Текст книги "В ночь под рождество"

Николай Гейнце
В ночь под рождество
Быль

Памятна для меня эта страшная ночь.

Два года прошло с тех пор, а между тем при одном воспоминании о ней мурашки бегают по спине и волосы дыбом поднимаются. Так живы и так потрясающи ее впечатления.

Был поздний вечер 24 декабря. Я прибыл на Установскую почтовую станцию, отстоящую в двадцати пяти верстах от главного города Енисейской губернии – Красноярска – места моего служения, куда я спешил, возвращаясь из командировки. На дворе стояла страшная стужа; было около сорока градусов мороза, а к вечеру поднялся резкий ветер и начинала крутить вьюга.

Местность – безлесная, однообразная степь с виднеющимися вдали по обеим сторонам хребтами высоких гор – отрогами Саянских.

– Лошадей! – крикнул я, вбежав, совершенно закоченевший, несмотря на надетую на мне доху, в теплую комнату станции.

Из-за стола, на котором стояла высокая лампа со стеклянной, молочного цвета подставкой и самодельным абажуром из писчей бумаги, поднялся старичок-смотритель, прервав какую-то письменную работу. И, сдвинув очки в медной оправе на лоб, меланхолически проговорил:

– Здравствуйте!

– Здравствуйте! – повторил поспешно я, подавая ему руку. – Нельзя ли приказать поскорей лошадей?

– Приказать, отчего нельзя – можно, – тем же тоном продолжал он, – только мой совет вам – здесь переночевать.

– Как переночевать? – вскрикнул я, посмотрев на часы.

Было десять часов вечера. Через два часа я надеялся быть в городе и хоть в первом часу ночи, хоть в час – на елке у губернатора, а там, – там был для меня, как говорит Гамлет, «сильнейший магнит».

– Так, переночевать, а завтра, чуть забрезжит, и ехать, – невозмутимо советовал мне смотритель.

Хладнокровие его взбесило меня.

– Вы с ума сошли! Мне через два часа надо быть в городе! – категорически заявил я.

– Да вы видели, погода-то какая? – уставился он на меня.

– Погода, погода, – погода ничего… – смутился я, тем более, что как бы в подтверждение его слов сильный порыв ветра буквально засыпал окна станции мелким сухим снегом.

Стекла дребезжали.

Он молча указал мне на них.

– Ну, что ж, холодно, метель, да не Бог знает, что такое. Да и езды-то всего каких-нибудь два часа. До города рукой подать, – оправился я от первого смущения.

– Холодно, метель!.. – укоризненно передразнил смотритель. – Не метель, а вьюга, сибирская вьюга! А вы знаете, что такое сибирская вьюга?

– Не знаю и знать не хочу! Что-нибудь очень скверное, как и все сибирское, – обозлился я.

– Все, положим, не все, а вьюги здесь скверные, и вам все равно до города скоро не доехать, так как дорогу занесло и надо будет ехать чуть не ощупью. А неровен час собьетесь с пути – пропадете вместе с ямщиком! Засыпет – и капут.

Я было струхнул, но воображению моему представился образ «сильнейшего магнита».

– Бог милостив, живо докатим, – заявил я. – Да и что попусту время тратить? Мы бы уж версты три отъехали, пока с вами здесь разговоры разговаривали. Говорю вам, давайте лошадей.

– Извольте! – пожал он плечами и направился к выходу. – Вы «по казенной», так мне вас хоть на тот свет, а отпустить надо, а ехали бы «по частной» – ни в жисть бы лошадей не дал.

Новый порыв ветра, сильнее первого, дал знать, что погода не унимается.

На дворе начали позванивать колокольцы, и тройка вскоре была готова.

– Останьтесь лучше, – начал быстро смотритель.

– Вот пустяки! – выбежал я на крыльцо и бросился в повозку. Староста застегнул передний замет.

Вьюга разыгралась вовсю.

– С Богом, трогай, – глухим голосом произнес смотритель, стоявший на крыльце, и быстро ушел в комнаты, сильно хлопнув дверью. Тройка понеслась. Колокольчик застонал.

Я не помню, долго ли мы ехали. Под однообразный звон я дремал, пригревшись в уголке со всех сторон закрытой кошмой [1]1
  Войлок.


[Закрыть] повозки.

Вдруг прекратившийся звук разбудил меня.

Колокольчика не было слышно.

– Что случилось? – крикнул я ямщику.

– Беда, барин, дорогу потеряли, заносит, – донесся до меня его голос.

Он, видимо, был в нескольких шагах от повозки.

Я отстегнул переднюю кошму.

Вьюга бушевала. Лошади стояли, понурив головы, изредка вздрагивая; повозка накренилась на бок и почти уже до половины была занесена снегом. Луна ярко светила с почти безоблачного неба, но, несмотря на это, далее нескольких шагов рассмотреть было ничего нельзя, так как в воздухе стояла густая серебряная сетка из движущихся мелких искорок.

Снег падал хлопьями.

Ветер гудел и вдруг с силой рванул переднюю кошму и помчал далеко в поле.

Слева от меня, в двух шагах, выделялся на белой пелене поля большой деревянный крест.

Таких крестов не встречается нигде чаще, чем в Сибири. Они попадаются и около почтовых трактов, и близ проселочных дорог, и совсем в стороне от дороги, и служат немыми свидетелями совершившихся в этой «стране изгнания» уголовных драм, придорожных убийств и разбоев.

На местах, где находят жертвы преступлений, ставят эти символы искупления, а подчас найденные трупы и хоронят тут же, без отпевания, для которого надо было бы везти их за сотни верст до ближайшего села.

Снова послышался звон колокольчика. Я посмотрел по направлению к лошадям – это ямщик отпрягал пристяжную и толкнул дугу над коренником.

– Что ты делаешь? – спросил я его.

– Верхом, барин, дорогу поискать хочу, пешком-то было утоп, сугробы, – отвечал он.

Ветер продолжал яростно гудеть, вьюга крутила все сильнее и сильнее.

Повозка наполнялась снегом: мои ноги, обутые в высокие валенки, были закрыты им до колен.

Я не помню, что я отвечал ямщику и лишь смутно припоминаю его фигуру уже верхом.

Меня охватила какая-то внутренняя дрожь, затем вдруг стало теплее и теплее. Я почувствовал сладкую истому…

Крест слева стоял уже передо мной и как будто подвинулся ближе. Я не спускал с него глаз.

Вот он тихо закачался, потом движения его стали сильнее, и он постепенно начал подниматься кверху, как бы подталкиваемый кем-нибудь из-под земли.

Вот он наклонился совсем, а на его месте стоял, выделяясь на снежной равнине, дощатый гроб.

Я затаил дыхание.

Крест уже лежал плашмя.

Раздался мерный, глухой стук, а затем послышался треск, – это отлетела крышка стоявшего около меня гроба.

Из него приподнялась женщина, одетая в одну белую рубашку с высоким воротом и длинными рукавами. Черные как смоль волосы, заплетенные в густую косу, спускались через левое плечо на высокую грудь, колыхавшуюся под холстиной, казалось, от прерывистого дыхания. Лицо ее, с правильными, красивыми чертами, было снежной белизны, и на нем рельефно выдавались черные дугой брови, длинные ресницы, раздувающиеся ноздри и губы, – красные, кровавые губы. Глаза были закрыты.

– Ты пришел, я ждала тебя… – прошептала она, но губы ее не шевелились.

Я вздрогнул, услыхав этот шепот.

Она протягивала ко мне свои руки, белые, как мрамор.

Я невольно, как бы подчиняясь непреодолимой силе, потянулся к ней и почувствовал ее холодные, как лед, объятия, они постепенно леденили меня; я коченел.

Она приподняла меня, и мы отделились от земли и неслись в каком-то пространстве, в облаках серебристого света. Она наклонила ко мне свое лицо. Я слышал ее дыхание, – оно было горячо, как огонь; я прильнул губами к ее раскаленным губам и ощутил, что жар ее дыхания наполнял меня всего, проходя горячей струей по всем фибрам моего тела, и лишь ее руки леденили мне спину и бока.

Мы продолжали нестись, слившись в огневом поцелуе.

– Кажется, жив! – раздался около меня голос.

Я открыл глаза и увидал перед собой старика-смотрителя Установской почтовой станции. Я лежал на лежанке, и меня растирали снегом.

Когда я совершенно пришел в себя, меня уложили в постель и стали поить чаем.

Оказалось, что мы отъехали от станции не более пяти верст, как сбились с пути, и ямщик верхом, поворотив назад, с трудом отыскал дорогу и объявил на станции о случившемся. Сбили народ, отправились выручать меня и нашли уже засыпанным снегом.

– Говорил ведь, не слушались, – покачал головой смотритель, садясь ко мне на кровать. – Слава Богу, вовремя поспешил, а то так и нашли бы вы могилку в сибирской степи.

Я только схватил его руку и крепко, с благодарностью пожал ее. Я понял, что он спас мне жизнь.

– И занесло-то вас к Варвариной могилке.

Я посмотрел на него вопросительно.

– Кто была эта Варвара?

– Бродяжка тут одна; года полтора, как была поселена у нас; чудная такая, видимо, из благородных, из себя высокая, красивая, молодая еще, в работницах у старосты жила; только вдруг с год, как заскучала, да в одной рубахе зимой и ушла; на том месте, где она похоронена, и нашли ее замерзшей.

Я рассказал смотрителю мое видение.

– Она, она, вылитая она! – воскликнул он.

Объяснить это последнее совпадение я не берусь, но только повторяю, что для меня вечно будет памятна эта ночь под Рождество.