Текст книги "Как началось искусство, чем оно стало и чем должно оно быть?"

Николай Федорович Федоров
Как началось искусство, чем оно стало и чем должно оно быть?

Разрешение вопроса, «чем должно быть искусство», будет разрешением противоречия между разумным существом и слепою силою естества, разрешением самого ненормального отношения между человеком и природою, разрешением вопроса о подчиненности разумного существа слепой силе.

Всегда ли природа останется слепою, умерщвляющею силою, а искусство будет творением лишь мертвых подобий? Временно ли или вечно раздвоение?

Совершенство – в единстве природы и искусства.

Сама природа в человеке сознала зло смерти, сознала свое несовершенство. Поэтому востание (вертикальное положение) живущего и воскрешение в виде памятника умершего есть акт естественный для чувствующего и разумного существа. Востанием и обращением к небу живущего (понесшего утрату) и восстановлением в виде памятника умершего началось искусство. Молитва – вот начало искусства. Молитва и молитвенное (вертикальное) положение были первым актом искусства; это – теоантропоургическое искусство, которое состоит в создании Богом человека чрез самого человека. Человек – не произведение только природы, но и дело или создание искусства. Последний акт Божественного творчества был первым актом человеческого искусства, ибо назначение человека – быть существом свободным, а следовательно, и самосозданным, так как только самосозданное существо может быть свободным. В этом создании себя, т. е. в востании и обращении к небу, человек открывает Бога и Бог открывается человеку, точнее же сказать: открывая Бога отцов, существо, сделавшее такое открытие, становится сыном человеческим, а не просто человеком только; и лишь отвлеченно, забывая утраты, можно сказать, что существо, открывшее Бога, стало человеком.

Когда же вертикальное положение превратилось в сторожевое, тогда родилось искусство антропоургическое, т. е. уже светское, военное, которое, делая человека с одной стороны устрашающим, а с другой – чувственно-привлекающим, старалось, однако, придать себе священное значение. Придавать себе устрашающий или привлекающий вид – это выражение светского искусства. Современные и всемирные выставки и являются таким выражением, ибо извне они должны быть арсеналом, а внутри – магазином прихотей в ответ на половые стремления. Устрашающее стало признаком господствующего класса, а привлекающее сделалось знамением «слабого» пола.

В акте востания (в вертикальном положении) живущего и в акте создания подобия в виде памятника умершему (в теоантропоургическом искусстве) человек возвышался, поднимался над природою; производя же из себя устрашающее или чувственно-привлекающее (антропоургическое искусство), человек падал[1]1
  У австралийцев красный цвет обозначал не вступление только в жизнь, но и разлуку с жизнью, которую они не хотели, впрочем, считать за разлуку. Некоторые племена покрывали умершего блестящей, жирной, красной охрой, и этим они хотели обозначить не разлуку с жизнью, а мнимое возвращение жизни, т. е. придавали умершему вид жизни. Возможно, что первой краской, которой раскрасил себя первобытный человек, была просто кровь убитого зверя или пораженного врага. Но как победители, вместо крови, стали употреблять красную охру, так, может быть, и умерших красили кровью: открывая у себя кровь и намазывая ею побледневшего умершего, сыны думали, надо полагать, возвратить ему жизнь.
  Траур первоначально означал как бы лишение себя жизни живущим (соумирание), лишение себя жизни, конечно, мнимое. Желание убить, лишить себя жизни выражалось биением себя в перси, нанесением себе ран; позднее же это стало выражать страх лишиться жизни, страх пред блуждающею вокруг душою умершего, т. е. обратилось в мифическую, так сказать, гигиену; да и раскрашивание умершего делалось (позднее) для того, чтобы непосредственное прикосновение мертвеца не причинило болезни. Таким образом, в раскрашивании умершего и в трауре выражалось священное искусство.


[Закрыть].

Если начало искусства было божественное, а в настоящее время искусство стало индустриально-милитарным, т. е. скотским и зверским, то возбуждается вопрос: как снова дать искусству такое направление, которое соответствовало бы его божественному началу? Что нужно противопоставить индустриально-милитарной выставке произведений соблазна и орудий истребления? Если вопрос – «чем искусство стало» – тождествен с вопросом «о причинах между людьми небратства и неродственных отношений природы к людям», – то вопрос об искусстве – «чем оно должно быть» – будет вопросом о братском объединении для обращения слепой силы природы в управляемую разумом всех воскрешенных поколений, т. е. всеобщее воскрешение, будучи полным восстановлением родства, даст и искусству надлежащее направление, укажет ему цель. Обращение всех миров в управляемые разумом воскрешенных поколений, будучи полным, строжайшим разрешением коперниканского вопроса, в то же время совершенно тождественно с первобытным воззрением, т. е. с патрофикациею неба (с обращением неба в жилище отцов), или с катастеризациею (с перенесением душ отцов на звезды), – что и выражается в храме скульптурно или живописно. Это первобытное воззрение для детей есть самое простейшее, согласное и с первобытным воззрением объяснение и разрешение коперниканского вопроса. Обращение всех миров в управляемые разумом воскрешенных поколений есть высшая цель и для искусства.