Текст книги "Деревенская драма"

Андрей. Только этакое уж дело через земского надо.

Торговец. С земским уж мое дело, а ты тут мне помоги…

Андрей. Я что ж? Хорошему человеку почему не помочь? Не обидишь?

Торговец. Какая тут обида, – хлеб есть будем. Ну, кончил… Теперь бы караульщика на ночь… У вас как: шалят?

Андрей. Нет, не слышно, а с караульным все потверже… Да вот на что лучше? Степана возьми, сегодня он свободный от караула, а ночевать домой ни за что не пойдет: робкий мужик, а тут и деньги за караул…

Торговец. Ну так вот чего: вещи живой рукой перетащим к тебе, и зови его к себе – там и столкуемся, а пока что и сын постережет.

Уходят. Потом торговец переносит с женой вещи в избу Андрея, сын остается. Погодя Андрей вводит себе в избу Степана. Темнеет.

Нефед и Настя входят со стороны пруда.

Настя. Идти уж домой надо. (Заламывает руки.) Не домой, а на край света уйти бы!

Нефед. Куда уйдешь без паспорта…

Настя. И в гробу хуже не будет…

Нефед. Ну что еще гроб? Из-за всякой сопли в гроб – гробов не хватит… Кому надо, пусть и лезет в гроб-то.

Настя (обнимает Нефеда, нежно). Ох, Нефедушка, тебя любил ли кто больше меня? Не любил, Нефедушка, И любить не будет… (Замирает на плече у Нефеда.)

Нефед. Ты слышь, у Листратовых работник ушел: наняться, что ль? Тут бы мы с тобой каждую ночь…

Настя. Ну что уж тебе ремесло на работника менять? Праздники пройдут, мужики уедут в поле, я одна при хвором все равно останусь. (Смотрит на Нефеда.) Только еще хуже того привыкнем друг к другу. (Обнявшись, проходят по улице.)

Ирина (смотрит им вслед, Матрене). Молодые – и сраму такого нет… А я вот на старости лет. (Вздыхает.) Терпела, терпела, так и надеялась терпеньем изжить… На вот тебе. Изжила… Первая баба Ирина, первая слава про Ирину… Вот тебе и Ирина: все собаке под хвост пошло… И с кем? Со стариком, который в отцы мне, старухе, годится… Околдовал меня, что ли? Как увижу его, оброблю вся, точно память отшибет и самою словно подменил кто. Охо-хо… А Степан-то, Степан, за всю семнадцатилетнюю службу! Я ли ему не работница была? Моей работой и сам жил, и дом весь держался. Скотина семнадцать лет поработает, и той почет…

Матрена (вздыхая). Ну да, жди правды от них: мудрят над нашей сестрой как хотят, пока околеют, а околеют с голоду – и ты подыхай.

Настя и Нефед подходят.

Никитка (вбегая Насте). Слышь, муж твой, да евойный брат, да дядя Семен ждут тебя с цепью.

Настя. Что ж мне делать теперь?!

Ирина. Что делать? У бабушки Авдотьи ночуй.

Бабушка Авдотья (поднимая окно). К дитяти ступай, негодная! Не пущу к себе! Прочь отсюда! Что, в самом деле, собрались избу срамить?

Ирина (быстро вставая). Пойдем на выгон: надо Антона скричать… Никитка, беги скажи ему…

Никитка. Боюсь.

Нефед. У, дурак! (Идет к Ирининому двору.) Ступайте, нагоним.

Матрена. Я домой пошла.

Уходят все, кроме Никитки. Проходят Нефед и Антон, Никитка идет за ними. Голос Антона за сценой: «А ты прочь ступай!» Степан выходит из дома Андрея, сын торговца уходит.

Степан (стучит колотушкой, строго кричит возвращающемуся Никитке). Кто идет?

Никитка (испуганно). Дяденька, это я, Никитка Шиганов.

Степан (грозно). Ты что ж здесь около купецких лабазов околачиваешься? В острог захотел?

Никитка. Дяденька, голубчик…

Степан. Нет, что-то нечисто тут, пойдем к купцу. (Берет его за рукав.)

Никитка. Дяденька, голубчик, постой, я тебе все расскажу: тут такие дела… Я сижу на задах у Аленки… Гляжу: идут дядя Петр да дядя Семен; я думаю, что они идут, – шасть за ними. А они прямо к дяде Николаю постучали в оконце, да и бают: «Выноси цепь». А дядя Николай высунул голову да пытает: «Идет, что ль, подколодная?» А те ему: «Скоро, наверно, придет». Вышел дядя Николай, и присели они все трое и ждут. Я задами да сюда, увидел Настю и сказал им, а они и пошли на выгон.

Степан. Кто – они?

Никитка молчит.

Говори правду, а то хуже будет.

Никитка. Дядя Степан, я все расскажу, только ты уж не сказывай на меня: тетка Ирина, да тот черт Антон-столяр, да Нефед, да Настя.

Степан. Так… Ну вот что: ты вот колоти здесь в колотушку, а я схожу. Да если уйдешь, так так и знай, что сидеть тебе в тюрьме.

Никитка. А ты, дяденька, скоро вернешься?

Степан. А тебе что?

Никитка. Боязно.

Степан. А коли боязно, так на печи спать надо, а не шляться по ночам… Ну смотри! Тут товару, может, на тыщу рублей, – ты за все отвечаешь. (Уходит.)

Никитка. О господи… (Стучит, испуганно.) Кто идет?!

Портной. Ты кто?

Никитка (радостно). Портняжка!

Портной. Хо! Никитка, черт, ты что здесь?

Никитка (важно). Вишь караулю – у купца нанялся.

Портной. Ну? Это ловко… Это умно… Так-так… вот что, парень, ты карауль, а я в лабаз полезу…

Никитка. Что ты, дурак, тут на тыщу товару, – меня ведь прямо в острог…

Портной. Дурак-то ты, а не я… На тысячу товару, так если на красненькую мы с тобой попользуемся, кто это усмотреть может? Ведь не зря, раскидывать не стану, а глядишь, Аленке сластей снесешь, а то и платок. А суха ложка рот дерет. Так и просидишь всю жизнь на задворках у нее, а подарок снесешь – она тебе: и миленький и голубчик… И себе табаком разживешься… Небось глупому не научу: а таким случаем ежели не пользоваться, каким же еще? Хо… (Залазит в лабаз.)

Никитка. Ох ты господи, господи…

Портной (из лабаза, строго). А ты знай стучи!

Никитка стучит, портной чиркает спичкой.

Никитка (тихо). Огонь увидят!

Портной. А ты стучи.

Пауза.

(Шепотом.) Никитка, подь сюда.

Никитка. Чего еще?

Портной (чиркает спичкой). Как думаешь, покажется твоей-то? (Показывает красный платок.) Прячь за пазуху.

Никитка прячет. Слышны шаги, Никитка отскакивает.

Никитка. Кто идет?

Степан. Свои.

Степан, несколько крестьян с палками и Николай с цепью осторожно подходят к Никитке.

На выгоне, говоришь?

Никитка (дрожа от страха). На выгоне, дяденька…

Толпа проходит.

Портной. Никитка!

Никитка опять подходит.

Никитка. Дай-ка мне ту свистульку.

Портной. Ты что, дитя, что ли, малое?

Никитка. Тебе говорят – давай. И вот это. (Прячет за пазуху.)

Торговец. Ну что, все благополучно? (Подходит ближе к Никитке.) Что, что такое? Ты кто?!

Никитка (растерянно). Я, дяденька… (Хочет бежать от него.)

Торговец. Стой! (Хватает его за плечо; портной выскакивает, хватает и его за шиворот.) Стой! Караул! Грабят…

С правой стороны сцены шум, крики, женские вопли. Выбегает толпа, впереди Нефед и Антон, их бьют сзади, Нефед убегает, Антону под ноги бросается Аким, Антон падает, на него наваливаются.

Антон (вскакивая, размахивая ножом). Убью!

Все отступают, Антон быстро исчезает, нерешительные крики вдогонку: «Держи, держи!» Крики подхватывают дальше, собаки лают, кто-то кричит: «Пожар!» Отчаянные крики: «Пожар, пожар!», «Где? где?» Шум усиливается, сбегаются сонные обитатели, босые, без шапок, женщины в рубашках вопят.

Торговец (кричит). Вяжи их!..

Никиту и портного Андрей и другие вяжут.

Настю и Ирину тащат по сцене и бьют. Николай бьет Настю цепью. Настя и Ирина воют.

Любуша (горько плачет на груди бабушки). Никитку вяжут… да бью-ут!

Бабушка прижимает рукой Любушу, с ужасом смотрит.

Занавес

Действие второе

Внутренность сеней и избы. Сени и избу разделяет стена. Ночь. В избе горит лампа на столе. На широкой кровати под кожухом, на красной грязной подушке лежит в забытьи Николай. В углу люлька. Около Николая пригнувшись сидит Федор. В сенях на скамеечке у входных дверей сидят Настя и Нефед.

Настя. Измучилась вся. Сыплю ему, сыплю этого порошка, – вырвет его, замрет и опять ожил. И не верю, чтоб помер… Чует сердце – отдышится, проклятый, и станет опять поедом есть… Ох, Нефедушка, что уж мы за несчастные… А помрет он, опять твоя жена придет, да с сыном… Сам башь, сына любишь… Господи, какой бы женой я тебе была, не покладая рук работала бы. Было б у нас в избе как в раю, только б и думала о тебе, только бы и ждала, когда мой ясный сокол прилетит ко мне. Девушкой еще была я, бывало, жну, пот льет, руки-ноги не свои, а я словно во сне, и горит сердце: вот-вот сейчас все переменится, вот придет мой царевич, придет мое царство. И сейчас все я жду еще: вот, вот… (Страстно.) Годик бы, только годик поцарствовать с тобой. А там бы на богомолье, в Ерусалим, – всю бы жизнь замаливать стала. Отдала б тебя жене твоей назад… Ох, не отдала бы, не отдала, Нефедушка… Ты ласковый, ты что на людях, что дома, для всякого у тебя хорошее слово найдется…

Нефед. И все-то надо тебе мучить себя, ты не отдала бы, да и я не пошел… Любим и любим. Дай срок, будем и мы как люди: изживем полегоньку беду… Горяча ты вот только больно, – надо было грех на душу еще брать, порошки там эти… И так на ладан дышал… К зиме как-никак…

Настя. Ох, и не говори… как полоумная стала…

Николай. Испить…

Федор. Настя!

Настя (тихо, Нефеду). Иди.

Нефед уходит, Настя входит в избу.

Федор. Испить просит… Сбегай-ка на погреб, кваску холодного, вишь горит в нем все…

Настя, захватив ковш, уходит. Николай издает короткие стоны, шевелится, открывает глаза.

Что, худо?

Николай. Ох, худо…

Федор. Видно, и вправду помирать надумал?

Николай. Страшно…

Федор. А что страшно? Только в левую сторону от себя не гляди. (Понижает голос.) Там он, мохнатый, а гляди вправо: светлого и увидишь, то и есть твой ангел-хранитель, на него и гляди только, за него и держись. И потом, как душенька вырвется из тела, все держись за него, – будут тебя отрывать мохнатые, а ты вцепись в своего-то да молитву пресвятой заступнице без устали читай да читай себе…

Николай. Дедушка… молитву-то… не знаю…

Федор. О-ох, то-то вот ноне живут без молитвы, без церкви, а такой вот случай придет…

Николай. Дедушка… попа бы…

Федор (встает). О? Ну, значит, и вправду помираешь – учуял… Надо звать попа… (Идет, в сенях встречает Настю.) Помирать собрался, за попом посылает… (Уходит.)

Настя входит с ковшом, смотрит на мужа. Николай лежит с закрытыми глазами; она ставит ковш на стол, подходит ближе к кровати.

Николай (хрипло). Ишь как смотришь, гадюка подколодная! Как мохнатый. Смерти ждешь? Царствовать без меня собираешься в этой самой избе? Врешь, стерва… продал избу, деньги брату передал, вынесут меня – и сама уйдешь, бросит тебя и полюбовник…

Настя. Каркай перед смертью. А сына куда дену?

Николай. Не мой сын!

Настя. Будь ты проклят и с твоей избой. (Отходит равнодушно к окну.)

Николай (закрывает глаза. Молчание). И не помру я…

Настя быстро поворачивается, с ужасом глядит на него.

Врешь, не помру, чую, что отпустило, жить буду, дай срок…

Настя заламывает руки, отворачивается к окну.

(Лежит с закрытыми глазами.) Что ж, значит, жалости в тебе ко мне нисколько? (Приподнимается с большим усилием.) Нет у тебя нисколько жалости?

Настя (азартно бросается к нему). Жалости? За что жалость? Что гноил меня своим гноем? Что, как собаку непотребную, бил чем ни попало, да на цепь сажал, да срамил при людях, пока сила была?.. Царство небесное отнял… а теперь жалость… Моя теперь сила, аспид! Черту душу для тебя продала, проклятый… Помрешь, помрешь, и вольный я человек опять буду! Как хочу буду жить. (Наклоняется, шепчет с злорадством.) С Нефедушкой, с Нефедушкой…

Николай кусает ее руку.

(Вырывает руку.) Вот же тебе… (Плюет ему в лицо, отходит и осматривает руку.)

Николай (падает на подушку, молчит некоторое время. Едва слышным голосом). Испить…

Настя быстро идет, берет ковш, отворачивается, вынимает из кармана порошок, сыплет его в ковш и несет мужу.

(Все время наблюдавший, хватает другую руку Насти, в которой зажат порошок, порошок рассыпается.) А, змея подколодная!.. (Тоскливо, с плачем.) Брата, зови брата…

Настя (выскакивает в сени, отворяет дверь на двор, в высшей тревоге). Нефедушка…

Нефед. Помер?!

Настя (с отчаянием). Ожил. Усмотрел в руке порошок, брата велит скричать… Что ж делать?! Что ж делать?! И свет уже скоро… Поп придет: все узнает… А то к окну подползет, – лето, народ на дворе спит, крикнет – услышат, Нефедушка, что делать?!

Нефед. Господи… Не робь, Настя…

Настя. Не роблю, хуже зверя стала… Идем в избу… (Бросается в избу, к кровати, за ней Нефед.)

Николай дико смотрит на них.

(Выдергивает из-под головы у Николая подушку, закрывает ему лицо, хрипло кричит Нефеду.) Иди же, скорей… Подушкой его, сильней дави!

Оба душат, пока тело Николая не вытягивается. В окне за стеклом – лицо юродивого. Настя и Нефед поднимаются, подушка падает, труп Николая с открытыми глазами, оскаленными зубами смотрит на зрителя.

Голос юродивого (за окном). Упокой господи и покой дай новопреставленному странничку божию Николаю и прежде усопшим Сильвестру, Авдею, Петру.

Настя (вздрагивает, оглядывается, видит лицо Николая). О-о?! Уйдем… (Увлекает за собой Нефеда в сени, оттуда во двор.)

Юродивый (входит в сени и из сеней в избу, становится на колени перед Николаем). Вон какой растрепой ты вырвался отсюда… Ну теперь все сам поймешь, поймешь и успокоишься. (Закрывает ему глаза, рот, складывает ему руки, нежно, ласково.) Так-то, милый, так, дорогой мой, – все принять надо… Пульки мы все, пульки из ружья – вон как охотничек стреляет, – пульки божии, страннички божии, его волю творим, пока живем – ничего в толк не возьмем, а как помрем – все поймем… Вот-вот… Вот и успокоился ты, вот и понял все… Гляди какой красавец у меня вышел… (Встает и любуется, труп Николая с закрытыми глазами, сжатым ртом, сложенными на груди руками.)

Федор (входит тяжело, по-стариковски). О господи! (Крестится.) Опоздал… и без попа, без причастия…

Юродивый. И не надо попа, я за попа и денег не возьму… (Опускается на колени.)

Входят бабы, крестятся, подходят ближе.

Матрена (замечает порошок на тулупе, незаметно стряхивает, про себя). О, глупая баба.

Занавес

Действие третье

Внутренность избы. Лунная ночь. На столе горит ночник. На полу спят Степан и Ирина. На кровати Настя с ребенком. Ирина иногда поднимает голову, посмотрит на мужа и опять ложится со вздохом. Легкий стук в окно. Ирина быстро приподнимается. В окне показывается лицо Антона. Ирина осторожно подходит к нему. Разговор громким шепотом.

Антон (сурово). Ну что ж, долго еще мы будем там его дожидаться?

Ирина (смущенно). Так ведь… Не хочет идти: что я с ним сделаю? Неможется ему, что ли…

Антон. А я-то что ж, заяц, по-твоему? Две облавы выдержал: третью велишь?! (Нетерпеливо.) Ну так вот… Еще пождем с Нефедом, а там сюда сами за ним придем… Пропадать так пропадать всем…

Ирина. О господи… Антоша…

Антон исчезает, окно опускается.

Что ж мне делать?! (Стоит некоторое время, оправляет машинально очипок, подходит к ночнику, снимает нагар, вздыхает и идет к мужу. Тихо, с тоской.) Степан, а Степан, вставать пора…

Степан сонно мычит.

(Стоит в забытьи, потом встряхивается и опять начинает будить Степана.) Вставай же…

Степан (поднимает голову, сердито). Чего вставай? Сказал – не пойду.

Ирина. Как – не пойдешь? За тебя, что ли, кто караулить станет? Времена сам знаешь ноне какие: год голодный, – то-то и гляди, амбар подломают… Кто отвечать будет? Люди на тебя надеются, а ты тут спишь. (В сторону, с тоской.) О господи, что только говорю…

Степан встает, молча собирается. Ирина подает ему азям, затем пояс, которым Степан туго подпоясывается, подает палку, шапку, колотушку.

Степан (оглядывается и вполоборота к двери угрюмо говорит жене). Благословляй…

Ирина (упавшим голосом). С богом!

Степан уходит. Ирина быстро идет к окну и, прильнув к нему лицом, провожает глазами мужа. Отходит от окна и с гримасой тошноты тупо смотрит перед собой. Идет к постели, оправляет очипок, ложится и некоторое время лежит без движения. Порывисто вскакивает и с ужасом на лице шепчет, ломая руки: «Господи, господи», идет к лавке, садится и опять впадает в столбняк.

Настя (поднимается, сонно качает ребенка). Что не спишь?

Ирина (укоризненно). Ушел…

Настя сонно опускает голову к ребенку, засыпает и валится на подушку.

(Вскакивает.) Ой, тоска… (Бросается к окну, растворяет его, высовывает голову и прислушивается, поворачивается к Насте.) Настя, Настя… Ой, не могу! (Бросается к окну.) Братец, братец… Люди… Ой-ой, тоска… Не могу… тоска… чует сердце… (С воплем.) Убили Степана!

Сонный голос за сценой: «Кого убили?»

(Ревущим голосом.) Беги, братец, беги скорей к амбарам… скорей, как можно… чует сердце… Ой-ой-ой…

На улице сперва редкие голоса: «Айда, ребята, слышь, Степана убили», «Айда!», «Айда!», «Бежать надо», за окном пробегают беззвучно босые крестьяне, без шапок, затем все стихает.

Ирина напряженно прислушивается.

Голос юродивого. Упокой господи и покой дай новопреставленному странничку божию Степану.

Ирина вскрикивает и падает.

И всем раньше усопшим странничкам твоим Сильвестру, Авдею, Петру.

Сильный шум. Голоса: «Убили!», «Убили!», «Амбар подломали», «На телегах приезжали».

Голос Федора: «О господи, господи…».

Занавес

Действие четвертое

Декорация первого действия. У волостного правления группа крестьян – сидят на земле, на корточках, прижавшись к стене, лежат. Народ постоянно прибывает.

Никифор (не спеша, пытливо обводя глазами всех). Ну вот смагинские и посылали разведчиков: как, что, почему? Действительно и вышло: и грамота, и землю поделили, и другое все прочее…

Иван. А за что ж их усмиряли? И выходит – смутьяны…

Никифор (помолчав). А вот ты не смутьян – поди да расскажи кому надо, что я вот тут про грамоту калякаю, – будешь вовсе умником…

Иван (смущенно). Мне что доносить?

Никифор. А не доносчик, так ты и слушай, что говорят тебе. Чать, свои люди разведчики, – аль чужие? Врать тебе, что ли, станут? Своими глазами видели, своими ушами слышали. Понял? А почему все остальное прочее – тоже понять немудро…

Егор (сплевывая). И очень даже немудро…

Петр. Ну а как же они нарезку земли и прочего делали?

Никифор. Каждая деревня по-своему: где лаской, где таской. Хороший он – хороший и будет.

Петр. Ну а хоть бы у нас – Красные горки, всего-то дворов пятьдесят, а земли три тысячи. Тут на двор сколько придет? По десяти ежели десятин – пятьсот, еще по десяти – тысяча, еще тысяча. Да еще – шестьдесят десятин – на-ка! А в Куроедовке кругом только казенная… Им откуда взять?

Никифор (пренебрежительно). Дура… Казенную нарезывают и сейчас.

Голос (с горечью). Нарезывают-то так, да странним… А ты тут сиди да кусай локти: и близко, да не ухватишь…

Петр (блаженно). Эх и дело бы вышло какое… Только подумать.

Толпа задумывается.

Иван (горячо, резко). Никогда не выйдет… В жисть не выйдет!

Никифор. Почему?

Иван. Нет, не сойдется…

Никифор. А почему у людей сходится?

Петр (мечтательно). Красногорцам-то благодать: поля какие – ровные, а в каждом поле – водопой, луга: царство небесное, помирать не захотят.

Торговец (выходит с Андреем. Андрею, скороговоркой). Так ты так и уделывай.

Андрей. Будь без сумления.

Торговец. Еще раз им накажи потверже, чтоб не спутались: мельница сто, сенокос – семьсот, ну хоть восемьсот.

Во время дальнейшего Андрей поодиночке шепчется то с тем, то с другим крестьянином. Иногда к ним примыкает третий. Этого третьего или принимают в разговор, или Андрей резко говорит: «Тебе чего?» и отходит с говорящим от подошедшего.

(Подходя к сидящей группе.) Мир вам…

Голос. Милости просим.

Торговец (садится на ступеньки крыльца). Эхе-хе… Ну как дела?

Никифор (не торопясь). Дела как сажа бела…

Торговец. Что так?

Никифор. Не уродило, – околевать будем зимой…

Торговец. А бог?

Никифор. Бог-то, можно сказать, и сыскал нас…

Торговец. Как так?

Никифор. А так.

Учитель выходит на свое крыльцо и садится на ступеньки.

Сев в самую пасху угодил: страстная да пасха, а тут засуха, холода, – семена месяц и пролежали в земле, а там жары да ветра… Только вот на купеческих землях, что до пасхи сеяли, и хлеб, а на своей – хоть шаром покати.

Торговец. Больно уж вы до праздников охочи.

Учитель. Нет, тут не их вина. Они (указывает рукой на крестьян) ходили к батюшке разрешения просить работать в праздник.

Торговец. Ну?

Учитель (торжествующе). Ну вот и расскажите господину, что он вам ответил.

Никифор. Что ответил? Без разрешения синода не может.

Учитель. А вся сила в том, что на страстной говенье, а на пасху молебны – главный доход батюшки.

Торговец. А вам удобно потешаться так над батюшкой?

Учитель. Кто потешается?

Торговец. То-то кто… Неудобно как будто, а вам, учителю, и особенно.

Учитель. Так ведь что ж я? Я к батюшке с полным уважением. Я говорю только, что если б духовенство получало жалованье вместо сборов, а также по новому бы календарю справляли пасху, – в этом году, например, за границей пасха на две недели раньше; я справлялся за двенадцать лет – только два года совпало, а остальные года там удобнее: или до сева или после сева… Пишут вот про новый календарь – как народ его примет, а народ его с радостью…

Торговец. Одначе… Батюшка, что ж, одобряет вот этакие ваши разговоры?

Учитель. Что ж, по-вашему, мне на каждый разговор испрашивать разрешение? – это первое, а второе – я и не учитель больше: я в винную лавку определился. Разве можно жить на мое жалованье? (Встает и уходит.)

Торговец. Ну в винную и с богом: рыба ищет где глубже, а человек где лучше.

Никифор. Известно… Ладно, кто может куда податься… а нам вот как на цепи у пустого пойла… Тут только околевать…

Голоса. Желудевый квас пить да мякину с хлебом пополам жевать.

– А ты скажи: и то слава богу, еще будет…

Торговец. Плохо-то плохо… Не знаю, старики, может, и не покажется вам моя речь, а только и в вас ведь много причины… Ну вот гляжу я, как землю вы обихаживаете: вон какие комья, – так поцарапали кое-как и ладно; и в хороший год – чего тут ждать, а вот этакий придет…

Никифор. Так-то так, да на все причина есть: сегодня делить, завтра делить… Ныне хороший пахарь угодит: сам хорош, сбруя хороша, скотина хороша – выходит, как надо, землю. А на будущий год досталась она маломощному: и сам плох и лошаденка – брюхо соломой набито, от ветру валится, – перегадит землю – на десять лет она не кормилица.

Голос (нервно). Отбилась земля, навовсе отбилась.

Голос (еще горячее). Перестала родить, как пустая утроба.

Никифор (медленно, раздельно). Земля, как баба, по рукам пошла (машет рукой), непотребной стала…

Торговец. Сказать бы – другой не понимает, а вот и сами ведь смекаете, в чем тут дело: ну и разделите на года землю…

Голос (иронически). Как наш миссионер тогда: далась им на года…

Никифор (пренебрежительно). Делили… Не так просто все это… Мир не один человек – всех не сообразишь… Тот помер, у того сын вырос, третий из солдат пришел, тому плохая земля досталась, десятому прямо булгу[1]1
  скандал (обл.).


[Закрыть] надо сделать… Как ни бейся, делить опять надо… А со стороны все просто – как говорится, чужую беду руками разведу.

Торговец. Опять водка губит вашего брата.

Никифор. Губит… И опять ничего не поделаешь: вор всякий к людям с отмычкой идет, а к миру с водкой. Опять если выпить: за пустую посуду пойдешь пятачок получать, а глаза разбегаются: много ее еще на стойках, – дай-ка еще… А тут опять опросталась посудка: она как удочка, глядишь, и выудит все деньги из кармана. Что говорить: умно придумано…

Староста. Ну что же, старики, собрались? Начинать, что ли, сход?

Голос. Так что начинай…

Встают.

Староста (чешет в затылке). Несет нелегкая… (Показывает на идущего приказчика.)

Никифор. Это черный ворон птица…

Приказчик (подходя, снимает шапку). Здравствуйте, старики.

Крестьяне молча кивают, кто снимает шапку, окружают приказчика.

Староста (здороваясь за руку, приказчику). Дело, что ли, есть?

Приказчик. Есть небольшое от хозяина.

Староста. Ну вот, старики, слушайте: Шибаева купца приказчик волю вам свою объявить хочет.

Приказчик. Не свою: моя бы воля, хоть даром бери землю.

Голос. Понять можно.

Приказчик. Мое дело у хозяина, может, еще хуже вашего.

Никифор. А ты бы когда самого приволок покалякать с нами.

Смех.

Голоса. Вот-вот.

– Давно ждем.

– Милости просим.

– В овраг бы живо стащили за задние ноги.

Староста. А вы тише там, чего гавкаете? Пустыни речами тешиться успеете.

Приказчик. Вот, старики, приказ хозяина: деньги за землю несите – без этого снопов не велено отпускать… Кто не взнес…

Голос (строптиво). А кто взнес?

Голос (азартно). Кто взнес? Никто… с каких достатков взносить-то?

Староста (спокойно). Ну никто так никто, чего галдеть-то…

Голос. А дожди пойдут… Хлебу гнить, что ли?..

Приказчик. Кто желает молотить, запрету нет от хозяина, – только зерно в хозяйский амбар – видали, выстроили?

Никифор (иронически). Как не видать? Как по Евангелию: не сеет, не жнет, а в житницы сыплет…

Староста (Никифору). Ты еще тут что? И посева твоего там нет…

Никифор. Так что ж, что нет, – у людей есть. Запретишь мне, что ли, говорить?

Староста. Говори, пожалуй, бей боталом, доколь не распухло.

Никифор. Ладно, дай срок, и твои шашни раскроем…

Староста (иронически). И так! Ох, испугался… Ну вот говори, какие такие шашни, говори при народе, а я, кому надо, про твои расскажу…

Никифор (смущенно). Попробуй!

Староста. Шляются там по заводам, набалуются… На вот тебе, дослужился: шашни… с вами, со всеми вашими делами только и наживешь голову с котел… На, садись на мое место хоть сейчас, своди, как знаешь, все дела, коли выберут, а я погляжу…

Приказчик. Так вот, старики, и срок выкупа: Покров…

Голоса. Этак: как раз когда ни цены – барки все уж уйдут тогда, ни дорог за дождями не будет, – ловко…

– И хлеба всего тогда не хватит за землю только заплатить. А работа, а семена, это уж все прими, значит, купец, Христа ради, пожалуйста, а мы с детками в твою славу и желудевым квасом да мякиною сыты будем.

– Что уж говорить, ловко… Хуже, чем в крепостное время. Там хоть половина работы на людей была, а тут вся!

– Достать бы его самого, – хоть разок приехал бы…

– Он тебе приедет…

Староста. Ну что опять за пустое взялись… Так вот слышали? (Приказчику.) Ну и с богом – дел много еще… (Отводит в сторону.) Так за снопами я пришлю?

Приказчик. Ладно, ладно.

Староста. То-то…

Приказчик. Ну до свиданья, старики, я пошел…

Голос (иронически). С богом…

Староста (смотрит на подходящих баб, изможденных, плохо одетых). На вот тебе: вдов-сирот несет еще… (Подходящим бабам.) Чего вам?

Одна из баб (кланяясь, смиренно). Мы к миру…

Староста. Ну?

Одна из баб (нерешительно). Просить земельки под яровое хотим… хоть по осьминичку бы.

Староста. На вот тебе… Да на что вам земля, глупый народ? У мужика дело отбивается, что у вас выйдет? Вас вон двадцать три человека. Двадцать три осьминника – шесть десятин – шестьдесят рублей. Семена? Нету… Опять, значит, по миру? Вспахать, посеять, сжать? Опять миром, водкой? А водку опять Христа ради, а уродит, как ныне? А двести рублей уже у мира выбрано. Да за землю-то выкупное опять миру платить. (Раздраженно.) Ну убирайтесь, – ровно дети малые, думаете, без вас тут мало дела? Христарадничаете – и знайте свое…

Бабий голос (глухой, измученный). А ты думаешь, легко христарадничать?

Староста. Легко? А ты думаешь, миру легче? Некому без вас стричь его? Скубут… Как собаку паршивую, с петлей на шее, есть кому кроме вас топить. (Раздраженно.) Ну идите…

Бабы разводят руками и медленно отходят, остается Ирина. Ирина, низко кланяясь, останавливается, потому что торговец отводит старосту в сторону.

Торговец (озабоченно). Боюсь я, как бы этот Никифор не спутал нам дело?

Староста. Гм… дай срок, отойди пока… Никифор, подь сюда на часок…

Никифор подходит.

Староста (дружелюбно, ему). Слышь, вчера земский, а ноне урядник приехал, – про тебя все пытают…

Никифор (смущенно). Ну?

Староста. Уйти бы тебе до времени на завод…

Никифор. Так что…

Староста. Пока ищут тебя, пока что, а твой уж и след простыл… Ты так, неприметно…

Никифор отходит задумчиво к толпе, погодя незаметно исчезает.

(Манит проходящего Андрея.) Ты насчет Антона-то приготовил все?

Андрей (возбужденно). Все, все… Уряднику как сказал, что от этакого дела в становые он выскочит, – на стену лезет… Ведь все на виду: кому другому надо было убивать его? Амбар подломал, зерно раскидал, след будто телеги, – а зерно все в амбаре… Кому зерно надо, станут ли сторожа еще убивать? Ну там свяжут для порядка да кляп в рот… Только отпускайте скорее Ирину…

Староста. Не задержим… То-то гляди… Мир не подведи… Согласие Антону, значит, дадим?

Андрей. Давайте, давайте… Не сумлевайтесь… Как придет, тут и кричи нас.

Староста (отходя). Ладно… (Ирине.) Ну?

Ирина (опять кланяется). Я к вам, старики, недоимка после мужа осталась, – то все была тридцать два рубля, а тут на шестьдесят семь выскочила…

Писарь. Так что же ты считаешь? Начет, что ли, на тебя мир сделал?

Ирина. Ничего я, батюшка, не считаю, а только мир прошу: нельзя ли ослобонить… Землю отняли, видно, бог с вами, а продадите последнюю скотину – чем стану хозяйничать?

Вдовы робко подходят ближе.

Староста. А тебе что хозяйничать? Что ты за цаца против людей? (Показывает на вдов.) Все Христовым именем кормятся, а ты одна будешь домовничать?

Одна из вдов (вздыхая). Видно, больше людей хочет быть…

Ирина (кланяется в землю). Пожалейте, старики…

Голос. Мы тебя пожалеем, а нас кто пожалеет?

Ирина. Отсрочку хоть дайте.

Голос. Пока проешь все?

Староста. Чего пустое толковать? Все равно не миновать тебе Христовым именем кормиться. Баба, кажись, умная, а лезешь. Не видишь: мир. Чать, слыхала же присказку: мир что волк – что в пасть попало, то говори пропало… Чего мучить-то себя да дуру валять без толку?

Ирина встает.

Андрей (наклоняясь к Ирине). Урядник тебя что-то кличет.

Ирина (упавшим голосом). Ой, батюшки! Где?

Андрей. В избе у меня. А ты иди, не бойся.

Ирина (замирая). Ох, боюсь…

Толпа смотрит на нее во все глаза, Ирина медленно, с опущенной головой уходит. Входят Федор, Матрена с тремя подростками: двое мальчиков, меньшая – девочка.

Матрена (бодрясь, весело). Ну, старики, прощайте, лихом не поминайте. (Низко кланяется.)

Голос. Ты куда?

Матрена. Да вот в город… У пустого пойла, пожалуй, стой, – зима придет и одежонки теплой нет, чтобы хоть Христовым именем кормиться… Только пухнуть в избе с голоду и останется.

Голос. А в городе лучше?

Матрена. Там что бог даст… Народу там все-таки побольше здешнего, да и не землей одной кормятся… Там и кузнецы и столяры и мало ли там всяких заведений – может, и разберут, Христа ради, ребят-то, а сама стряпкой там, что ли, – бог не без милости, проживем как-нибудь…

Голос. Не робкая же ты… Мужику и то страшно подумать, как от земли оторваться, а на вон тебе: баба, да трое ребятишек…

Матрена. Вам, старики, оторваться еще надо от земли, а меня вы, спасибо, оторвали уж… С голоду моя храбрость. Нечего больше терять. Бывало, покойник мой говорил: «Вот, Матрена, полторы тыщи выкупных уж уплатил». Думала тогда – хоть и бьет, хоть и в грош не ставит меня мой богоданный, да деткам будет хорошо. И жнет, бывало, Матрена, не разгибая спины… В волчью пасть пала работа Матрены. Не обессудьте, старички, – старосты нашего умное слово, – примите же, Христа ради, и мою работу, хоть работой на людей и дошла до того, что деток, пожалуй, живых в могилу клади. (Вытирает слезы.)