовку якобы с провокационной целью, ему дали пять лет.

Товарищи, надо сказать, что если бы вы ближе ознакомились с этим делом, то увидели бы, что Зафран никогда этой к.-р. листовки составить не мог, потому что она написана квалифицированным политическим языком, каким Зафран отнюдь не обладает.

Нет никаких сомнений, что это творчество не рук Зафрана. И если бы расследовавшие это дело товарищи лучше его продумали, то увидели бы, что делают здесь большую ошибку.

Во всяком случае, если даже исключить всякую возможность политической ошибки, то здесь сделана юридическая ошибка, когда Зафран был осужден как автор этой листовки.

Далее, Хрусталев и Зильберман были освобождены. Дрейцер каким-то образом узнал, что здесь, у вас, ведется дело, и написал заявление, в котором выразил возмущение, что его Зафран оговаривает, назвал Зафрана прохвостом, сволочью и т. д. Кто передал Дрейцеру о ходе следствия, неизвестно. Во всяком случае, о следствии Дрейцер каким-то образом узнал.

Еще несколько характерных деталей этого дела. Дрейцер в то время не был арестован. Сейчас, как известно, Дрейцер расстрелян как активнейший член московского троцкистско-зиновьевского террористического центра. Хрусталев, о котором я говорил, это тот самый Хрусталев, который содержал конспиративную квартиру на Дорогомиловской улице, откуда велись наблюдения за маршрутами тов. Сталина. Зильберман осужден, кажется, на 5 лет по делу убийства Сергея Мироновича Кирова. Мы сейчас затребовали этого Зильбермана из концлагеря, так как его дело нужно посмотреть в новом свете. Я думаю, что его постигнет та же участь, которая постигла Дрейцера и Хрусталева.

Затем еще целый ряд деталей. После убийства С.М. Кирова этот самый Зафран, находившийся в лагере в Караганде, убежал оттуда. Приезжает он в Москву и звонит с вокзала: «Вот я прибыл такой-то и такой-то. Я убежал, так как был прав, и прошу поэтому снять с меня судимость». Его арестовали. Не знаю, долго ли его держали или нет. Но он подал заявление на имя тов. Сталина, на мое имя, на имя прокурора. Это дело было предметом разбирательства в Комиссии партийного контроля. Предложено было Зафрана освободить. Его освободили, послали на курорт, материально его устроили и т. п. Но несколько месяцев тому назад он был вновь арестован по другому делу. В чем заключается последнее дело, этого касаться не буду, тут дело темное. Собрались там бывший агент Зафран, бывший уполномоченный райотделения НКВД и организовали какую-то террористическую группу, которая была снабжена оружием. Это дело надо расследовать: либо это действительно опасное дело, либо это чепуха. Но повторяю, что этого дела я не касаюсь; это дело мы разберем особо; непосредственного отношения к нашему сегодняшнему разговору это дело не имеет.

О причинах наших провалов

Дело Зафрана – это лишь иллюстрация к тому, что были сигналы, которые давали нам все нити в руки, а мы этих сигналов не восприняли и отвергли. Что здесь такое: предательство или отсутствие бдительности? Сознательно было дело провалено или, как формулировал тов. Сталин в письме, написанном после убийства тов. Кирова, что с чекистами сыграло злую шутку отсутствие у них партийного чутья?

Я думаю, что вернее здесь последнее. Вернее последнее, потому что просто у товарищей не хватило ни чутья, ни нюха, ни бдительности, ни остроты, для того чтобы ухватиться за эти факты.

Я эти факты привел как иллюстрацию, и, повторяю, что это не единичные факты, что были и другие, не менее яркие факты. Мне кажется, что здесь было отсутствие самой элементарной бдительности, чутья и оперативного нюха. Товарищи прохлопали в этом деле, просто не верили, что троцкисты могут перейти к такому острому методу борьбы, как террор, рассматривали это дело как какую-то антипартийную контрреволюцию. Во всяком случае, никто не предполагал, что на фоне наших гигантских успехов найдутся настолько обнаглевшие люди, которые перешли к таким острым формам борьбы с нашей партией, с нашим социалистическим государством. Этого не предполагали, так как люди, увлеченные успехами социалистического строительства, смотрели сквозь розовые очки на жизнь, говоря: «Какая, к черту, контрреволюция, откуда ей взяться? Мы имеем такие успехи, такие достижения, а тут контрреволюция, просто бессмыслица какая-то».

Люди не понимали элементарных вещей. Тов. Сталин сказал, что по мере укрепления нашего Советского государства, по мере роста наших успехов остатки разгромленных нами, но недобитых враждебных нам классов будут переходить ко все более острым формам борьбы. Для чекиста непонимание этой истины тем более непростительно, что его задача не только радоваться нашим успехам. Радуйся, тебя не исключают из общей партийной массы, из общей массы советских граждан. Но ты поставлен не для того, чтобы только радоваться, и не для того, чтобы кричать «ура!», а для того, чтобы вылавливать врагов, которые, разумеется, не только не радуются нашим успехам, но всеми силами им противодействуют. Ты должен заранее предполагать, что такие враги есть и еще будут.

Товарищи, я еще раз повторяю, что не хочу искать субъективных причин, т. к. если мы будем искать конкретных виновников, то никогда из этого болота не вылезем. Здесь есть какие-то общие, объективные причины. Мне кажется, что имеется целый ряд объективных причин, приведших к тому, что мы запоздали с раскрытием троцкистско-зиновьевского заговора.

В чем эти объективные причины заключаются? Мне кажется, что одной из решающих причин, обусловивших ряд провалов в нашей работе, является то, что мы, вопреки тому, что уже давно проникло в сознание, в весь организм нашего государства, в поры партийных, советских и других организаций, не придали должного значения организационному вопросу, который сейчас является одним из центральных вопросов, стоящих перед органами НКВД.

Мне кажется, что в основном одной из объективных причин наших провалов является то обстоятельство, что в области организационной мы отстали от уровня наших политических задач и плохо перестроились под этим углом зрения. Под организационными задачами я имею в виду всю сумму организационных вопросов, которые должны стоять в центре внимания всей нашей работы. Одной из главных задач, которые стоят перед любым партийным и советским учреждением в нашей стране, является доведение отстающих организационных задач до уровня политических задач. Мне кажется, что в этом вопросе мы не только здорово отстали, но частенько не понимали значения самого вопроса об организационном руководстве, не поставили его в центр нашего внимания и не задумывались над тем, что это мешает успеху дела.

О следствии и агентуре

Мы говорим, определяя свою роль, что НКВД является органом борьбы с контрреволюцией. Но так как известно, что контрреволюция у нас не действует открыто, контрреволюционеры не ходят по улицам, не бьют стекол и не носят знамен, легально не существуют, не издают своих газет, а, наоборот, существуют нелегально в своеобразных условиях нашего советского строя, то, прежде всего, мы должны быть органом политического розыска. Если мы орган политического розыска, то совершенно бесспорно, что агентура у нас должна быть основой основ.

Когда у нас начинают говорить об агентуре, то часто любят выражаться, что это наши глаза, наши руки, наши ноги, и перечисляют все части нашего тела.

Я говорил еще на прошлом совещании о том, что бывают разные глаза. У одних они бывают очень близорукие, а у других дальнозоркие; бывают также разные ноги и руки. Бывают разные уши: одни глуховатые, а другие наоборот. Дело не в этом. Дело в том, что основу основ нашей работы должна представлять собой агентурная работа, как рычаг политического розыска. Исходя из этого, казалось бы, что организационные вопросы, вопросы обслуживания агентуры, руководства агентурой должны были стоять в центре нашего внимания. Во всяком случае, орган розыска должен бы быть занят агентурой, по крайней мере, на 80–90 %, если не больше.

А так ли у нас, товарищи, на деле?

На деле у нас организационные задачи поставлены с ног на голову, так как на 80 или 90 % мы заняты не агентурной работой, а следствием.

За следствие мы награждаем людей, за следствие мы делаем поощрения, и за следствие охотнее всего у нас берутся. А вот агентурные комбинации, хорошая агентурная разработка у нас не всегда бывают, так как за это не награждают. Не всегда так бывает, чтобы чекист, встретившись с агентом, получил у него серьезные сведения, взял из них основное, дал им соответствующее направление, влез куда полагается.

Вообще у нас нередко говорят, что агентура – это темное дело: «Ну что я там буду делать с агентом, у следователя дело вернее: расколол, взял показания и кончено».

Вот, товарищи, какое соотношение получилось у нас между разыскной работой и следственной.

Агентурой надо руководить, направлять ее, придумывать всякие оперативные комбинации, словом, разворачивать всю огромнейшую уйму работы, которая стоит перед чекистом. У нас же эта работа была в загоне, в то время как следственные функции непомерно выросли. У некоторых наших чекистов создалась такая традиция: «Беру, – говорит, – его на раскол». Его спрашивают: «А материал есть?» – «Да нет, – говорит, – кое-какие зацепки имеются, думаю, что он расколется».

Если поставить эти задачи исходя из той точки зрения, которую формулировал тов. Сталин, – ликвидации отставания организационной работы от уровня политических задач, то применительно к руководству нашей оперативной и разыскной работой это будет выглядеть следующим образом:

Политические задачи розыска заключаются в том, что он должен выявлять врагов советского строя. Наш вождь тов. Сталин говорил о том, что, по мере роста наших успехов, по мере того, как мы крепнем, оголтелому врагу ничего не остается, кроме того, как прибегать к террору.

Тов. Сталин говорил о том, что могут ожить и зашевелиться и окраинные к.-р. националистические группы, и меньшевики и эсеры.

Вот в этом политическом разрезе и надо рассматривать основные задачи, стоящие перед розыском.

Мы с каждым годом все ближе и ближе к войне. Иностранные разведки активизируются, развивают на нашей территории лихорадочную деятельность. Поэтому работа нашей разведки должна быть перестроена таким образом, чтобы мы могли успешно и вовремя вскрывать и ликвидировать врага. Как я уже говорил, у нас организационно получилось так, что следствие, несомненно, весьма важный участок нашей работы, является преобладающим элементом: тут мы проявляем все наши таланты, на этом деле у нас выявляются организаторы, здесь работают оперативники. А агентурно-разыскная работа находится на задворках.

Это и есть отставание организационной работы от уровня тех огромнейших политических задач, которые стоят перед нами на современном этапе.