Текст книги "Деревенская драма"

Николай Гарин-Михайловский
Деревенская драма
В четырех действиях

Действующие лица

Ирина – лет 35, хорошо сохранившаяся, ласковая.

Степан – ее муж, хилый.

Настя – красивая, молодая, кровь с молоком.

Николай – ее муж, хворый.

Любуша – сестра Насти, подросток.

Бабушка Авдотья – родная бабушка Насти и Любуши.

Бабушка Драчена – ветхая старушка.

Матрена – вдова, умная, с маленьким темным лицом.

Староста – умный мужик, голос звонкий.

Андрей – несуразный, на одну ногу припадает.

Григорий – елейный, с тонким голоском.

Никитка – подросток.

Никифор – молодой, с большими то мечтательными, то сверкающими глазами.

Торговец – с претензией купца, потирающий руки, охотник поговорить.

Жена его, Сын его – забитые.

Юродивый – высокий; маленькое безволосое, детское, в морщинах лицо; большие глаза; в длинной рубахе; босой.

Портной – в оборванном пиджаке, пьянчужка.

Антон – старик, молчаливый, загадочный.

Нефед – ласковый, молодой, увалень.

Федор – благообразный старик с чистыми глазами, вьющимися мягкими, светлыми, как лен, волосами.

Учитель – растерянная фигура.

Алена – солдатка.

Груня – подруга Любуши.

Дарья.

Аким – с разодранной губой.

Мишанька – молодой парень.

Урядник – с интеллигентным лицом, молодой.

Семен.

Приказчик – в поддевке, сапоги бутылкой.

Письмоводитель – неприятная фигура, с апломбом.

Писарь.

Миссионер – мрачная, с громадными волосами, пьяная фигура.

Крестьяне, крестьянки, подростки и дети.

Действие первое

Деревенская площадь. Налево берег пруда с несколькими ветлами. Перед сценой широкая улица с избами по обеим сторонам. С правой стороны изба бабушки Авдотьи, следующая Григория, с левой стороны к пруду большое деревянное железом крытое здание с надписью посреди здания «Волостное Правление», ближе к сцене на левой же стороне сторожка с надписью «Церковно-приходская школа». За волостным правлением изба Ирины, дальше Андрея. Садится солнце. День праздничный. На сцене много народу: подростки, девушки, парни; свежих, здоровых лиц мало; на завалинках, у изб, сидят постарше. С правой стороны площади, под лабазом устраивают лавчонку жена торговца и сын ее, подросток. Бабушка Авдотья сидит на завалинке у своей избы; положив голову на колени бабушки, полулежит Любуша.

Бабушка Авдотья (перебирает волосы Любуши). Вишь… Щиплется?

Любуша. Я ему: ты что, Никитка, щиплешься? А он смеется; «Это я, бат, люблю тебя».

Бабушка Авдотья. А ты б его по загривку… по загривку…

Любуша. «Идем, бат, в лес по малину». Я ему: кака така малина теперь? А он: «Найду тебе спе-е-лую…»

Бабушка Авдотья. Озорник он и есть… Вот как станет в другорядь звать, и отрежь ему: «С неумытым в лес иди, а не я с тобой, сопляком, дура, ходить стану». Да по загривку его, по загривку: «Дескать, не для тебя, сопляка, честь свою берегу, а для богоданного мне мужа».

Портной (проходя). Бабушке… (Кланяется, быстро раздвигая и сдвигая ноги.)

Бабушка Авдотья (сухо, степенно). Здравствуй и ты, не знаю, кто такой будешь…

Портной. Хо! Портной из города! Ножницы пропил – теперь ногами режу. Вот как! Вот как! (Быстро раздвигает и сдвигает ноги.) Хо!

Никитка (проходя, смущенно останавливается, портному). Так-так… с ножницами всякий дурак справится, а ты вот так без ножниц.

Портной (перед Никиткой проделывает то же). Хо!

Никитка (ободряясь, покровительственно). Так-так…

Алена (одета по-мещански, с лицом тупым и самодовольным, проходя). Бабушке Авдотье!

Бабушка Авдотья (сухо, не глядя). Здравствуй и ты.

Алена проходит, Никитка с смущенной улыбкой смотрит на нее; Алена усмехается и пренебрежительно отворачивается.

Портной (подмигивая Никитке на уходящую Алену). Штучка…

Никитка, самодовольно улыбаясь, делает папироску.

Хо! Дай-ка, мил друг, и мне.

Никитка. Дайка уехала, прислала купитку. (Уходит.)

Портной (за ним). Ну дай же, дай… (Забегает вперед и стрижет перед ним ногами.) Хо!

Никитка. Сказано: не дам…

Уходят.

Бабушка Авдотья (провожая их глазами). Так и пропадет от водки… Только и можно спасти его, ежели кто яблоко покойнику в гроб положит да сорок раз имя пьяницы помянет, а потом то яблоко и даст пьянице съесть, чтобы не знал он, значит, какое это яблоко.

Любуша. Никитка с Аленкой-то как перемигнулся: к ней теперь, наверно, и попер… Он сказывает, у них, бабушка, там на огороде гульба идет всю ночь…

Бабушка Авдотья. А ты брось и думать о нем.

Любуша. Не было мне сухоты думать о нем!

Настя в новом платке, молча целуется с бабушкой, сестрой, садится.

Бабушка Авдотья (после молчания, нехотя). Ну рассказывай…

Настя (холодно). Нечего рассказывать.

Бабушка Авдотья (вздыхает). И так… На цепь сажают, в два кнута бьют, а рассказывать родной бабушке нечего, выходит… Ребенок где?

Настя. Где? Напоила маком, и спит.

Любуша (протягивая через бабушку руку и щупая Настин платок). От Нефеда?

Настя. Так неужели от мужа?

Бабушка Авдотья (сдержанно). И при муже носишь?

Настя. Вынесла под мышкой, а на улице надела.

Любуша. А я б назло при нем и надела б!

Бабушка Авдотья (строго). И мужа-то еще не припасла, а о полюбовнике уже думает.

Любуша (брезгливо). А ну вас… Ни об чем я не думаю.

Груня (подходит к Любуше). Айда в хоровод?

Любуша. Айда!

Уходят с Любушей в толпу.

Бабушка Авдотья. И понимать-то уж что-то я плохо стала. Восьмой десяток караулю вот это место, чего не перевидала, а такого срама еще и не было в родне…

Настя. А кто срам устроил? Кто говорил: иди, иди…

Бабушка Авдотья. Так как же иначе? С каких достатков кормить тебя было?

Настя. Ну вот и накормила: ладно, Нефед помогает, а то хоть по миру…

Бабушка Авдотья (вздыхая). А нас-то как выдавали? Спрашивали?

Настя (не слушая). День-то весь больной на печи, а ночью с печи ко мне: я муж… А дух тяжелый… в гроб живой легче…

Бабушка Авдотья. А так легче, срам такой примать на себя?

Настя. В чем срам? Был бы Нефед мужем, не хуже людей жила бы.

Бабушка Авдотья. Так ведь не муж же…

Настя. Так неужели тот окаянный муж? Не считаю я его мужем.

Бабушка Авдотья. Ты не считаешь, а люди…

Настя. Пусть люди и живут с ним.

Бабушка Авдотья. А бог?

На площади показывается Нефед. Он идет беспечным увальнем. Настя, увидав его, вся загорается, оживленно вскакивает, идет к нему навстречу, с Нефедом скрывается в толпе. Бабушка Авдотья машет рукой и убито задумывается.

Груня (звонким голосом). Девки, айдате на речку песни петь?

В это время показывается ручная тележка с сидящей в ней бабушкой Драченой.

Веселые голоса. Драчена, Драчена!

Мишанька (вытаскивает тележку на авансцену, кладет оглобли и весело обращается к бабушке Драчене). Терпишь?

Бабушка Драчена. Терплю, батюшка, терплю.

Мишанька. Ну и терпи. Уговор помнишь?

Бабушка Драчена. Какой уговор?

Мишанька. Какой уговор? Полтину за то, что привез да отвез, а что на чудотворной соберешь завтра – пополам.

Бабушка Драчена. Так-так, батюшка.

Толпа подростков окружает Драчену.

Голоса из толпы. Го-го!

– И устарела же…

Бабушка Драчена. Ох, устарела: сил нет. Лежу да плачу, а вставать надо: не встанешь, не соберешь, не соберешь – чем кормиться?

Голос из толпы. А что, баушка, годков сто будет?

Бабушка Драчена. И не упомню, батюшка, не упомню.

Голос из толпы. Охота еще…

Бабушка Драчена (силясь встать). Ох! Охота, батюшка, охота…

Никитка (товарищу). Она все думает, что приехала к покойной барыне.

Товарищ. Ну?

Никитка. А вот дай срок: баушка, ты к кому приехала?

Бабушка Драчена (весело). К кому приехала? К Марье Ивановне приехала…

Толпа смеется.

Голос из толпы. Марья Ивановна – так, а вот Борис Павлович лют.

Бабушка Драчена (испуганно). Ох, лют, батюшка, лют: чуть что – пороть!

Голос из толпы. А ты потише, а то как раз – услышит.

Бабушка Драчена (хватается за голову и быстро прячется в тележку). Ох, пропала моя головушка.

Смех.

Голос из толпы. Тридцать лет, как померли и Марья Ивановна твоя и Борис Павлович.

Бабушка Драчена (лукаво). Его и не жаль, батюшка, – пес с ним!

Голос из толпы. А ведь и там, слыхала: нам же работать назначено на него?

Бабушка Драчена. Ну?

Голос из толпы. Дрова под тот котел, где варится он, таскать нам же назначено.

Мишанька. Ну ладно: куда же теперь с тобой деваться?

Бабушка Авдотья (кричит). Ну уж вези ее ко мне.

Бабушка Драчена (проезжая мимо Авдотьи, радостно, ласковым, детским голосом). Ох, Авдотьюшка, милая ты моя, ласковая, помнишь ли, как молоды мы были, в лес по малину ходили?

Бабушка Авдотья (машет рукой). На, вот что вспомнила…

В воротах скрывается тележка с обеими бабушками.

Груня. Айдате же, парни, девки!

Толпа уходит. Хоровод поет за сценой, в то время как на сцене действие не прерывается.

Слова первой песни за сценой:

 
«Плетень, заплетайся,
Золота труба, завивайся.
Из-за гор горы девица,
Из-за синя моря,
Из-за чиста поля
Гусей выгоняла.
Серых выгоняла.
Тига, гуси, домой,
Тига, серые, домой.
Гуси не идут домой,
Серы не идут домой.
Я сама гуськом.
Сама беленьким.
Сама сереньким,
Уж я улком шла.
Переулком шла,
Клубок ниток нашла.
Клубок катится.
Нитка тянется.
Клубок дале, дале, дале.
Нитка боле, боле, боле.
Я за ниточку взялась, –
В руках нитка порвалась».
 

Солнце садится, лучи его золотят пруд.

Любуша за сценой: «Давайте – „Растворю я двери клетки“».

Слова второй песни за сценой – медленно, задушевно:

 
«Растворю я двери клетки,
Пущу пташку на моря –
Потаенных два словечка
Снеси другу моему.
Сядь на яблонь на кудряву.
Пропой песню, пропой нову,
Участь горькую мою.
Не у нас ли во деревне.
Во веселой слободе
Жил мальчишка разудалый,
Лет семнадцать, холостой.
Он задумал, сын, жениться,
Позволенья стал просить:
Позволь, батюшка, жениться,
Взять которую люблю.
Отец сыну не поверил,
Что на свете есть любовь:
„Все на свете девки равны.
Можно каждую любить“.
Отвернулся сын, заплакал,
Отцу слова не сказал.
Шел он садиком зеленым.
Шел дорожкой столбовой,
Сел под яблоню румяну
И под ветку зелену,
Вынул шашку, вынул востру
И зарезал сам себя.
Его буйная головка
Покатилась по траве,
Его очи, его ясны
Прямо к солнышку глядят,
Его письма дорогие
Прямо к Любушке летят.
И Любушка принимала
И читала во слезах.
Где читала, там упала,
Там и кончилась любовь».
 

Нефед и Настя. Жена купца и сын его.

Нефед. Рада?

Настя (порывисто). Ох как рада! Так уж рада: все сразу забыла. Тебя одного, желанного, вижу… Ох, Нефедушка! Хоть годик бы пожить с тобой… Есть же счастье на свете, а чем, чем хуже мы людей?

Нефед. Будет, Настя, и нам счастье. Что время-то терять? Айда за мельницу.

Настя (радостно, испуганно). А народ?!

Нефед. В кои годы свиделись, и все ты: народ, муж, бабка…

Настя (быстро, оглядываясь). Ну иди… Я через Иринин двор… (Уходит в Иринину избу.)

Нефед проходит улицей.

Торговец (выходит из избы Григория, жене и сыну). Да поворачивайтесь, Христа ради, скорее… К вечеру как раз чудотворную принесут, а у вас ничего не готово.

Григорий (без шапки, придерживая волосы, идет подобострастно за торговцем). Видно, и вам же все труды вкруг нерукотворной.

Торговец (озабоченно). Бог труды любит… Алена, да убери же, Христа ради, короб… Эка народ бестолковый, прости господи… Ступайте чай пить. (Принимается сам за разборку коробов.)

Жена и сын уходят.

Григорий (заискивающе). Так и поспеваете везде за образом?

Торговец (отдуваясь). Так все лето и ездим.

Григорий. К нам-то впервой еще… Чать, и насмотрелись же на чудеса, что матушка пресвятая царица небесная во славу свою творит?

Торговец. Бывает.

Григорий (испуганно). Бывает?!

Торговец. Так как же иначе? Чудак человек, – на то и чудотворная.

Григорий (умиленно). Так, батюшка, так.

Федор (с толпой женщин, богомольцев, проходя, кланяется – любовно, ласково). Простите, Христа ради.

Григорий (кланяется, придерживая рукой волосы). Дедушке Федору Ивановичу… Тоже поспеваете встречь нерукотворной?

Федор (смиренно). Надо потрудиться…

Григорий (торговцу). Много же трудов приемлет и Федор Иванович у нас: нет и мест таких, где, кажись, не побывал бы он: его молитвами живем.

Федор (нехотя). Какие наши молитвы? Носит господь до срока, дает время грехи замолить. Земному богу служил семьдесят годков, надо и для небесного потрудиться.

Григорий (вздыхая). Надо, надо…

Торговец. Дело доброе…

Федор. Выйдешь этак: в ногах ломота, грудь подвалит, – думаешь: тут за околицей и душу богу отдашь, а глядишь, разомнешься, и понес господь… А на душе радостно… Вспомнишь про село – жутко; злоба там, как в котле, кипит, а посмотришь в небо – и забудешь все: тучка ли то плывет, ангел ли господен летит, волю его святую несет…

Торговец. Ну вот вам. (Подает горсть пряников.)

Федор. Простите, Христа ради. (Показывает на проходящего юродивого.) Вот чьими милостынями живы. (Уходит с бабами.)

Григорий (вслед). Правильно, батюшка, правильно.

Торговец (Григорию, показывая на юродивого). Что за человек?

Григорий (таинственно). А так, раб божий… Илюша по прозванию… Юродивый.

Юродивый (в отдалении, становится на колени у одной из изб). Упокой господи и покой дай новопреставленной странничке божией Фаиде и всем странничкам твоим, прежде представшим: Селивестру, Авдею, Петру. (Кивает головой, тихо бормочет, стоя на коленях.)

Торговец. Это что же он?

Андрей проходит и молча слушает.

Григорий. Ветхая старушка тут в келейке жила, да вечор преставилась. Вот он и поминает… А то так днем, на заре, или ночью в селе, или на мазарках заберется, станет на колени и начнет поминать всех, кто только помер при нем на селе… Всех помнит.

Торговец. Что ж, это хорошо.

Григорий (понижая голос). Так считаем: великий раб божий… И житье вот выбрал у меня в бане. И не знаю, с чего и выбрал: так и хуже людей я будто, и грехами весь, как собака паршивая блохами, обсыпан, и с чего ему на душеньку пало жить у меня – не знаем, – выбрал и живет. Не нам нашим умом понять, а так только по приметам смекаем: великий раб.

Юродивый возвращается.

Торговец. А нельзя ли потолковать с ним? Охотник я с этакой душой, которая, можно сказать, бога видит, сообщиться.

Григорий (раздумчиво). Уж и не знаю я, батюшка, как его воля будет.

Андрей. Так что ж? Скричать его, и только… Эй, Ильюшка, поди сюда: вот барин погуторить с тобой желает.

Юродивый (растерянно). Неколи мне, староста я, – кур в огороде гонять надо… (Торопливо уходит, озабоченно про себя говоря: «Киш, киш…»).

Григорий (задумчиво). Не пожелал…

Андрей. Не пожелал же.

Торговец (обиженно). Не показался я ему, что ли?

Григорий (уклончиво). Нет, так что-нибудь.

Торговец (недовольно). О каких курах он толкует?

Андрей. Вишь, будто кур ему по огородам гонять надо: слышь, старостой куриным зовет себя.

Григорий (раздумчиво). Не пожелал…

Андрей. А вот из чего не пожелал: я слово неловкое сказал: барином тебя обозвал. А он, слышь, из наших же, из дворовых… С малолетства вот такой же все юродивый был, а господам, видно, сумнительно было: парнишка как парнишка, а от дела отлынивает. Маненько и прижимали его: на горячую плитку голыми ножками, слышь, ставили; вот он с тех пор и робит… И бар уж тех нет, купцу и земля перешла, а он как заслышит: барин там, альбо чиновник – уйдет сейчас.

Григорий. Робкий…

Торговец. Ну вот, какой же я барин? Ваш же брат, одна кость: от Адама, чать, все. А жаль, охота бы покалякать. И дела есть от него?

Григорий (нехотя, таинственно). Есть. (Смотрит на Андрея.) Вот как город горел. Город где? Семьдесят верст. Теперь вот машину строят, близко будет; а прежде когда-то весть дойдет. А он бегает по селу да кричит: «Горим, в огне горим», а тут слышим – сгорел город, и как раз в ту пору, как он бегал.

Андрей. У него все этакая повадка: «В огне горим». Ну, а уж как помер человек, тут и перестал он гореть, тут с ним и разговарить можно – с покойником, значит. А с нашим братом, живым, только и разговор у него: «Горим», а то: «Помрешь, все поймешь»; или с миской под окно: «Дай!» Непременно полную ему наливай, там чего хочешь, только полную – хоть воды налей.

Юродивый опять проходит мимо к избе покойницы, нерешительно оглядываясь.

Это все к покойнице его тянет.

Торговец (идя к юродивому). Здравствуй, божий человек, вот постой, я тебе дам. (Достает кошелек, роется, вынимает монету, протягивает юродивому.)

Юродивый (жалобно, просительно). Не надо, дяденька…

Торговец. А ты возьми. Наврали тут тебе, что я барин, – такой же мужик, как и вы все.

Юродивый (еще просительнее). Не надо, дяденька, как бы в тюрьму не попасть…

Торговец. Почему в тюрьму?

Юродивый (скороговоркой). Помрешь, все поймешь…

Андрей. Это, слышь, после пожара тогда в городе его сажали, думали, что и он поджигал, – оттого что бегал тогда по селу да кричал: «Горим!»

Торговец (юродивому). А ты возьми, Христа ради возьми, не обижай, – поклонюсь тебе. (Низко кланяется.)

Юродивый нерешительно берет и быстро уходит.

Спасибо, спасибо. (Облегченно, Григорию.) Святость есть в нем, душа чует…

Григорий (умиленно). Есть, батюшка, есть…

Торговец принимается опять за раскладку, Григорий и Андрей смотрят.

Выходят на сцену Степан, староста, шесть крестьян-понятых и проходят к избе Степана и Ирины.

Степан. Старики, я прошу вас очень… построже с ним… Сами посудите: принял его, будто старик уж, благообразный, никаким порокам быть бы не надо, и вот на тебе – все дело опрокинул. Семнадцать лет жили с бабой, а тут он пришел – откуда пришел, – и не надо больше меня, – срам! Задурила – не надо, хоть ты что… Сами посудите, старики, как в таком сраме жить… Подал я в суд, присудили его выселить, а он и в ус не дует…

Староста. Ладно, выселим… Дома, что ли, он?

Степан. Праздник: дома…

Староста. Ну живой рукой зови его.

Степан. Да как можно идти мне? Убьет – дикий ведь человек.

Староста. Ну так как же?

Степан. А так в оконце постучать – выйдет, тут и крутить его.

Староста. Эй там, кто в избе? Ну?

Голос Антона. Что еще?

Староста. А ты выдь-ка на часок.

Толпа прибывает, ребятишки, парни, девушки толкают друг друга и теснее жмутся. Выходит Антон.

Голос. Вот так полюбовник!

Хохот.

Голоса. Поди, черт харч давно выписывает, а он все еще здесь с бабой прохлаждается.

– Так ведь чудак ты, с бабой-то теплее, чем в могиле.

Голос старухи. Ах ты, греховодник старый, что выдумал?

Голос. А ты не завидуй, бабушка!

Голос старухи. Тьфу! Озорник ты. (Пробирается энергично вперед.) Дай-ка хорошенько погляжу в бесстыжие его очи…

Староста. Ну а вы… тише… Антон Лесогубов ты, что ли, будешь?

Антон (степенно). Мы.

Староста. Жалоба на тебя: живешь на квартире…

Антон. Живу по уговору, деньги плачу.

Степан. Ни денег твоих, ни тебя не желаю.

Антон. Раньше думать надо было – не дети и не бабы, – я бы заказов здесь не брал… А не хочешь, и уйду, дай срок, осмотрюсь…

Голос (иронически). Вишь не все осмотрел еще…

Голос. Бабу только и поспел, а може, и кубышку с деньгами где еще нащупает…

Антон (говорившему, дико). Я те так нащупаю, что и не пикнешь.

Голос. Не любит…

Степан. Вот сами видите, какой жесткий человек, старички.

Голос. А ты б его треснул сонного-то обухом по загривку, помягче стал бы.

Степан. Да ведь как треснешь?

Голоса. А ты, слышь, по загривку.

– А то вилами!

Староста (Антону, решительно). Ну вот что, – разговаривать долго нечего – скарб на плечи и марш, куда глаза глядят.

Антон. Не к ночи же?

Голос (азартно). А что не к ночи?!

Антон (угрюмо). Хоть ты и староста, а закон один для всех: к ночи гнать не смеешь. Если б я худое что сделал… Ты говори, что худого я сделал: амбар подломал? Красного петуха пустил по селу?

Голос. Вишь куда пнет!

Антон. Никуда я не гну, а только, старики, и по-вашему не гоже: работаю я, худого никто не скажет. В ваш же храм киот сделал, и за сходную цену, – мир не обижаю, пожалеть и меня надо…

Голоса. И то, дядя Степан, пожалей и его: вишь век-то его воробьиного носа короче. Был бы молодой – свет не клином, – а ему где еще найти.

– Остатки допивает.

Портной. Вроде того как на донышке в бутылке: а слаще всей-то бутылки. Хо!

Голос. Жальней жальнего: как раз и в могилу позовут…

Антон (сурово). В могилу так в могилу, а жить – так жить будем без вашей указки… Ладно: вижу я, у вас одна издевка на уме, – ваше дело. Ну только что неловко, старики, выходит все это… обиду большую мне делаете… А я и уйду, пожалуй… (Быстро уходит в избу.)

Молчание.

Голоса. А вы поняли-то, старики, куда гнет он? Теперь нам только и дожидаться красного петуха…

– Что и говорить: человек неподходящий… Даве дядя Григорий ему про киот, чтоб, значит, поаккуратней, а он как бахнет оземь киот: «Вот тебе, коли моя работа не аккуратная»… Сам себя не жалеет, пожалеет ли других?

– Неловко, неловко такого за версту обходить.

– За версту, а сами лезете прямо в лапы…

Голос (раздраженно). Кто лезет?

Голос. Кто вздумал?

Голос (азартно). Степан вздумал, мир подводить вздумал, – сам со своей родней дела не мог уладить, – а вы потатчики…

Голоса. Кто потатчики?

– Кто? Дядя Семен…

Семен. А мне что? Я, что ли, староста?

Староста. А я что? Кто мне из суда бумагу-то привез? Он. (Показывает на Степана.) Ну?!

Голос. Ну что еще тут? Охота выселять – пусть и зовет урядника, а вам, старики, делать здесь нечего… Грех случится, не дай бог, – перед миром вы в ответе будете… живьем съедят вас…

Голос (раздумчиво). Что верно, то верно: в глупое дело ввязались.

Голос. А ты вот что, староста, народ-то разгони и сам уходи, а там Степан как знает, – его дело…

Степан. Старички, а вы тоже и меня пожалейте: теперь мне и в избу свою не взойти.

Азартные голоса. Тебя пожалеть?

– А миру пропадать из-за тебя?

– Дрянной мужичонка!

– Сволочь…

– Только и знают: мир подводить.

Староста (решительно). Ну да что толковать? Марш все отсюда… (Набрасывается на подростков, добродушно.) Вы еще здесь, шушера паршивая! Напасть проклятая! Чтоб и духу вашего не было…

Толпа гурьбой весело разбегается, постарше степенно расходятся, некоторые подходят к торговцу.

Степан. Ну вот теперь что ж? И в избу свою не взойдешь. Ах ты господи…

Портной (лукаво подмигивает). Э, дядя Степан, об чем хлопочешь? Не крынка масла – не убавится… Хо!

Степан (в раздумье). Идти к брату… (Уходит.)

Портной идет за ним.

Антон появляется из избы с котомкой за плечами, оглядывается.

Андрей (подходит к нему). Видно, раздумали старики тревожить тебя… Теперь хоть до смерти живи, не тронут… Только вот Степан разве с родней что придумают: ну уж тут ты гляди… Особливо Степанов брат двоюродный: Аким – первый конокрад на селе; серьезный же, не хуже тебя мужик: пять деревень во как держит…

Антон молча смотрит на него и уходит назад в избу, Андрей возвращается к группе торговца.

Григорий (подошедшим крестьянам). Так-то лучше: без греха.

Голос. Знамо, лучше свяжись с этаким чертом.

Торговец. Ну и дела же у вас, как погляжу я.

Голоса. Дела у нас, как пустые щи в котле – кипят, а на стол подавать нечего.

– Ноне-то и вовсе нечего будет: в поле хоть шаром покати, только где на купеческих землях, что до пасхи сеяли, хлеб, а на своей – ни хлеба, ни корму.

– Только что на заливных и корму-то…

Торговец. Бог дождика пошлет – поправится еще, может быть.

Голоса. Хоть сквозь землю теперь пролей – ничего не поможет.

– Какой теперь дождь, когда люди зажались…

Слышно пение.

– Вон учитель с помочанами поспел уж и убрать свой хлеб.

Торговец. Скотину, значит, опять мотать будете?

Голоса. Вот как мотать: у меня четыре головы, одну оставлю и ту в избе с собой, а то без корму да на холоде и последняя изведется…

– Ну теплее зато будет, дров меньше…

Торговец. А много скота у вас?

Голос. Мало ли скота…

Торговец (задумчиво). Я вот, пожалуй, приеду по осени: ценой только не забивайтесь…

Голос. Куда уж забиваться…

Входят с песнями крестьяне, женщины с серпами. Все навеселе, обнимают учителя, притопывают ногами.

Помочанин (учителю, обняв его, ведет его к авансцене; их окружает толпа помочан). Видишь, милый, как мы тебя разуважили: праздник, отдохнуть бы, а мы до ночи у тебя, а завтра опять праздник, опять ни свет ни заря к приказчику, а там к попу…

Учитель. За это спасибо, старички, – там только у оврага и осталось недожато.

Помочанин. И там дожнем… Вот на неделе будет праздник.

Голос. Праздников довольно, отдыхать только за чужой работой мало приходится.

Помочанин. А ты не мешай… Эй вы, народ, поможем ему, что ли?

Редкие голоса. Так ведь куда денешься…

– Только клич кликни.

– Да водки побольше припасай.

Помочанин. Во! Водки! Вот и смекай… А чтоб было твердо – сейчас и закрой дело, поднеси по стаканчику…

Учитель (растерянно потирает руки). Я бы очень рад, старики, да вся водка вышла…

Голос. В кабаке много.

Учитель. Ведь лавка заперта.

Голос (весело). Давай деньги, хоть сто ведер принесу…

Учитель (просительно). Старички, не будет ли, – ведь мало от водки хорошего: раздразнитесь, еще захотите, раздеретесь. Да и работа сегодняшняя, если б в деньги нанять, вдвое дешевле обошлась бы.

Голос. А ты не считай.

Учитель. Как не считать? Сами посудите, на пятнадцать рублей как жить? Хоть уродило бы, а то сами видели…

Голоса. Ты вот хоть пятнадцать рублей получаешь, а мы ничего, а учить-то, пожалуй, полегче, чем соху али серп день-деньской из рук не выпускать…

– Ну опять пустой разговор повели… Ну пятнадцать так пятнадцать – поп и больше того получит, а там писарь, да старшина, да мало ли там народу всякого, кто кормится нашим братом. Блох да вшей и тех не забываем… (Ласково, учителю.) А ты, милый, не то считай, ты уважение сделай… Вот, скажем, голодный год идет, ну станем терпеть пока можно, а как невмоготу, ну купецкий амбар подломим, – не помирать же… А уж тебя пальцем никто не тронет. Не то что не тронем, а послужим и сегодня и вперед. Мир большой человек: двух попадей вдовых кормит и тебя прокормит. А уж на кого осердится мир, тот тоже не о двух головах: вон идет. (Показывает на проходящего мимо пьяного всклокоченного миссионера.) Видел? Человеком был, до попов доходил, экзамент сдал, из наших же из свинопасов выбился, а миру согрубил – и нет его… Донес, как холера была, что холера у нас. Вишь… Больше мира захотел быть… А мир и наложил ему недоимку, шестьсот целковых, – отдашь – иди в попы! А где взять? Вот и пропивает последнее… А про Семена слыхал? Был и такой… Донес, что лес казенный воруют мужики… Где Семен? Нет Семена. Ан, глядь, собака из ямы ногу тащит… Чья нога? Семенова. А там голова, там другая нога… Кто? Что? Почему? Как? Ничего не известно… Булькнуло – только круги по воде пошли.

Голоса. А ты не пугай человека… Просить проси, пугать-то что уж зря…

– Кто пугает? Известно, просим… Просим, все просим.

– Все просим, не из чего другого, из уважения просим.

Голос. Любим и просим.

Учитель (смеется). Уж и не знаю как: баба у меня строгая – заругает как раз…

Голос. А ты свою бабу брось… Мы тебе такую бабу дадим, первую бабу на деревне: Ирину дадим… Что, плоха разве? И лицом гожа, и умница, и работница – всякого мужика за пояс заткнет.

Учитель. Уж про Ирину и я знаю: лучше и бабы и мужика не найти. Ну Ирина пообещает, что дожнете, – так и быть, дам на четверть.

Ирина (смеется). А что и не пообещать?

Толпа весело: «Го-го!», «Ай да баба!», «Ай да Ирина!», «Свет наша Иринушка!»

Учитель (вынимает деньги). Ну идите с богом.

Голоса. Иди и ты… Ужели одни пойдем?

Учитель (хлопает себя руками по бедрам и уходит с ними). Я же ваш учитель…

Настя (догоняя Ирину). А ты иди сюда, – что тут было, расскажу. (Отходит с Ириной к правой стороне.)

К ним подходят Матрена и Нефед, и все вместе шушукаются.

Юродивый (подходит к торговцу, не доходя, останавливается, просительно). Господин, а господин, возьми деньги.

Торговец. Да что ты, Илюша, бог с тобой; за что обижать хочешь?

Юродивый (скороговоркой, что-то шепчет; громко). Краденые. (Кладет деньги на землю и быстро уходит.)

Торговец, Григорий стоят ошеломленные.

Андрей (подходит, поднимает деньги и несет их торговцу). Тебе, что ли, гривенник?

Торговец (беря деньги). Что такое? Какие краденые? Да за такое слово и сгнить в тюрьме можно… Это что ж такое? Озорство?

Григорий (проводит рукой по лицу, подходит к торговцу и низко кланяется). Прости, Христа ради: уходи из моей избы.

Торговец. Как – уходи?

Григорий (кланяется опять). Христа ради, прошу тебя, прости: не могу, Илюша не принял, не могу и я… И денег не надо мне.

Торговец (делает порывистое движение, раздраженно плюет). Тьфу, дураки вы: и ты и твой Ильюшка, прости господи… На вот тебе: на ночь ищи новую квартиру…

Андрей. Разве не найдешь? Хоть ко мне…

Торговец. А у тебя… Сказывают, вон без малого на тло ваше село нехорошей болезнью болеет…

Андрей. Что грех таить? Есть же глазами, да вот этой хворью, да лихоманкой. Только у нас ни-ни… ребятишек всего двое…

Торговец. И самовар есть?

Андрей. Обнаковенно.

Торговец. Ну так и с богом. (Григорию.) Ступай к черту!

Григорий (низко кланяется). Прости, Христа ради, – не виноват я… (Уходит.)

Торговец (Андрею). Вот где дураки-то царя небесного!

Андрей. Известно: сами не знают, чего хотят.

Торговец. Нет, это так не пройдет: дай срок, вот увижу станового – я расскажу ему, какие здесь порядки завелись… Что уж за бессудная земля? На тебе: тот краденые, другой среди ночи гонит – фу-ты, даже в жар бросило. (Трет себе шею.) Этак и удар можно ведь схватить. Человек всю жизнь в поту да в мозолях копейку зарабатывал: на тебе – краденые… Ты говоришь, на поемных сенокосах уродило у вас?

Андрей. Там – слава богу.

Торговец. Если скотину набирать, надо же будет сена. Вы как, ваши сенокосы сдавать будете же?

Андрей. Как сказать? По нынешнему году и не след бы сдавать, да ведь – мир. Раздразнит водкой – глядишь, и сдадут, а уж чем своему… Своему-то сдадут: и завидно и остальные от него ничем не попользуются, кроме водки, – так уж лучше тому, от кого бедный человек заработать может.

Торговец. Водки мы не пожалеем, и тебе за труды хорошо попадет.

Андрей. Тут только с умом надо… В миру, известно, каштаны вертят делом.

Торговец. Это что такое – каштаны? По-нашему мироед, что ли?

Андрей. Так-так… Негодяи, горло у кого пошире, а совесть потоньше, те и горланят, гоношат и выводят линию, а вся линия – деньги, – где деньги, там и они. Вот таких десяток, другой ублаготворить, остальным водка – и верти миром как хочешь… Ну богатеи еще хоть и станут упираться, – так ведь бедных-то больше. Ну уступишь им сколько там лужков.

Торговец. Ну старосте, конечно?

Андрей. Обнаковенно.

Торговец. Луга-то заливные у вас когда косят?

Андрей. А круг казанской… До ноне позднее, вода долго держалась. Дай срок, я тебя всему обучу.

Торговец. Я бы тут и мельницу выстроил, – берега оба ваши?

Андрей. Наши.

Торговец. Места ваши показались мне, – устал уж я так шляться.

Андрей. Так что ж, милости просим: хорошему человеку рады…

Торговец. Также без пользы пропадают берега, а так, смотришь, сотенный билет детишкам на молочишко и пригодится миру.

Андрей. Известно, к рукам да с головой человеку – тут тыщи.

Торговец. Ну в чужом кармане, пожалуй, считай: на час и ошибешься.