Текст книги "Облако майора"

Николай Калиниченко
Облако майора

Перед сборами нас, конечно, стращали. Мол, кормить будут плохо, рюкзаки шмонать. Могут и на «губу» посадить. Но главное, наставляли старшекурсники, главное – не вестись на разнарядки. Кухня, клуб, штаб – одни слова. Выскочкам армия грозит эксклюзивом. Из серии толчок зубной щеткой чистить или плац ломом скрести. Ходили еще туманные легенды о неуставных отношениях, но в это никто не верил.

Военная часть на окраине тихого речного городка предоставила нам многие из обещанных процедур. Еда была решительно несъедобна, туалет отвратителен, а в палатках на сорок солдато-мест жара, холод и вонь портянок ощущались по-новому, остро и свежо.

Кроме того, в качестве бонуса и военно-полевого тренажера к нам был приставлен старший лейтенант Максанов. Молодой, энергичный, Максанов готовился стать капитаном и потому выслуживался «по полной». Выражалось это в непрерывных придирках. Как и все растущие в табеле организмы, Максанов испытывал чувство глубокой внутренней неудовлетворенности. Поэтому вещи у нас досматривали ежедневно, утром и вечером, а наряды вне очереди, отжимания и ночные пробежки сыпались как из рога изобилия.

Правда, с разнарядками у старших товарищей вышла осечка. В первый же день к палаткам подошел краснощекий плотненький капитан по фамилии Кубышкин и спросил, есть ли среди нас художники. Я зачем-то шагнул вперед. Оказалось, что никаких каверз с чисткой сантехники не предвидится. Капитан был завклуба, что поднимало его авторитет на недосягаемую высоту по сравнению с другими офицерами. Ведь при клубе был магазин, касса и комната отдыха, тайнами которой не брезговал и командир бригады. Вот к его-то приезду мне и было велено собрать команду, чтобы немедленно заняться оформлением части. Вчетвером мы снимали металлические щиты, на которых красовались обшарпанные образчики бранной славы: воины-освободители, гусары и богатыри; потом несли полотна на задний двор клуба для зачистки и грунтовки. Место это было тихое и странно отчужденное от остальной территории. За парапетом, на котором располагалась наша мастерская, был небольшой пыльный пустырь, а дальше восходили из густой травы колонны старых тополей. Тополь чудное, несуразное дерево. Жадно пьет из земли воду и растет быстрее своих собратьев. Но в этом неуемном стремлении кроется его беда. Со временем ветви становятся слишком тяжелыми и ломаются под собственным весом, а ствол, раздуваясь, обретает странную слабость на высоте двух-трех метров от земли. И вот уже сильный ветер грозит бедой дереву и всему окружающему. Возможно, тополям подошла бы невесомость. Тогда бы они безболезненно могли достигнуть невероятной высоты. Как бы то ни было, но мы творили наши шедевры в безмолвной компании хрупких гигантов.

Вечерами, когда огненное лето немного остужало топку и солнце опускалось за крышу клуба, густые синие тени укрывали подножие тополиного храма, а верхняя часть и лиственные своды еще долго купались в медно-медовой благодати неспешного заката. Тогда, в этот торжественный час, неведомо откуда к тополям слетались галки. Сотни птиц. Их крики и возня на верхних ветвях немного напоминали суету детей на площадке. Вот только игровое поле галок располагалось высоко над землей. Так они сидели не больше часа, а затем поднимались и плотной черной тучей устремлялись прочь.

Галка – птица бестолковая. Не чета вороне. Однако когда галки собираются в стаю, с ними происходит удивительная метаморфоза. Неловкие в одиночку птицы начинают выписывать фигуры высшего пилотажа, образуя в воздухе невероятные объемные конструкты. Причем все это в движении, на скорости, при плохом освещении и ветре. Галки словно превращаются в странное гиперсущество, по форме скорее напоминающее головоногих, нежели пернатых. Всякий раз, наблюдая эволюции этого небесного спрута, мы невольно замирали, отвлекаясь от работы. Было в этом кружении что-то тревожное и в то же время гипнотическое.

Между тем наш оформительский быт налаживался. Я получил ключ от трансформаторной, куда можно было прятать личные вещи, и теперь на утренних и вечерних проверках неутомимый лейтенант Максанов тщетно перетряхивал рюкзаки ребят. Кубышкин, оценив наши успехи в творчестве, совсем перестал являться на задний двор, и мы иногда на весь день оставались предоставлены сами себе. Ко всем прочему, у одного из моих подопечных обнаружились родственники по соседству, и теперь на обед у нас были свежие овощи, картошка с огорода и даже – о разврат! – докторская колбаса.

Со срочниками мы почти не общались. Их казармы располагались далеко от палаток, за плацем. Среди студентов, правда, были странные люди, покупавшие у солдат ременные пряжки и пилотки. Зачем – бог весть. Как видно, по старой туристической традиции, на сувениры. Правда, если учесть, что такие безделушки обычно берут, чтобы сохранить приятные воспоминания, то покупки приобретали сюрреалистический оттенок. Так пытаемый желает оставить на память плеть, которой его хлестали, или выпрашивает у палача памятный набор инструментов.

Нам на задворках клуба приходилось иметь дело только с помощниками капитана. Одного звали Стеллс, а другого – Кисель. Они, наверное, могли бы покорить эстраду – такой разительный контраст был между солдатами. Стеллс, сухощавый, стремительный, хваткий, знал все и везде успевал. У него всегда была куча дел, связанных в основном с продажей имущества части на сторону. Стеллс, подобно голубому воришке, крал все, что плохо лежит, но, вопреки литературному персонажу, совершенно не стеснялся. Мы не раз и не два видели, как он, неутомимый и юркий, волочет к забору какую-нибудь вещь. Там, в кустах бузины, был устроен хитрый лаз-телепорт, в котором легко исчезали берцы и фляги, рожки от автоматов и комплекты химзащиты, саперные лопатки и даже как-то без следа растворился здоровенный металлический каркас кровати. Разумеется, у Стеллса в городе были подельники. Они платили ему, а иногда по просьбе юркого солдата доставали то или это. Капитан очень ценил умения своего «ординарца» и недавно за какой-то тайный гешефт выхлопотал Стеллсу лычки ефрейтора. Впрочем, хват был этим скорее озабочен, чем доволен. Ефрейторов издревле считали стукачами, и могли наказать за излишнюю прыть.

А вот Киселю, напротив, прыти недоставало. Был он огромный, медлительный, аморфный. Тело его постоянно колыхалось, даже когда он стоял неподвижно. Кисель потел, стеснялся и, несмотря на огромный рост, говорил тихим слабым голосом, словно боялся привлечь лишнее внимание. Ко всему прочему, он был еще и близорук, как и аллопаты призывного участка, написавшие в справке «годен». Недостатки физические компенсировались добрым нравом, покладистостью и тягой к всяческой живности. Киселя чаще можно было видеть в обществе зверей и птиц, чем сослуживцев. С галками у толстяка были особые отношения. Я узнал об этом случайно. Раньше времени пришел на работу и в утреннем сумраке увидел великана, темную фигуру на фоне серых древесных стволов. Одной рукой Кисель прижимал к мясистому боку большую кастрюлю, другой – черпал оттуда нечто съестное и подбрасывал в воздух. Тотчас сверху опускался черный хобот галочьей стаи. Некоторые птицы выпадали из хоровода, угольными хлопьями осыпались в траву и на плечи огромного солдата – подбирали остатки трапезы. Я приблизился, поздоровался. Мое появление очень сконфузило Киселя. Еще секунду назад он походил на вдохновенного дирижера, управляющего оркестром, а теперь стеснялся и лепетал что-то неразборчивое. Я извинился, что потревожил его, и спросил, чем он кормит птиц. Этот простой вопрос поверг толстяка в настоящий шок. Он затряс малиновыми щеками, зашаркал ногой и неизвестно зачем начал оправдываться. «Вчера в столовую привезли… нужно в холодильник ставить… я понес, а там водка… хотел убрать, а они ругаться…» Я шагнул ближе, заглянул в кастрюлю и едва сдержал рвотные позывы. В такую жару мясо портилось очень быстро. То, что Кисель подбрасывал в воздух, было бело-мучнистым и живым. Внезапно я испытал приступ сильнейшей ярости. Мне захотелось разбить эту круглую жирную физиономию до крови, до мяса. А потом, когда жертва упадет, топтать его, пока не переломаю все кости. Я принялся кричать на Киселя, обложил его матом, потом выдохся, остановился, ощущая, как выползает из меня лиловый червь незваной злобы. Все время, пока я кричал, толстяк стоял, глупо улыбаясь, и даже не пытался оправдаться. Из травы и с ветвей деревьев на меня пристально смотрели сотни блестящих глаз-пуговок. Мне стало не по себе. Кажется, я сказал Киселю, чтобы он помылся, а затем поспешил к своим плакатам. Едва я отошел, в тополином храме зашуршали крылья. Кормление возобновилось.

С тех пор мое отношение к толстяку изменилось. Появилось какое-то невесомое беспокойство. Странная тревога из тех, что охватывает человека, когда он идет по грибы и вдруг набредает на старое кладбище. Объяснить мои чувства было решительно невозможно, и я старался не обращать на них внимания.

Старослужащие Киселя не трогали. То ли потому, что не хотели обижать убогого, то ли из-за покровительства Стеллса. Почему клубный хитрован был так расположен к толстому нескладному солдату, для нас осталось тайной, но во всех ситуациях Стеллс стоял за Киселя горой. Лишь одна опасность подстерегала доброго толстяка.

Майор Куманюк шел по линии политруков, но после того, как внешняя политика утратила вектор, а страна – хребет, стал не нужен и даже вреден. В прекрасном новом мире жизнерадостных воров-космополитов, где правили Кубышкины и Стеллсы, он был лишним человеком и сам прекрасно понимал это. Иногда он заходил к нам за клуб отвлечься от хандры и заводил речи о долге и патриотизме. Выговор у майора был на удивление чистым и правильным, без военных загибов и просторечных огрехов. Говорил Куманюк бегло и свободно, радуя богатым словарным запасом. Очевидно было, что человек он образованный и мог бы далеко пойти, но не срослось. Мы вяло кивали и старались в словопрения не вступать. Майор распалялся, махал руками, его бледные щеки вспыхивали лихорадочным румянцем. Но тут появлялся капитан и просил не беспокоить студентов. Делал он это в панибратской закадычной манере, величая майора «Михалычем». Тот злился, кричал, что старше по званию, и совсем по-детски надувал губы. Потом поникал и уходил в клуб, где капитан поил его чаем с коньяком и благополучно спроваживал восвояси. При этом нужно сказать, что в ударе майор говорил с жаром и убежденностью истинного оратора. Быть может, этот нерастраченный огонь и вызвал стыдное паховое чувство, которое питал майор к младшим по званию. Стеллс говорил, что майор подкатывал к разным солдатам, но тем удавалось избежать его поползновений. А вот безответный Кисель оказался неспособным дать отпор, и вожделения экс-политрука сосредоточились на нем. Куманюк буквально не давал солдату прохода. При встрече щипал его до синяков, подкалывал и всячески измывался. Стеллс с майором связываться не хотел. Что до капитана, то его, похоже, забавляло происходящее. Мы пробовали говорить со своими кураторами, но те были увлечены попойками, баней и поездкам

...

конец ознакомительного фрагмента