Текст книги "В тени сгоревшего кипариса"

Снег валит все сильнее, закрывает обзор, залепляет стекла приборов, мехводам приходится приоткрыть люки. За очередным поворотом ущелья дорога вырывается в долину, на склонах угадываются дома небольшого селения – в здешних местах больших не бывает. Танки притормаживают, дают десантникам возможность спрыгнуть. Врага удалось застать врасплох. Вспыхивают там и тут короткие перестрелки, точку в которых часто ставит выстрел танковой пушки. Еще выстрелы, взрыв, несколько пулеметных очередей – и тишина. Танки блокируют выходы из долины, эвзоны начинают осмотр домов и сараев – вдруг кого-то не нашли сразу. Пропустить легко – стихия разгулялась не на шутку, ветер усилился, бросает в лица бойцов мокрый снег. Через час в броню командирского танка постучал посланный Карагиозисом боец. Пробираясь следом за ним к нужному дому, Алексей гадает – сумеет ли найти дорогу обратно.

– Твою ж мать, пурга какая-то, – бормочет он себе под нос, стараясь не отстать от длинноногого эвзона.

– Алексий, я понял, что меня беспокоило в разговоре с командиром, – капитан не ждет, пока Котовский стряхнет снег с одежды.

– Я плелся сквозь эту мокрую дрянь, чтобы ты смог поделиться со мной своим открытием?

– И для этого тоже. Алексий, мы здесь застряли.

– С чего ты взял? – удивляется танкист.

– У нашего полковника болела шея. Она у него всегда болит к плохой погоде. Алексий, нам не успеть вернуться на тот берег реки.

– Объясни, – Котовский стаскивает шлем, проводит ладонью по бритой голове и садится к столу. Морщится – табурет попался колченогий.

– Ты видел, что на улице творится. Того моста, по которому мы прошли через Шкумбин, уже нет – наверняка его сносит каждое наводнение. Здесь, в горах, реки разливаются зимой.

– Что мы, на танках твоих парней не перевезем?

Капитан невесело улыбается.

– Не пройдут твои танки через разлив, утонут. Или сначала их унесет потоком, утонут потом.

Алексей понимает, что друг не шутит, и задумался, прикидывая варианты.

–Как думаешь, это, – он кивнул в сторону окошка, – надолго?

Грек пожимает плечами.

– Несколько дней, может быть, неделя. Но высокая вода будет дольше – выше в горах снег тает медленно.

– Продержимся. Ты знамя-то захватил?

– Нет. Не было здесь штаба, только тыловики и артиллеристы. Штаб остался на том берегу, итальянский полковник собирался личным примером вдохновлять подчиненных.

– Это он правильно придумал.

Котовский прикидывает – неделю сидеть на том пайке, что с собой привезли. Эвзоны много на себе не притащили, в деревеньке наверняка лишнего продовольствия нет. В трофеях наверняка найдется еда, так ведь еще итальянцев кормить…

– Пленных сколько у нас?

– Каких пленных? – очень натурально удивляется Карагиозис. – Ты забыл, как они дрались? Горные львы, предпочли смерть позорному плену. Прыгали со скал, когда кончились патроны.

– Да? Что-то замотался я, глупые вопросы задаю.

Алексей расстегивает комбинезон.

– Жарко тут. Ты сразу понял, что мы попались?

Капитан не отвечает, только дергает небритой щекой. Потом вдруг улыбается:

– Но дело мы сделали – теперь итальянцы соберут все силы, чтобы нас прихлопнуть. Такой шанс умереть героями выпадает не каждому.

Уго Кавальеро. «Записки о войне».

Дневник начальника генерального штаба

5 декабря

Получил телеграмму от Муссолини: «Сопротивляйтесь наступлению противника до последней возможности. Я уверен, враг использует свои последние козыри. У него нет военной промышленности, он может рассчитывать лишь на помощь Англии и СССР. Надо, однако, учитывать и худшую возможность, т. е. необходимость обеспечить оборону Северной Албании и укрепленного района у Валоны. Эта оборона может быть организована по рубежу Рпони, Либражди и по реке Шкумбини до моря. Оборона Валоны может осуществляться вдоль реки Вьоса от ее устья до Дорбы. Важно немедленно приступить к строительству оборонительных сооружений в указанных районах».

Принял главного интенданта. Самое большое беспокойство вызывает недостаток продовольствия, строительных материалов и обмундирования. Положение с боеприпасами всех видов, особенно для легкого оружия, очень тяжелое. Необходимо для доставки продуктов питания и боеприпасов использовать авиацию.

На улице который день бушует непогода. Когда война уйдет дальше на север, хозяйке придется долго проветривать свое жилье – стоящие на постое танкисты пропитали дом стойким ароматом казармы. Знакомый каждому служившему букет: ядреная смесь запахов сапожной ваксы, хозяйственного мыла, молодого, здорового мужского тела, в которую случайной нотой вплетается тончайший оттенок тройного одеколона. По вечерам добавляются запах сгорающего в «летучей мыши» керосина и неописуемый дух сохнущих у печки портянок.

Когда входишь с улицы, первое время тяжело дышать, потом привыкаешь. Намерзшийся на улице организм не желает отходить сразу, только прижавшись к горячим булыжникам круглого печного бока, начинаешь ощущать, как выходит из тела въевшаяся до самых костей стылая сырость.

– Полетели с небес белые снега, засыпают собой нивы и луга, – выводит под аккомпанемент тульской двухрядки негромкий душевный тенор.

Тимоша Хренов взялся за музыку. Достался же талант человеку! И на гармони играет – заслушаешься, и голос чудный. Ему бы не снаряды в пушку кидать, в филармонии выступать. Может, еще и будет. Вон, песня опять новая.

– Разожгу я в печи радостный огонь, растяну я меха, запоет гармонь. Далеко на восток милые края, и уже, видно, спит Родина моя. Чтобы мирно спалось селам-городам, сто морей переплыть довелось бойцам.

– Это ты, Тимша, загнул! – Федор Баданов перекусил нитку и ловко завязал узелок. Певец на замечание не среагировал – когда Хренов добирается до инструмента, никого не слышит, вылитый тетерев на токовище. Склонил стриженную «под ноль» белобрысую башку на плечо, глаза прикрыл. Сапогом в него запустить, что ли?

Допел, задумался – что дальше выдать.

– Вот, Тимофей, и талант у тебя, и голос, и песни сочиняешь, а все равно песни твои – хреновые.

Голос у Северюка хрипловатый, не шибко приятный, и шутки у него злые, но механик Петро хороший.

– Как это хреновые? – возмущенно встрепенулся автор.

– Так фамилия твоя какая? А, смекнул, наконец. Коли автор – Хренов, так и песни его – хреновые.

Северюк повернулся к Баданову:

– Про вторую роту ничего не слыхать? Ротный в штабе був, не казав чого?

Федор отрицательно покачал головой – новостей не было.

– Не, Котовский не мог просто так пропасть. – Видно, Петро давно об этом думал, теперь его прорвало.

– С финского окружения вышел, это не с тыла у макаронников выбираться. Придет вторая рота, помяните мои слова, они еще Муссолини поймают и на веревке приволокут!

– Приволокут, конечно, – если встретят. Никто и не сомневается. Чего ты завелся?

Скрипнула дверь, в щель просунулась голова посыльного:

– Первая рота, через десять минут строиться у танков!

И прежде начальнику управления по перемещению кадров приходилось засиживаться на работе дотемна, но чтобы работа по ночам стала постоянным элементом распорядка? Кошмар! А куда денешься? День заполнен потоками поступающей информации, чтением отобранных помощниками документов и выдержек из протоколов допросов. Подчиненных необходимо направлять и контролировать – работа управления не должна распадаться на работу отдельных исполнителей. Для аналитики остается вечер. И ночь. Сколько удастся откусить на сон, зависит от положения дел и твоих мыслительных способностей. Впрочем, не только твоих. Советский советник оказался настоящим профессионалом.

– Удивительно, британская и германская резидентуры дают нам больше работы, чем итальянская. Даже болгары активнее занимаются разведкой. Такое впечатление, что Муссолини выставил Греции ультиматум с тяжкого похмелья в состоянии временного помешательства. Можно подумать, толпы греков осаждали его резиденцию с просьбами об оккупации.

– Муссолини – болтун и демагог. Хороший демагог, талантливый болтун, сумел заговорить целую нацию болтунов. После этого уговорить себя самого – не такая уж сложная задача.

– Думаю, вы правы. Что у нас еще на сегодня, коллега?

Советник раскрыл толстую папку личного дела.

– Чолакоглу. Немного притих после разгрома Росси и взятия Тепелены.

– Да, разговоры о собственной исключительности почти прекратились, теперь он рассказывает о недостаточности имеющихся в его распоряжении сил и аккуратно внушает окружающим мысль о командовании, не способном правильно выбрать направление главного удара. Выражал сомнения в надежности советских «наемников». Несколько раз, невзначай, с разными людьми.

– Возможен саботаж?

Карандаш несколько раз замысловато провернулся в толстых и неуклюжих с виду пальцах.

– Трудно сказать. Последние распоряжения можно оценить как достаточно рискованные. Операция в районе верхнего Шкумбрина завершилась успешно, но потеряна треть танков, имевшихся в распоряжении генерала.

– Не думаю, что наш подопечный способен управлять погодой.

Начальник управления достал из пачки сигарету, посмотрел на полную пепельницу, на некурящего советника и убрал ее обратно.

Советник перелистнул несколько документов в папке.

– Командиры первого и второго корпусов отмечают попытки итальянцев организовать противотанковую оборону. Что характерно, именно на направлениях главного удара. Отмечена совершенно нехарактерная для них ранее концентрация противотанковых средств на танкоопасных направлениях, попытки сооружения препятствий, непроходимых для танков. Еще одна особенность – автоматические зенитки и противотанковые ружья размещаются для стрельбы сверху вниз. Пленные на допросах показывают, что такое распоряжение получено из Рима.

– Это не помешало разгрому их правого фланга, пленные начинают превращаться в серьезную проблему – их слишком много.

– Итальянцам не хватило времени и ресурсов. Банально не успели. То, что команда об усилении противотанковой обороны пришла из Рима, а не из Тираны, говорит о том, что немцы поделились с союзниками полученной информацией.

– Кто бы сомневался.

– Коллега, – советник потянулся – мощно, со вкусом, до хруста в суставах – распорядитесь принести чаю, пожалуйста.

Грек улыбнулся – его советский помощник никогда не командует в управлении сам, даже в мелочах. Удивительное чувство такта у бывшего грузчика и карателя.

Когда советник отхлебнул из чашки и откинулся на спинку стула, продолжил:

– Сам генерал безвылазно находится в Корче.

– Не слишком ли далеко от фронта?

– Ему виднее, командир он все-таки хороший. Жаль, что с гнильцой. Вчера его адъютант был в столице, навещал родственников. День ангела двоюродной сестры. Торжество скромное, в кругу семьи, никого лишнего – братья, сестры, дядья и один из секретарей германской миссии.

– Опять радио и самолет за почтой?

Грек отрицательно покачал головой:

– Нет. Видимо, информацию не сочли срочной.

– Пора бы уже отработать вариант «Герой».

Начальник управления все-таки закурил.

– Наши парни уже сработались с вашими специалистами. Осталось дождаться появления генерала на передовой.

* * *

Воздух задрожал, предупреждая о приближении очередного итальянского «гостинца». Сто сорок девять миллиметров – серьезный калибр. Грохот разрыва, клубы дыма, визг разлетающихся осколков и выбитого из скальной породы щебня. На излете часть этого добра цокает по броне. Сначала экипаж вздрагивал, но обстрел, теперь ленивый и неспешный, длится уже третий час. Привыкли. А начиналось все неплохо…

Впервые на памяти Фунтикова танки ввели в бой после прорыва обороны противника. Пехотные дивизии и артиллерия разгромили подавленных постоянными неудачами итальянцев, перемололи последние боеспособные полки и создали огромную прореху в защите. Роль кинжала, который должен поразить противника в сердце досталась коннице. Танковый батальон – закаленное острие клинка, его задача – на ходу давить любые попытки задержать идущую к цели кавалерию.

В использовании танков греческие штабисты решили позаимствовать тактику вермахта. Рывок трех батальонов БТ вдогонку отступающим дивизиям одиннадцатой итальянской армии, когда почти без потерь взяли Гирокастру, Клисуру и Тепелену, подтвердил правильность этой тактики. Танкисты легко обогнали плетущихся по горным дорогам фашистов, заняли стратегически важные пункты и сумели их удержать до подхода пехоты. Увы, первому батальону такой прыти не показать – техника не та, на редких участках удается разогнаться до двадцати километров в час. Зато расстояние невелико – меньше восьмидесяти километров.

Шли, как на обычном марше – с мелкими группами итальянцев скачущие впереди разъезды расправлялись еще до подхода основных сил. Ползли навстречу поросшие лесом склоны, время от времени нависали над дорогой скалы. Горы и вода со всех сторон. Бушевавший несколько дней снегопад сменился холодным дождем. Потоки водопадами срывались со скал, пересекали дорогу, в низинах разливались озерами – к счастью, неглубокими. Шкумбин, по правому берегу которого проложена дорога, превратился в мутный поток, с ревом бился о скалистые берега, со скоростью курьерского поезда летел к далекому еще морю. Стихия с одинаковой легкостью несла мусор и стволы деревьев. Утром мимо колонны проплыл, раскачиваясь на волнах, большой бревенчатый сарай, – похоже, река в этот раз поднялась много выше обычного. На крыше сарая сидела рыжая курица, мокрая и несчастная. Дождь продолжался, снега таяли – Михаил уже прикидывал, поместится ли вся эта масса воды в речном русле? Связи со второй ротой нет, информации о ней – тоже. Низкие тучи не дают возможности поднять в воздух авиацию. Неужели парни Котовского попали в такой вот поток?

После полудня танки и передовой полк миновали Либражд, не заходя в небольшой городок, и по захваченному мосту перешли на левый берег реки. Для Михаила город остался подписью на карте и россыпью крыш, мелькнувших на склоне с правого борта. Немногочисленный итальянский гарнизон – комендатура, охрана складов – оставлены для разогрева замыкающему полку дивизии. Только скорость движения могла обеспечить успех операции.

Гусеницы, лязгая, проматывают очередной километр пути. Цель совсем рядом, остался десяток километров, а противник до сих пор никак себя не проявил. Порядок движения изменился, теперь танки вышли в голову колонны, оставив позади уставших всадников на притомившихся лошадях. Путь идет под уклон, и броневички ФАИ, которые вначале пришлось тащить за танками на тросах, приободрились и ушли вперед, на метров триста оторвались от головы колонны.

Впереди показался последний перед Эльбасаном мост – двухпролетное сооружение над правым притоком Шкумбина. После него несколько километров вдоль реки и колонна вырвется на широкую, хоть и холмистую равнину. Там их итальянцам не остановить, даже если будут очень стараться. Фунтиков было решил – обошлось, обмануло мерзкое предчувствие, появившееся сразу после того, как оценил поставленную задачу и посмотрел карту. Зря. Черти вынесли навстречу длинную колонну грузовиков. К мосту громоздкие «лянчи» и «фиаты» вышли одновременно с парой броневиков разведки. Пропусти греки колонну, может и обошлось бы – итальянцы, похоже, не ожидали встретить врага в своем глубоком тылу, они даже не снизили скорость. Не выдержали нервы у экипажей бронеавтомобилей. Парень, сжимавший рукоятку ДТ, несколько часов ждал, когда в него начнут стрелять. При виде противника, он не раздумывал ни секунды – пулеметная очередь хлестнула по стеклам головного грузовика. Резко вывернутый руль, удар по тормозам, и тяжелый грузовик заносит на мокрой дороге. Огромный угловатый автомобиль утыкается в ограждения моста и останавливается. Из кузова начинают выпрыгивать солдаты, они разбегаются в стороны и падают под огнем уже двух пулеметов. Погибают не все, по броневикам открывают огонь из винтовок и автоматов.

Фунтиков разворачивает роту в боевой порядок, огонь танковых пушек заставляет врага попятиться, уцелевшие грузовики пытаются развернуться. Один из ФАИ чихает мотором, выпускает из выхлопной трубы клуб сизого дыма и медленно идет вперед, на мост. Подъезжает к первому грузовику. Из пробитого радиатора аутокаро песанте66
  Аутокаро песанте – тяжелый грузовой автомобиль (ит.).


[Закрыть] вырываются клубы пара, водитель броневика осторожно объезжает лужу вытекающего из простреленного бака «лянчи» бензина. Цилиндрическая, с характерным куполом башня рывками поворачивается из стороны в сторону, пулеметчик нервничает, пытается целиться во все сразу.

Удар, грохот – и дальний пролет моста разлетается в дыму и пламени. Его остатки рушатся вниз, следом сползают загоревшиеся останки грузовика. ФАИ отлетает в сторону, как отброшенная пинком прохожего консервная банка. Броня лопнула, смялась, из остатков машины никто не пытается выбраться.

Тяжелые итальянские гаубицы переходят на беглый огонь.

Переправиться через речку до темноты не удалось – танки увязли в размокших берегах, спешенная кавалерия не смогла перебраться через ледяной поток под огнем. Бросаться в воду ночью тем более не стоит. На том берегу ворчат дизелями грузовики, хлопают откидывающиеся борта – противник подвозит подкрепления. Достаточно взглянуть на карту, чтобы понять – захватить Эльбасан с налета не вышло. Даже если получится форсировать водную преграду, дальше идти по узенькой полоске берега, шириной в полсотни метров, зажатой между горными склонами – весьма крутыми, надо заметить, и рекой. Под огнем артиллерии и расположившихся наверху стрелков. Переправить стрелков и пулеметчиков на другой берег Шкумбина итальянцы могут легко – в городе несколько мостов. А эскадроны, отправленные генерал-майором Станотасом, должны сначала вернуться почти на десять километров, а потом по бездорожью пробираться по горам, волоча за собой вязнущих в грязи по бабки лошадей. Дерьмо!

Майор Барышев сложил карту и вышел из штабной машины. Порывистый ветер попытался вырвать дверь из рук, заставил пригнуть голову. Показалось или?.. Майор зашел за машину, укрылся от ветра и посмотрел вверх. Не показалось. На западе, над городом, который нужно взять, видны звезды. Ветер разгоняет тучи. Только этого и не хватало до полного счастья.

Майор дернул из кабины угревшегося посыльного:

– Боец, через десять минут ротные, командиры батареи и отдельных взводов должны быть здесь. Пять уже прошло.

Лейтенант Клитин со свистом втягивает воздух уголком рта. В темноте выражение лица командира роты разобрать трудно, стоящий по стойке «смирно» механик командирского танка оценивает настроение по голосу. Дело дрянь, такие звуки мог бы издавать ползущий внутри жестяной трубы кирпич.

– Что? Это? Такое?

В кулаке ротного зажат здоровый кусок войлока.

– Это плащ, товарищ лейтенант, у пастуха сменял, на трофейные часы. Непромокаемый он.

– Так, – кирпич снова скребанул по жести. – Еще и мародерствуем.

На левой руке лейтенанта точно такие же часы, как те, что достались старому албанцу. В правом кармане – трофейный пистолет, и портсигар у ротного новый, не из Союза привезен. Боец знает, но молчит. Об этом лучше молчать, иначе хуже будет.

– Я им моторное укрываю, когда двигатель обслуживаю, если снег или дождь, товарищ лейтенант!

Снова звук всасываемого воздуха.

– Для этих целей танк укомплектован брезентовым чехлом, товарищ боец!

– Товарищ лейтенант, быстрее так получается!

То, что раскатывать и скатывать брезент нужно дольше, чем возиться с мотором, командира не интересует.

– Вы считаете, – голос Клитина утрачивает последнее сходство с человеческим, – что инструкцию по эксплуатации танка писали дураки? У вас нет мозгов, боец!

Рядовой Жуков семилетку окончил с отличием и такого обращения не выдерживает:

– Товарищ лейтенант, у меня есть мозги!

Удивительно, но в голосе ротного появились человеческие интонации, лейтенант явно обрадовался:

– Вы пререкаетесь! Три наряда на работы вне очереди!

– Есть! – угрюмо подтверждает Жуков, но процедура еще не окончена.

– За ответ не по уставу еще два наряда!

– Есть еще два наряда, товарищ лейтенант!

Закутанный в плащ-палатку посыльный, отец родной, спаситель, появляется из темноты и громким шепотом орет:

– Командира роты к комбату!

– Иду, – не оборачиваясь, бросает Клитин – и снова механику: – Вонючую тряпку убрать, чтоб я ее больше не видел!

Ротный, скрипя сапогами, растворяется в темноте. Жуков подбирает брошенный в грязь пастуший плащ, встряхивает и аккуратно сворачивает.

– Глаза бы тебе достать, чтобы видел меньше, – фраза гораздо длиннее и эмоционально насыщеннее, но большая ее часть записи не поддается.

Из-за танка выходит заряжающий, помогает запрятать ценный предмет под брезентовым чехлом на корме машины.

– Чего это Клистир сегодня разошелся?

– А хрен его знает, Васька. Может, его бабы не любят? На нас отрывается.

– Юра, только не лезь на рожон.

Майор Барышев устало проводит рукой по лицу, на секунду прикрывает глаза.

– Бери лучшие экипажи, но без толку не геройствуй – сам понимаешь, местность кавалеристы осматривали, причем в темноте. Можно там через поток переправиться, нет – на месте оценишь, решение за тобой. Ночью, на трех-четырех танках шанс прорваться есть, днем в этой кишке ляжем все – и мы, и греки. Твоя цель – тяжелая батарея, сможешь уничтожить – город наш. Но если поймешь, что прорваться не получится – возвращайся. Через день, через неделю мы все равно его возьмем.

– После батареи двигай сюда,– карандаш комбата ткнулся отточенным грифелем в карту. – Ночью не найдут. Когда начнем, ударишь им в спину. Не справишься с гаубицами – мы через реку не пойдем. Все понял?

– Понял, товарищ майор. Разрешите выполнять?

– Идите, лейтенант.

Хлопнула дверь, простучали по откидной лесенке сапоги Клитина, качнулся кузов штабного автомобиля.

– Черт, комиссар, как мне Котовского не хватает! – Барышев бросил карандаш на карту. Алексей точно справился бы, а этот… Прибор какой-то, а не человек.

– Неправильный он, командир, – Окунев отложил в сторону вчерашний боевой листок и посмотрел на Барышева. Надо его с роты убирать. Политрук третьей до сих пор в госпитале, но мне докладывают – нехорошо в роте. Устав не нарушен, но рота командира не приняла – терпят. Командиров Клитин под себя согнул, люди озлоблены.

– Ротный – не девка, чтобы всем нравиться. Я его тоже не люблю.

– Я с ним говорить пытался – такое впечатление, что с репродуктором побеседовал. Будто не слышит он меня. Я выполняю свои обязанности, – спародировал Окунев лейтенанта. – Надо будет его на партсобрании проработать.

– Вернется живым – проработаешь.

Греки не ошиблись – в этом месте галечное дно может выдержать танки. Четыре машины приготовились к рывку на занятый врагом берег.

– Надеюсь, макаронники не заметили, что мы от колонны отстали, – самому себе шепчет Клитин.

Оставшиеся танки третьей роты, отчаянно гремя моторами на повышенных оборотах, уходят дальше по дороге.

Лейтенант не собирался упускать свой шанс – именно от него зависит успех операции. Может быть, исход всей войны. Для такого случая он и готовил свою роту, он уверен – любой его приказ будет выполнен. Без рассуждений и размышлений – для того, чтобы думать, есть командир.

Командир вылез по пояс из люка, сдвинул шлем, прислушался – тишина. Через полчаса рота пройдет обратно, и он поведет свои танки к цели. Не грамотей Фунтиков, не сгинувший недавно бесследно вместе с ротой счастливчик Котовский – он, лейтенант Клитин, проложит путь к победе.

Снова стал усиливаться звук танковых моторов, рота возвращается. Еще пять минут, и можно начинать.

Клитин захлопнул крышку люка, прижал тангенту:

– Заводи!

Дождался, когда двигатель танка наберет обороты…

– За моей машиной, в колонну, на максимальной, вперед!

Смутная, невнятная темнота земли в приборах наблюдения опрокидывается навзничь, уступает место усеянной огнями звезд бездонной черноте неба. Двигатель рычит на крутом подъеме, танк рывком выбирается из ручья и снова падает на ровную поверхность. По броне щелкает пуля, вторая ударяет вскользь, дает рикошет и с визгом взлетает почти вертикально вверх.

– Проснулись, суки! – радостно орет Клитин. – Скорость, Жуков, скорость! Жми, сукин сын!

Пули лупят в броню с разных сторон, со склона холма – или это уже можно назвать горой? – застрочил короткими очередями пулемет, и лейтенант не выдерживает:

– Короткая!

Танк всхрапывает подобно осаженной на галопе лошади, скрежещет гусеницами по камням. Дождавшись, когда вспышки дульного пламени замрут в поле прицела, Клитин легонько, носком сапога трогает педаль спуска, и осколочный снаряд летит передать пламенный привет пулеметчикам. И сразу – рев мотора, скрежет коробки передач, машина рывками набирает скорость. Лейтенанту не нужно смотреть, как лег снаряд – и так знает, что не промахнулся. На фоне мокрого дорожного полотна мелькают тени улепетывающих пехотинцев. Клитин срезает их одной длинной очередью. Щелкает вхолостую боек пулемета, несколько лязгающих звуков, доклад:

– Заряжено!

Не зря муштровал бойцов, нет, не зря – работают, как хороший, с любовью отлаженный механизм – не думают, действуют мгновенно, на одних рефлексах.

Хорошо, что распогодилось – в свете звезд хоть что-то видно. Из-за дерева появляется фигура человека, взмахивает рукой. Тускло взблескивает бутылочное стекло, взбесившийся танк испуганным зверем бросается в сторону. Лейтенант вцепился в рукояти маховиков, заряжающий ударяется сначала плечом о стеллаж, затем головой о башенную броню. Бутылка с горючей смесью разбивается о камень в полуметре от правой гусеницы. Времени прицелиться и выстрелить нет – машина уже миновала смелого итальянца, но это его не спасло – вспыхнувшее пламя освещает бегущего от дороги человека. Несколько пулеметных очередей сразу сходятся на видимой цели, превращают рывок спринтера в беспорядочное падение мясной туши.

Один за другим танки проходят мимо темных строений небольшого селения.

«Прорвались!» – решает Клитин.

– Вперед, Жуков. Вперед!

Капо маниполо77
  Капо маниполо – звание в итальянской фашистской милиции, соответствует армейскому лейтенанту.


[Закрыть] Луиджи Бассо, командир когорты ПВО, был разбужен своим ординарцем – часовой услышал далекую перестрелку. Спросонья молодой фашист разозлился на неуместное рвение чернорубашечников. Несколько выстрелов из пушки и далеко слышный в ночном воздухе звук моторов заставили его изменить мнение – именно для отражения этой угрозы его зенитки вечером сняли с охраны штаба девятой армии.

Длинные стволы пушек вытянулись параллельно земле, навстречу приближающимся танкам греков. Наводчики припали к прицелам, связист замер с телефонной трубкой в руке – ждет команды. Приближается момент, ради которого Луиджи оставил родные края. Он, конечно, вернется, но гораздо раньше в Парму долетит слава о его подвиге. Проклятые советские танки, которыми большевики просто нашпиговали греческую армию, до сих пор не сумел остановить никто. Что ж, он будет первым.

Как она смеялась! Франческа умела смеяться лучше всех девушек на свете – звонко, заливисто, сверкая ровными белыми зубками. Луиджи всегда любовался смеющейся соседкой, но в этот раз ее смех привел его в бешенство – красавица смеялась над ним.

– Ха-ха-ха! – звенел ее серебряный голос. – Луиджи, ты сошел с ума! Выйти за тебя! Ха-ха-ха! Да надо мной будет потешаться вся округа – ты слишком подходишь своей фамилии!

Нахалка взялась рукой за ручку калитки:

– Джиджино, я не пойду к алтарю с парнем, который на целую голову ниже меня.

Она снова прыснула:

– Даже в башмаках с двойной подошвой и высоким каблуком!

– Рост не самое важное в мужчине, Чикка! – сжал кулаки Луиджи, но калитка уже хлопнула, и из-за забора снова послышался ее сводящий с ума смех.

На следующий день юный Бассо вступил в милицию. Он не собирался, как папа Джакомо, всю жизнь выстукивать серебряным молотком головки сыра. Чужой сыр, в чужих подвалах!

Судя по звуку, танки коммунистов выбрались на отрезок дороги, зажатый между склоном холма и бушующей рекой. Пора!

Луиджи махнул связисту платком, тот рявкнул в трубку, и со склона холма взлетели осветительные ракеты. Орудия шевельнулись, выцеливая танки, до которых осталось меньше километра.

– Огонь! – скомандовал Луиджи, и четыре семидесятипятимиллиметровых снаряда рванулись к целям. В головной танк ударили сразу два. В буссоль Бассо хорошо разглядел, как разлетелась левая гусеница, как дернулась прошитая снарядом навылет башня. Машину развернуло поперек дороги.

Вспыхнул второй танк, замер, уткнувшись стволом пушки в склон третий. Выпрыгивающих из подбитых машин танкистов расстреляли из винтовок и пулеметов засевшие на склоне берсальеры из батальона охраны штаба.

Последний танк греков укрылся за корпусами подбитых и начал стрелять из пушки по позициям зениток. Луиджи отдал должное мастерству танкистов – они стреляли с освещенного места, в темноту, наводясь только по вспышкам орудий, но их четвертый снаряд разорвался перед орудием номер два, осколки хлестнули по номерам расчета. У зениток нет щитов, наводчик орудия упал с сиденья. Капо подскочил к пушке, оттолкнул стонущего капрала и приник глазом к прицелу. Расстояние невелико, но из-за подбитой машины видна только башня, причем не вся. Луиджи довернул ствол чуть правее.

– Огонь!

Снаряд прошел над самой башней противника, еще два снаряда с небольшим промежутком ударили в корпус танка, подбитого первым. Осколки снова застучали по орудию. Офицер поправил наводку.

– Огонь!

Наверно, снаряд попал в боеукладку – танк взорвался. Сорванная взрывом башня отлетела далеко в сторону.

Фашисты с радостными криками подхватили командира на руки.

«Жаль, что танков было только четыре, – подумал Луиджи. Ничего, завтра будут еще». Слава, его великая слава была уже совсем рядом. Ха, он еще подумает – пара ли ему пропахшая перегноем и фиалками88
  Парма знаменита не только сыром пармезан, но и парфюмерией, сырье для которой, знаменитые пармские фиалки, выращивается в изрядных количествах.


[Закрыть] крестьянка!

Ползти надо там, где есть тень. Хоть паршивенькая, вихляющаяся. Ее отбрасывают на освещенную пламенем двух горящих машин землю остатки танка младшего лейтенанта Синичкина. Ползти нужно медленно и осторожно, тела в черных комбинезонах, разбросанные вокруг – вот что осталось от тех, кто пытался спасаться бегом или просто подняться на ноги. Впрочем, Ерофей Жуков иначе теперь и не сможет – на одной ноге сильно не разбежишься. Левая не слушается совсем. А еще этот…

Рядовой с ненавистью оглядывается назад, на тело ротного, которое он тащит на воняющем немытой овечьей шерстью войлочном плаще.

Он выжимал из танка все, что допускала конструкция, и даже немного больше – хорошая, твердая дорога вела под уклон, и двадцать шестой шел даже быстрее паспортных тридцати в час. Вел танк, больше надеясь на чутье, чем на глаза – видно было паршиво. Попадется на пути большой камень или яма – все, приехали. Глаза уже болели от напряжения. Хоть немного бы света, чуть-чуть… Будто кто услышал его мысли – дорогу, склон горы, волнующуюся поверхность реки залил химический свет. Привыкший к темноте боец на мгновение ослеп, потом впереди сверкнуло. Удар, еще удар…