Текст книги "В тени сгоревшего кипариса"

Лейтенант дублирует приказ, хоть вся рота его и так слышала. В армии есть порядок, который не должен быть нарушен. Открыл люк, вылез до пояса и удивился – оказывается, в башне нечем было дышать от пороховых газов, видно, заряжающий забыл включить вентилятор. Клитин вытер со лба пот, сдвинул шлем на затылок и осмотрелся. Не так уж это и страшно – воевать. Итальянцев положили множество, а потери – пара застрявших в окопах танков. Ничего, несколько тренировок пешим по-танковому, и самый тупой олух поймет, что окопы преодолевают не вдоль, а поперек. Греки суетятся вокруг пушек, осматривают позиции, самые ушлые разворачивают несколько орудий стволами в сторону Корчи. На гулкую, заторможенную, тягучую очередь с той стороны, куда ушли танки первого взвода сначала никто не обращает внимания. Непонятный ленивый пулемет вроде как думает после каждого выстрела, четко проговаривая:

– Ду-ду-ду-ду.

Потом крик в наушниках, и взрыв. Над гребнем холма, закрывшего машины первого взвода, поднимается красно-черный гриб бензинового взрыва.

– Справа, сука, справа на горе! Осколочным ему в…би! – И снова гулкие очереди автоматических зениток.

Звонкие выстрелы танковых пушек, хлопки разрывов, очереди спаренных пулеметов и снова:

– Ду-ду-ду-ду…

Младший лейтенант Беридзе наконец вспоминает о необходимости доложить:

– Трэти-раз, взвод под обстрелом, противник стреляет сверху тяжелыми пулеметами, лоб не берет, поломал гусеницы, достать не могу – пушки не поднимаются. Один танк потерял. Помощь надо.

Пока Клитин разворачивает машины второго взвода и ищет пути для выхода во фланг зенитной батарее, Козлоногов отводит свои самоходки дальше от гор, в воздухе шелестят снаряды его гаубиц. Стреляя прямой наводкой, на минимальной дистанции, самоходчики после третьего выстрела бьют на поражение. Выпускают двенадцать снарядов, замолкают, к «сушкам» подтягиваются транспортеры.

– Ай, молодец, хорошо дал! Разбегаются! – Арчил совсем забыл правила радиообмена, но на это никто не обратил внимания.

Незамеченная вовремя батарея из четырех автоматических зениток жалкого калибра в двадцать миллиметров уничтожила один танк и на несколько дней вывела из строя еще четыре. При том, что стрелять вниз по склону могли только две зенитки из четырех. Клитин с каменным лицом осматривает остатки боевой машины, разбитые гусеницы и подвески поврежденных танков.

– Расслабились, долбодятлы! Я вам такое расслабление покажу – само слово забудете!

Лейтенант сплевывает, прячет руки в карманы – к нему вернулся страх, нелогичный и запоздалый. Окажись эта батарея на километр южнее, разлететься кучей горелых обломков мог его танк. В бою Клитин ни разу не посмотрел наверх. Мерзкая горечь во рту не дает сосредоточиться и подумать. Не страшно – все заранее придумали люди поумнее лейтенанта Клитина. Боевой устав не дураками писан, вечером нужно перечитать.

Как обычно, перед боем Алексея слегка потряхивает. Говорят, если покурить, становится легче, но Котовские не курят. Поэтому Леха просто наматывает на указательный палец гвоздь-сотку, потом разматывает – пока не ломается уставшее железо. Тогда старлей достает из кармана следующий гвоздь – он человек запасливый и предусмотрительный. Главное, дождаться команды «По машинам», потом трястись некогда – надо драться. Ну, наконец-то – Котовский рявкает на стоящих вокруг подчиненных и бросается к командирскому танку. Фигурки в мешковатых комбезах дружно бегут следом. Не все, некоторые задерживаются – подбирают с земли крученые обломки гвоздей, на память.

Алексей за время плавания замордовал своих орлов до потери речи – вбивал признаки, по которым можно засечь минное поле, дот, замаскированную пушку и такую дрянь, как контрэскарп, который и заметить-то можно, только когда головной танк кувыркнется с искусственного обрыва. Не понадобилось – после артподготовки, довольно серьезной даже по меркам Финской, танки и пехота спокойно, не торопясь, размазывают противника по окопам первой линии обороны.

Итальянцы охотно поднимают руки, но озверевшие союзники пленных не берут: «Афины!» – и штык в брюхо, с проворотом. Звери! Зато, в отличие от горячих финских парней, не мучают.

Пока пехота отводит душу, артиллерия накрывает вторую линию окопов. Там защитников почти нет, кто был, драпанул сразу после артподготовки, поэтому до городских окраин левый фланг наступающей дивизии добирается почти без помех.

Городишко не впечатляет – домики в один, самое большее в два этажа, на крышах – черепица, иногда – серые каменные плитки. Не очень узкие, но кривые улицы. Много кустов, деревья. Не город – мечта танкиста. Особенно там, где вдоль самой дороги тянутся сложенные из обломков камня заборы. Котовский разглядывает город сквозь мутные линзы панорамного прицела, когда оживает радиостанция, и сквозь треск разрядов доносится голос комбата:

– …ой, второму-два, в город не лезь, как понял меня? Отставить город, как понял, прием!

– Понял – в город не лезть, я второй-два, прием.

Котовский отводит роту назад, за вторую линию окопов, ставит танки за бруствером, сами окопы обживают греки – оборудуют пулеметные гнезда, шарят в поисках полезных вещей.

Алексей закончил тиранить старшину, которого вдохновлял на поиски кухни и машины с боепитанием, посмотрел, как экипажи дружно взялись за банники.

– Ничего так повоевали сегодня. Хлипковат противник в коленках, финны куда злее дрались, а, Василий?

Младший политрук Сонькин вместо ответа дергает командира за рукав и вполголоса сообщает:

– Алексей, кажись, по наши души топают!

Вдоль линии окопов двигается группа греческих офицеров, пытается расспрашивать людей в шлемофонах. Котовский выходит из-за танка и поднимает руку, привлекая к себе внимание.

Блестящие сапоги, кожа портупей, добротное сукно шинелей, серебряные и золотые звезды на погонах. Белая кость, голубая кровь, они даже внешне отличаются от похожих на обугленные головешки солдат подчеркнуто европейской внешностью. Большинство солдатских лиц украшают густые усы, лица офицеров выбриты полностью.

Старший на ходу бросает адъютанту:

– Надеюсь, хоть кто-то из них понимает английский или французский, – небрежно подносит руку к околышу фуражки и обращается к советским офицерам:

– I am Lieutenant Colonel…

Алексей не дает ему закончить:

– Простите, полковник, но я не говорю по-английски. Давайте по-гречески? – и, не ожидая, пока подполковник справится с удивлением, представляется: – Старший лейтенант Котовский, командир второй танковой роты.

Чужие языки Алексей всегда учил легко – талант, наверно, достался от неизвестных родителей, но с английским незнаком. За годы беспризорного детства Лешка без особых усилий выучился болтать с татарами и с молдаванами, не терялся среди кормившихся морем крымских греков. В детдоме был любимым учеником пожилой Ольги Генриховны, с легкостью выдавал зубодробительные фразы на языке Гёте и Шиллера. Когда учительница предложила позаниматься с одаренным мальчиком французским, оказалось, что Леша его не то чтобы учит, а, видимо, вспоминает. Только на всех языках, кроме французского, мальчик говорил с ужасным акцентом. «Абсолютно немузыкальный слух!» – вынужден был признать учитель пения и изгнал из хора оглушительно оравшего Алексея, ничуть не расстроенного этим обстоятельством – Лехин кумир в опере не пел. Спортплощадка манила Котовского сильнее гармонии молодых голосов.

Вопреки ожиданиям, подполковник Димитриадис оказывается приятным собеседником, выражает танкистам благодарность за хорошую работу, отмечает невысокий уровень потерь в своем полку.

– Завтра нам придется штурмовать жилые кварталы, и я хотел бы согласовать наши действия.

Действительно, белая кость. Говорит, как пишет. Согласовать – дело нужное. Грек выслушал предложенную Котовским схему действий, немного подумал и согласился:

– Понимаете, мы хорошие солдаты, но – солдаты небогатой страны, и опыта применения танков у нас нет. Думаю, знания опытного танкиста стоит использовать, – подполковник улыбнулся. – Был рад познакомиться, надеюсь продолжить беседу завтра, а сейчас извините – дела. Ваш солдат уже минуту машет вам из-за танка. – Грек протягивает Алексею руку.

– До завтра, полковник. Простите, но еще один вопрос.

– Да?

– Почему ваши люди не берут пленных? Если итальянцы поймут, что смерть неизбежна, они будут драться, как загнанные в угол крысы. Может быть, пусть лучше быстро сдаются?

Димитриадис вздыхает и задумывается, подбирая слова.

– Видите ли, в моем полку у большинства солдат родственники в Афинах. Как раз в тех районах, которые были разрушены при обстреле с итальянской эскадры. Там погибло очень много людей: женщин, стариков и детей. Люди злы и хотят мстить. Со временем нам удастся это остановить, но боль еще слишком сильна.

Полковник снял фуражку, удивился, увидев ее в руке, и снова надел.

– До свидания, господин старший лейтенант.

Дайте солдату точку опоры, и он уснет – эта народная мудрость верна для любой армии во все времена. Исключения бывают. Если у солдата появилась возможность пожрать, добыть выпивку или влезть в какие-нибудь неприятности с местными жителями, он может и потерпеть. В остальных случаях не занятый делом воин засыпает мгновенно – лежа, сидя, стоя и даже на ходу. Разница между опытным бойцом и зеленым салагой только в подходе к процессу. Молодой теряет сознание сразу. Послуживший, понюхавший пороха боец знает – лучше потратить время, но устроиться с максимальным комфортом.

Среди танкистов новичков нет. Итальянцы оборудованием блиндажей не озаботились. Не успели или решили, что в городе ночевать удобнее – поди пойми их, нерусских. Ничего, советского бойца устроит и кусок хода сообщения, перекрытый всем, что попало под руку. Ерунда, что в спальне две стены из плащ-палаток, зато тепло. Буржуйку старшина притащил, он же и топит – экипажам завтра с утра в бой, пусть поспят. Жаль, у костра не посидеть – на огонек скорее залетит минометная мина, чем добрый человек завернет. Добрые люди заходили и без огонька – улыбались белозубо из-под густых усов, хлопали по плечам, угощали сигаретами. Поговорить не получилось – так, руками помахали, как глухонемые, но взаимную симпатию выразили.

Теперь сопят и белобрысые, и черноволосые, бдят только часовые да наблюдатели, в неживом свете осветительных ракет всматриваются в лежащее перед ними поле, пытаются заметить врага раньше, чем он подберется на расстояние гранатного броска. Смотрят старательно – перед позициями нет ни минного поля, ни даже жидкого заграждения из смотанной спиралью колючей проволоки.

Еще не спят командиры – по самым разным поводам. К старшему лейтенанту Фунтикову повод приполз сам, незваный, негаданный. Сидит, протянув к печке длинные ноги в ботинках с дырявыми подметками, в грязных пальцах прирожденного музыканта сжимает жестяную кружку с горячим чаем. И сам факт его наличия говорит о том, что умелый и ловкий храбрец может пробраться мимо часовых и секретов, выбрать нужный момент и хриплым шепотом окликнуть бойца в знакомой форме:

– Товарисч!

Есть все-таки и среди итальянцев смелые люди. Не просто смелые – Уго Бонатти пополз через нейтралку, хоть знал, что первый встреченный греческий солдат, скорее всего, прикончит его, как только увидит. Умения Уго тоже не занимать – повоевал в Испании, пытался остановить врага на чужой земле, раз дома не получилось. В интербригадах итальянцев было много – не всех антифашистов перестреляли в двадцатых сбившиеся в стаи мальчики в черных рубашках. После поражения республиканцев Бонатти кружным путем, через Алжир и Ливию вернулся в родную Парму. Как оказалось, только для того, чтобы через два месяца угодить в армию ненавистного Муссолини. Завоевывать для фашистов Грецию Уго не желает, умирать на штыках ее защитников – тоже. В их батальоне, потерявшем во вчерашнем бою больше половины офицеров, таких большинство. Они с радостью сдадутся, но разъяренные греки в плен не берут. Выход Бонатти увидел, когда заметил перед атакующими цепями сынов Эллады характерные башни танков советского производства. Знающий пару десятков русских слов итальянец вызвался пробраться к танкистам – там наверняка есть русские, они должны понять – в грязной игре политиков солдаты не виноваты.

Делегат глотает обжигающий чай, смотрит на Фунтикова и понимает – есть Бог на свете, ведь Уго добрался сюда живым. Нашел советского командира, и этот офицер, хвала Мадонне, говорит по-испански – тоже воевал с франкистами. Он поможет.

Фунтиков смотрит на итальянца и понимает – спать сегодня ночью не придется.

Пришлось вести перебежчика в штаб батальона, затем в штаб греческой дивизии. Спустя два часа Михаил вместе с греческим пехотным капитаном проводил итальянца за линию секретов, выждал немного, чтобы убедиться, что на той стороне обошлось без стрельбы. Если утром защитники нескольких кварталов разом сложат оружие, нападающие смогут без боя ворваться практически в центр города.

Фунтиков прощается с греком и направляется к своим танкам – возможно, получится прикорнуть часок-другой.

Ноябрьская долгая ночь. Темная и густая, как турецкий кофе. Она тянется, будто нудный рассказ выжившего из ума старика. Того самого, что изводит потомков воспоминаниями о чудесной юности, многозначительно поглядывая на секретер, в котором хранится его завещание.

Греки ежатся в секретах, силятся разглядеть в ее непроглядности дома осажденного города и ждут рассвета, который позволит добраться до вражеских глоток. Итальянцы понимают – утром будет атака, отбить которую, скорее всего, не получится. Им хочется растянуть ночь, как резину, – вдвое, втрое против обычного, может быть, тогда исчезнут в темноте проклятые русские танки, ударят из-за гор подоспевшие на выручку дивизии… Знают, что выручать некому, проклинают «гениальность» своих генералов: из-за их безграмотности защитников Греции на второй неделе войны оказалось втрое больше, чем агрессоров, но надежда остается всегда – даже падая в пропасть, стоит верить, что край твоего плаща зацепится за камень.

Любая ночь рано или поздно заканчивается. Медленно и неуверенно светлеет небо на востоке, проступают из сумрака окрестности. Провожая темноту, бойцы скребут ложками по котелкам и мискам, умываются и разбегаются по местам. К утру греческая артиллерия сменила позиции – сегодня артподготовки не будет, греки собираются захватить город, а не разрушить его. Бить будут по разведанным целям, поддерживая продвижение пехоты. Столкновение неизбежно, напряжение с обеих сторон фронта нарастает и прорывается визгом стартеров, затем рокотом танковых двигателей. Долгих десять минут итальянцы вслушиваются в голодное ворчание бронированных монстров, с надеждой поглядывают на расчеты противотанковых ружей и, увы, – немногочисленные противотанковые орудия. Хватит ли их, чтобы справиться с десятками танков, которые внезапно появились у врага? Еще осталось со вчерашнего дня удивление, размешанное с детской обидой – почему? Почему навстречу танкам противника не выходит вдвое, втрое сильнейшая волна итальянских машин? Где фашистские танковые дивизии, что так красиво смотрелись на парадах? Дивизии, которые втоптали в пыль дикие орды абиссинцев, которые стремительными ударами вспороли оборону испанских республиканцев?

Времени для размышлений оказалось немного – моторы взревели, и на жидкую линию обороны потрепанной сорок девятой пехотной дивизии двинулись танки, за которыми дружно поднялись цепи греков с винтовками наперевес. Застучали пулеметы и винтовки итальянцев, прижимают пехоту к земле, пытаясь отсечь ее от брони. Завыли в воздухе минометные мины. Открыла огонь греческая артиллерия, снаряды ударили по позициям минометов, заставили остановить огонь, сменить место. По танкам бьют двадцатимиллиметровые «солотурны». Попадание, еще одно – танк, в который угодили бронебойные пули, даже не думает останавливаться, довернул башню, ударил из пушки, нащупывая позицию ПТР. А если в гусеницу? Совсем другое дело, Т-26 повернулся, подставил под обстрел борт, но и боковая броня выдержала несколько попаданий. Тем временем позиции немногочисленных «солотурнов» засыпают снарядами соседние танки. Уцелевшие расчеты волокут свое громоздкое оружие в глубь обороны.

По флангам наступающих открывают огонь шесть уцелевших противотанковых пушек. Сразу три Т-26 останавливаются, из люков вываливаются экипажи, бросаются на землю, спасаясь от ружейно-пулеметного огня. Радость защитников не слишком продолжительна – по позициям ПТО прямой наводкой отрабатывают самоходки. Гаубичные снаряды буквально вырывают землю из-под итальянских артиллеристов. Танки ускоряются, чтобы гусеницами растереть в прах пушки и их расчеты.

Броню трехбашенных монстров не берут даже снаряды сорокасемимиллиметровых «белеров». Одному из танков удается сбить гусеницу, но ответный огонь в щебень растирает каменный забор, за которым стоят орудия. Расчеты погибают под осколками и пулеметными очередями.

Положение обороняющихся все хуже. Еще пять, максимум десять минут – и бой закипит в домах и на улицах. В этот момент в центре оборонительных позиций из окон домов вместо пулеметных очередей и гранат вылетают белые тряпки. Танки расходятся в стороны, огибают обозначенные белым кварталы, обходят дома, из которых не раздается ни одного выстрела. Сбрасывают небольшой – два десятка человек в черной форме – десант, и на высокой скорости устремляются к центру города, выпустив на прощание из выхлопных труб облака вонючего дыма. Сизая гарь медленно тает в холодном воздухе, взводы греческой пехоты без остановки проскакивают кварталы, над которыми на ручках вил, метел и лопат болтаются простыни, скатерти, полотенца и нижнее белье. Фигурки в черном торопят, размахивают руками, и пехота бежит следом за ревом моторов. В домах, двери которых загораживают русские добровольцы, ждут завершения боя несколько сотен простых итальянских парней – они нашли способ уволиться из армии говорливого дуче.

В ведущем бой танке не до красот литературного языка – экипаж не говорит, он перелаивается короткими фразами, минимум слов, максимальное количество информации. В армии этот сленг вежливо именуется «командирским», но запись этих команд и докладов не стоит показывать в издательствах. Танкистам плевать на редакторов и корректоров, о существовании которых они в большинстве своем не имеют ни малейшего понятия.

Танк Фунтикова вылетает на очередной перекресток. Итальянский огнеметчик ошибается, огненная струя бьет в борт. Огнесмесь бесполезно растекается по закрывающему подвеску бортовому экрану, выжигает краску. Вторая может ударить в моторное отделение, найти щели, просочиться под броню, зажечь моторы…

– Правый! – ревет командир.

Одновременно с его воплем Алесь Куневич, пулеметчик правой башни, всаживает в огнеметный расчет очередь на половину диска. Баллон со смесью взрывается, и на грязной улочке албанского городка вспыхивает жаркий костер. Второй номер страшно кричит, какое-то время катается по земле, пытается сбить пламя. Куневич добивает его короткой, экономной очередью в три патрона. Несколько гранат вылетают из-за заборов, но не причиняют танкам никакого вреда. Т-28 разваливают каменную кладку заборов, пулеметчики бьют очередями в разные стороны. Итальянцы привычно разбегаются. Михаил несколькими командами назначает командирам машин места, и через минуту танки занимают позиции, направляют во все стороны стволы пушек.

Ротный на всякий случай еще раз проверяет схему – характерный изгиб улиц, площадь в квартале к востоку, минареты мечети – все верно. Его танки перекрыли коммуникации центральной части города, теперь итальянское командование не сможет перебрасывать подкрепления с одного участка обороны на другой по кратчайшему расстоянию – только в обход. Фунтиков дождался докладов командиров взводов, занявших два соседних перекрестка. Греки, не сильно отстав от танков, занимают оборону в ближайших домах. Расчет из трех бойцов сноровисто поднимает на чердак двухэтажного особнячка допотопный «гочкис» на неуклюжей треноге. В обороне – могучий агрегат, непонятно только, как пулеметчики умудрились притащить его сюда, не отстав от легконогих пехотинцев.

– Большой, я первый-раз, держу центр, как понял, прием!

– Я Большой, понял тебя, держи центр, второй на подходе, прием.

Потерять три танка на ровном месте из-за того, что не заметил поставленные ночью на прямую наводку пушки! …дак ты, а не командир роты! Алексей всаживает осколочный в окно, из которого пытался стрелять очередной пулеметчик, и усилием воли изгоняет из головы мысли о бездарно организованной атаке. Потом, после боя, придет время для разбора, а сейчас нужно грамотно довести роту до победы, нет времени на самоедство. Танки парами и тройками ломятся между домов – не спеша, чтобы не оторваться от идущей следом пехоты.

Парни Димитриадиса работают с танками неплохо, для первого раза просто отлично. Не зря потрачено время на разговоры с греческими командирами. За каждым танком идет закрепленное отделение, укрывается за броней от пулеметных очередей. Танки ломают заборы, расстреливают пулеметные точки и позиции стрелков. Пехота зачищает дома, особо смотрит, чтобы не выскочил на расстояние броска горячий итальянский парень со связкой гранат или бутылкой бензина. Греки выискивают и отстреливают расчеты противотанковых ружей. Жаль, связи с ними нет – в бою некогда следить за пехотой. Танки с расчетами ПТР расправляются эффективнее вооруженных винтовками пехотинцев, зато видят экипажи намного меньше. О радиосвязи с пехотой можно только мечтать – после боя. Сейчас нет времени, танкисты работают.

– Короткая!

Летит к цели очередной снаряд, всаживает в окно очередь ДТ, и танк снова идет вперед. Улица за улицей уходят за корму, все слабее отбиваются итальянцы, предпочитают убегать, сделав один-два выстрела. Командир третьего взвода доложил о захваченной без сопротивления минометной батарее, танки первого, с которым наступает машина командира роты, прошли через заставленный брошенными грузовиками пустырь. Где-то в городе есть еще артиллерия, десятка два трехдюймовок или около того, но она давно не подает голоса. Пушки вполне могут стоять где-то в засаде, чтобы в упор ударить по подходящим танкам. Нет, хватит на сегодня потерь.

Алексей высовывается из люка, подзывает греческого лейтенанта, и пехота выходит вперед, выглядывают из-за укрытий, жестами показывают танкистам, что можно двигаться дальше.

Заминка выходит у старого здания, похожего на помесь сарая и средневекового замка – из узких окошек молотят несколько пулеметов, не подпускают пехоту. Толстые каменные стены не пробиваются пушками двадцать шестых, снаряды лишь выбивают куски камня. Такими темпами для разрушения превращенного в крепость склада понадобится несколько часов времени и пара боекомплектов. Стоит он неудобно – на возвышенности, перекрывает сразу несколько улиц. Именно для таких случаев идут за ротой самоходки Козлоногова.

Несерьезные с виду машинки выходят в промежутки между танками, наводят на цель кургузые стволы своих гаубиц. Залп – и склад рушится в клубах дыма, складывается внутрь крыша, разлетаются по сторонам куски черепицы. От здания остается дальняя стена, уродливо возвышающаяся над грудой перемешанных камней и бревен. Радостно орут греки, потрясают винтовками – им нравится такая война.

– Молодчик, Козел, с меня выпивка! – нарушает правила радиообмена Котовский.

Танки на всякий случай обнюхивают пространство тонкими стволами пушек и идут дальше, практически не встречая сопротивления.

– Сам козел! – обижается им вслед командир батареи.

Лучший способ согреться – хорошо поработать. Какая работа греет сильнее, чем рытье земли? Только работа банщика. Кто копал горный грунт пополам со щебнем, когда все время приходится выковыривать лопатой каменные обломки, знает. А вырыть втроем окоп для танка? За ночь? Ничего, справились. Экипажи сбили ладони рукоятями лопат и киркомотыг, но укрыли машины по самую башню.

Технику третьего взвода утащили в тыл, восстанавливать ходовую, но оставшиеся двенадцать танков на три километра фронта – очень неплохая цифра. Греки под вечер пригнали конные упряжки, вывезли трофейную артиллерию. Пехота окопалась перед позициями танкистов, чуть ниже по склону, но землю рыли без фанатизма, окопчики получились неглубокие, а траншеи между ними и вовсе курице по колено. Не собираются оборону держать, рвутся в наступление. Как раз с этой стороны атаки не будет, город будут брать ударами с севера и с юга.

Клитин очередной раз проходит вдоль позиций роты, заставляет два экипажа исправить форму брустверов, проверяет несение службы часовыми. Порядок требует постоянного контроля со стороны командира, не уследишь, и грязный подворотничок обернется необслуженным танком, потерей боеспособности. На выдавленное в спину, шепотом и сквозь зубы: «Каганович, …!»44
  Лазарь Моисеевич Каганович – революционер, партийный и государственный деятель. В числе прочего один из инициаторов и руководитель строительства московского метрополитена.


[Закрыть] можно не обращать внимания, это эмоции, они для службы значения не имеют. Сочтет командир нужным – и вправду метро рыть станут. Лейтенант Клитин спуску не даст ни себе, ни подчиненным.

Утром, перед завтраком, танкистов посетили греческие офицеры, но разговора не получилось – никто из визитеров не знал русского языка, а мучиться, листать разговорник лейтенант не счел нужным. Пообщались жестами, Клитин схему обороны показал. Покивали друг другу и разошлись. О чем говорить советскому командиру с отродьем помещиков и капиталистов? У них на погонах следы от корон еще не выцвели.

Когда вокруг притаившейся Корчи взлетели в небо сигнальные ракеты, Клитин вдруг ощутил досаду от того, что ему не нужно бросать вперед свои танки. Кажется, в ноздрях до сих пор стоит мерзкий запах горелой человечины, обгоревшие обломки Т-26 стоят рядом, но до ломоты в ладонях захотелось сжать рукояти наводки, поймать в прицел врага, толчком педали послать в него снаряд или всадить пулеметную очередь. Не важно, что в ответ может прилететь отлитая в сталь стремительная смерть, важнее видеть, как падают в грязь тела убитых тобой противников.

Лейтенант опускает бинокль на крышу башни, машинально вытирает ладони о комбинезон и без особой необходимости выходит в эфир:

– Я третий-раз, внимательно смотреть!

Невидимый с позиций третьей роты бой разгорается, к трескотне винтовочного огня добавились пулеметные очереди. В ответ ударила артиллерия, и вскоре отдельные выстрелы и разрывы сливаются в сплошном реве канонады. Клитину хочется послушать переговоры ведущих бой танков, но на такое нарушение он пойти не может, ждет доклада подчиненных или вызов командира батальона, не меняет настройки радиостанции. Лейтенанту остается до рези в глазах вглядываться в лежащее перед ним пространство, переводить бинокль с дома на дом, с кустов на группы деревьев.

Бой смещается к центру Корчи, парни сейчас протискиваются по узким улочкам, ломают дома, прокладывают путь пехоте. Клитин должен ждать – самое невыносимое из состояний. И тут, наконец, оживает радиостанция:

– Ориентир четыре, двести метров вправо, ближе сто, наблюдаю скопление пехоты!

Вот, начинается! Лейтенант ловит в поле зрения бинокля черепичную крышу крестьянского дома, берет чуть правее и ближе. Среди метелок высокой рыжей травы перебегают согнувшиеся фигурки с оружием в руках. Ротный укладывает бинокль в чехол, опускается на свое место – только защелка люка клацнула.

– Я третий-раз, приготовиться к отражению атаки! Моторы не заводить, без команды огня не открывать!

И заряжающему:

– Осколочный!

Влажно чавкает затвор пушки, принимает в вычищенное до блеска нутро орудия первый на сегодня снаряд.

Командирская панорама – неважная замена биноклю, изображение хуже, зато поле зрения шире. Клитин вспоминает, что не предупредил греков, но те и сами видят противника, стрелки разбежались по окопам, клацают затворами. Пулеметный расчет продернул ленту в свой антикварный французский самовар – ничего, в обороне эти монстры работают не хуже современных систем. Сноровистые, черти, приятно посмотреть, пулеметчики обучены превосходно. Лейтенант поворачивает маховик горизонтальной наводки, загоняет в поле прицела ближайшую группу итальянцев, но близкий снарядный разрыв закрывает обзор клубами дыма и пыли. Укрытые за строениями и посадками пушки врага где-то близко, и их много – одновременно встают десятки разрывов.

– Драпать решили, уроды! – злорадствует лейтенант.

Чтобы вывести из окружения батальон пехоты, не станут стягивать всю оставшуюся в дивизии артиллерию – к гадалке не ходи, на прорыв собралось итальянское руководство.

– Мы вам тут как раз дорожку приготовили, заждались, – Клитин припал к прицелу, не замечает, что проговаривает мысли вслух. Положив руку на следующий снаряд, будто копируя выражение лица командира, хищно осклабился заряжающий.

Итальянские артиллеристы пристрелялись, снаряды ложатся среди мелких греческих окопов. Очередной разрыв бросает в воздух остатки станкового пулемета. От лихого расчета остались лишь невыразительные ошметки. На совесть закопанные танки может достать только прямое попадание, которого так и не случилось.

Из травы поднялись сотни фигурок, разевают рты – наверно, кричат. Идут на засыпаемую снарядами оборону.

– Не стрелять! – цедит Клитин. – Ближе подпустим!

За первой цепью итальянцев поднимается вторая, третья…

Пушки замолкают, когда пехоте фашистов остается пройти от силы двести метров. Вразнобой хлопают винтовки вставших в окопах греков, итальянцы побежали, достают из подсумков гранаты… Пора!

– Огонь! – выдыхает лейтенант, разворачивает башню влево и срезает длинной очередью во фланг вырвавшуюся вперед цепь. Фигурки фашистов в прицеле почти закрывали одна другую, теперь они падают, роняя оружие и теряя каски.

– А, суки! – радуется Клитин и разворачивает башню вправо.

Пойманные кинжальным перекрестным огнем на открытом пространстве итальянцы мечутся, валятся на землю. Последняя цепь дружно поворачивает и бежит к укрытиям.

Клацает вхолостую пулемет – опустел диск.

Щелчки, лязг взведенного затвора.

– Заряжено!

– Заводи! – кричит своей роте лейтенант, и танк радостной дрожью отвечает на команду командира.

Через минуту, дав моторам немного прогреться, Клитин выводит роту в атаку, теперь убегают все итальянцы, которых может ухватить глаз в пляшущем поле прицела.

Убежать от танка в чистом поле? Лет двадцать тому назад это еще было возможно, не сейчас. Танки догоняют бегущего противника, обгоняют и заставляют повернуть еще раз, на штыки поднявшихся из окопов греков. Танкистам участвовать в избиении некогда – где-то рядом их появления ожидает артиллерия противника.