Текст книги "Козны"

…И к солнцу подлетала бита.

Луна вставала. Было поздно.

Шумел камыш. Кипела битва.

Смертельная. В костяшки – козны.

Афанасий Бузаев

ЯВЛЕНИЕ

Если и заказывал я его, то только во сне.

Гусар Ахтырского полка. Доломан его был легок, хотя материя выглядела плотной. Султан на кивере дрожал то ли от изумления, то ли от нетерпения поскорее начать работу. Молодой человек щелкнул каблуками модных форменных ботиков и скинул кивер. Показались вьющиеся черные волосы с широкой белой прядью на лбу.

Мягкий баритон осведомился, туда ли он попал.

– Туда, туда! – неуверенно перебил я. Может, и впрямь давал заявку.

С идеей пригласить робота-гувернера я давно носился. Да вот Лена протестовала.

– Гмм…– повторил за мной гусар. – Фирма захотела сделать приятное. Она изучила анкету. Там знают, что ваши далекие предки работали садовниками у Дениса Васильевича Давыдова. Так?

Я приосанился:

– Так!

И предложил роботу присесть.

Он осторожно опустился на венский стул в прихожей и сложил руки на коленях.

Султан на кивере вздрогнул.

– Вас как звать?

Гусар выпятил грудь, как на армейском параде:

– Филимон.

– Наверное, номер какой-то есть?!

– Я его забываю.

– Только вот это, Филимон, маскарад свой оставьте. Мы вам купим одежду.

– Ни в коем случае, – схватился за шнурок ментика Филимон. – У меня с собой. Фирма предусмотрела на всякий случай. Хотите я в короля Людовика переоденусь?

Он постучал своими низкими сапожками о борт клетчатого чемодана.

Я, опять изумившись, замахал руками.

– Ни в коем!… А то Вам еще голову отрубят.

Суеверие – мой редкий дар.

– А задача ясна. Я повторюсь: ре-пе-ти-тор-ство. Но я бы хотел, чтобы Вы были гувернером.

– Желание заказчика для нас закон! – озорным голосом бравого солдата выкрикнул робот. Эту фразу произносил мой отец. Так же, с веселой издевкой.

– Вы будете учить Машу астрономии. Эта наука постоянно находится под запретом, то властей, то адептов современных религий.

Я поморщился от своей же фразы, мне она не нравилась. Особенно слово «адепты».

– Признаюсь честно, астрономия – мой любимый предмет. Маша – девушка избалованная, как все сейчас шестнадцатилетние… Н-да… Но найдете к ней ключ. Уверен. А еще под воспитание попадает некий Миша. Сын. Ему пятнадцать лет, мальчишка он разумный, обстоятельный.

Я специально для Филимона перепутал характеры и свойства своих детей. Это был маленький испытательный шаг, своего рода тест.

Филимон усмехнулся и приложил два пальца к киверу, как солдат царской России.

Электронный представитель фирмы «Интеграл» открыл было рот, но тут распахнулась дверь, и из своей комнаты выпорхнула моя девонька.

Она нисколько не удивилась появлению гусара. Лишь спросила у него номер.

Тот поморщился и изрек, приподняв несуществующее забрало:

– Семьсот семьдесят семь.

Гммм… Номер портвейна, любимого моим отцом.

Маша обошла замершего на своем стуле гусара и долгим взглядом измерила меня:

– Пап, постой, постой! Где-то я его уже видела… Нет, нет, у того губы помельче. Где-то видела?

Она ударила себя кулачком по лбу и метнулась в сторону своей комнаты.

Робот вздохнул:

– Женщины!

Я понял, что он осуждает и восхищается.

Маша вернулась с картонным листком. Оказалось – моя старая, студенческая еще фотка.

Дочь потрясла ее перед моими глазами:

– Это ты, это ты, папуль, в молодости. Погляди, Семьсот Семьдесят Седьмой, ты – это он в молодости.

Филимон близоруко прищурился, взглянул на меня, потом на нее, не зная кому угодить.

– Я-а-а?!

– Ну, конечно, – радовалась Маша.

Робот тоже растянул улыбку:

– Фирма, еще раз повторю, решила угодить. Вам ведь приятно на себя смотреть, – он всем телом повернулся ко мне!

– Не совсем, – пробормотал я.

На галдеж выглянул сын:

– Что за шум, а драки нет?!

Допотопным пословицам и поговоркам Мишу выучила бабушка Нина, живущая вдали от нас, в станице Белоглинской.

– Вот этот господин, – я ткнул пальцем в Филимона, – будет учить тебя законам Кеплера и воззрениям Галилео Галилея.

– Эт-то-т господин, робот. Слуга! И все тут. И он мне не понравился.

Робот хлопнул крупными, стекловидными глазами. Я опешил. Миша мотнул головой:

– Он – шпиён!

И мы все трое – Маша, я и искусственный человек – засмеялись над несуразным этим заявлением.

ПО

Батя войлоком потер очки. Так он всегда делал перед важным словом. Вздохнул:

– Даже гуси от нас улетают. Эхе-хе.

Наверное, он тосковал по маме, отбывшей на отдых в Варну. Потом батя моргнул:

– Дуэльный кодекс надо было строго выполнять, – тема ему нравилась. И родитель затараторил, – дуэли в России были  негласно разрешены вплоть до двадцатого века. Даже вот, Макс Волошин и Николай Гумилев, два превосходных стихотворца, стрелялись из-за Черубины…

Я, как всегда, нетерпелива:

– Чуть медленнее, пап. Как это «негласно разрешены». И кто такая Черубина? Да не шевели ты плечами.

– Негласно разрешены? Это, значит, смотрели сквозь пальцы.

Батя – журналист. Работает в газете «Вечность». Работников прессы оставили немного. Как экзотику. Новости отслеживает электроника. Оживляет их «картинками».

– Эхе-хе! А Черубина – поэт. Она, кстати, у нас, на Кубани, жила. В Екатеринодаре.

– Из-за чего же они дрались?

– Из-за шальной рифмы… – он стеснительно улыбнулся. – Чудаки такие. Толстенькая она была девушка. Да и как не быть…

Он пропел:

– Черубина, Черубина, ты в дуэли сей невинна.

– А что? В это время толстенькие в моде были?

– И хроменькие, – опять вздохнул отче. – Дуэлянтов не поймешь, почему они шли к барьеру. Тянуло, видать.

– Дуэлянтов звали бретерами. Пушкина тоже тянуло. А правда у него жена… того… Изменщица? Вертихвостка?

Батя скинул очки и помял переносицу:

– Рано тебе такие вопросы задавать.

Он – древний человек, думает, что мне всё еще пять лет.

– Никто не знает тайну гибели Пушкина, – сказал так, будто нас подслушивали. – Тайна. Секрет.

– Тогда хорошие времена были. Некогда скучать. Сплошные дуэли. Что может быть лучше. Я бы очень хотела, чтобы из-за меня стрелялись на мушкетах. Или дрались на шпагах. Вот наш кибер-то, Филимон – бретер. У него даже глаза стреляют.

– Кстати, о Филимоне, – батя подсел к окну. – За Филимона будешь ты отвечать. Включать–выключать, чистить его.

– Ага, колгейтом.

Отец усмехнулся:

– Тебя вот точно в девятнадцатом веке вызвали бы на дуэль. Ладно, ступай. Девочки не стрелялись, они улетали незнамо куда.

– В Варну, – съязвила я и хлопнула дверью.

Робот Филимон сидел на некрашеном табурете в своей комнате и тупо глядел в стену. Его кивер лежал на полу рядом. Доломан был аккуратно сложен. Клетчатый  чемодан приткнут возле двери, к углу. Робот был похож на медитирующего йога.

– А чего в стенку-то смотрите. Сейчас вас уже-по другому кличут?

Филимон мило улыбнулся, усы его прыгнули.

– Бурцовым, – ответствовал робот. И продекламировал, усмехаясь, – «Бурцов, ёра, забияка, собутыльник дорогой…»

– Чьи это стихи?

– Мои! – Глазом не моргнув, ответило электронное устройство с белой прядью  на лбу.

Прав Мишка, не робот Филимон. Шпиён он, или не шпиён, но что-то такое есть. Мысли читает.

Филимон продолжал посылать мне улыбки:

– Да, это вопросы, которые мне задает каждый. Они у меня в памяти записаны. Так сами и выпрыгивают. Стоит лишь намекнуть

– Слушай, Филимон, а из-за чего Пушкин стрелялся с этим… из памяти выпало… С Данте… Дантистом.

Я кривлялась. Ненавижу эту собственную черту.

Робот пожал плечами и дернул головой:

– Покрыто мраком неизвестности. Честно скажу, в нашем ООО «Интеграл» на простые задания посылают устаревших роботов. У меня, наверное, какой-то блок накрылся… И что-то из головы высыпается. Опилки. Ээээ… Юношеский склероз.

Робот внимательно поглядел на меня, словно проверяя, как я отношусь к этим словам.

– А мальчик ваш, кажется, сам шпион.

Пришло время и мне повеселиться:

– Братик-то? Он просто прикалывается, как все сейчас. Не приколешься, не защитишься. Мне, меж прочим, отец поручил чистить тебя.

Филимон усмехнулся:

– Я сам это умею. Включать лишь надо. Главное, чтобы электрическая розетка рядом была.

Робот вытащил из подмышки шнур. Щелкнул им, как подтяжкой.

– Извините, Филимон, ээээ, отчество не знаю.

– Можно… Васильевич.

– Хотелось бы вас детально разглядеть…

Я все же стеснялась его.

Робот стал поворачиваться ко мне боком, спиной, расставлять руки в разные стороны. Я вспомнила, как мы с мамой ходили в старое ателье к Галине Викторовне. И меня с суровой решительностью обмеряли. Как в космос отправляли.

Когда Филимон Васильевич повернулся тылом, блеснула бирка.

На гусарских чакчирах, желтыми, джинсовыми нитками   прилеплена серебряная блямба. На шильдике написано: «Техус ПО». И внизу начертаны три семерки с выпяченными животами.

– Техус! Тебя так раньше звали?

– Техус.

Голос у робота стал теплым, как у бабушки Нины из станицы Белоглинской.

– Техус – техническое устройство.

– А ПО, что это такое?

Филя посерьезнел. Лицо стало железным. И из него вырвалось:

– Эдгар Алан По, американский писатель, король ужасов. Одно из главных произведений «Убийство на улице Морг».

Меня окатил озноб.

Но Филимон опомнился и употребил старое выражение:

– Из другой оперы. Маша, что может быть проще: ПО – программное обеспечение. И повторил, – программное обеспечение…

БУЗА

 Мама как-то заикнулась, что первым госпожу Неудачу, как простуду, подхватил папенька. Всюду его с работы сокращали. И он от этого как бы меньше ростом становился. Сократят с одной работы, на сантиметр ниже. С другой – еще на 10 мэмэ. Скоро совсем лилипутом заделается.

Папенька объяснил свою неудачу словом «вникаю». «Потому что вникаю».

Я не знаю, что это. Мне кажется даже, что виновата во всем наша фамилия. Бузаевы. Фамилию легко расшифровать с помощью словаря или любого гаджета. Буза – это алкогольный напиток в кавказском регионе. А еще – это внезапная и бессистемная драка. Дуэль – тоже буза.

У папеньки с мамой тоже вроде дуэли. Их измучили поединки. И мама улетела, виновато пояснив, «отдышаться в Варну».

Папенька мой – нормальный чувак. Но порой долбит, как исчезнувший из природы дятел: «Наш род садовничий. Ведаешь такого Дениса Давыдова? Так предки наши работали садовниками в имении Дениса Давыдова».

Глаза у отца при этом полностью закрываются: «А знаешь, Миш, какие яблоки выращивали? Сейчас и названий таких нет: «Царский шип», «Овечий нос».

Шип, понятно. Шипели плоды. А вот нос? Овцу я видел лишь на экране компа. Увеличил овечий нос. Стало еще непонятнее.

Кто второй схватил Неудачу – неизвестно. Правда, мама часто повторяет: «Что такое не везет и как с этим бороться». Скорее всего, мама тоже неудачница.

Но я – вырожденец. Мне везет. Порой везуха захватывает меня от макушки до пяток. Я наловчился делать вид. К примеру, не выучил главу по истории. И вид делаю. Притаптываю, переваливаюсь, встав за партой. И у доски ерунду бормочу. Учительница тройку обязательно, поглядев на дрожащий кончик ручки, осторожно поставит. На Марь Васильевну действует моя суета.

И еще я много чего нахожу. Просто какой-то вырожденец-нахожденец. Много находок в папиных книгах. Марки, листочки, даже бумажные деньги. Недавно вот, интересуясь-таки жизнью господина  Давыдова, нашел в книге его стихов записку. Писана записочка была прыгающими буквами, разными по росту. Словно буквы те, как и папеньку,  постоянно сокращали. Записка шутливая «ПеТр ПеРвый ПоШел ПаХать, ПойМал ПерепеЛКУ, ПоШел ПРОдавать, ПросиЛ ПолТинник ПоЛучил ПоДЗатыльник».

Короче говоря, кто-то прикалывался еще в ужасном двадцатом веке.

Записка была желтая. И бумага от ветхости стала хрупкой, как сушеный листок. Внизу загадочного послания кинулись в глаза две прописные с витушками буквы «ВМ». И нечто вроде карты со стрелами и кружочками.

Я взял лупу, как Шерлок Холмс. Гммм, хотя и без прибора различимы слова «Винный», «Соловчиха».

Надо у папеньки спросить, что это за загадочный листочек. Не он ли его изготовитель. С него станется – шутник.

Сегодня, конечно, не до этого. К нам прислали шпиона. И шпион прикинулся роботом по кличке Филимон. Тут буза почище той загадки вечности. Каникулы, а они гувернера прислали. Чудеса прям. И отец по рассеянности своей никак не понял, говорит: «Не вызывал никакого робота…  Не нужен он. Ну, хорошо, хорошо… Будете солнечную систему учить. Эхе-хе».

Причин для появления шпиона Филимона много. Первый вариант – идет утилизация старых кибермашин. Этого надо было сплавить. Машка рассказала, что раньше Фильку звали Техусом. Этими именами называли во времена начала цифровой цивилизации. Второй вариант. Филимона выписала мама, чтобы он следил за каждым и посылал сообщения в Варну, на пляж. Смешно: пляж называется «Злятны Пясцы». Я осведомился  в Википедии. Песцы – это пушные зверьки, когда-то люди с удовольствием шили из них шубы. Вопрос вопросов, к чему мама улеглась на этих песцах? Или пясцах. Третий вариант. Робота-шпиона попросил прислать все же папа, чтобы интересно нам с Машкой было жить.

Короче, буза выходит. Крутая, как долго вареное яйцо.

ФИЛЬКИНА ГРАМОТА

Хозяин держал в руках книжку в синем ледериновом переплете, на котором было написано «Библиотека поэта». И снизу «ДЕНИС ДАВЫДОВ».

Книга вздрагивала. И, наконец, перекочевала в мои руки.

Я раскрыл том. Оттуда выпал желтый тетрадный листок. Я подхватил его на лету:

– Филимон, – твердым голосом изрек хозяин, – как к специалисту обращаюсь. Верю – определишь. У тебя ведь ум безошибочный.

Я помялся и покраснел. В нужных местах умею это делать. Иногда этот драйвер, вставленный старыми электронщиками, полезен:

– Не имею, господин Бузаев, к этому никакого отношения. Не моя писанина. Коротким своим носом чую – не моя. Пыль веков!

И умолк, удовлетворенный своим корректным ответом.

– Так просканируйте, повелеваю!

Я осторожно принял тонкую эпистолу, понюхал ее, как нюхают цветы, когда их получают в подарок. С шумом.

– Порой и мы ошибаемся. Несовершенны. Но кое-что понять можно. Писано давно, в середине двадцатого века. Тэк, тэк… Группа крови – вторая. Потожировые? Минуточку, – специально закатил глаза. – Написал это, то ли Золотарь, то ли Золотарев…  Петррр Степанович….

 Я прищелкнул пальцами:

– Много, ох, много неясного… И где написано, тоже – тайна… – А Вы ее где нашли?

– В книге. А книгу купил в букинистическом магазине «Жили–Были». Тогда существовали такие магазины, принимали старые книжки и тут же продавали их.

– Зачем?

– Люди любили читать.

– Я вот понял, что у вас вся семья любит читать…

– Ндаааа…

– Это называется атавизм.

– Что-то вроде копчика у человека, остатка хвоста, –  утвердительно спросил хозяин. – Или слепого отростка, аппендикса. Ненужные вещи.

– Не скажите.  Бог не делает ничего ненужного.

– Бог? Это говорите Вы, продукт научной цивилизации.  Смешно слышать.

– Почему же? Сейчас я – Денис Давыдов, гммм, – Филимон поперхнулся словом. – Копия Дениса Давыдова, ожившая, живая… Ёра… Я верю в существование Бога.

– Я уже забыл, что это – ёра. Да и букву «Ё» из словарей выкинули на помойку.

– Ёра – веселый человек, ну и дуэлянт, как Бурцов.

Мне подумалось, что хозяин грустит, повторяя: «ёра, ёра».

– Не переживайте, Ваша Лена в красном сарафанчике находится сейчас в кафе близ Дома журналистов, заказала два национальных блюда таратор и баницу. И Ваша Лена перебирает телефонные буковки, пишет, что она по-прежнему вас любит. Потом удаляет эти буквы. Напишет – удалит. Напишет – удалит.

– Наверно, сомневается. А потом… Таратор? Что это? Вроде русской окрошки?

– Так точно, – я вытянулся.

И добавил:

– Вначале протараторит, и вслед побанится.

В МЕДВЕЖИЙ УГОЛ

На обитом зеленым сукном столе, вроде биллиардного, только без бортиков, возлежали два конверта. В первом была та самая записка, найденная в книге «Денис Давыдов. Библиотека поэта», во втором – письмо от Лены Бузаевой. От жены.

В нашем царстве-государстве еще существовала почта для бумажных отправлений. Ее оставили для тех, кто скучает по натуральному, древнему миру. Эта почта была дорогой, и она дорожала с каждым годом. За блажь полагалось платить.

Меня будто заколдовали. Я время от времени открывал конверт с письмом Лены. Перечитывал его. Лена писала о своем отдыхе. Весело, не сердито. Мне нравился стиль. Потом я складывал письмо вчетверо. И опять засовывал в конверт.

Какой-то морок.

 Минут через пять я снова вынимал и читал Ленино послание… Я ловил себя на абсурдной мысли, что боюсь, а вдруг это послание с «поцелуем» в конце исчезнет, растворится в общей нашей бузе. Вон ведь – она писала, что любит, а потом – удаляла. Если Филимон не врет.

В нерушимости другой, желтой, записки я был стопроцентно уверен. Цидуля живет уже чуть не целый век. Более того я, а не Филимон, не Маша с Мишей, разгадал заветный  вензель «ВМ». Это было словосочетание – Верхняя Маза. Родина моего отца и последнее пристанище партизана Дениса Давыдова.

И в чертеже-то я кое-что прояснил. Разобрал бисер почерка: «Дорог!» Кто дорог? Что дорого? Абракадабра и только. Все ж осенило. Ведь стрелка ведет от слова «Дорог!» к ясным инициалам «ВМ», Верхняя Маза. Дорог, дорог… Но вывернем слово наизнанку. Так и есть – это «!гороД». Такая нехитрая конспирация. Из города – ехать в Мазу.

Я потянулся было за письмом Лены, но тут постучали. Вошел Филимон с деловитым лицом. Белая прядь на голове искусственного гусара подобострастно дернулась.

Я уже знал, что буду говорить. Я решился:

– Кирилла Петрович Троекуров из повести вашего друга месье Пушкина послал гувернера к медведю в клетку. Я не так жесток.

– Не так жесток, – эхом вторил робот Филимон.

Наш век все же преобразовывал любителя бузы, ёру – в мелкого чиновника. Гусар шаркнул ногой.

– Так вот, Филимон Прокопьевич, так, кажется, Вас звать?

– Васильич я.

– Не важно. Медведи у нас накрылись медным тазом.

Гусар сделал недоумевающее лицо

– Медный таз, медный таз… Как это?

– Не копайтесь в контенте. Идиоматическое выражение.

Робот явно не услышал или шутил:

– Идиотическое?

– Матическое! Ходовое, образное. Значит, пропали медведи. Ушли в астрал… Шучу. А вот углы остались. Остались, оста-а-ались медвежьи углы. Я вас туда пошлю. В угол!

Робот, как ни странно, оживился.

– Рано радуетесь, Филимон свет Васильевич, там нет ни ванной, ни теплого туалета.

– Мне как-то без надобности. Я искрой выхожу.

– Ну-ну… Как Вы относитесь к моему Мишке?

– Пытливый мальчик. Со знаком плюс, – неуверенно произнес Филимон Васильевич.

– Но он живет в тепличных условиях. От этого и пытливый. В теплицах мужчины не вырастают. Так – рыхлые тыквы. А надо, чтобы он был конь-огонь.

– Так. Верно.

Филимон опять шаркнул ногой. Это начинало раздражать.

– Не перебивай! Пока жены нет, пущу-ка я вас в этот медвежий угол. Некий олень (слово было сказано с ударением на первый слог) начертил шутливую карту. Ну, как в «Острове сокровищ». Читали? Пираты и прочие записные бретёры.

Техус притих.

– Клад! Вы задумывались над этим словом?

Филимон молчал. Не задумывался. Застыл в подобострастной позе.

– Клад! Пусть мой отрок Мишка клад ищет. Это развивает, не вечно же ему шарить по экрану компа. А тебя с ним посылаю, чтобы следил. И отроковицу Машу. Она? Она, чтобы за тобой наблюдала.

Филимон откашлялся:

– Гммм, мы и так…

– Только ты это… Постригись, побрейся, усы – секир башка. Накинь на себя наш наряд. Лучше – футболки, кроссовки.

Он все же шаркнул. Это меня взвило:

– Я слышал, что сейчас в футбольной команде Гваделупы играет некий Денис Давыдов. Хотите к ним? В Гваделупу? Вы взбрыкиваете четко. Пойдите, Филимон Васильевич, позовите ребят!

Пришла Маша. Явился и Миша. Миша был почему-то угрюм и недовольно поглядывал на Филимона.

– Что я такого ему сделал? – пробормотал робот.

Я объяснил задачу. Маша восприняла это все легко. Она любила путешествия. И в детстве у нее любимой сказкой была сказка о лягушке, которую тянули за собой летящие утки. Миша тоже оставил грусть. Хотя пытался возразить по поводу Филимона. Зачем, мол, он нужен? Киберсиликон.

– Начальником экспедиции назначаю Марию Афанасьевну Бузаеву, – приказал я. – Еще одну сопроводительную записку напишу. И кое-какие рекомендации. Вам. Там, в Верхней Мазе, живет мой друг Владимир Владимирович… По фамилии Елянюшкин. По кличке  Еленя. Он вам поможет освоиться.

– А чем Верхняя Маза от Нижней отличается?

Это сыночек. Язва.

– Есть еще и Средняя.

– Понятно-ясно, понятно, что ничего не понятно! – хмыкнул младший Бузаев.

– А как с гусарской формой? – перебил Филимон Прокопьевич.

– Оставьте дома! – коротко отрезал я. И щелкнул по конверту с картой и смешными стихами о подзатыльнике Петра Первого.

Конверт, получив своё, улетел в сторону Маши с быстротой биллиардного шара.

– Значит, и форма моя гусарская накрылась медным тазом, – дурашливо ухмыльнулся робот и, одновременно, поэт-партизан. – Временно?!

– Временно! Пригодится, чай, – весело откликнулся я. – Завтра и отправляйтесь. Шуруйте, готовьтесь к трудному путешествию. Эхххх!

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

ФЕНЯ

Робот Филимон волок свой тугой чемодан.

– Что там у тебя? – с въедливой гримасой спросил у него братик.

Робот не преминул съязвить:

– Валюта!

Батя провожал нас со светлой слезой:

– Вырастают…

Толкнул Мишку к вагонному трапу. И замер. Наверное, рифму нашел.

– С Богом, Михаил! Гммм… Михаил – коров доил. Эххх! В бабки там поиграйте. За меня. Обязательно!

Филимон заинтересовался:

– Каких коров? Какие бабки?

– В козны! – кричал уменьшающийся  отец.

Филимон легко вскинул чемодан на полку. Баул загадочно хрустнул.

В других царствах в вагонах у каждого пассажира своя кабинка, вроде яйца, «киндер-сюрприза». У нас пока до этого удобства не дошли. У нас – отсеки. Как в подлодке.

Я сразу заскочила на верхнюю полку. Люблю наблюдать за народом.

Отче рассказывал, что раньше в поездах ездили с жареными курицами. Только сел в вагон, и сразу пергамент, в который кур заворачивают, долой. И тут же все угощали друг друга этой снедью. Искали штопор, выпивали и пели песню «Кондуктор не спешит, кондуктор понимает».

Время  течет. Кур уже никто не ест. Это не то что немодно. Курятины зело хочется. Но за кур штрафуют. Есть же полезная пища, обеспеченная витаминами?!

Я повозмущалась.

– Это еще че, – потер руки робот Филимон, напичканный разными знаниями. – Чехову у нас тут было бы несдобровать. Его бы живо…

Филимон задумался. И выпалил странное слово:

– Его бы на цугундер… Жареных карасиков обожал. Но чтобы перед этим рыбки денек-другой в сливках бултыхались.

– Карасики… а…

Филимон, дурачась, кровожадно произнес:

– Застрелили бы из поганого ружья!

Я осторожно погладила Филимона по плечу:

– Это гумм…мманизм!

– Манизм, – эхом повторил Техус, Три Семерки, Филимон Васильевич.

У него, как у ацтека, имен куча.

И тут произошло. Они явились в фуражках, обвитых дубовыми листьями. Парень и девушка. С красными ртами, в красных шейных платках. Эти вочеловеченные карасики стали щупать пассажиров специальными сканерами, похожими на хоккейную клюшку. Проверяли: из какой нитки шит костюм и нет ли где овчины или, не дай Бог, песца.

Я читала в газете отца материал об этом. Заголовок «Полный писец».

Пришельцы-экологи стали приставать с вопросом: «Курятины хочется?.. Так себе, нет… Вызывает отвращение? Хочется? Нет? Коротко отвечайте!»

И совали в лицо перечницу – диктофон. Совали каждому. Люди морщились. Молчали. Терпели.

 Братец же мой, Мишка, поёрзав на полке, не выдержал:

– Хоц-ца! Всего. Курицу. Павлина. Страусовую ногу.

Девушка позеленела, и, кажется, обрадовалась. Она, оправив кроваво красные плавники, вынула из сумочки палочку. Я знала, что это – глушитель воли.

Экологи выполняли свой план. Они решили, как отрубили, высадить Мишу на ближайшей станции.

– Что делать? Что делать? – кажется, эти слова слетели с моих губ.

Наш Филимон откликнулся:

– Кто виноват? Кто виноват?.. Герцен. Чернышевский.

ФИЛЯ

Филя раскрыл свой клетчатый чемодан и зачерпнул оттуда довольно большую порцию грецких орехов.

Он протянул это экологам:

– «Белка песенки поёт, да орешки все грызет», – и старорежимно присовокупил. – Угощайтесь, господа хорошие!

Странно. Все странно. Как будто волшебство свершилось. Лицо у размалеванной экологини приняло прежний цвет. И никто из них не спросил: «Откуда орехи?» Хотя орехи, как и куры, были запрещены. Их ядра были похожи на человеческий мозг. И, по мнению ученых, несли вредную информацию.

Экологи рассовали орехи по своим карманам и молча удалились.

В вагоне стало тихо. Даже Мишка умолк.

Я развернула разговорник блатной речи. Специально взяла, чтобы поднатореть. Куда ведь едем? В медвежий угол. Прочитала первую фразу: «По фене  ботаешь». Это все равно что «Ду ю спик инглишь». И пошло-поехало. Увлекло! Малина – воровское сообщество, хаза, ксива, краля, мля, маслина – пуля, музЫка – речь, музыка. Ударение на предпоследнем слоге. Кстати, Маза – это по фене – везенье, крупный куш.

Я все это зачитала своему народу: Филимону Васильевичу и Михаилу.

Мишка достал из своего рюкзака конфетку «Белку с ореховым фрикэкэ» и подал мне.

Я потыкала пальцем в брошюру:

– Вот оно откуда названьице, клады. Верхняя Маза, Нижняя Маза. Картежники там жили. Или живут.

Мишка откликнулся:

– Средняя Маза. Нет таковой.

Мишка с Филимоном дружелюбно резались в карты. В подкидного.

Робот пожаловался – логика ему мешает выиграть. Она не дает совершить ошибку. А ошибки – это главное, что толкает игру. И в жизни так. Чаще ошибаешься – интереснее живешь.

Брат играл во взрослого.

Их философскую беседу прервал горячий спор в соседнем отсеке. Там, думается, кроссворд разгадывали. Шумно спорили на тему, как называются конечности у обезьян: руки или лапы. Визгливый голос доказывал: «У всех животных – лапы, не важно, кто от кого произошел». Бас бухал: «Так у них лапы в руки превратились. Эволюция. Дарвин».

Голоса кипели. Визг побеждал.

Их разнял кондуктор, спешащий со стаканами чая и связкой цветастых газет.

Я купила у него газету «Изнаночка». Зачем вытянула из пачки? Сама не знаю. Продавец понравился.

Я развернула газету и сразу же наткнулась на статью о городе, в который мы едем.

Кто-то нас явно вел. Сопровождал. И подталкивал.

Даааа! Полтергейста в том городе до фига и больше. Еще до короля ужасов Стивена Кинга он существовал.

Но отче сказал бы: «Эхххх!»

Я вычитала.

В городе сем существовал район Крымза. И в нем стоял белокаменный дом с летающими вещами. Хозяин жилья повелевал ими. Нет, это был не живой дом, как давно стало модно. Вай-фай пылесос, вай-фай – певицу Мартынову сюда, в обличии, или Степанбулавину. Нееее! Мертвый дом! Многие этот особняк посещали, но спускались из него на носилках, в смирительной рубахе, прямиком в карету Скорой помощи.

Мне статья понравилась. Лирика ужаса!

Ужас был и в том, что вагон наш, в змеиной чешуе со скрипом несло во тьму с разлапистыми кляксами огня.

Ужас был и в обыденном.

За стенкой визгливая дама, забыв о Дарвине, радостно щебетала: «Этот дядя любил меня щипать. Принесет кулечек конфет, одной рукой по головке гладит, а другой щип за мягкое место. Так я этого дядю Витю ненавидела, но все ж ждала. И конфеты помню. Назывались «Ласточка»».

Страшно все: и дом в Крымзе-Грымзе, и несущийся ночной поезд, и эти сладкие щипки дяди Вити.

Завершил картину сон. В нем горилла тянула вверх покрытый редкими волосами палец, грозила: «Мля! Я те покажу лапу, я те покажу. По фене ботаешь?»

Хорошо, что поезд швырнуло. И я проснулась в сантиметре от смерти. Я долго приходила в себя, глядя, как в тусклом вагонном свете покачиваются две родные фигуры. Мишка и робот.

Все же игральные, запрещенные царским циркуляром карты сближают. Оставив друг друга в дураках раз по десять, Мишка и Филимон тоже заинтересовались воровской феней. МузЫкой!

Я пояснила спутникам, что главное слово в те бандитские времена было «мля», а не «блин».

– А тебя, –  стрельнула глазами в сторону Филимона. Он мне уже конкретно нравился, –  звали бы не Филей, не Тремя Семерками… Звали бы тебя…ээээ, «Три Кочерги».

Робот снисходительно улыбнулся. Он прощал мои нелепые, каюсь, кокетливые колючки.

ЧУ, МАЗА!

Наша Маша влюбчива. И при этом влюбчивость эта странная. Однажды она мне сказала, что любит мальчика Чиполино.

– Таковых нет, – заявил я голосом отца.

Но Маша топнула ногой. Есть даже у них в классе.

Сейчас она тоже топала ногой и сыпала на все подряд своей феней. Честно говоря, я подумал, что объект влюбленности – робот Филимон. Ну… Это же кукла, электроника, силикон. Кремний.

Город понравился.

Район Крымза так и не объявили. Зато здесь было так. Когда поезд остановился с каким-то военно-морским чавканьем, перед нами предстал вокзал. Я видел его раньше в интернетовской энциклопедии. Сейчас он мне показался татарским строением. Поразил мост. Так уже сейчас не строят. Я развернул робота в сторону моста:

– Полюбуйся, Филь!

Робот выплюнул информацию:

– Построен без спиртного. На чае.

– Как это?

Филимон поморщился:

– А вот так. Вождь в стране тогда приказал. Лениным звали. Говорит, не надо им водку наливать. Мороз. Лучше чайку.

Мы разыскали вокзал, откуда должны были отчалить в Верхнюю Мазу. И еле-еле нашли маршрут.

Все кругом говорили на «о» и то и дело сыпали словом «чай». Чай, вам туда, чай, вам сюда.

Автобус не походил на автобус. Это был старинный звездолет, хлопающий ржавыми крыльями. Каждая кочка – два прихлопа, три притопа.

– Счас дом Белова проедем и дальше – глина одна, – пояснила нам бабуля, закутанная во множество платков.

Робот вяло хихикнул. Ему надо было подзарядиться. Машка испекла свой «блин»:

– Во, мля, пахан!

– Кто?

– Белов!

– Чай, купе-е-ц! – протянула укутанная в платки бабуля. – Как и подозревалось, она понимала воровской язык.

Бабушка оказалась разговорчивой. Почуяв интерес, она рывками вылезла из своей оболочки:

– Фу, взопрела! А вы куда, рыбята?

Сестричка объяснила. Робот вошел в состояние сна. Экономил энергию.

– Мелентьевна я! А куда же эт вы лыжи навострили?!

Маша поняла полуворовское сочетание.

– Навострили лыжи в Верхнюю Мазу.

– Ээээ, милые. Тогда поворачивайте оглобли.

Тоже вполне понятно. Тут вполне хватало другого разговорника, сокращенного. Даля.

– Чего так? – это уже я.

Мелентьевна поёжилась:

– Знобит. Делать там нечего. Одни старухи живут. Нет молодежи, да и мужиков нет. Вот одного везете. Она указала черным пальцем на робота.

– Мужчин совсем нет?

– Малеханько. А раньше, бают, наоборот, одни мужики жили, а за бабами в Пензу ездили. Даже барин, туда на коне мотался.

– Давыдов? – у моей сестры тон древнего юриста-криминалиста.

– А то кто ж!.. Других отродясь не было.

Старухи нравились вопросы.

– Чевой-то? Ну Маза, есть Маза. Другой такой нет. Рази только в Хермании. Чай, вот ехал здесь Давыдов-то на бричке, да завяз у мельницы. Спрыгнул с телеги, подмог кобылке и чё? Чё, чё? Измазался. Так и обозвал село своё Мазой.