Текст книги "Любовь и смерть. Русская готическая проза"

Разговор в гостиной

Первый друг Чертополоха. А я тебя ждал вчера целый вечер у Чертополоха.

Второй друг Чертополоха. Признаюсь, что я лучше готов толочь в иготи сухой ревень в угарной комнате, нежели быть вместе с этим негодяем Чертополохом. Я, сколько возможно, избегаю его.

Третий друг. Отвратительное животное. Лижется, пресмыкается, в глаза льстит, превозносит – а отворотившись, вам же строит козни, или клевещет, или лжет.

Первый друг. И беспрестанно просит каких-нибудь одолжений.

Второй друг. И всегда почти к ущербу ближнего.

Третий друг. Он во всем любит загребать жар чужими руками.

Беспристрастный. Но если вы знаете Чертополоха таким образом, зачем ездите к нему, зачем позволяете ему называть вас своими друзьями, зачем помогаете ему в кознях?

Первый друг. Я езжу к нему затем… затем… чтобы встретиться у него с любезными мне особами.

Второй друг. Я позволяю ему называть себя другом, но только не в глаза. Мы вместе воспитывались, и его связь с моими друзьями заставляет меня терпеливо сносить это поистине постыдное для меня название.

Третий друг. Сам черт навязал мне родство с Чертополохом, и я поневоле должен помогать ему сам и посредством друзей моих, потому что с участью его сопряжена участь родственников и так далее.

Беспристрастный. Странные вы люди, господа, что при всем своем уме и при вашей испытанной честности вы позволяете негодяям ловить себя сплетением разных обстоятельств и отношений, как мелкие птицы сетью, при помощи ученого коршуна. Неужели вы не обращаете внимания на то, что кто обнимается с трубочистом, на том остаются черные пятна, хотя бы он и не принадлежал к ремеслу.

Волшебный фонарь

…«Не моя вина, – сказал черт, – что ты всегда нуждаешься в деньгах. Расчет, бережливость, приличное употребление богатства – все это по части нравственной, а моя часть телесная, и я не мешаюсь в распоряжение твоих страстей. Чтоб распорядиться деньгами, надобно более ума, нежели чтоб приобресть их». Чертополох слушал и молчал, наконец он сказал:

– Ты давно обещал мне открыть будущее: когда же сдержишь слово?

– Пожалуй, хоть сейчас; только я не советовал бы тебе заниматься этим.

– Я непременно хочу.

– Итак, изволь.

Черт задул свечу в комнате, вынул из кармана волшебный фонарь и сказал Чертополоху: «Смотри!»

Вдруг стена исчезла, и взору открылась обширная равнина, покрытая народом. Одни рылись в земле; другие, сложив руки накрест и вздернув нос, смотрели вверх; третьи бегали и прыгали, как дети, и ловили мыльные пузыри; четвертые толкались и ссорились между собою за разноцветные обрезки шелковых материй и игрушки, которые им бросали на драку; некоторые, взлезши на камень, что-то говорили, но их никто не слушал; иные ползали под ногами и похищали у других разные вещи; некоторые, взявшись за руки, смело пробивались через толпу, расталкивая зевак и отнимая насильно, что было под рукою. Но картина сия была столь разнообразна, что Чертополох утомился, смотря на нее, и взоры его, разбегаясь, не могли остановиться на одном предмете. Черт приметил это и, сказав: «На этой равнине люди готовятся в дорогу», – повернул фонарь. Представилось другое зрелище. В конце необозримого пространства, пересекаемого морями, реками, горами и оврагами, возвышалась Вавилонская башня, в несколько тысяч ярусов; над нею развевался флаг с надписью: «Хороший конец – всему делу венец». Люди плыли туда, ехали, бежали, шли и ползли, каждый с тяжелою котомкой за плечами. В воздухе кружились какие-то светлые призраки с лучезарными крыльями и черти в разных отвратительных видах. Светлые призраки указывали только путь, но не ускоряли шествия странников и не облегчали их тяжкой ноши. Черти кричали: «Кто хочет к нам, мы тотчас приставим на место». Чертополох увидел себя, ползущего по большой дороге: он усугубил внимание, и вдруг черт схватил его представителя за волосы и поднял вверх. «Ах, какой счастливец!» – воскликнули из толпы. Черт понесся с представителем Чертополоха к башне и, добравшись до самой высоты, пустил его – и он упал в пропасть. Черти захлопали в ладоши, раздался свист, и виденье исчезло.

* * *

Более лоскутков не отыскано, и сей последний кончится змейкою, какая делается иногда при пробе пера. На обороте последнего лоскутка было написано другим почерком (вероятно, рукою нашедшего сии отрывки) следующее: «Какая нравственная цель этой сказки? Поставьте слово порок вместо черта – и все разгадано».

О. Сенковский

Большой выход у Сатаны

В недрах земного шара есть огромная зала, имеющая, кажется, 99 верст вышины: в «Отечественных записках»[129]129
  «Отечественные записки» – литературный журнал, издававшийся в Санкт-Петербурге в 1818–1838 гг. историком, путешественником и писателем П. П. Свиньиным. – Сост.


[Закрыть] сказано, будто она вышиною в 999 верст; но «Отечественным запискам» ни в чем – даже в рассуждении ада – верить невозможно.

В этой зале стоит великолепный престол повелителя подземного царства, построенный из человеческих остовов и украшенный вместо бронзы сухими летучими мышами. Это должно быть очень красиво. На нем садится Сатана, когда дает аудиенцию своим посланникам, возвращающимся из поднебесных стран, или когда принимает поздравления чертей и знаменитейших проклятых, коими зала при таких торжественных случаях бывает наполнена до самого потолка.

Если вам когда-либо случалось читать мудрые сочинения патера Бузенбаума[130]130
  Бузенбаум Герман (1600–1668) – немецкий теолог-иезуит. – Сост.


[Закрыть], иезуитского богослова и философа, то вы знаете – да как этого не знать? – что черти днем почивают, встают же около заката солнца, когда в Риме отпоют вечерню. В то же самое время просыпается и Сатана. Проснувшись, он надевает на себя халат из толстой конвертной бумаги, расписанный в виде пылающего пламени и который получил он в подарок из гардероба испанской инквизиции: в этих халатах у нас, на земле, люди сожигали людей. Засим выходит он в залу, где уже его ожидает многочисленное собрание доверенных чертей, подземных вельмож, адских льстецов, адских придворных и адских наушников: тут вы найдете пропасть еретиков, заслуженных грешников и прославленных извергов вместе с теми, которые их прославляли в предисловиях и посвящениях, – словом, все знаменитости ада.

Заскрипела чугунная дверь спальни царя тьмы; Сатана вошел в залу и сел на своем престоле. Все присутствующие ударили челом и громко закричали: виват! – но голоса их никто б из вас не услышал, потому что они тени и крик их только тень крика. Чтобы услышать звуки этого рода, надо быть чертом или доносчиком.

Лукулл[131]131
  Лукулл Луций Луциний (106–56 до н. э.) – римский полководец, прославившийся богатством и пирами. – Сост.


[Закрыть], скончавшийся от обжорства, исправляет при дворе его должность обер-гофмейстерскую: он заведует кухнею, заказывает обед и сам подает завтрак. Как скоро утих этот неудобослышимый шум торжественного приветствия, Лукулл выступил вперед, держа в руках колоссальный поднос, на котором удобно можно было бы выстроить кабак с библиотекою для чтения: на нем стояли два большие портерные котла[132]132
  То есть котлы для варки черного пива (портера). – Сост.


[Закрыть], один с кофеем, а другой со сливками; римская слезная урна, служащая вместо чашки; египетская гранитная гробница, обращенная в ящик для сахара, и старая сороковая бочка, наполненная сухарями и бисквитами для завтрака грозному обладателю ада.

Сатана вынул из гробницы огромную глыбу квасцов – ибо он никакого сахару, даже и свекловичного, даже и постного, терпеть не может – и положил ее в урну; налил из одного котла чистого смоленского дегтю, употребляемого им вместо кофейного отвара, из другого подбавил купоросного масла, заменяющего в аду сливки, и черную исполинскую лапу свою погрузил в бочку, чтобы достать пару сухарей.

Но в аду и сухари не похожи на наши: у нас они печеные, а там – печатные. Попивая свой адский кофе, царь чертей, преутонченный гастроном, страстно любил пожирать наши несчастные книги в стихах и прозе, толстые и тонкие, различного формата произведения наших земных словесностей; томы логик, психологии и энциклопедий; собрания разысканий, коими ничего не отыскано; историй, в коих ничего не сказано; риторик, которые ничему не выучили, и рассуждений, которые ничего не доказали, особенно всякие большие поэмы, описательные, повествовательные, нравоучительные, философские, эпические, дидактические, классические, романтические, прозаические и проч., и проч. С некоторого времени, однако ж, он приметил, что этот род пирожного обременял его желудок, и потому приказал подавать к завтраку только новые повести исторические, писанные по последней моде; новые мелодрамы; новые трагедии в шести, семи и девяти картинах; новые романы в стихах и романы в роде Вальтера Скотта; новые стихотворные размышления, сказки, мессенияны и баллады, – как несравненно легче первых, обильно переложенные белыми страницами, набранные очень редко, растворенные точками и виньетками и почти столь же безвредные для желудка и головы, как и обыкновенная белая бумага. Сухари эти прописал ему придворный его лейб-медик, известный доктор медицины и хирургии, Иппократ[133]133
  Иппократ (Гиппократ; V–IV вв. до н. э.) – древнегреческий врач. – Сост.


[Закрыть], убивший на земле своими рецептами 120 000 человек и за то возведенный людьми в сан отцов врачебной науки – впрочем, умный проклятый, который доказывает, что в нынешнем веке мятежей и трюфлей весьма полезно иметь несколько свободный желудок.

Сатана вынул из бочки четыре небольшие тома, красиво переплетенные и казавшиеся очень вкусными, обмакнул их в своем кофе, положил в рот, раскусил пополам, пожевал и – вдруг сморщился ужасно,

– Где черт фон Аусгабе? – вскричал он с сердитым видом.

Мгновенно выскочил из толпы дух огромного роста, плотный, жирный, румяный, в старой трехугольной шляпе, и ударил челом повелителю. Это был его библиотекарь, бес чрезвычайно ученый, прежде бывший немецкий Gelehrter[134]134
  Ученый схоласт (нем.).


[Закрыть], который знал наизусть полные заглавия всех сочинений, мог высказать наперечет все издания, помнил, сколько в какой книге страниц, и презирал то, что на страницах, как пустую словесность – исключая опечатки, кои почитал он, одни лишь изо всех произведений ума человеческого, достойными особенного внимания.

– Негодяй! Какие прислал ты мне сухари? – сказал гневный Сатана. – Они черствы, как дрова.

– Ваша мрачность! – отвечал испуганный бес. – Других не мог достать. Правда, что сочинения несколько старые, но зато какие издания – самые новые: только что из печати!

– Сколько раз говорил я тебе, что не люблю вещей разогретых?.. Притом же я приказал подавать себе только легкое и приятное, а ты подсунул мне что-то такое жесткое, сухое, безвкусное…

– Мрачнейший повелитель! Смею уверить вас, что это лучшие творения нашего времени.

– Это лучшие творения нашего времени?.. Так ваше время ужасно глупо!

– Не моя вина, ваша мрачность: я библиотекарь, глупостей не произвожу, а только привожу их в порядок и систематически располагаю. Вы изволите говорить, что сухари не довольно легки, – легче этих и желать невозможно: в целой этой бочке, в которой найдете вы всю прошлогоднюю словесность, нет ни одной твердой мысли. Если же они не так свежи, то виноват ваш пьяный Харон[135]135
  Харон – в древнегреческой мифологии перевозчик душ умерших через подземные реки в царство мертвых. – Сост.


[Закрыть], который не далее вчерашнего дня сорок корзин произведений последних четырех месяцев во время перевозки уронил в Лету…

Между тем как библиотекарь всячески оправдывался, Сатана из любопытства откинул обертку оставшегося у него в руках куска книги и увидел следующий остаток заглавия: «…… ец… оман…… торич……, сочин… н…… 830»[136]136
  Намек на книгу «Димитрий Самозванец, исторический роман, сочинение Фаддея Булгарина» (СПб., 1830). – Сост.


[Закрыть].

– Что это такое? – сказал он, пяля на него грозные глаза. – Это даже не разогретое?.. Э?.. Смотри: 1830 года?..

– Видно, оно не стоило того, чтобы разогревать, – примолвил толстый бес с глупою улыбкой.

– Да это с маком! – воскликнул Сатана, рассмотрев внимательнее тот же кусок книги.

– Ваша мрачность! Скорее уснете после такого завтрака, – отвечал бес, опять улыбаясь.

– Ты меня обманываешь, да ты же еще и смеешься!.. – заревел Сатана в адском гневе. – Поди ко мне ближе.

Толстый бес подошел к нему со страхом. Сатана поймал его за ухо, поднял на воздух как перышко, положил в лежащий подле него шестиаршинный фолиант сочинений Аристотеля на греческом языке, доставшийся ему в наследство из библиотеки покойного Плутона, затворил книгу и сам на ней уселся. Под тяжестью гигантских членов подземного властелина несчастный смотритель адова книгохранилища в одно мгновение сплюснулся между жесткими страницами классической прозы, наподобие сухого листа мяты. Сатана определил ему в наказание служить закладкою для этой книги в продолжение 1111 лет: Сатана надеется в это время добиться смысла в сочинениях Аристотеля, которые читает он почти беспрерывно. Пустое!..

– Приищи мне из проклятых на место этого педанта кого-либо поумнее, – сказал он, обращаясь к верховному визирю и любимцу своему, Вельзевулу. – Я намерен сделать со временем моим книгохранителем того великого библиотекаря и профессора, который недавно произвел на севере такую ужасную суматоху. Когда он к нам пожалует, ты немедленно введи его в должность: только не забудь приковать его крепкою цепью к полу библиотеки, не то он готов и у меня, в аду, выкинуть революцию и учредить конституционные бюджеты.

– Слушаю! – отвечал визирь, кланяясь в пояс и с благоговением целуя конец хвоста Сатаны.

Царь чертей стал копаться в бочке, ища лучших сухарей. Он взял «Гернани», «Исповедь», «Петра Выжигина», «Рославлева», «Шемякин суд»[137]137
  «Гернани» («Эрнани») – драма В. Гюго (1829), «Моя исповедь» – стихотворение графа Д. И. Хвостова (1829), «Петр Иванович Выжигин» – роман Ф. В. Булгарина (1831), «Рославлев, или Русские в 1812 году» – роман М. Н. Загоскина (1831), «Шемякин суд» – лубочное издание произведения литературы XVII в. – Сост.


[Закрыть] и кучу других отличных сочинений; сложил их ровно, помочил в урне, вбил себе в рот, проглотил и запил дегтем. И надобно знать, что как скоро Сатана съест какую-нибудь книгу, слава ее на земле вдруг исчезает и люди забывают об ее существовании. Вот почему столько плодов авторского гения, сначала приобревших громкую известность, впоследствии внезапно попадают в совершенное забвение: Сатана выкушал их с своим кофе!.. О том нет ни слова ни в одной истории словесности, однако ж это вещь официальная.

Повелитель ада съел таким образом в один завтрак словесность нашу за целый год: у него тогда был чертовский аппетит. Кушая свой кофе, он бросал беспокойный взор на залу и присутствующих. Что-то такое беспокоило его зрение: он чувствовал в глазах неприятную резь. Вдруг, посмотрев вверх, он увидел в потолке расщелину, чрез которую пробивались последнее лучи заходящего на земле солнца. Он тотчас угадал причину боли глаз своих и вскричал:

– Где архитектор?.. Где архитектор?.. Позовите ко мне этого вора.

Длинный, бледный, сухощавый проклятый пробился сквозь толпу и предстал пред его нечистою силой. Он назывался Дон Диего да Буфало. При жизни своей строил он соборную церковь в Саламанке, из которой украл ровно три стены, уверив казенную юнту[138]138
  Юнта (хунта) – название какого-либо объединения, союза в Испании. – Сост.


[Закрыть], имевшую надзор над этою постройкою, что заготовленный кирпич растаял от беспрерывных дождей и испарился от солнца. За сей славный зодческий подвиг он был назначен по смерти придворным архитектором Сатаны. В аду места даются только истинно достойным.

– Мошенник! – воскликнул Сатана гневно (он всегда так восклицает, рассуждая с своими чиновниками). – Всякий день подаешь мне длинные счеты издержкам, будто употребленным на починку моих чертогов, а между тем куда ни взгляну – повсюду пропасть дыр и расщелин?..

– Старые здания, ваша мрачность! – отвечал проклятый, кланяясь и бесстыдно улыбаясь. – Старые здания… ежедневно более и более приходят в ветхость. Эта расщелина произошла от последнего землетрясения. Я уже несколько раз имел честь представлять вашей нечистой силе, чтоб было позволено мне сломать весь этот ад и выстроить вам новый, в нынешнем вкусе.

– Не хочу!.. – закричал Сатана. – Не хочу!.. Ты имеешь в предмете обокрасть меня при этом случае, потом выстроить себе где-нибудь адишко из моего материала, под именем твоей племянницы, и жить маленьким сатаною. Не хочу!.. По-моему, этот ад еще весьма хорош: очень жарок и темен, как нельзя лучше. Сделай мне только план и смету для починки потолка.

– План и смета уже сделаны. Вот они. Извольте видеть: надобно будет поставить две тысячи колонн в готическом вкусе: теперь готические колонны в большой моде; сделать греческий фронтон в виде трехугольной шляпы: без этого нельзя же!.. переменить архитраву[139]139
  Архитрава (архитрав) – здесь: горизонтальная перемычка, перекрывающая расстояние между колоннами. – Сост.


[Закрыть]; большую дверь заделать в этой стене, а пробить другую в противоположной; переложить пол; стены украсить кариатидами; сломать старый дворец для открытия проспекта со стороны Тартара; построить два новые флигеля и лопнувшее в потолке место замазать алебастром – тогда солнце отнюдь не будет беспокоить вашей мрачности.

– Как?.. Что?.. – воскликнул Сатана в изумлении. – Все эти постройки и перестройки по поводу одной дыры?

– Да, ваша мрачность! Точно, по поводу одной дыры. Архитектура предписывает нам, заделывая одну дыру, немедленно пробивать другую для симметрии…

– Послушай, плут! Перестань обманывать меня! Ведь я тебе не член испанской Строительной юнты.

Проклятый поклонился в землю, плутовски улыбаясь.

– Велю замять тебя с глиною и переделать на кирпич для починки печей в геенне…

Он опять улыбнулся и поклонился.

– Да и любопытно мне знать, сколько все это стоило б по твоим предположениям?

– Безделицу, ваша мрачность. При должной бережливости, производя эти починки хозяйственным образом, с соблюдением казенного интереса, они обойдутся в 9 987 408 558 777 900 009 675 999 червонцев, 99 штиверов и 49¹/₂ пенса. Дешевле никто вам не починит этого потолка.

Сатана сморщился, призадумался, почесал голову и сказал: «Нет денег!.. Теперь время трудное, холерное…»[140]140
  В 1830–1831 гг. в России была эпидемия холеры. – Сост.


[Закрыть]

Он протянул руку к бочке: все посмотрели на него с любопытством. Он вытащил из нее две толстые книги: «Умозрительную физику В***»[141]141
  Имеется в виду книга философа Д. М. Велланского «Опытная, наблюдательная и умозрительная физика» (1831). – Сост.


[Закрыть] и «Курс умозрительной философии Шеллинга»; раскрыл их, рассмотрел, опять закрыл и вдруг швырнул ими в лоб архитектору, сказав: «На!.. Возьми эти две книги и заклей ими расщелину в потолке: чрез эти умозрения никакой свет не пробьется».

Метко брошенные книги пролетели сквозь пустую голову тени бывшего архитектора точно так же, как пролетает полный курс университетского учения сквозь порожние головы иных баричей, не оставив после себя ни малейшего следа, – и упали позади на пол. Архитектор улыбнулся, поклонился, поднял глубокомудрые сочинения и пошел заклеивать ими потолок.

Немецкий студент, приговоренный в Майнце к аду за участие в Союзе добродетели, шепнул ***ову, известному любителю Канта, Окена, Шеллинга, магнетизма и пеннику[142]142
  Союз добродетели – см. примеч. на с. 277; ***ов – подразумевается философ Михаил Григорьевич Павлов (1792–1840); пенник – пенная водка. – Сост.


[Закрыть]:

– Этот скряга Сатана точно так судит о философии и умозрительности, как ***ой о древней российской истории[143]143
  Подразумевается Н. А. Полевой, автор «Истории русского народа» (1829–1833). – Сост.


[Закрыть].

– Неудивительно!.. – отвечал ***ов с презрением. – Он враг всякому движению умственному…

– Что?.. – вскричал сердито Сатана, который везде имеет своих лазутчиков и все слышит и видит. – Что такое вы сказали?.. Еще смеете рассуждать!.. Подите ко мне, шуты! Научу я вас делать свои замечания в моем аду!

Черти, смотрящие за порядком в зале, привели к нему дерзких питомцев любомудрия. Сатана схватил одного из них за волосы, поднял на воздух, подул ему в нос и сказал: «Поди, шалун, в геенну – чихать два раза всякую секунду в продолжение 3333 лет, а ты, отчаянный философ, – промолвил он, обращаясь к ***ову, – сиди подле него и приговаривай: „Желаю вам здравствовать!“ Подите прочь, дураки!»

Засим обратился он к визирю своему, Вельзевулу, и спросил о дневной очереди. Визирь отвечал, что в тот вечер должны были докладывать ему обер-председатель мятежей и революций, первый лорд-дьявол журналистики, великий черт словесности и главноуправляющий супружескими делами.

Предстал черт старый, гадкий, оборванный, изувеченный, грязный, отвратительный, со всклокоченными волосами, с одним выдолбленным глазом, с одним сломанным рогом, с когтями, как у гиены, с зубами без губ, как у трупа, и с большим пластырем, прилепленным сзади, пониже хвоста. Под мышкою торчала у него кипа бумаг, обрызганных грязью и кровью; на голове – старая кучерская лакированная шляпа, трехцветная кокарда; за поясом – кинжал и пара пистолетов; в руках – дубина и ржавое ружье без замка. Карманы его набиты были камнями из мостовой и кусками бутылочного стекла.

Всяк, и тот даже, кто не бывал в Париже, легко угадал бы по его наружности, что это должен быть злой дух мятежей, бунтов, переворотов… Он назывался Астарот.

Он предстал, поклонился и перекувырнулся раза три на воздухе в знак глубочайшего почтения.

– Ну что?.. – вопросил царь чертей. – Что нового у тебя слышно?

– Ревность к престолу вашей мрачности, всегда руководившая слабыми усилиями моими, и должная заботливость о пользах вверенной мне части…

– Стой! – воскликнул Сатана. – Я знаю наизусть это предисловие: все доклады, в которых ни о чем не говорится, начинаются с ревности к моему престолу. Говори мне коротко и ясно: сколько у тебя новых мятежей в работе?

– Нет ни одного порядочного, ваша мрачность, кроме бунта паши египетского против турецкого султана. Но об нем не стоит и докладывать, потому что дело между басурманами.

– А зачем нет ни одного? – спросил грозно Сатана. – Не далее как в прошлом году восемь или девять мятежей было начатых в одно и то же время. Что ты с ними сделал?

– Кончились, ваша мрачность.

– По твоей глупости, недеятельности, лености; по твоему нерадению…

– Отнюдь не потому, мрачнейший Сатана. Вашей нечистой силе известно, с каким усердием действовал я всегда на пользу ада, как неутомимо ссорил людей между собою: доказательством тому – сломанный рог и потерянный глаз, который имею честь представить…

– Об этом глазе толкуешь ты мне 800 лет кряду: я читал, помнится, в сочинениях болландистов[144]144
  Болландисты – общество ученых-иезуитов, основанное в Антверпене Ж. Болландом, начавшим в 1643 г. издание корпуса житий святых «Acta Sanctorum», продолжающееся по сей день. – Сост.


[Закрыть], что его вышиб тебе башмаком известный Петр Пустынник во время первого крестового похода[145]145
  Петр Пустынник (Петр Амьенский; ок. 1050 – 1-я пол. XII в.) – французский монах, которому приписывают организацию первого крестового похода. – Сост.


[Закрыть], а рог ты сломал еще в начале XVII века, когда, подружившись с иезуитами, затеял на севере глупую шутку прикинуться несколько раз кряду Димитрием…

– Конечно, мрачнейший Сатана, что эти раны немножко стары; но, подвизаясь непрестанно за вашу славу, теперь вновь я опасно ранен, именно: в стычке, последовавшей близ Кракова, когда с остатками одной достославной революции[146]146
  Намек на Польское восстание 1830–1831 гг. – Сост.


[Закрыть] принужден был уходить бегом на австрийскую границу. Если, ваша мрачность, не верите, то, с вашего позволения, извольте посмотреть сами…

И, обратясь спиною к Сатане, он поднял рукою вверх свой хвост и показал пластырь, прилепленный у него сзади. Сатана и все адское собрание расхохотались как сумасшедшие.

– Ха-ха-ха-ха!.. Бедный мой обер-председатель мятежей!.. – воскликнул повелитель ада в веселом расположении духа. – Кто же тебя уязвил так бесчеловечно?

– Донской казак, ваша мрачность, своим длинным копьем. Это было очень забавно, хотя кончилось неприятно. Я порасскажу вам все, как что было, и в нескольких словах дам полный отчет в последних революциях. Во-первых, вашей мрачности известно, что года два тому назад я произвел прекрасную суматоху в Париже[147]147
  Имеется в виду Июльская революция 1830 г. во Франции. – Сост.


[Закрыть]. Люди дрались и резались дня три кряду, как тигры, как разъяренные испанские быки: кровь лилась, дома горели, улицы наполнялись трупами, и никто не знал, о чем идет дело…

– Ах, славно!.. Вот славно!.. Вот прекрасно!.. – воскликнул Сатана, потирая руки от радости. – Что же далее?

– На четвертый день я примирил их на том условии, что царь будет у них государем, а народ царем…

– Как?.. Как?..

– На том условии, ваша мрачность, что царь будет государем, а народ царем.

– Что это за чепуха?.. Я такого условия не понимаю.

– И я тоже. И никто его не понимает. Однако люди приняли его с восхищением.

– Но в нем нет ни капли смысла.

– Потому-то оно и замысловато.

– Быть не может!

– Клянусь проклятейшим хвостом вашей мрачности.

– Что ж из этого выйдет?

– Вышла прекрасная штука. Этою сделкой я так запутал дураков-людей, что они теперь ходят как опьяневшие, как шальные…

– Но мне какая от того польза? Лучше бы ты оставил их драться долее.

– Напротив того, польза очевидна. Подравшись, они перестали бы драться, между тем как на основании этой сделки они будут ссориться ежедневно, будут непрестанно убивать, душить, расстреливать и истреблять друг друга, доколе царь и народ не сделаются полным царем и государем. Ваша мрачность будете от сего получать ежегодно верного дохода по крайней мере 40 000 погибших душ.

– Bene![148]148
  Хорошо! (лат.)


[Закрыть] – воскликнул Сатана и от удовольствия нюхнул в один раз три четверти и два четверика[149]149
  Четверть – мера объема сыпучих тел, равная 209,91 л; в одной четверти – 8 четвериков. – Сост.


[Закрыть] железных опилок вместо табаку. – Что же далее?

– Далее, ваша мрачность, есть в одном месте на земле некоторый безыменный народ, живущий при большом болоте, который с другим, весьма известным народом, живущим в болоте, составляет одно целое. Не знаю, слыхали ль вы когда-нибудь про этот народ или нет?

– Право, не помню. А чем он занимается, этот безыменный народ?

– Прежде он крал книги у других народов и перепечатывал их у себя; также делал превосходные кружева и блонды[150]150
  Блонды – кружева из шелка белого или с желтоватым оттенком. – Сост.


[Закрыть] и был нам, чертям, весьма полезен, ибо за его кружева и блонды множество прекрасных женщин предавались в наши руки. Теперь он ничего не делает; разорился, обеднел, и не впрок ни попу, ни черту – только мелет вздор и сочиняет газеты, которых никто не хочет читать.

– Нет, никогда не слыхал я о таком народе!.. – примолвил Сатана и… чих!.. громко чихнул на весь ад. Все проклятые тихо закричали: «Уpa!!!», a в брюссельских газетах на другой день было напечатано, что голландцы ночью подъехали под Брюссель и выстрелили из двухсот пушек.

– Этот приболотный народ, – продолжал черт мятежей, – жил некоторое время довольно дружно с упомянутым народом болотным; но я рассорил их между собою и из приболотного народа сделал особое приболотное царство, в котором тоже положил правилом, чтобы известно было, кто царь, а кто государь. Вследствие сего, ваша мрачность, можете надеяться получить оттуда еще 10 000 погибших годового дохода.

– Gut[151]151
  Хорошо (нем.).


[Закрыть], – сказал Сатана. – Что ж далее?

– Потом я пошевелил еще один народ, живший благополучно на сыпучих песках по обеим сторонам одной большой северной реки. Вот уж был истинно забавный случай! Никогда еще не удавалось мне так славно надуть людей, как в этом деле: да, правду сказать, никогда и не попадался мне народ такой легковерный. Я так искусно настроил их, столь вскружил им голову, запутал все понятия, что они дрались как сумасшедшие в течение нескольких месяцев, гибли, погибли и теперь еще не могут дать себе отчета, за что дрались и чего хотели. При сей оказии я имел счастие доставить вам с лишком 100 000 самых отчаянных проклятых.

– Барзо добже![152]152
  Очень хорошо! (польск.)


[Закрыть] – примолвил Сатана, который собаку съел на всех языках. – Что же далее?

– После этих трех достославных революций я удалился в Париж, главную мою квартиру, и от скуки написал ученое рассуждение «О верховной власти сапожников, поденщиков, наборщиков, извозчиков, нищих, бродяг и проч.», которое желаю иметь честь посвятить вашей мрачности.

– Посвяти его своему приятелю, человеку обоих светов, – возразил Сатана с суровым лицом. – Мне не нужно твоего сочинения; желаю знать, чем кончилась та революция, которую затеял ты где-то на песках, над рекою, на севере.

– Ничем, ваша мрачность. Она кончилась тем, что нас разбили и разогнали и что в замешательстве брадатый казак, который вовсе не знает толку в достославных революциях, кольнул меня жестоко a posteriori[153]153
  Впоследствии (лат.).


[Закрыть], как вы сами лично изволили свидетельствовать.

– Что же далее?

– Далее ничего, мрачнейший Сатана. Теперь я увечный, инвалид, и пришел проситься у вашей нечистой силы в отпуск за границу на шесть месяцев, к теплым водам, для излечения раны…

– Отпуска не получишь, – вскричал страшный повелитель чертей, – во-первых, ты недостоин, а во-вторых, ты мне нужен: дела дипломатические, говорят, все еще запутаны. Но возвратимся к твоей части. Ты рассказал мне только о трех революциях: куда же девались остальные? Ты еще недавно хвастал, будто в одной Германии завел их пять или шесть.

– Не удались, ваша мрачность.

– Как – не удались?

– Что же мне делать с немцами, когда их расшевелить невозможно!.. Извольте видеть: вот и теперь есть у меня с собою несколько десятков немецких возбудительных прокламаций, речей, произнесенных в Гамбахе[154]154
  Имеется в виду празднество 27 мая 1832 г. в деревне Гамбах в Баварии, участники которого требовали объединения Германии. – Сост.


[Закрыть], и полных экземпляров газеты «Die deutsche Tribune»[155]155
  «Немецкая трибуна» (нем.).


[Закрыть]. Я раскидываю их по всей Германии, но немцы читают их с таким же отчаянным хладнокровием, с каким пьют они пиво со льдом и танцуют вальс под музыку «Mein lieber Augustin»[156]156
  «Мой любимый Августин» (нем.).


[Закрыть]. Несколько сумасшедших студентов и докторов прав без пропитания кричат, проповедуют, мечутся, но это не производит никакого действия в народе. Мне уже эти немцы надоели: уверяю вашу мрачность, что из них никогда ничего не выйдет. Даже и проклятые из них ненадежны: они холодны до такой степени, что вам всеми огнями ада и разогреть их не удастся, не то чтоб сжарить как следует.

– Что же ты сделал в Италии?

– Ничего не сделал.

– Как – ничего!.. когда я приказал всего более действовать в Италии и даже обещал щепотку табаку, если успеешь перевернуть вверх ногами Папские владения.

– Вы приказали, и я действовал. Но итальянцы – настоящие бабы. В начале сего года учредил я между ними прекрасный заговор: они поклялись, что отвагою и мятежническими доблестями превзойдут древних римлян, и я имел причину ожидать полного успеха, как вдруг, ночью, ваша мрачность изволили слишком громко… с позволения сказать… кашлянуть, что ли?.. так, что земля маленько потряслась над вашею спальнею. Мои герои, испугавшись землетрясения, побежали к своим капуцинам и высказали им на исповеди весь наш заговор – и все были посажены в тюрьму. Я сам находился в ужасной опасности и едва успел спасти жизнь: какой-то капуцин гнался за мною с кропилом в руке чрез всю Болонью. К Риму подходить я не смею: вам известно, что еще в V веке заключен с нами договор, подлинная грамота коего, писанная на бычачьей шкуре, хранится поныне в Ватиканской библиотеке между тайными рукописями – этим договором черти обязались не приближаться к стенам Рима на десять миль кругом…

– У тебя на все своя отговорка, – возразил недовольный Сатана, – по твоей лености выходит, что в нынешнее время одни лишь черти будут свято соблюдать договоры. Ну, что в Англии?

– Покамест ничего, но будет, будет!.. Теперь прошел билль о реформе[157]157
  Парламентский акт 1832 г., который внес изменения в избирательную систему Великобритании в пользу средних классов. – Сост.


[Закрыть], и я вам обещаю, что лет чрез несколько подниму вам в том краю чудесную бурю. Только потерпите немножко!..

– Итак, теперь решительно нет у тебя ни одной революции?

– Решительно ни одной, ваша мрачность! Кроме нескольких текущих мятежей и бунтов по уездам в конституционных государствах, где это в порядке вещей и необходимо для удостоверения людей, что они действительно пользуются свободою, то есть что они беспрепятственно могут разбивать друг другу головы во всякое время года.

– Однако, любезный Астарот, я уверен, что ежели ты захочешь, то все можешь сделать, – присовокупил царь чертей. – Постарайся, голубчик! Пошевелись, похлопочи…

– Стараюсь, бегаю, хлопочу, ваша мрачность! Но трудно: времена переменились.

– Отчего же так переменились?

– Оттого что люди не слишком стали мне верить.

– Люди не стали тебе верить? – воскликнул изумленный Сатана. – Как же это случилось?