Текст книги "Снова три мушкетера"

Глава пятая
«Goddamn!»

«Однако он опять принялся за свое, – подумал д’Артаньян. – Неужели этот упрямец так непреклонен в своем решении уморить голодом всех оставшихся в живых ларошельцев, а меня вздернуть во что бы то ни стало? Ведь он, кажется, понимает, что нет дыма без огня, а следовательно, герцога действительно уже нет в живых. Но нет, почтенный комендант хочет удостовериться, кто же принес ему неутешительную весть – друг или враг, и, если подтвердится последнее, он из принципа повесит меня, после чего все равно сдаст город, так как другого ему не остается».

Эти не слишком приятные размышления были прерваны хрипловатым голосом англичанина:

– Вам нет нужды извиняться, так как я нахожусь на ногах с четырех утра.

– Что же вы делали все это время?

– Goddamn [5]5
  Проклятие, черт побери (англ.)


[Закрыть], что за вопрос! Обходил посты на бастионах!

– Вы все такой же, Гарри. Иногда мне кажется, что вы сделаны из железа. Но – к делу. Этой ночью к нам в город прибыли странные гости. Рыбацкую фелуку, пострадавшую от шторма, заметила береговая стража. Капитан уверял, что они идут из Портсмута в Сантандер. Я еще поговорю с ним, сейчас он дожидается в передней. Однако я пригласил вас, Гарри, вовсе не из-за капитана. Дело заключается в том, что вот этот шевалье, прибывший сюда на той же фелуке, уверяет меня в том, что он хорошо знаком с лордом Бэкингемом и виделся с ним в Портсмуте не далее как месяца полтора тому назад. Мне хотелось бы, чтобы вы присутствовали при нашем разговоре, так как ваше близкое знакомство с герцогом может пролить свет на истинную природу визита господина де Кастельмора в наш осажденный город.

– Сударь, я нахожу ваши слова не вполне отвечающими общепринятым представлениям о правилах хорошего тона. Дворянин не должен допускать по отношению к другому дворянину таких намеков. Вы пользуетесь нашим неравным положением, – заметил д’Артаньян, покусывая ус.

Комендант задумчиво посмотрел на мушкетера.

– Хорошо, господин де Кастельмор. Я принесу вам свои извинения, если ваш разговор с мистером Джейкобсоном докажет беспочвенность моих подозрений. Если же окажется, что я был прав, не доверяя вам, то и оправдываться мне перед вами будет не в чем, не так ли, сударь?

Д’Артаньян признал, что комендант по-своему прав и его логика безупречна. Тем сильнее было раздражение нашего гасконца, который все более отчетливо понимал, в какой неприятной ситуации он оказался и насколько поручение, возложенное на него кардиналом, не соответствует его характеру.

«Черт возьми, еще несколько минут такого разговора, и я признаюсь ему, что меня послал в Ла-Рошель его высокопреосвященство, дьявол его побери!»

Д’Артаньян молча поклонился коменданту и повернулся к англичанину.

– Я готов по мере моих сил удовлетворить вашу любознательность, сударь.

– Ага, я понял. Вы хотите, чтобы я расспрашивал про его светлость герцога этого господина?! – догадался Джейкобсон.

– Ваша сообразительность, сударь, делает вам честь, – сказал гасконец, сдобрив свое замечание убийственной порцией сарказма, что, впрочем, не возымело никакого действия. Мистер Джейкобсон остался совершенно невозмутим.

– В таком случае, сударь, опишите, пожалуйста, внешность лорда Бакингема.

Д’Артаньян постарался оживить в памяти свою поездку в Англию и, как мог, описал герцога, который вызвал у него смешанное чувство уважения – к храброму и благородному вельможе, и неприязни – к будущему врагу.

Однако теперь, когда герцог пал жертвой происков Ришелье и миледи, мушкетер не мог испытывать к Бэкингему никакой неприязни. Он тепло, а главное – совершенно искренне, отозвался о Бэкингеме и рассказал о своей встрече с ним. Излишне упоминать, что мушкетер ни словом не обмолвился о подлинной причине своей деликатной миссии в Лондоне.

Все это время, пока д’Артаньян набрасывал словесный портрет герцога, комендант не сводил выжидательного взгляда с лица Джейкобсона.

Англичанин также внимательно рассматривал мушкетера, временами встряхивая головой, как человек, желающий избавиться от какой-то навязчивой мысли.

– Да-да, – произнес англичанин, когда д’Артаньян завершил свое описание. – Вы, несомненно, близко наблюдали его светлость.

– Не припомните ли вы, сударь, – вмешался комендант, – как звали камердинера герцога?

– Его имя – Патрик.

– А личного секретаря?

– Мистер Джексон.

– Да, это правильно. Шевалье говорит верно, – закивал головой Джейкобсон.

– Имена можно сообщить, как и приметы герцога, – холодно ответил комендант. – А вот описать убранство и обстановку лондонского дворца герцога сможет лишь тот, кто действительно побывал там.

Д’Артаньян испытал горячее желание схватить со стола массивный письменный прибор и проломить им голову коменданту, однако врожденное благоразумие взяло верх, и он лишь удостоил коменданта красноречивым взглядом.

Когда наш гасконец добросовестно описал обстановку внутренних покоев в доме герцога, поразивших его своей невиданной роскошью, а потому и запечатлевшихся в памяти, он был готов мысленно поздравить себя с успехом.

Англичанин энергично закивал головой:

– О да, да! Шевалье, несомненно, бывал гостем герцога. Я убежден в честности шевалье. Недаром я уже битый час ломаю себе голову над одним и тем же вопросом.

– Каким же? – спросил комендант, с лица которого впервые за все время исчезло выражение угрюмой подозрительности, если, конечно, не считать того момента, когда в комнате появилась его очаровательная крестница.

– Только одним вопросом, goddamn! Где я мог видеть шевалье раньше! Я уверен, что ваше лицо мне знакомо, сударь. Теперь я понимаю, что мы встречались у герцога, и, возможно, не один раз.

«У герцога, так у герцога», – подумал д’Артаньян, вполне удовлетворенный таким оборотом дела и ни в малейшей степени не собиравшийся разочаровывать Джейкобсона.

– Могу также добавить, что знаю ювелира герцога Бэкингема мистера О’Рейли и считаю его блестящим мастером своего дела, – заявил наш мушкетер, чтобы сделать свой триумф окончательным.

– Прошу извинить меня, шевалье де Кастельмор, за столь долгие и неприятные расспросы, – сказал комендант, протягивая ноги к огню. – Спасибо, Гарри, вы очень помогли нам и уберегли господина де Кастельмора от виселицы.

– Я очень рад этому, господин де Кастельмор, – сказал англичанин с улыбкой. – Но моей заслуги в этом нет. Просто все разъяснилось, и мне приятно, что я был в состоянии разрешить все сомнения.

Д’Артаньян учтиво поклонился обоим ларошельцам. «Однако господин кардинал отправлял меня сюда вовсе не для того, чтобы вести учтивые беседы, – подумал он. – Моя задача убедить их в том, что Бэкингем не придет на помощь и дальнейшее кровопролитие бесполезно. Надо направить разговор в нужное русло».

– Я принимаю ваши извинения, господин комендант, – сказал мушкетер. – Трудности войны заставляют вас быть настороже. Прошу поверить, что мне очень жаль выступать в роли глашатая несчастья, но я не знал о том, что храбрые защитники Ла-Рошели пребывали в неведении относительно того трагического события, которое лишает вас надежд на благополучный исход военных действий.

– Goddamn! О каком несчастье вы говорите? Что это за трагическое событие?! – вскричал англичанин.

Комендант снова помрачнел.

– Я думаю, это правда, Джейкобсон. Слухи ползут по городу.

– О чем вы все говорите, goddamn?!

– О гибели герцога Бэкингема – вот о чем, Гарри. И о том, что помощь не придет.

– …

– Как это ни прискорбно… – комендант замолчал, отрешенно глядя в огонь.

Д’Артаньян испытывал в этот момент ощущения, очень похожие на угрызения совести, хотя, призывая в соратники здравый смысл, снова и снова приходил к выводу, что в сущности он ни в чем не виноват. Но, наблюдая слабость мужественных людей, всегда испытываешь неловкость.

– Господин де Кастельмор был в Портсмуте, когда герцог пал от руки какого-то фанатика, подосланного шпионами кардинала. По крайней мере, шевалье свидетельствует это.

– Это так? – глухо спросил англичанин.

– К несчастью, да, – терзаясь, отвечал д’Артаньян. «Ну, ничего – зато эта нелепая война прекратится. Французы перестанут убивать французов, мы вернемся в Париж, а англичанин уедет на свои острова», – подумал мушкетер.

– Я был в Портсмуте двадцать третьего августа, когда на всех крепостных фортах были подняты черные флаги и выстрел пушки на бастионе ознаменовал траурный салют, – несколько выспренно отвечал д’Артаньян.

«Это последняя моя ложь», – мысленно добавил он.

– Крепостные форты… пушка… бастион… – как сомнамбула, повторил англичанин.

Несомненно, действие слов д’Артаньяна было очень велико; по-видимому, англичанин никак не мог оправиться после горестного известия.

Неожиданно он устремил на д’Артаньяна сумасшедший взор.

– Бастион… бастион, – твердил Джейкобсон, все ближе подходя к мушкетеру.

Он приблизился к нему вплотную и стиснул руку д’Артаньяна железными пальцами.

– Goddamn, бастион! Теперь я вспомнил, где я видел его! Бастион, черт возьми! Мы захватили бастион во время ночной вылазки и перебили всех королевских солдат, которые там находились. Живым не ушел никто. Наутро они послали своих разведчиков. Их было пятеро или четверо. Одного гвардейца мы подстрелили, когда он неосторожно высунулся из траншеи. Потом произошло что-то странное. Похоже было, что они стали палить друг в друга – во всяком случае одного из гвардейцев, того, который остался невредимым, обстреляли двое солдат. Он притворился мертвым, а когда те подошли к нему, ранил одного из солдат.

Д’Артаньян вспомнил историю с наемными убийцами, которых подослала к нему миледи. Вспомнил он также, что было потом. Д’Артаньян понял, что он погиб.

– Второй наверняка хотел перебежать к нам, чтобы спастись, но тогда наши солдаты сразу не разобрались в чем дело, – возбужденно продолжал англичанин. – Французский солдат бежал к бастиону, наши открыли огонь и ранили его. И вот потом – потом из траншеи вышел этот гвардеец – да, да, это он, я запомнил его лицо, и с безумной храбростью под нашими дулами пошел к раненому. Мы даже опешили при виде такого отчаянного поступка, а когда открыли огонь, он уже достиг раненого солдата, взвалил его себе на плечи и бегом вернулся в траншею. Наш сержант просил у меня разрешения предпринять вылазку, чтобы догнать их, но это могло быть опасно, и я не согласился. И потом, goddamn, мне не хотелось, чтобы был убит такой отчаянный храбрец. Я запомнил его лицо. Бастион, goddamn, бастион! Так вот когда мы встретились, goddamn.

Глава шестая
Петля на горле д’Артаньяна затягивается

Одним из благодатных свойств человеческой натуры, без сомнения, является способность стойко переносить все удары и превратности судьбы. По мере того как умножаются жизненные удобства, совершенствуются искусства и распространяется роскошь, истинное мужество теряет силу, а военные доблести исчезают. Однако в ту отдаленную эпоху, о которой мы ведем свой рассказ, природа еще не потеряла интерес к роду человеческому и то и дело останавливала свой благосклонный взор на том или другом образчике человеческой породы, чтобы попытаться придать ему тот блеск и совершенство, что сопутствовали героям древности. В те времена истинное мужество встречалось значительно чаще, чем это можно было бы ожидать, глядя на наших современников.

Эпоха титанов канула в Лету, но история, которую мы пытаемся пересказать на этих страницах в меру своего скромного таланта, еще изобиловала доблестью и отвагой. Наш герой был щедро одарен этими редкими в наши дни качествами. Черты его лица не изменились, губы не дрогнули, руки не свело предательской судорогой.

– Ну, что же, – сказал д’Артаньян. – Мне нет смысла отрицать очевидное. Благодарю вас, сударь, за лестные слова. Этим гвардейцем действительно был я. Однако с тех пор мне случилось еще раз отличиться в бою, и теперь я ношу чин лейтенанта королевских мушкетеров. Может быть, вы помните тех четверых, что больше часа держались на бастионе Сен-Жерве? Один из четверки – ваш покорный слуга.

– В таком случае в наши сети попала крупная рыба, – сказал англичанин. – Мне жаль, что ваша военная карьера, а с ней и жизнь, прервется столь рано. Но врага следует уничтожать – A la guerre – comme a la guerre! Ведь это вы, французы, так говорите – на войне, как на войне.

– Войну, которую, видит Бог, не мы начали, – вмешался комендант.

– Однако, господа, – сказал д’Артаньян. – Хочу уверить вас, что сказанное мною касательно герцога Бэкингема полностью соответствует истине. И мне искренне жаль, что эта бессмысленная война все еще продолжается. Именно поэтому я и согласился играть столь несвойственную офицеру королевских мушкетеров роль.

– Бесспорно, вы имеете право на свою точку зрения, – ледяным тоном проговорил комендант. – Тем не менее завтра на заре вы будете повешены по законам военного времени. Вы и ваш слуга. А с капитаном я еще должен побеседовать, так как не успел составить о нем определенного мнения. Гарри, позовите конвой, если вас это не затруднит.

– Еще мгновение, сударь, – остановил его д’Артаньян. – Позвольте мне обратиться к вам как к дворянину. Мой слуга повинен лишь в том, что поступил ко мне в услужение в те дни, когда я еще не состоял в гвардии. Военным я сделался лишь впоследствии. В ваш осажденный город – согласитесь, это очевидно, сударь, – меня привел воинский долг, и я горько упрекаю себя за то, что позволил моему слуге последовать за мной. Этот славный малый всегда старался избежать драки, но, когда ему пришлось по моему поручению отправиться в Лондон к лорду Винтеру с письмом, в котором я и мои друзья предупреждали его о грозящей Бэкингему опасности, он честно выполнил свой долг. И не его вина, что лорду Винтеру, увы, не удалось уберечь герцога от кинжала. Отвечать должен хозяин, а не слуга. Если вы не внемлете голосу милосердия, я буду умирать с чувством вины за Планше.

Англичанин одобрительно кивнул головой.

– Это хорошо сказано, сэр! Что вы думаете на этот счет? – повернулся он к коменданту.

Тот, казалось, колебался, не зная, на что решиться. Наконец комендант подошел к д’Артаньяну.

– Вы благородный противник, я признаю это, – произнес он. – Расскажите мне о себе, объясните, как могло случиться, что ваш слуга был посланником в таком деле. Откуда вы и ваши друзья узнали о грозящей герцогу опасности. Может быть, вы назовете нам и убийцу герцога? Даю вам слово дворянина, что, если вы будете со мной откровенны – вашему слуге ничто не грозит.

Некоторое время мушкетер молчал, обдумывая предложение коменданта. Д’Артаньян не имел права распоряжаться тайной королевы – читатель уже, несомненно, успел составить мнение о свойствах личности гасконца, чтобы сомневаться в том, что он скорее дал бы изрубить себя на куски, чем скомпрометировал королеву. Ему также не хотелось никого посвящать в личные дела Атоса и Арамиса, но ставкой служила жизнь славного Планше…

Мушкетер пришел к выводу, что может рассказать об известных читателю приключениях, опустив некоторые подробности и умолчав о том, о чем следовало умолчать. Поздравив себя с этим решением, он с редким хладнокровием, принимая во внимание, что виселица уже отбрасывала на него свою тень, сообщил вполне достаточно для того, чтобы комендант Ла-Рошели мог считать себя удовлетворенным.

– Мне жаль отправлять вас на виселицу, – задумчиво промолвил комендант, когда гасконец закончил свой правдивый рассказ.

– Мы не причиним вреда этому малому, вашему слуге, – заявил Джейкобсон. – А что вы скажете про капитана?

– Капитан – обычный фламандский моряк. Я уверен в его честности, – заявил д’Артаньян и осекся на полуслове, сообразив, что этого говорить вовсе не следовало.

Комендант желчно рассмеялся.

– Добрый рыбак по своей воле взял курс прямехонько на осажденную Ла-Рошель, а придя в порт назначения, объявил, что шел в Испанию и во всем виноват шторм!

– Но ведь он мог в действительности направляться в Сантандер? – неуверенно спросил Джейкобсон.

– Помолчите уж, Гарри. Занимайтесь лучше мушкетами и алебардами – там у вас прекрасно получается. Не забывайте, что у этого доброго фламандского рыбака на борту находился этот господин. И ему-то уж никак не надо было в Испанию. Или вы готовы думать, что могущество Ришелье простирается так далеко, что он уже повелевает морскими стихиями?

– Да, в самом деле… Хотя, черт побери, после известия о гибели его светлости я готов поверить во всемогущество этого человека!

– Ладно, хватит разговоров! Эй, кто там, позовите конвой! Господин де Кастельмор, завтра на рассвете вам будет вынесен приговор военного суда. Смертный приговор.

Когда д’Артаньян выходил из кабинета коменданта в сопровождении стражников, до его слуха долетали слова англичанина:

– Жаль молодца, goddamn…

«Черт бы побрал тебя вместе с твоей тарабарщиной», – подумал в ответ наш мушкетер.

В передней томился под сенью алебард и протазанов славный Планше. При виде хозяина, конвоируемого вооруженными до зубов ларошельцами, силы покинули его. Планше побледнел, издал слабый стон и осел на пол.

– Не бойся, Планше. Возвращайся на фелуку! – крикнул д’Артаньян через головы стражи. – Передай Атосу, Портосу и Арамису – кардинал играл честно. Пусть Атос все расскажет де Тревилю!

Но Планше не слышал этих слов. Перед глазами у него поплыли радужные круги, а затем темнота заслонила свет Божий.

Между тем тот, кто без раздумий, следуя законам войны, уже вынес свой приговор д’Артаньяну, распростился с Джейкобсоном и, позанимавшись некоторое время неотложными текущими делами, отправился на покой. Он не спал двое суток и чувствовал, что силы оставляют его.

Ласково отклонив предложение своей милой крестницы, пригласившей его подкрепиться тем, что еще оставалось в оскудевающих с каждым днем запасах комендантской кухни, он отправился в спальню.

– Вы расстроены? У вас очень печальный вид, – спросила Камилла, наблюдательная, как все женщины.

– Плохие вести, Камилла. Видимо, мы не дождемся помощи от Бэкингема – он убит.

– О Боже! Значит, город будет сдан?!

– Я думаю, этого не избежать. Они возьмут нас измором. И на этот раз мы не можем даже надеяться на помощь герцога Рогана, как кальвинисты осажденного королевскими войсками Нима. [6]6
  Комендант Ла-Рошели имеет в виду восстание кальвинистов в сентябре 1627 г. в Ниме. Осажденные королевскими войсками жители Нима находились в трудном положении, но кальвинистский вождь герцог Роган поспешил к ним на помощь и провел свою артиллерию по акведуку в Ним. Роган Генрих (1579-1638), герцог, при Людовике XIII – глава гугенотов, в 1636 г. победил испанцев при озере Комо, пал в битве при Рейнфельдене.


[Закрыть]

– Вы и раньше подозревали, что слухи о смерти герцога не лишены оснований.

– А теперь убедился в этом окончательно.

– Вам что-то сообщил тот дворянин, ради которого вы не спали этой ночью?

– Лучше сказать не «ради которого», а «из-за которого», Камилла.

– Разве это не друг?

– Он окончательно развеял мои надежды. А так как он является солдатом вражеской армии и, следовательно, заслан в Ла-Рошель, мы повесим его завтра на рассвете.

– Но в таком случае, возможно, все эти разговоры о гибели герцога не более, чем ловушка неприятеля?

– Ты прекрасно разбираешься в военном деле, девочка моя, я же разбираюсь еще и в людях. К сожалению, это не ловушка. Этот офицер подослан кардиналом, это правда. Однако правда и то, что он говорит. Бэкингем пал жертвой наемного убийцы, подосланного шпионкой кардинала.

– Если бы я была мужчиной, я бы убила этого Ришелье, и герцог Роган поблагодарил бы меня за это! – с горячностью воскликнула девушка, и в черных ее глазах загорелся недобрый огонек.

– Францию уже не раз пытались избавить от ее всесильного министра, но всякий раз судьба не была благосклонна к смельчакам.

Девушка задумалась. Впрочем, раздумья эти были непродолжительны, так как мадемуазель де Бриссар не принадлежала к числу тех особ, что склонны к долгим раздумьям и меланхолии.

– Какая тогда разница между теми, кто хотел избавить короля Франции от такого врага, как Бэкингем, и теми, кто ради той же Франции покушался на жизнь Ришелье?

– Камилла, Камилла, тебе не стоит говорить об этом. Предоставь судить о таких вещах мужчинам. До Ришелье мы не можем дотянуться, но его шпиона я прикажу вздернуть завтра же утром. Хотя должен признаться, что этот Кастельмор мне понравился. Он честный и мужественный солдат – я сразу понял, что роль лазутчика ему не по душе.

– Значит, он пробрался в Ла-Рошель только ради того, чтобы дать знать, что Бэкингема ждать бесполезно?

– Я этого не могу знать наверное, Камилла, но, по всей видимости, только для этого. Ведь он очень настаивал на том обстоятельстве, что прибыл из Портсмута, где видел обезглавленный английский флот, который уже не придет к нам на помощь. Ришелье понял, что мы не верим его парламентерам, и решил подбросить нам «случайного путешественника». Но довольно, Камилла, я устал.

Девушка нахмурилась.

– Но зачем в таком случае обходиться с этим дворянином столь сурово? Ведь он хотел только избавить всех от мучений осады. Выходит, он ни в чем не виноват.

Комендант раздраженно пожал плечами.

– Он виноват в том, что попал в наши руки. На войне не следует попадаться неприятелю.

– В таком случае – он в плену. Пленных обменивают после окончания военных действий.

– Он – шпион. И знал, на что шел. Шпионов вешают, и больше разговаривать на эту тему мы не будем.

Девушка топнула ногой.

– А понимаете ли вы, крестный, что вам придется вешать ларошельцев десятками, начиная с этого часа? Скоро в городе только и будет разговору что о Бэкингеме и о том, что Бэкингем не придет!

– Я требую, чтобы ты наконец замолчала, Камилла! – вскричал комендант и быстрыми шагами удалился к себе. – Этот молодчик будет повешен, черт возьми! А уж потом я сдам Ла-Рошель. – Эти слова коменданта, произнесенные им уже наедине с самим собой, в полной мере свидетельствовали о том, что демоны злобы безраздельно завладели душою главы последней цитадели кальвинизма во Франции.

Пробормотав эту угрозу, комендант рухнул на кровать и провалился в сон.

Оставшись наедине со своими мыслями, мадемуазель де Бриссар прежде всего постаралась разобраться, почему гасконец, которого она лишь мельком видела сегодня утром в кабинете коменданта, произвел на нее такое сильное впечатление.

А это было именно так. Мадемуазель де Бриссар была умной девушкой, она была хороша собой и прекрасно знала об этом, а иногда и умело этим пользовалась. Из этого вовсе не следует, что крестница коменданта была законченной кокеткой. Нет, и еще раз нет. Скажем так – ничто женское не было ей чуждо.

В этой красивой головке было немало ума, но хватало в ней и сумасбродства. Впрочем, если сумасбродство трудно назвать добродетелью, то не всегда оно является и пороком, в чем мы скоро предоставим случай убедиться нашим читателям.

К счастью для одного из главных героев нашего повествования, мадемуазель де Бриссар нельзя было также отказать и в логике. Придя к выводу, что сдача Ла-Рошели с получением известия о гибели Бэкингема становится делом решенным, девушка заключила, что гибель красивого гасконца окажется совершенно напрасной. Стоит лишь задержать исполнение приговора на несколько дней до того, как город капитулирует, и пленник окажется на свободе. Но как это сделать?

В раздумье Камилла прошла в кабинет коменданта и остановилась перед письменным столом.

Неожиданно блеснула отчаянная, дерзкая мысль.

Между тем Планше, оправившийся от потрясения, полученного при виде своего господина, взятого под стражу, уразумел, что его жизни ничто не угрожает. Не станем скрывать от читателей, что именно это обстоятельство и было способно поставить его на ноги в наиболее короткий срок.

Однако справедливости ради стоит сказать, что, едва придя в чувство и разобравшись в обстановке, славный малый принялся горестно вздыхать и выказал признаки неподдельного отчаяния.

«Бедный хозяин, какое сердце! Идя на смерть, он помнил обо мне. Ах, господин д’Артаньян, что же с нами будет? Что я скажу господину Атосу?! Он лишит жизни и Гримо, и меня за то, что мы не уберегли вас. Ох, а если господин Атос сперва напьется с горя, тогда господа Портос и Арамис убьют нас прежде, чем он протрезвеет. Ах, господин д’Артаньян, какое горе!»

В таком состоянии и нашла его мадемуазель де Бриссар. Увидев безутешного Планше, Камилла обратилась к стражнику. Это был один из тех солдат, которым комендант приказал отконвоировать его обратно на фелуку «Морская звезда» и которые уже намеревались выполнить приказ, нимало не считаясь с причитаниями славного Планше.

– Кто этот человек и почему он стонет так, словно его пытали? – спросила девушка, которую знали все защитники Ла-Рошели. В городе ее называли просто дочерью коменданта.

– Это слуга того лазутчика с рыбацкого судна, что вошло в гавань ночью, сударыня, – отвечал солдат.

– Тогда мне понятна причина его жалоб.

– Ему-то как раз еще повезло, мадемуазель. Господин комендант приказал всего лишь отвести его на корабль и охранять вместе со всем экипажем. А вот господина его завтра вздернут – это уж точно.

– Где же он сейчас находится? – спросила девушка, стараясь придать голосу безразличное выражение.

– Его отвели в городскую тюрьму. В камеру смертников, – был ответ.

Здание городской тюрьмы Ла-Рошели по мере продолжения осады освобождалось от своих постояльцев и к описываемому нами времени почти совершенно опустело. Городские власти мало-помалу выпустили заключенных, чтобы отправить их на бастионы, пополнив хоть в малой степени убыль защитников. Тех же, кто, доведенный до отчаяния тяготами осады, а более всего сопутствующим ей голодом, пытался подстрекать горожан к бунту и сдаче города, вешали без суда в течение двадцати четырех часов.

Вследствие этого д’Артаньян оказался чуть ли не единственным обитателем городской тюрьмы, которую все равно бы некому было охранять, так как все способные носить оружие мужчины несли службу на городских стенах. Лишь для нашего героя были выделены два стража, которые остались снаружи, втолкнув его в камеру – помещение с голыми стенами, каменным полом и решетчатым оконцем, расположенным почти под самым потолком с таким расчетом, чтобы пропускать немного света, но не давать возможности смотреть сквозь него на улицу.

Д’Артаньян окинул беглым взглядом свою временную обитель и, убедившись, что о бегстве отсюда не может быть и речи, опустился на грубо сколоченный табурет, стоявший в углу камеры.

«Интуиция не подвела Атоса, – подумал мушкетер. – Кажется, я очень огорчу моих милых друзей».

Затем молодой человек погрузился в невеселые размышления, сводившиеся к тому, что фортуна – эта ветреная кокетка – не слишком-то обижала его со времени его достопамятного вступления в Париж и у него, пожалуй, нет причин роптать на судьбу, но… Когда вы молоды, предприимчивы и уже не раз оставили с носом старуху с косой, очень трудно примириться с мыслью о том, что эта несимпатичная особа, кажется, наконец взяла реванш. Во всяком случае, наш гасконец не хотел мириться с подобными предположениями – поэтому он продолжал размышлять.

Всем известно, что ничто так не сокращает время, как размышления, поэтому когда, немало поломав голову над возможными способами покинуть негостеприимный тюремный кров до наступления восхода солнца, д’Артаньян окончательно убедился в невозможности бежать через окно, подобно Марии Медичи из блуасского замка [7]7
  Мария Медичи (1573-1642) – французская королева, жена Генриха IV. После его смерти передоверила управление страной своему фавориту – итальянцу Кончино Кончини, который в 1617 г. был убит по приказу Людовика XIII. Высланная в Блуа, Мария Медичи в феврале 1619 г. бежала оттуда через окно замка.


[Закрыть], приблизился закат, удлинивший тени, отбрасываемые предметами и людьми на мостовые.

Тень часового, маячившего под окном, в которое мушкетеру удалось выглянуть, пододвинув к нему табурет и приподнявшись на носках, неопровержимо свидетельствовала о том, что его бдительно стерегут. Второй часовой, очевидно, охранял двери.

Итак, фортуна окончательно повернулась к нему спиной. Мушкетер поступил так же – он улегся на жесткий тюремный топчан, завернулся в плащ и, отвернувшись от окружавшей его мрачной действительности, попытался заснуть.