Текст книги "Самозванец"

XVI
Старая газета

«Однако же и умница этот Савин! Приятно иметь дело с таким человеком!» – думал граф Сигизмунд Владиславович, занимаясь своим туалетом и решив, действительно, в этот же день открыть глаза старику Алфимову и спасти кассира Сиротинина.

«Какой, поистине, гениальный план он придумал… Оказать услугу старику, сделать самостоятельным сына и обоих иметь в руках, да к тому же оказать услугу человеку, который, ох, как может повредить мне… Это великолепно!»

Граф прыснул на себя духами из маленького пульверизатора, бросая последний взгляд на себя в зеркало, и, приказав находившемуся тут же, в его спальне, лакею подать себе шляпу и перчатки, вышел через кабинет и залу в переднюю.

– Экипаж подан?

– Так точно, ваше сиятельство!

Граф Стоцкий вышел, спустился с лестницы, сел в карету и крикнул кучеру:

– На Невский, в контору Алфимова.

Через какие-нибудь четверть часа карета остановилась у банкирской конторы.

Прежде всего Сигизмунд Владиславович зашел в помещение кассы к молодому Алфимову.

Иван Корнильевич не заметил вошедшего к нему графа Стоцкого.

Он сидел над полу разорванной и смятой газетой и, казалось, впился глазами в печатные строки.

– Жан, что с тобой? – должен был дотронуться до его плеча граф Сигизмунд Владиславович.

Молодой человек вздрогнул.

– А! Что?! Это ты, Сигизмунд… На, читай, это ужасно!

– Что такое?

– Ведь ты говорил мне совсем не то…

– Да скажи толком, ничего не понимаю…

– Читай…

Граф Стоцкий был до того поражен видом молодого Алфимова, что сразу и не обратил внимания, что он совал ему в руки разорванную газету.

Он и теперь, взяв ее из рук Ивана Корнильевича, продолжал смотреть только на него.

Смертная бледность молодого человека сменилась легкою краской, глаза его вдруг замигали и наполнились слезами.

– Ты плачешь… Над старой газетой… Чудно!..

– Прочти, это ужасно… Несчастная…

– Кто?

– Прочти…

Граф Сигизмунд Владиславович перевел глаза на газету. Она оказалась старым номером «Московского Листка», как можно было видеть из до половины оторванного заголовка.

– Откуда у тебя эта газета?

– Принесли завернутые деньги… Я случайно бросил взгляд и прочел… Да прочти сам. Вот здесь…

Иван Корнильевич указал графу на довольно большую заметку под рубрикой «Московская жизнь», заглавие которой гласило: «Жертва веселого притона».

В заметке этой подробно и витиевато было рассказано о самоубийстве колпинской мещанки Клавдии Васильевны Дроздовой, бросившейся на мостовую с чердака дома на Грачевке и поднятой уже мертвой.

Причиной самоубийства выставлен обманный привоз молодой девушки в Москву из Петербурга содержательницей одного из московских веселых притонов под видом доставления места, побег молодой девушки, преследование со стороны швейцара притона, окончившееся роковым прыжком несчастной на острые камни мостовой.

Репортер придал заметке романтический колорит и описал в общих чертах внешность самоубийцы, назвав ее чрезвычайно хорошенькой, грациозной молодой девушкой.

«Вскрытие трупа обнаружило, – добавлял он, – что покойная была безусловно честная, непорочная девушка. Против содержательницы веселого притона возбуждено судебное преследование».

Видно было, что, несмотря на то, что швейцар и дворник быстро стушевались, полиция сумела напасть на след несчастной и заставила их быть разговорчивыми.

Граф Сигизмунд Владиславович невольно побледнел и задрожал во время чтения этой заметки.

– Это ужасно! – воскликнул он, бросив газету. – К сожалению, случается во всех столицах мира.

– Но ведь это Клодина… – перебил его с дрожью в голосе молодой Алфимов.

– Кто?

– Клодина… Белокурая Клодина, которая живет в Москве и которой ты переводишь от меня деньги, чтобы, как ты говоришь, избегнуть с ее стороны скандала…

Граф Стоцкий уже настолько умел совладать с собой, что неподдельно расхохотался.

– Ты с ума сошел… Клодина и… эта несчастная честная девушка.

Граф продолжал неудержимо хохотать.

– Чего же ты хохочешь?.. Разве это не она?.. Клавдия Васильевна Дроздова из Петербурга… Конечно же она…

– Ой, перестань, не мори ты меня окончательно со смеху… – не переставая хохотать, проговорил граф Сигизмунд Владиславович.

– Я ничего не понимаю…

– Вот с этим я с тобой совершенно согласен, – перестав смеяться, заметил граф Стоцкий.

Иван Корнильевич смотрел на него широко открытыми глазами.

– Ты должен благодарить Бога, что я хохочу, так как я мог бы на тебя серьезно рассердиться. Ведь вывод из всего того, что ты мне здесь нагородил, один… Это то, что я тебя обманул и обманываю, что я клал и кладу в карман те деньги, которые брал и беру для пересылки твоей любовнице.

– Она не была моей любовницей.

– Толкуй больной с подлекарем.

– Клянусь тебе!

– Это безразлично и ничуть не изменяет дела, ну, женщина, которая выдает себя за твою любовницу. Значит, я у тебя крал эти деньги.

– Я этого не говорил, – смутился молодой Алфимов.

– То есть, ты не сказал мне прямо в глаза, что я вор, но сказал это, заявив, что несчастная девушка, окончившая так печально свою молодую жизнь в Москве, и твоя Клодина одно и то же лицо…

– Меня поразило совпадение имени, отчества и фамилии.

– Какие такие у них имена, отчества и фамилии, у крестьян и мещан… Дроздовых в России тысячи, среди них найдутся сотни Васильев, у десятка из которых дочери Клавдии… Я сам знал одну крестьянскую семью, где было семь сыновей и все Иваны, а по отцу Степановичи, по прозвищу Куликовы. Вот тебе и твое совпадение. Поройся-ка в адресном столе, может, в Петербурге найдешь несколько Иванов Корнильевичей Алфимовых, а по всей России сыщешь их, наверное, десяток…

– Благодарю тебя, ты меня успокоил, значит, это не она… – сказал молодой Алфимов, не поняв или не захотев понять намек своего сиятельного друга на его плебейское происхождение.

– Конечно же, не она… Успокойся, жива она тебе на радость… Можешь даже взять ее в супруги.

– Оставь шутки…

– Впрочем, виноват, опоздал… По моим последним сведениям, она из Москвы уехала с каким-то греком в Одессу и жуирует там… Сына же твоего…

– Какого моего сына? – вскрикнул Иван Корнильевич.

– Ну, все равно, ребенка, которого она выдает за твоего, она оставила в Москве, в одном семействе, на воспитании.

– Вот как!

– А то видишь ли… Будет она тебе бросаться с крыши, чтобы сохранить свою честь… Не тому она училась у нашей полковницы.

– Ты прав, а я не сообразил… О, сколько я пережил страшных минут…

– Глуп ты, молод, поэтому-то я над тобой расхохотался и ничуть на тебя не обиделся…

– Прости, Сигизмунд… – пожал ему руку Иван Корнильевич.

– Полно, в другой раз только не глупи… Ну, что твое дело с Дубянской?

Молодой Алфимов сделал отчаянный жест рукой.

– Все кончено!.. Она оттолкнула меня, как скоро оттолкнут и все…

– Уж и все…

– Ведь недочет в кассе снова откроется.

– Мой совет тебе – выделиться.

– То есть как выделиться?

– Потребовать от отца свой капитал, и шабаш…

– Это невозможно!

– Но ты сам говоришь, что долго скрывать недочета будет нельзя… И, кроме того, знаешь русскую поговорку: «Как веревку не вить, а все концу быть».

– Так-то так… Но я на это не решусь… Будь, что будет… Авось…

– Ну, как знаешь…

В это время у окошка кассы появились посторонние лица.

Иван Корнильевич занялся с ними.

Граф Сигизмунд Владиславович вышел из кассы и отправился в кабинет «самого», как звали в конторе Корнилия Потаповича Алфимова.

– А, вашему сиятельству поклон и почтенье… – весело встретил старик Алфимов графа Стоцкого. – Садитесь, гостем будете.

– Здравствуйте, здравствуйте, почтеннейший Корнилий Потапович, – сказал, усаживаясь в кресло, граф Сигизмунд Владиславович.

– А вечерок-то у нашей почтеннейшей Капитолины Андреевны не удался…

– То есть как не удался?

– Верочка-то оказалась барышней с душком, да с характерцем…

– Н-да… Но ведь это достоинство…

– Как для кого, для вас, молодых, жаждущих победить, пожалуй, ну, а для нас, стариков, которая покорливее, та и лучше…

– Пустяки, для вас не может быть непокорных… У вас в руках современная сила – золото…

– Мало из молоденьких-то это понимают… – усмехнулся Корнилий Потапович.

– А мать-то на что… Внушить…

– Так-то оно так… А все же, как она вчера к этому молодцу прильнула, водой не разольешь… Кто это такой?.. В первый раз его видел…

– Это Савин… Мой хороший друг…

– Савин… Савин… Это самозванец?..

– Да, пожалуй… Современный, если хотите…

– Позвольте, позвольте… Припоминаю…

И перед стариком Алфимовым пронеслись картины прошлого, он вспомнил «крашеную куклу» – Аркадия Александровича Колесина, Мардарьева, его жену, разорванный вексель и нажитые на этом векселе и на хлопотах о высылке Савина из Петербурга деньги.

Он не знал Николая Герасимовича, и Николай Герасимович не знал его.

Неужели теперь он, как бы в возмездие за сделанное ему зло, отобьет от него Веру Семеновну Усову, от которой старик пришел вчера положительно в телячий восторг?

– Так это Савин?..

– Да, Савин…

– Он ей голову как раз свернет…

– Едва ли… Мать зорка, не допустит…

– Что мать с девкой поделает, как взбесится… А хороша! Славный, преаппетитный кусочек…

– Что говорить, султанский…

– Султанский, это правильно…

У старика у углов губ показались даже слюнки.

Графу Сигизмунду Владиславовичу даже стало противно.

Он переменил разговор.

– Что с вашим Иваном? – спросил граф.

– А что?..

– Точно его кто в воду за последнее время опустил, я сегодня был у него, сидит, точно его завтра вешать собираются…

– Уж не говорите… Сам вижу, как малый сохнет; уж я пытал его, не влюблен ли?..

– Что же он?

– Говорит, нет… Может вам, ваше сиятельство, по дружбе проговорился.

– Я-то знаю, да не то это…

– Знаете… В кого же?

– В Дубянскую он влюблен, в Елизавету Петровну…

– Она кто же такая?

– Бывшая компаньонка Селезневой.

– А… Так ее фамилия Дубянская…

– Да…

– Дубянская… Дубянская… А ее мать, урожденная она не Алфимовская?..

– Уж этого я не знаю, – удивленно вскинул на него глаза граф Стоцкий.

– Так, так, это разузнать надо, – как бы про себя пробормотал старик. – Что же, если она хорошая девушка, я не прочь, – сказал он графу.

– Да она-то прочь…

– С чего это? Кажись, Иван тоже красивый парень, богат и сам, и мой наследник…

– Не тем тут пахнет!.. Влюблена она…

– Блажь…

– То-то, что не блажь… Жених у ней…

– Это другое дело… Богатый?

– Нет, не богат, да к тому же теперь он в тюрьме…

– Кто в тюрьме?

– Жених ее.

– Хорошего гуся подстрелила… Острожника, – презрительно заметил Корнилий Потапович.

– Ведь не все виновные в тюрьму попадают…

– Толкуй там…

– Верно, чай, знаете поговорку: «От сумы да от тюрьмы не зарекайся».

– Кто же он?

– Ваш бывший кассир, Сиротинин.

Корнилий Потапович вытаращил глаза, растопырил руки и так и остался у своего стола, вопросительно глядя на графа Сигизмунда Владиславовича.

XVII
Отклики прошлого

– Сиротинин? – после довольно продолжительной паузы спросил старик Алфимов.

– Да, Сиротинин…

– К чему же вы, ваше сиятельство, прибавили, что в тюрьме сидят и невинные люди… Это вы, значит, о Сиротинине?..

– Может быть, и о нем…

Корнилий Потапович побледнел.

– Так не шутят…

– Я и не шучу… Но дайте мне слово, что все, что скажу вам, останется между нами.

– Извольте, даю.

– Я буду говорить с вами, как друг…

– Я вас давно считаю сам своим другом…

– И надеюсь, эта дружба не без доказательств. История с Ольгой Ивановной поставила меня во внутреннюю борьбу между моим другом графом Петром и вами, и вы знаете, что я в этом деле на вашей стороне…

– Знаю, знаю, – смутился старик, – и я не буду неблагодарен.

– Не об этом речь… Теперь эта история всплыла снова… Графиня, ваша дочь, откуда-то узнала, что проделал ее муж с ее подругой, семейное счастье графа разрушено… Я мог одним моим словом восстановить его и…

Граф Сигизмунд Владиславович остановился.

– И вы?.. – с дрожью в голосе спросил Корнилий Потапович.

– И я не сказал этого слова…

– Благодарю вас… – облегченно вздохнул старик Алфимов.

– В настоящее время я попал опять в тяжелую борьбу с самим собою… Я друг вашего сына, и вместе с тем, ваш друг…

– Моего сына?.. – вопросительно повторил Корнилий Потапович.

– Дружба к нему обязывает меня молчать, дружба к вам обязывает меня говорить… Я снова доказываю вам искренность моей дружбы и… скажу… Но я не желаю, чтобы ваш сын считал меня предателем, потому-то я и требую сохранения полной тайны…

– Да, поверьте мне, что я в этом случае буду могилой…

– Верю…

– Он грустен и ходит, как приговоренный к смерти. Причиной этого не одна несчастная любовь. В наше время от этого не вешают долго носа.

– Какая же причина?

– Он за последнее время, несмотря на мои советы, ведет большую игру, проигрывает по несколько тысяч за вечер; одна особа тут, кроме того, стоит ему дорого… У него много долгов, за которые он платит страшные проценты… У него есть свое состояние, но если так пойдет дело, то я боюсь и за ваше.

– Что вы хотите сказать?..

– Ревизия кассы показала вам сорок тысяч недочета, – продолжал граф Стоцкий, не обратив внимания на вопрос Корнилия Потаповича.

– Так вы думаете?.. – вскочил старик, задыхаясь, но снова сел.

– Я ничего не думаю, я только напоминаю вам факты… Теперь он заведует кассой один?

– Один… – упавшим голосом сказал старик.

– Так вот, если вы теперь неожиданно ревизуете кассу, то снова откроется недочет и еще более значительный…

– Что вы говорите!.. Значит Сиротинин – жених Дубянской – страдает невинно… Боже великий!..

– Проверьте кассу – более ничего я не могу вам сказать… Но главное, что это умрет между нами… Помните, вы дали слово.

– О, конечно, конечно… Но Боже великий! Это возмездие…

Граф Сигизмунд Владиславович простился с Корнилием Потаповичем и вышел.

До выхода из конторы он зашел к Ивану Корнильевичу.

– Что отец? – спросил тот. – Ты был у него?

– Он что-то очень мрачен…

– С чего бы это? Утром он был в духе.

– Уж не знаю… Будешь сегодня у Гемпеля?

– Не знаю.

– Прощай… Сегодня будет интересная и большая игра.

– Мне за последнее время чертовски не везет.

– У вас с шурином одна напасть… Очень вас любят бабы…

– Только не меня…

– Рассказывай… Так приезжай.

– Хорошо, приеду…

Граф Стоцкий вышел, сел в экипаж и велел ехать кучеру к Кюба.

«Ну, заварил кашу… Авось буду устами Савина мед пить».

Корнилий Потапович Алфимов сидел между тем в своем кабинете, облокотившись обеими руками на стол и опустив на них голову.

Он думал тяжелую думу.

Перед ним проносилось его далекое темное прошлое.

Созерцая эти картины, он иногда вдруг вздрагивал всем телом, как бы от физической боли.

– Дубянская… Дубянская… – повторял он. – Несомненно, она их дочь. Елизавета Петровна… Да, его звали Петром.

Он вспомнил своего барина Анатолия Викторовича Алфимовского и его красавицу-дочь Татьяну Анатольевну.

Вспомнил Алфимов, как вместе с этим барином, ровесником ему по летам, неутешным вдовцом после молодой жены, он вырастил эту дочь, боготворимую отцом.

Он, будучи крепостным, вырос с барином вместе, был товарищем его игр и скорее другом, нежели слугою.

Припомнилось ему, как расцветала и расцвела Татьяна Анатольевна и вдруг исчезла из родительского дома, захватив из шифоньерки отца сто пятнадцать тысяч.

Отец, ослепленный любовью к дочери, не замечал домашнего романа с приходящим учителем Петром Сергеевичем Дубянским, окончившийся бегством влюбленной парочки, но зоркий Корнилий, тогда еще не Потапович, следил за влюбленными.

Он погнался за ними, догнал их на одной из ближайших станций от Петербурга и под угрозой воротить дочь отцу и предать суду учителя, отобрал капитал, оставив влюбленным пятнадцать тысяч, с которыми они и уехали за границу, где и обвенчались…

Старик Алфимов вздрогнул.

Он вспомнил вынесенную им борьбу с искушением, отдать ли отцу отобранные деньги или не отдавать.

Грех попутал его – он не отдал денег, и они послужили основой его настоящего колоссального богатства.

Вернувшись в Петербург, он передал своему барину-другу о бегстве его дочери с учителем и неудачной будто бы погоне за ними его, Корнилия.

Барин умер после двухкратно, одного за другим повторившегося удара.

После его смерти в его письменном столе нашли вольную на имя Корнилия.

Корнилий, уже сделавшийся Корнилием Потаповичем, стал свободным человеком и богач ем.

До него доходили слухи и о беглецах.

Он слышал, что Дубянский выиграл в рулетку целый капитал, на который купил имение под Петербургом, да кроме того дочь получила наследство от отца, шестьдесят тысяч, не взятых ею из шифоньерки, и два имения.

Выигрыш в рулетку погубил Петра Сергеевича Дубянского.

Он пристрастился к игре и в конце концов проиграл и свой выигрыш, и состояние жены, которая умерла в чахотке.

Он решил кончить жизнь самоубийством, обобранный и обыгранный окончательно шулером Алферовым, который недавно судился и был оправдан присяжными заседателями.

Дубянская Елизавета Петровна, несомненно, дочь Петра Сергеевича Дубянского и дочери его, Корнилия Потаповича, барина-друга.

Все это разом пришло на ум старику Алфимову, который в водовороте светской и деловой жизни как-то и не думал о прошлом и пропускал мимо ушей доходившие до него известия.

Теперь лишь он, сгруппировав их вместе, понял всю подавляющую душу связь настоящего с прошедшим.

Он украл капитал у дочери своего барина, оставив ее с мужем почти без средств, вследствие чего, быть может, Дубянский попытался игрой составить себе состояние, но, как всегда бывает с игроками, игра, обогатив его вначале, в конце концов погубила его жену, самого его и сделала то, что его дочь принуждена была жить в чужих людях.

Сын его жены, Иван Корнильевич, влюбленный в эту девушку и сам растративший деньги, сваливает, умышленно отдавая ключ кассиру Сиротинину, вину на него, жениха Елизаветы Петровны Дубянской.

Все это представляет такую непроницаемую сеть жизни!

«Надо расчесться со старым долгом… На душе будет легче… – решил Корнилий Потапович. – Куда беречь, к чему?.. Хватит на все и на всех… По завещанию откажу все Надежде, та тоже будет в конце концов нищая… Ее муж игрок…»

«И Иван игрок…» – припомнился ему только что происходивший разговор с графом Стоцким.

«Да и этот-то не лучше их… Все одна шайка… Но граф мне нужен… Он много знает… Он опасен. А этот Савин. Ведь это тоже связь с прошлым… Это возмездие…» – неслось в голове старика Алфимова.

Но решение рассчитаться со старым долгом как будто облегчило его душу.

Он поднял голову и даже стал просматривать лежащие по столу бумаги.

«Я отправлю его на несколько дней в Варшаву, благо есть дело, и проверю кассу без него… Если, действительно, там недостача, я знаю, что делать».

Внутренний голос говорил ему, что нечего сомневаться в том, что растратил не Сиротинин, а его сын Иван.

Корнилий Потапович позвонил.

– Попросите ко мне Ивана Корнильевича… – приказал он явившемуся служителю.

Через несколько минут молодой Алфимов вошел в кабинет Корнилия Потаповича.

Старик пристально через очки посмотрел на него.

Молодой человек имел чрезвычайно расстроенный вид и, видимо, не мог скрыть, при всех производимых над собой усилиях, своего смущения.

То, что за час перед этим казалось для старика Алфимова загадкой, теперь только явилось подтверждением страшных подозрений.

– Вы меня звали?..

– Да… Садись, дело есть…

Иван Корнильевич сел.

– У нас все благополучно?.. – вдруг спросил его Корнилий Потапович.

– Кажется… все… благополучно… – заикаясь, ответил не ожидавший или, быть может, очень ожидавший этого вопроса молодой Алфимов.

– Разве может в денежных делах казаться… – деланно шутливо заметил Корнилий Потапович, – ты еще сам капиталист, горе ты, а не капиталист…

Молодой человек вздохнул несколько свободнее.

– Все благополучно, – отвечал он уже совершенно твердо.

– Благополучно, так благополучно, и слава Богу… Тебе надо будет сегодня вечером уехать.

– Куда?.. – побледнел снова Иван Корнильевич.

– В Варшаву, на несколько дней… Надо переговорить и столковаться вот по этому делу…

Корнилий Потапович взял со стола бумагу и подал Ивану Кор-нильевичу.

– А как же… касса?.. – с трудом произнес он, взяв бумагу.

– Касса, что касса?.. Касса останется кассой… Артельщик под моим наблюдением будет вести эти несколько дней ежедневные расчеты…

– Прикажете сдать?..

– За сегодняшний день сделаем обыкновенную дневную проверку… Не ревизовать же тебя… Ведь ты сам хозяин, не наемный кассир, не Сиротинин…

Иван Корнильевич вздрогнул.

Это, как и все его смущение, не ускользнуло от зоркого глаза Корнилия Потаповича.

Ему теперь не надо было и ревизии.

Он знал заранее, что найдет в кассе в отсутствие сына.

Не знал только суммы недочета, но сумма в этом случае была безразлична.

Не надо думать, что происходило это безразличное отношение к сумме со стороны старика Алфимова в силу перевеса нравственных соображений, – нет, он даже теперь, решившийся расквитаться со старыми долгами, далеко не был таким человеком.

Не надо забывать, что у Ивана Корнильевича в деле был свой капитал, и Корнилий Потапович был уверен, что недочет, и прошлый, и настоящий, не превысит его, такой недочет не мог бы остаться незамеченым им.

Значит, деньги Корнилия Потаповича были целы.

Что же касается до решения сквитаться со старыми долгами, то взятые им у дочери своего барина сто тысяч рублей, принадлежащие по праву Елизавете Петровне Дубянской, даже со всеми процентами составляли небольшую сумму для богача Алфимова, и душевное спокойствие, которое делается необходимым самому жестокому и бессердечному человеку под старость, купленное этой суммой, составило для Корнилия Потаповича сравнительно недорогое удовольствие.

Он имел возможность себе его доставить.

– Так сегодня поезжай с курьерским… – сказал старик Алфимов.

– Слушаюсь-с.

Корнилий Потапович начал объяснять подробно суть поручения, даваемого им Ивану Корнильевичу, и давать некоторые советы, как вести себя и что говорить при тех или других оборотах дела.

Иван Корнильевич внимательно слушал.

Наконец старик кончил и взглянул на часы.

– Однако, мне пора по делу… Так сегодня, с курьерским…

– Слушаюсь-с.

Корнилий Потапович и Иван Корнильевич вдвоем вышли из кабинета.

Первый уехал из конторы, а второй вернулся в кассу.