Текст книги "Д'Артаньян в Бастилии"

Глава восемнадцатая,
из которой видно, что дружба не умирает

– Итак, я – на свободе! – проговорил Портос, с хрустом потягиваясь. – Куда мы направимся теперь?

– Во всяком случае – не в Вечный город, – с лукавой улыбкой отвечал Арамис. – Но прежде от всего сердца прошу меня простить, дорогой Портос!

– За что вы просите у меня прощения?

– Как за что! Да за то, что мне пришлось ввести в заблуждение госпожу дю Валлон относительно истинной цели нашей поездки.

– Но ведь вы это сделали ради д'Артаньяна. А что может быть важнее нашей дружбы! – энергично воскликнул Портос и рубанул рукой воздух, напугав своего скакуна, который захрапел и попытался подняться на дыбы, но тотчас убедился в бесплодности этой попытки, укрощенный железной рукой Портоса.

Легкое облачко затуманило изящные черты Арамиса, когда он услышал слова своего бесхитростного друга. Усилием воли он прогнал тень с лица.

– Вы хорошо сказали, Портос. Да, это – ради нашей дружбы.

– Вот видите! Следовательно, вам не за что извиняться.

Беседа эта происходила на дороге из замка дю Валлон утром следующего дня. Солнце выглянуло из-за верхушек деревьев, день обещал быть погожим.

– Вы, помнится, спросили, куда мы направляемся?

– Наверное, в Париж? – предположил Портос.

– Вы говорите – «в Париж», любезный друг?

– Черт побери, Бастилия-то ведь там!

– Правильно. Но сначала мы навестим Атоса.

– Отлично, без Атоса наш маленький отряд будет неполным, но черт меня побери, если я знаю, где его искать!

Арамис опять слегка улыбнулся.

– Наш Атос принадлежит к славному и древнему роду.

Он не может исчезнуть незаметно. Я поддерживаю переписку с некоторыми дворянами, которые слышали о графе де Ла Фер…

– Да, кажется, именно так его зовут… И где же мы будем искать Атоса?

– В Блуа. Вернее, неподалеку от него, в его родовом поместье.

– Тогда не будем терять время! – весело воскликнул Портос. При этом он нахлобучил шляпу ударом кулака особым, свойственным только ему жестом. – Вперед!

И они пришпорили своих коней.

Друзья скакали по дорогам Франции, и ветер раздувал их плащи и играл перьями на шляпах. Они словно помолодели, сбросив годы разлуки, которые провели порознь.

Их помыслы были чисты и благородны. Боевое братство, соединившее их когда-то, не пустой звук для их, пусть и чуточку остывших за минувшие годы, сердец. Но, нет же! Они снова бьются в унисон, и снова храбрецы скачут бок о бок, как в былые годы.

Их только двое! Но все меньше и меньше лье отделяет их от третьего друга, расстояние сокращается с каждым часом.

Они отыщут его, и он обязательно улыбнется своей печальной и мудрой улыбкой, увидев их, запыленных с дороги, и обнимет по очереди. И они скажут ему: «Атос, вы видите, с нами нет д'Артаньяна. Мы хотим, чтобы он снова был с нами. Быть может, это будет стоить жизни кому-либо из нас, быть может, всем!»

И снова Атос улыбнется, но теперь уже почти беззаботно.

И скажет: «Значит, игра стоит свеч!» И легко вспрыгнет в седло.

Глава девятнадцатая
Камилла де Бриссар

Пора вспомнить о девушке, к которой мы должны испытывать чувство благодарности. Не будь ее смелого и безрассудного поступка, все мы понесли бы невосполнимую утрату, лишились бы д'Артаньяна. Нет-нет! Об этом даже подумать страшно! Подобные мысли портят цвет лица. Как и всякие грустные мысли вообще. А цвет лица – это вопрос, которому молодые особы уделяют самое пристальное внимание, особенно если им уже больше шестнадцати и пока меньше шестидесяти лет.

И как некоторым удается так хорошо выглядеть, словно они только и делают, что сидят перед зеркалом и ухаживают за своим лицом, в котором в общем-то нет ничего особенного?!

Так или примерно так думала Камилла де Бриссар, стоя у окна и наблюдая за молодой дамой, выходившей из кареты, что остановилась у крыльца особняка напротив. Дама несомненно принадлежала к высшему парижскому обществу, а карета, которая доставила ее к дому де Конде, была украшена гербами, незнакомыми Камилле.

«Впрочем, – сказала себе Камилла, – чем ей еще заниматься?»

Камилла еще не знала, что молодая дама, направлявшаяся К парадному входу особняка, была хозяйкой дома – принцессой Конде, Шарлоттой Монморанси, и ей приходилось заниматься и другими делами, помимо ухода за своим личиком, пленившим когда-то доброго короля Генриха IV и его любимца Бассомпьера.

Через несколько дней девушка снова увидела карету с гербом у крыльца напротив. Она решила не отходить от окна, пока не дождется появления владелицы кареты. Ждать пришлось недолго. Появилась уже знакомая Камилле дама, села в карету, милостиво улыбнувшись лакею, предупредительно распахнувшему перед нею дверцу, и укатила, оставив в душе наблюдавшей за ней девушки ощущение чего-то изящного, легкого и недосягаемого.

Камилла была девушкой рассудительной.

«Час ранний, – подумала она. – Эта дама, очевидно, ничуть не опасается быть скомпрометированной, выходя из чужого дома в такое время. Значит, это ее дом. Выходит, мы соседи. Крестный говорил, что подыскал квартиру напротив особняка Конде, а следовательно, эта дама из дома Конде».

Шли дни. Грустные мысли все чаще посещали хорошенькую головку девушки, которая снова и снова посылала лакея в Лувр, с письмом, адресованным лейтенанту королевских мушкетеров роты господина де Тревиля. И снова оказывалось, что д'Артаньяна там нет.

Наконец посланный ею лакей вернулся и сообщил, что мушкетеры возвратились из похода, но господина д'Артаньяна снова нет ни в Лувре, ни в Париже, так как он находится в длительном отпуске.

– Ну, хватит! – воскликнула расстроенная Камилла и, закусив губу, ушла к себе в спальню. Там она дала волю своим чувствам и, разрыдавшись, бросилась на кровать.

Все на свете рано или поздно заканчивается, даже меланхолия. В одно прекрасное утро мадемуазель де Бриссар, по своему обыкновению, вышла из дома на прогулку и увидела выходящую навстречу ей принцессу Конде. Они встретились глазами и обе непроизвольно улыбнулись, почувствовав взаимное расположение, которое иногда возникает внезапно между незнакомыми, но близкими по духу людьми. Однако не было произнесено ни одного слова, принцесса села в уже знакомый Камилле экипаж с гербом Конде на дверцах и уехала.

А Камилла де Бриссар отправилась на прогулку, стараясь не ронять достоинства при встречах с дамами, которые были одеты более дорого и более модно, и поздравляя себя с тем, что такие встречи в этот утренний час случаются не слишком часто.

Через несколько дней Камилле представился случай увидеть принцессу в сопровождении супруга, и ей показалось, что ее обаятельная соседка заслуживает большего. Анри Бурбон, называемый принцем Конде, и впрямь был человеком не слишком достойным своей красавицы жены. Современники упрекали его в двух недостатках: в излишней скупости и в трусости.

На эти два обвинения принц имел обыкновение отвечать, что маркиз Ростан еще скупее, а герцог Вандом еще трусливее его.

Кроме того, принц был обвинен в пороке, довольно общем для эпохи – после десяти лет супружества с прекрасной Шарлоттой Монморанси он не имел детей. К описываемому времени это обвинение с принца было снято, так как кардинал, неизменно пекшийся о благе Франции, посадив его в Венсен, угадал и на этот раз. Принцесса разделила с супругом его ссылку, и во время этого заточения появился на свет будущий великий Конде.

Принцесса снова улыбнулась Камилле как старой знакомой, а принц, проследив за взглядом своей супруги, остановил на девушке свой, найдя предмет достойным внимания.

Возвратившись домой, Камилла подошла к зеркалу. Оттуда на нее глядела красивая молодая женщина лет двадцати, разрумянившаяся после прогулки. Она встряхнула головой, отчего ее пышные волосы растрепались, придя в живописный беспорядок. «Вам угодно было взять отпуск, шевалье? Что ж, тем хуже для вас!» – подумала Камилла де Бриссар.

Глава двадцатая
Салон маркизы де Рамбулье

Покуда д'Артаньян скакал в зараженный чумой Клермон-Ферран и возвращался в печали обратно в Париж, покуда он провожал последнего из трех своих друзей и переживал это расставание, покуда он, призываемый служебным долгом, сопровождал короля в Лион, где его величество имел неосторожность заболеть, а заболев, имел неосторожность пообещать королевам удалить кардинала, покуда, наконец, д'Артаньян, исполнивший поручение Анны Австрийской, стоившее ему свободы, томился в Бастилии, – та, о которой он помнил все это время, кажется, начинала его забывать; случилось то, что и должно было случиться: при очередной встрече принцесса Конде не ограничилась улыбкой, а заговорила с симпатичной девушкой, очевидно, живущей в доме напротив. А так как принцесса видела, что Камилла моложе ее лет на пятнадцать и несомненно ниже ее по положению в обществе, она приняла покровительственный тон.

– Мы, кажется, соседи? Соседям подобает быть добрыми друзьями! Как вас зовут, милочка?

Камилла сделала реверанс и сообщила свое имя.

– А я – принцесса Конде. Вы можете звать меня Шарлоттой. Вы, верно, недавно в Париже?

– Недавно, ваше сиятельство, – подтвердила Камилла, зардевшись от смущения.

– Шарлотта! – рассмеялась принцесса. – Никаких «сиятельств». Вы живете с родителями?

– Нет, мадам. Мои родители умерли, а квартиру в доме, что напротив вашего особняка, снимает мой крестный. Они очень дружили с моим отцом. Но сейчас его нет в Париже, он уехал в провинцию по делам.

– Так вы тут совсем одна, бедняжка! И наверное, чувствуете себя совсем заброшенной. Есть ли у вас в Париже друзья или родственники? Герцог де Бриссак – не родственник ли он вам?

– По всей видимости – нет, мадам. Хоть фамилии и схожи. У меня никого нет в Париже.

– Положительно это никуда не годится! – воскликнула герцогиня. – Нужно, чтобы кто-нибудь вам покровительствовал и руководил вами. Такая милая девушка, как вы, должна появляться в свете, а впоследствии быть представленной ко двору! – Принцесса задумалась на мгновение. – Знаете, что я вам скажу, Камилла. Я вас представлю маркизе де Рамбулье, она представит вас госпоже д'Эгийон, а следовательно, вы познакомитесь со всем Парижем.

И принцесса, очень довольная такой удачной мыслью, удалилась, пообещав прислать к Камилле свою камеристку – снять мерки, чтобы заказать ей новые платья.

Если бы мы рискнули утверждать, что Камилле пришлось не по душе столь неожиданное и милое покровительство, предложенное обаятельной герцогиней Конде, любой мог бы уличить нас в искажении действительности. Потому мы и не скажем ничего подобного. Напротив, Камилла де Бриссар была на седьмом небе от радости. Кажется, ее затворничество подходило к концу. И этот конец знаменовал начало нового периода в ее жизни.

* * *

Принцесса сдержала свое обещание. Не прошло и недели, как Камилла с ее помощью обновила свой гардероб и была представлена маркизе де Рамбулье в ее знаменитом особняке на улице Святого Фомы, иначе Сен-Тома дю Лувр.

Именно у маркизы де Рамбулье собиралось самое изысканное общество Парижа, и Камилла испытывала сильное волнение, входя следом за принцессой в знаменитую Голубую залу салона де Рамбулье.

Взору Камиллы открылся обширный светлый зал, заполненный кавалерами и дамами, многие были изысканно и со вкусом одеты, а некоторые всего лишь богато, но никто – мрачно и уныло. Окна от потолка до пола делали комнату открытой, давали возможность насладиться воздухом в теплое время года. Из них открывался вид на прекрасный сад, так как хозяйка салона добилась разрешения сделать под окнами своего особняка площадь, посеять на ней траву и посадить смоковницы. Камилла отметила, что эта парадная комната действительно голубая, из-за потоков света, льющегося из окон, а также потому, что маркиза, не захотевшая решить ее в обыкновенном красном или темном цветах, обставила салон голубой бархатной мебелью с золотым и серебряным рисунком.

– Посмотрите, Камилла, – услышала она тихий голос принцессы Конде. – Видите вон того кавалера в бархате? Он разговаривает с высокой худощавой дамой, держащей в руке пышный веер.

– Да, конечно, у обоих необычно смуглый цвет лица.

– Это господин Скюдери. Все считают его восходящей звездой на литературном небосклоне Франции. А сам он считает себя звездой уже взошедшей. Ведь это он написал и поставил трагикомедию «Лидамон и Лидиас». Она основана на романе «Астрея»…

– О, я читала «Астрею»!

– Вот как, это свидетельствует о вашем уме. А читали ли вы «Клелию»? Она тоже подписана Жоржем Скюдери…

– Мне просто не верится, что я стою совсем недалеко от такого писателя!

– Заметьте, милочка, я не сказала, что «Клелия» написана господином Скюдери. Я сказала, что она подписана его именем, – рассмеялась принцесса Конде.

– Но разве это не одно и то же?

– Конечно же, нет. Жорж Скюдери не писал «Клелии», хотя фамилия Скюдери по праву красуется на первой странице романа.

– Но как это возможно, принцесса?!

– Все объясняется очень просто, Камилла. «Клелия» написана сестрой господина Скюдери – Магдален. Это та самая дама с веером. Сестра беседует с братом – такая семейная идиллия, не правда ли? Она не решилась опубликовать роман под своим именем. Вы ведь знаете, как велико предубеждение мужчин против нас, женщин. А у мужчин-издателей и того больше. Никто не допускает, что современная женщина может быть наделена литературным даром в неменьшей, а быть может, и большей степени, чем мужчина. Но, кажется, наша Артениса заметила нас и направляется сюда. Сейчас я вас представлю.

Зардевшаяся от волнения Камилла увидела перед собой прекрасную женщину с умным и чуть насмешливым взглядом выразительных итальянских глаз. Мать маркизы, Джулия Савелли, происходила из знатной римской фамилии, к которой принадлежали Папы Гонорий III к Гонорий IV. Плохо отдавая себе отчет в том, что она говорит, девушка ответила на слова приветствия хозяйки салона. Она слышала, как принцесса Конде представляла ее, адресуясь к маркизе де Рамбулье, называя последнюю по имени.

– Мадемуазель де Бриссар, вы ведь приехали в Париж из Оверни, не так ли? – проговорила маркиза после обмена обычными любезностями. – Но не волнуйтесь! – быстро прибавила проницательная хозяйка салона, уловив в глазах Камиллы искорку испуга. – Вам совершенно нечего опасаться здесь. Господин кардинал имеет неважную репутацию в этом доме. Его соглядатаи не вхожи в салон Рамбулье.

– Совершенно верно! – со смехом подтвердила принцесса Конде. – Его высокопреосвященство дорого бы заплатил за то, чтобы узнать о чем говорят у маркизы. Но, увы… наша Артемиса не выносит кардиналистов: она безошибочно узнает их, благодаря дару внутреннего ясновидения, и не пускает на порог.

– Тогда я позволю себе вздохнуть с облегчением. Я в самом деле приехала в Париж из Оверни, – отвечала Камилла, почувствовав, что хозяин Франции Ришелье, никоим образом не является хозяином самого аристократического салона столицы Франции.

– В таком случае позвольте представить вам мадемуазель Луизу де Лафайет, если только вы с ней еще не знакомы. Она происходит из знатнейшего овернского рода, а в Париже совсем недавно, как и вы. Мадемуазель де Лафайет недавно зачислена в штат фрейлин ее величества.

Маркиза, видимо, хотела поговорить с принцессой Конде о чем-то немаловажном. Поэтому, мило кивнув Камилле, она увлекла за собой принцессу, оставив девушку в обществе м-ль де Лафайет.

– Я случайно услышала обрывок вашего разговора с маркизой, – улыбнувшись Камилле, произнесла новоиспеченная фрейлина ее величества. Улыбка была совершенно очаровательная. К тому же в ней не было ни малейшего намека на неискренность. Камилла решила, что м-ль де Лафайет ей нравится.

– Право, не могу сказать, что маркиза де Рамбулье удостоила меня разговора. Она была так добра, что произнесла несколько любезных слов приветствия. Я же впервые в таком обществе и, боюсь, напомнила маркизе огородное чучело, так как стояла проглотив язык.

Смех Луизы де Лафайет напоминал звук колокольчика.

– Если вы думаете, что здешние дамы и, в особенности, кавалеры более учтивы или умны, чем в провинции, то вы ошибаетесь, уверяю вас, мадемуазель де Бриссар. О некоторых это еще можно сказать, но остальные… – И м-ль де Лафайет уморительно поджала губки. – Когда я впервые оказалась в Париже, я думала примерно как и вы. Но при ближайшем рассмотрении все эти важные и модные господа предстают перед вами в истинном свете. И вы видите, что они обыкновенные люди и никакие человеческие слабости и недостатки им не чужды.

– Ах, мадемуазель де Лафайет! – вскричала Камилла. – Вам можно так говорить, ведь вы – фрейлина королевы!

– Так что же?! – не менее экспрессивно отвечала хорошенькая фрейлина. – Я, конечно же, очень рада этому обстоятельству, но место вовсе не лишило меня рассудка. Хотите, я скажу вам, что я думаю о дворе?

– Вы еще спрашиваете?! Конечно, да!

– Ну, так слушайте же. Стоило мне попасть во дворец, у меня сразу в глазах зарябило. Все эти камердинеры и гардеробщики в ярких ливреях, пажи и лакеи в ливреях, которые еще ярче и пестрее, конюхи, кучера, музыканты, шуты…

Только повара, цирюльники да прачки одеты по-человечески – в серовато-белое. У каждой лестницы – мушкетеры – храбрецы усачи в белых штанах и коротких плащах небесного цвета. Серебряные кресты, галуны… Сколько всего, поражающего воображение бедняжки-провинциалки!

Тут м-ль де Лафайет снова лукаво поглядела на Камиллу и, не выдержав, расхохоталась.

– Эти мушкетеры такие сердцееды! Не правда ли?

Камилла досадливо тряхнула головой, ей показалось, что Луиза де Лафайет сумела проникнуть в ее мысли или заметить слишком явный интерес на ее лице.

– Да, если у короля около тысячи придворных, то гвардейцев у него почти десять тысяч, – продолжала между тем фрейлина королевы. – Подумать только, скольких девушек и знатных дам смутили их длинные усы и шпаги) Но довольно!

Самое главное – король! Король окружен гвардией, барабанами, офицерами и всякими атрибутами, приучающими к уважению и страху. Люди привыкают видеть короля в окружении этих символов власти, и, если им случится повидать его наедине, они все равно испытывают ту же почтительную робость. – Тут м-ль де Лафайет бросила по сторонам несколько быстрых взглядов и тихонько произнесла:

– Те же, кто находится во дворце постоянно, привыкают видеть его величество, и становится ясно, что он такой же человек, как и вы.

Только более несчастный.

– Несчастный?! Почему вы полагаете, что его величество несчастен? Разве такое возможно?!

– Отчего же нет? Конечно, возможно. Посудите сами: постоянные распри, междоусобицы, войны. Противный Гастон Орлеанский со своими заговорами. Королю претит сама мысль о том, чтобы поднять руку на своего единокровного брата, и тот этим пользуется.

М-ль де Лафайет произнесла эти слова с горячностью, убедительно свидетельствовавшей об искренности ее чувств.

– Его величество окружен интриганами. Всем он нужен единственно с какой-нибудь корыстной целью. Королева-мать, которая не только не любит своего сына, но скорее ненавидит, склоняет его на свою сторону, кардинал – на свою, каждый из наших принцев тоже старается влиять на короля в надежде заполучить и себе кусок пожирнее. Но – тс-с, что я говорю! Я совсем забыла, что вам покровительствует принцесса Конде, а ведь ее супруг один из этих принцев…

И девушка снова расхохоталась. Камилла, глядя на нее, рассмеялась тоже.

– Обещаю вам ничего не говорить принцессе Конде, – ответила она с напускной серьезностью. – Но и вы должны пообещать отзываться о ее супруге не слишком строго.

– Клянусь вот этими искристыми дарами Вакха, – торжественно проговорила м-ль де Лафайет, поднимая бокал с вином, поданный им на серебряном подносе парадным лакеем, – клянусь этой рубиновой влагой, что не стану говорить плохо о принце Конде, хотя он этого и заслуживает.

И обе девушки снова от души рассмеялись. Они еще не разучились смеяться от души.

– Итак, я вижу вы успели увидеть в его величестве чело" века, но отнюдь не величественного короля? – спросила Камилла с непосредственностью, не будь которой, вопрос мог бы показаться дерзким.

– Вы правы, – отвечала молоденькая фрейлина королевы. – Он просто человек. Который часто страдает и редко смеется. Но мне посчастливилось не раз видеть улыбку на его лице.

– Каким образом?

– Когда его величество находился в Лионе, королева присоединилась к нему, опасаясь за его здоровье. Но, слава Богу, король поправился. Двор еще некоторое время оставался в этом городе, так как врачи не советовали его величеству спешить с отъездом. Они прописали ему прогулки по парку.

Там мне и посчастливилось близко видеть короля.

От внимания Камиллы не укрылось, что м-ль де Лафайет оставила свой чуть насмешливый тон. Видимо, не замечая этого, девушка сделалась очень серьезна и чуть сентиментальна.

Это дало Камилле основание заключить, что король Франции произвел сильное впечатление на Луизу де Лафайет. Она хотела пошутить на эту тему, но врожденная интуиция подсказывала, что этого делать не следует. Камилла вовсе не хотела портить столь удачно складывавшиеся отношения.

Между тем другие посетители салона Рамбулье, разбившись на группки, самозабвенно предавались наиболее приятному из занятий, которое наполняло их жизнь особым, ни с чем не сравнимым пикантным интересом. Они занимались светской болтовней.