Текст книги "Д'Артаньян в Бастилии"

Глава шестая
Красная книжечка кардинала

Отряд двигался не слишком спеша, приноравливаясь к движению кареты Ришелье. Наконец-то дю Трамбле получил долгожданную возможность остаться с кардиналом с глазу на глаз. Безмолвный как призрак и преданный как пес секретарь во внимание не принимался.

Кардинал недолго хранил молчание. Взгляд, приводящий в трепет многих сильных духом, молнией блеснул из-под бровей.

– Что ж, отлично! – бодро проговорил Ришелье, опуская руку в карман. Дю Трамбле увидел в тонких пальцах кардинала книжку для записей в красном переплете. Это и была знаменитая «красная книжечка кардинала». Об этой маленькой книжке ходило много слухов, и сейчас, увидев ее своими глазами, дю Трамбле убедился, что знаменитая записная книжка – не миф.

Многие отпрыски лучших дворянских родов Франции, которым она привиделась во сне, просыпались в холодном поту и больше не смыкали глаз. Им казалось, что на одной из страничек книжки они увидели свое имя. Зловещим шепотом, поминутно оглядываясь по сторонам, обитатели особняков на Королевской площади и владельцы роскошных домов из аристократического квартала Маре сообщали друг другу страшные новости о пополнении списка жертв, собственноручно занесенных «красным герцогом» в его красный синодик. Говорили, что никто из попавших в список кардинала не избежал кары. Ни один человек. Ее красный переплет был залит кровью Орнано, Шале и герцога Ванд омского. Ее чрево алкало все новых и новых жертв.

И поэтому дю Трамбле невольно вздрогнул, увидев ее в руках Ришелье, и втянул голову в плечи, словно опасаясь, что рука палача вот-вот ухватит его за волосы.

– Так вы говорите, – переспросил кардинал, – что де Гиз предлагает ссылку, Бассомпьер – Бастилию, а Генрих Монморанси – эшафот? Что ж, какой мерой меряют, такой же мерой и воздается им!

И кардинал раскрыл красный переплет.

Секретаря Ришелье держал для дипломатической переписки и рассылки приказов губернаторам провинций. В делах же подобного рода перо в руки брал сам.

Глава седьмая,
в которой великие мира сего забывают о д'Артаньяне в самый неподходящий момент

Прибыв в Лион, Ришелье немедленно увиделся с выздоравливающим королем. Обе королевы с тревогой ожидали, чем окончится эта встреча. Разговор короля наедине с первым министром продолжался более часа.

По прошествии этого времени его высокопреосвященство вышел из покоев Людовика XIII и проследовал в приготовленные для него комнаты. Свита кардинала расположилась неподалеку. Его высокопреосвященство, по обыкновению, много работал и, испытывая нужду в том или ином из своих приближенных, не собирался тратить время на ожидание. Кардинал не менял своих привычек, где бы он ни находился.

Королева собиралась пройти к королю, но врач почтительно преградил ей путь: его величество изволил отойти ко сну.

Действительно ли разговор с первым министром так утомил короля, или он хотел поразмыслить об услышанном наедине – мы не знаем. Как бы то ни было, королева прождала до вечера. Придворные сплетники вполголоса передавали друг другу, что, когда Анна Австрийская покинула королевскую опочивальню, на ее прекрасном лице можно было видеть следы слез. Впрочем, это никого не удивило. Как уже говорилось, в ту пору своей жизни во Франции испанка много и часто плакала.

Смятение, вызванное прибытием кардинала, немного улеглось, однако благоразумный Монморанси, сопоставив известие о выздоровлении короля с поспешным отъездом дю Трамбле в Дофине, не стал дожидаться встречи с его высокопреосвященством. Он отбыл в Лангедок, предварительно, впрочем, засвидетельствовав свое почтение королеве-матери и заверив ее в личной преданности. Время показало, что благородный Монморанси говорил совершенно искренне. Следом поспешил и де Гиз.

И только храбрый Бассомпьер никуда не отправился – у него не было ни Лангедока, ни Лотарингии. Маршал подумывал, не приказать ли своим швейцарцам арестовать Ришелье.

– Мои молодцы и черта не побоятся взять на прицел, мадам, – уверял он Марию Медичи. – Они мигом спровадят министра в Бастилию. А находясь там, его высокопреосвященство уже не будет выглядеть столь грозно, скорее наоборот, бледно, хотя он и зовется «красный герцог». – И маршал разразился хохотом.

Но он не встретил поддержки у королевы-матери. Получив обещание короля удалить Ришелье, она не могла рисковать испортить всю партию одним неверным ходом.

Подготовка кампании, особенно если она ведется с таким размахом, никогда не проходит незамеченной противником.

Прежде всего таким, как кардинал. Его высокопреосвященство, успевая следить за событиями придворной жизни Лондона и Мадрида, конечно же, был весьма неплохо осведомлен о последних приготовлениях в стане врага.

Итак, противники копили силы, подтягивали резервы, искали союзников, готовясь к смертельной схватке. Все эти титанические усилия, прилагаемые обеими сторонами, настолько завладели вниманием высоких особ и их ближайшего окружения, что о д'Артаньяне попросту забыли.

Впрочем, два человека из числа сильных мира сего время от времени вспоминали о нем. Чаще всего вспоминала о гасконце Анна Австрийская. Положение бедной королевы заставляло ее беспокоиться о собственной судьбе.

Не приходилось сомневаться также в отличной памяти его высокопреосвященства. Он-то не забыл об арестованном лейтенанте королевских мушкетеров, но до поры считал выгодным для себя не вспоминать о нашем герое. Что же касается господина де Тревиля, то до него дошел слух о некоем таинственном поручении, данном королевой д'Артаньяну, поэтому он считал вполне естественным его отсутствие.

Не прошло и трех дней после прибытия кардинала в славный город Лион, как д'Артаньяна в карете с наглухо зашторенными окнами в сопровождении усиленного конвоя отправили в Париж.

– Куда мы направляемся? – спросил мушкетер офицера.

– Скоро увидите, – был ответ.

– Тысяча чертей! Скажите в таком случае, в чем меня обвиняют?!

– Это мне неизвестно, сударь, – несколько более вежливым тоном отвечал офицер.

Некоторое время мушкетер созерцал профиль своего стража, не без удовольствия представляя его в прицеле мушкета.

Затем он вспомнил, что точно такой же ответ получил от него самого дю Трамбле, и немного поостыл.

Умерив свой гнев, д'Артаньян успокоился и уснул. После стольких часов в седле он нуждался в отдыхе. Мушкетер проспал большую часть пути.

Поскольку окна кареты были, как уже говорилось, закрыты наглухо, арестант не мог видеть того, что делается вокруг.

Но он все слышал и по уличному шуму и гаму мог судить, что карата покатила по парижским улицам. Д'Артаньян определил это безошибочно. Гомон парижской улицы он не перепутал бы ни с чем на свете. Но езда продолжалась недолго.

Карета остановилась, и двери были отворены. Ему предложили выйти наружу.

Д'Артаньян увидел перед собой опущенный подъемный мост, возле него расхаживали вооруженные часовые. Мост был перекинут через широкий ров, за которым поднимались серые стены первой крепостной ограды. За этой стеной проходил второй ров. А уже потом – сам замок с мрачным внутренним двором… Замок с восемью грозными пятиэтажными башнями и вокруг каждой из них шла галерея с установленными на ней пушками.

Д'Артаньян ощутил запоздалое сожаление. «Кажется, на этот раз я ошибся, следовало выбрать метод Портоса», – подумал он. Мушкетер понял, что его привезли в Бастилию.

Глава восьмая
О том, как д'Артаньян проводил время в Бастилии

Мы погрешили бы против истины, сказав, что гасконца обрадовала перспектива очутиться в мрачном склепе, широко известном под названием Бастилия.

Рискнем предположить, что эта тюрьма-крепость, снискавшая себе зловещую славу и сделавшаяся символом ада на земле или чего-то очень похожего на преисподнюю, была настолько ненавистна любому французу, что день, когда навсегда пали ее черные стены, стал национальным праздником.

Итак, д'Артаньян пожалел, что не прибег к методу Портоса. Впрочем, пища была неплохой, а обращение тюремщиков вполне учтивым. Однако камера оказалась сырой, а дрова не столько горели, сколько дымили.

Тюремщики постепенно прониклись симпатией к новому заключенному. Они сообщили гасконцу, что он пока не получил номера, какой присваивали всем арестантам, а башня, в которой его поместили, называется Базиньерой. Первую новость можно было расценивать как хорошую: относительно него имелись какие-то свои соображения, в то время как получивший номер, как правило, становился постояльцем Бастилии надолго. Второе сообщение было похуже: климат в камерах Базиньеры был самым сырым. В этом мушкетер смог убедиться в первую же ночь заключения.

«Будем находить во всем хорошую сторону, – решил д'Артаньян. – Камера могла бы быть расположена в верхнем ярусе, и с потолка постоянно текла бы вода. Положительно, мне везет».

– Ваш аппетит, сударь, напоминает мне справедливость, – говорил тюремщик каждое утро, забирая почти нетронутый обед.

– Чем же?

– Тем, что его нет.

– Вы ведете неподобающие вашему служебному положению речи, друг мой, – отвечал д'Артаньян.

– Это потому, что мне нечего опасаться, сударь.

– Как так?!

– Ведь я уже в Бастилии.

– Да, правда! Я совершенно об этом позабыл.

– Вот видите. И значительно дольше вас, сударь.

– Таким образом, мы в некотором роде товарищи по несчастью? Однако возможность в любой момент покинуть эти мрачные стены…

– Покинуть?! Что это вы такое говорите, сударь! У меня семья, и все в ней прямо-таки помешались на еде. Едят каждый день.

– Почему бы вам, любезный, не забирать этот обед себе домой. Много ли у вас ртов?

– По правде говоря, шесть, сударь. И это жаркое мне бы пригодилось, не скрою.

– Так за чем же дело стало?!

– Если об этом узнает господин комендант, я останусь без места.

– Ну, так он не должен знать ничего!

– Благодарю вас, сударь. Мое имя – Гийо, Франсуа Гийо, хотя нам и запрещается разговаривать с заключенными.

– Ну, я-то не совсем еще заключенный. Какой же арестант без номера?

– Вот это меня и утешает, сударь. Выходит, я как бы и не нарушаю свой служебный долг.

– Конечно же, нет! Вы никоим образом не нарушаете его – на этот счет просто не может быть двух мнений! – В голосе мушкетера слышалась такая непоколебимая уверенность, что тюремщик счел за лучшее оставить все дальнейшие сомнения.

На следующее утро д'Артаньян завязал знакомство со вторым тюремщиком. «Однако не могу же я не есть совсем», – подумал он и решил, что наладившихся отношений с двумя из своих стражей вполне достаточно.

Иногда заключенных Базиньеры выводили на крышу башни, где они медленно бродили взад-вперед, «вдыхая свежий воздух». Заключенный из камеры второго этажа живо напомнил д'Артаньяну картинки, изображавшие мучения грешников в аду. Такие картинки ему случалось видеть на ярмарке в Сен-Жермене.

– Давно вы здесь, сударь? – участливо спросил д'Артаньян.

Арестант дико взглянул на него и тотчас же отошел. Его впалые щеки и взлохмаченные волосы произвели на мушкетера впечатление. Он пришел к непреложному выводу, что климат Бастилии вреден для здоровья.

«Надо известить господина де Тревиля», – подумал д'Артаньян. После прогулки он попросил, чтобы к нему вызвали дежурного офицера. В тот день офицер не пришел.

Не пришел он и на следующий день.

– Франсуа, что следует совершить, чтобы заставить дежурного офицера посетить мою скромную камеру? – спросил он у месье Гийо, когда тот забирал дикую утку, оставленную ему д'Артаньяном.

– Совершить, сударь? Например, нападение на тюремщика.

– Напасть на тюремщика?!

– Вот именно.

– Тогда я задам следующий вопрос.

– Я постараюсь ответить вам, сударь, поскольку вы не являетесь…

– Арестантом в полном смысле этого слова, как его понимает…

– …господин комендант, – закончил страж с хитрой улыбкой.

– Я вижу, вы рассудительный человек, месье Гийо.

– Это все оттого, что я – человек семейный.

– И хорошо относитесь к тем, кого стережете.

– Это потому, что у меня большая семья, сударь.

– А как отнесется ваша многочисленная семья к тому, если на вас будет совершено нападение?

– Это смотря кем из заключенных, сударь.

– Например, мной!

– Думаю, моя семья переживет это. В особенности если вы бросите в меня вон тот тяжелый табурет, но промахнетесь.

– Отлично! Я только что собирался обсудить с вами возможные варианты.

Д'Артаньян был человеком дела. Стоило ему прийти к определенному мнению относительно дальнейшего образа действий, он приводил свой план в исполнение со всей присущей ему энергией. Дубовый табурет звучно ударился о стену и раскололся надвое. Месье Гийо завопил что было мочи.

Д'Артаньян составил ему компанию. Чтобы увеличить эффект, он колотил ножкой табурета в стену. Их дуэт был услышан и не оставлен без внимания. На шум прибежали, д'Артаньяна обезоружили.

– Я – лейтенант королевских мушкетеров д'Артаньян, – во все горло кричал мушкетер. – Я требую дежурного офицера. Сообщите господину де Тревилю!

Наконец он увидел перед собой офицера, чья внешность вызвала неприятные чувства у нашего героя. Дальнейшее подтвердило, что д'Артаньян был хорошим физиономистом.

– Мое имя – д'Артаньян. Я – лейтенант королевских мушкетеров.

– Лейтенант королевских мушкетеров шевалье д'Артаньян скорее всего находится в Лувре. Если вы не хотите, чтобы вас сочли сумасшедшим, советую вам замолчать.

– Вы можете сообщить господину де Тревилю о том, что я здесь?!

– Ни в коем случае.

– Но я выполнял королевский приказ!

– Мне ничего об этом не известно.

– Отведите меня к коменданту.

– Вы напали на тюремщика. За это вы будете наказаны.

– Но, черт возьми, я в самом деле офицер роты господина де Тревиля. Он наверняка разыскивает меня.

– В таком случае он вас найдет.

– Но Бастилия – последнее место, где ему придет в голову искать меня!

– Значит, вам придется подождать.

Д'Артаньян ощутил острое желание придушить офицера на месте.

– В таком случае мне нужен исповедник.

– Сомневаюсь. Ваши поступки свидетельствуют об обратном.

Офицер ушел. Тюремщики унесли обломки единственного табурета. Двери захлопнулись, засовы с лязгом и скрежетом задвинулись. Наступила пронзительная тишина.

На следующее утро д'Артаньян, вернее, его сторож месье Гийо остался без свежей рыбы к обеду. Мушкетеру сообщили, что отныне он переведен в пятую категорию заключенных. Это означало, что на содержании д'Артаньяна комендант тюрьмы собирался экономить по пять ливров в день. Это означало также, что месье Гийо не мог больше рассчитывать на пирог с трюфелями, жертвуемый д'Артаньяном на нужды его многочисленной семьи.

«Дело плохо, – посетовал мушкетер. – Мой поступок привел к обратному результату».

– Кажется, мы выбрали неверную тактику? – спросил д'Артаньян у своего нового знакомого, когда вновь наступила его смена.

– Да уж чего хорошего, сударь, – отвечал месье Гийо, крайне разочарованный исходом дела. Огорчение малого было столь велико, что д'Артаньян поторопился заверить его, что воздержится от любых акций неповиновения.

– Изберем другой метод, – пробормотал мушкетер, провожая глазами нетронутый обед. – Мне необходимо передать письмо господину де Тревилю.

– Я подумаю, что тут можно сделать, сударь, – пообещал месье Гийо.

Вечером того же дня он погремел ключами около двери и тихо осведомился о том, когда письмо будет готово.

– Завтра к утру, – отвечал д'Артаньян.

Письмо получилось кратким, но энергичным. Утром оно было незаметно для посторонних глаз вручено месье Гийо. По этому случаю мушкетер остался также и без завтрака. Он питался сознанием своей правоты. Мысли же нашего героя о его высокопреосвященстве имели крайне нелестный для кардинала характер. Иногда мушкетер принимался думать вслух, и тогда с уст его срывались ругательства, способные вызвать неподдельный восторг у всех солдат роты де Тревиля, доведись им их услышать. Д'Артаньян бегал по камере как тигр по клетке. На ходу он метал громы и молнии. Однако толстые стены башен Бастилии привыкли к подобным сценам.

Они хранили молчание, безучастно взирая на узника.

Глава девятая
«День одураченных»

Между тем выздоровевший король подвергался натиску со стороны Марии Медичи. Королева-мать уже не просила, а требовала от сына, чтобы он лишил Ришелье должности первого министра.

– Один взмах вашего пера, – однажды произнесла она торжественным тоном, – и вы спасете Францию, всех нас, самого себя!

Король побледнел. Он снова почувствовал себя больным, переживающим кризис, за которым или полное выздоровление, или смерть. Однако в этот раз исход кризиса зависел от его собственной воли.. Людовик XIII взял перо в руку. Королева-мать затаила дыхание, повторяя про себя слова католической молитвы. Казалось, что в наступившей тишине слышно, как пылинки кружатся и оседают в луче утреннего тусклого ноябрьского солнца, пробившегося меж тяжелых портьер. Еще мгновение…

И в эту самую минуту на пороге кабинета появилась фигура в красном одеянии. Кардинал возник словно из воздуха, из ничего. Мать и сын вздрогнули. Им показалось, что они обоняют запах серы.

Кардинал приблизился к королю неслышными шагами и склонился в глубоком поклоне. На лбу короля выступили капельки пота, хотя в Лувре было не слишком жарко.

– Ваше величество, – произнес Ришелье, – я пришел просить вас освободить меня от занимаемой должности…

Людовик и Мария Медичи в один голос воскликнули, но если первый – от испуга, то вторая – от радости:

– Освободить, герцог?!

– Совершенно верно, ваше величество, ибо семейное ваше спокойствие должно быть вам дороже блага Франции.

Под руководством вашей родительницы, – тут его высокопреосвященство отвесил поклон в сторону Марии Медичи, – маршала Марийака, вашего брата – герцога Орлеанского, вашей супруги и при содействии вельмож, имеющих постоянные отношения с испанским двором, – вы, без сомнения, победоносно докончите начатое дело умиротворения еретиков-кальвинистов, усмирения олигархии и возвышения французского государства… Ваше величество, под опекой иноземцев и вельмож, расхитивших казну, несомненно достигнет в самое короткое время высокой степени могущества. Что же касается моей скромной особы, то я сегодня же отбываю в Гавр!

Отвесна поклон королю и королеве-матери, кардинал медленно удалился. Шлейф его красной мантии сверкнул в дверях языком подземного пламени и… все погрузилось в сумрак. Короля била дрожь.

* * *

Если его высокопреосвященство и разыгрывал спектакль, то делал он это очень тонко. Королева-мать навела справки и узнала, что мебель из дворца Ришелье была отправлена в Гавр еще 8 ноября, то есть два дня тому назад. А в самый достопамятный день, 10 ноября, туда же отправился обоз с золотой монетой на двадцати пяти мулах. Узнав это, король чуть снова не слег. Зато Мария Медичи давно уже не чувствовала себя так хорошо.

Вечером во дворце было многолюдно. Слух об отставке кардинала разнесся с быстротой молнии. Оживление и радость царили повсюду, но только не на половине короля. Людовик сидел в потемках и почти в полном одиночестве. Неожиданно ему доложили о прибытии кардинала.

– Просите его высокопреосвященство, – встрепенулся король.

Ришелье сразу же не оставил королю никаких надежд:

– Я прибыл, чтобы на прощание засвидетельствовать свое глубочайшее почтение вашему величеству. Утром меня уже не будет в Париже.

– Герцог, вы приняли свое решение под влиянием эмоций, но не разума, который обычно руководит всеми вашими мудрыми действиями!

Ришелье с трудом подавил улыбку.

– Сеть интриг, которая опутывает теперь ваше величество, это гордиев узел, – отвечал кардинал, выдержав паузу. – А я не могу рассечь его одним взмахом меча.

Король, сидевший в кресле, вскочил и принялся расхаживать по кабинету.

– Но благо Франции, герцог! – воскликнул он, комкая кружевную манжету.

– Гибель и спасение ее в руках монарха, в ваших руках, государь. Выбор в вашей воле. За четыре года вы могли убедиться, каковы были мои советы.

Король закрыл глаза. Ему привиделись лицо королевы-матери, те горы документов, которые лежат на письменном столе Ришелье, запутанное состояние финансов, угроза войны с половиной Европы. Король открыл глаза. Перед ним спокойно стоял тот, кто умел привести финансы в порядок, подготовить армию к войне и разобраться в каждой, даже самой невразумительной, бумаге. Король решился.

– Если бы я попросил вас остаться? – заискивающим голосом спросил он.

– Я бы не согласился, ваше величество, – без промедления отвечал кардинал. Сказано это было тоном, не вызывающим сомнений.

– Ни на каких условиях?

– Вы бы их не приняли.

В это самое время у королевы-матери лакеи в парадных ливреях обносили собравшихся гостей шампанским. Веселье было в самом разгаре.

– Узы родства для вас дороже короны и счастья подданных, – спокойно продолжал кардинал. – За все ужасы вас вознаградит любовь матери, супруги и дружба вашего брата.

В последней, вы, кажется, не можете сомневаться!

Судорожное движение короля показало кардиналу, что удар попал в цель. Людовик ХIII, меняясь в лице, грыз ногти. Он боялся, что Ришелье сейчас уйдет и оставит его один на один с кипой бумаг на письменном столе министра.

– Кардинал, вы погубите Францию! – прошептал он.

– Боже сохрани, государь, не я! Не хочу отнимать этой заслуги у других.

– Так спасите же ее!

Ироническая усмешка исчезла с бледного лица Ришелье.

Он устремил на короля долгий пронзительный взгляд. Людовик XIII ощутил, что в этот момент часы Истории на мгновение остановили свой ход. Великий актер Ришелье держал паузу. Тринадцатый из французских Людовиков не был малодушным человеком, напротив – королю была присуща личная отвага, что он в полной мере показал у Пон-де-Сюз, где пули свистели вокруг его монаршей головы. В эти минуты он почувствовал, что согласен снова услышать свист пуль, лишь бы кардинал не затягивал паузы.

Но все на свете имеет конец. Даже неприятности. Это проявляется в том, что на смену им приходят другие.

– Так спасите же ее! – снова воскликнул король.

– Спасу, – ответил кардинал. – Но для этого требую от вашего величества абсолютного доверия и повиновения.

Теперь Ришелье посмел говорить именно так. Король перевел дыхание. Он мог снова спокойно охотиться в Сен-Жермене.