Текст книги "Лекарь-воевода (Окончание); Победитель"

В следующее мгновение напал Изверг, несколько ударов, и опять отскочил. Потом еще раз. Клим освоился с такого рода нападениями и определил слабые места. В следующий прыжок Клим ударил по шлему, насадив его глубоко на уши, и кольнул ногу чуть повыше колена. Изверг в свою очередь с силой ударил по щиту, и в правой руке неожиданно вспыхнула боль. Клим отметил: там еще где-то гнездилась болезнь! Еще скачок, и новый удар по шлему и укол ноги. Следующего прыжка не последовало. Клим издевался:

– Ну, что, попрыгунчик! Давай прыгай! Из твоих порток решето сделаю!

Изверг не прыгнул, а быстрым движением поправил шлем. Теперь напал Клим. Эта стычка длилась много дольше первых, звенели сабли, высыпая искры, бухали щиты, крякали бойцы. Неждан с горечью отметил, что воители равной силы и ловкости. Значит, воистину исход зависит от Господа Бога! На всякий случай он приготовился оберечь Клима от смертельного удара, если тот оплошает. Но оплошал Изверг – он поскользнулся и, чтобы не упасть, махнул щитом, открыв тело. Однако Клим не воспользовался промахом. Наоборот, отступил на два шага. От зрителей – крики одобрения, а Неждан выругался: нашел с кем любезничать! Эх, Клим, Клим!

А бойцы сошлись еще раз и еще… Клим теперь знал, что у противника слабые места – шлем и левая нога, и пользовался этим. Синие шаровары повыше колен потемнели от крови, шлем надвинулся на глаза. Теперь Клим наступал, не давая передышки, не давая времени поправить шлем. Чтобы следить за Климом, Извергу приходилось неестественно задирать голову. Он делал промашку за промашкой и получил ранения в шею под бармицу и дважды в грудь, но отбивался и держался на ногах крепко. И вот тут Неждан опять выругался, на этот раз громко: Клим резко отступил, крикнув:

– Правь шлем, хрен собачий! Погибели на тебя нет! – И вот только сейчас заметил: у себя на левом плече белой рубахи расплывалось кровавое пятно – не помнил, когда наткнулся!

Изверг поднял руку, на которой был щит, но поправить шлем не сумел, качнулся и оперся на саблю. Клим опять кликнул:

– Кто там из его людей, помогите!

Соратники устремились к нему, а у того подкосились колени, перегнувшись, повис на руках подбежавших. Изо рта побежала струйка пенящейся крови. Шлем с него сняли, завернули в шубу и понесли на постоялый двор. Накинув шубу на плечи, за ним пошел и Клим, следом Неждан и спешившийся Медведь.

В сенях Клим склонился перед Извергом, его лицо исказилось злобой – узнал. Поднял голову и прохрипел между вздохами:

– Твоя, вой… правда… я… не Юрий… радуйся… убил… государь… не простит… – Он уронил голову.

Клим, распрямляясь, сказал:

– Все слышали: никакой он не Юрий! И смотрите, – он распахнул шубу, перед рубахи до пояса был в крови, – бились на равных!

Гулька, разрезав, снял с Клима рубаху, сноровисто промыл белым вином рану, неглубокую, но без малого в четверть по плечу и груди. Наклеил повязку вишневым клеем. Пока она подсыхала, Неждан принял гонца, который, поспешно перекрестившись, выложил:

– В пяти верстах видел четверть сотни кромешников. Бегут сюда. Теперь верстах в двух.

– Спаси тебя Бог. Ступай… Думаю, Клим, тебе лучше не встречаться с государевыми подручными. Разговора доброго не будет. Да и людей уведи от греха.

– Что же, принимай гостей. Однако просьба: сильно не дразни. Лучше побереги людей, может, защищать Псков придется. Савва, уводи своих. Там, у ключа меня подождете, я тут со стороны погляжу на государевых людей.

Государевы люди скакали уверенно. Увидев вооруженных мужиков и оборванцев, начали сдерживать коней, образуя тесную группу, впереди трое выделялись дорогими шубами, породистыми лошадьми и богатой сбруей.

На крыльце среди людей Неждана стоял он сам с Климом. Неждан объяснял:

– Смотри на милость, к нам пожаловал сам князь Афанасий Вяземский, этот тот, что в середине. Справа от него – друг и, кажись, родственник его, Федор Ловчиков, а левее кто, не знаю, из новеньких, видать.

Вяземский и сопровождающие его осадили коней перед крыльцом.

– Что за люди? Кто разрешил?!

Тишина была ему ответом. Князь понял, что молчание ничего хорошего не сулит, но продолжал ерепениться:

– Что, онемели? Так вашу перетак! Старшего ко мне!

– Я старший, – негромко отозвался Неждан. – Гляжу, у тебя вопросов тьма, зайдем в избу. А людишкам твоим лучше отойти за околицу.

– Ишь чего захотел! Не забывай – я есмь приближенный государя! И он позади следует.

– Он, положим, далеко еще. А я все ж уважаю государевых людей. Но вон те кругом по-разному мыслят, а их вишь сколько! Ну, раз не доверяешь мне, будь по-твоему, пусть останутся, но от греха подальше… Архипка, пропусти людей князя во двор, а наших удали.

Князь вместе с опричниками въехал во двор, отдал какие-то распоряжения и, спешившись, вошел в сени, за ним четверо. Остановился подле недвижного Изверга, всмотрелся в его лицо. Пятерка рядом стоящих дворян низко поклонилась князю, их связывать не стали. Неждан проводил князя и его спутника через первую избу в светлицу.

Медведь и его два десятка воев отъехали за минуту до появления государевых людей. Сейчас за ними поспешил Клим с Гулькой. Встретились они на небольшой поляне недалеко от тракта. Это место было известно многим, здесь в овраге имелся незамерзающий родник. Неждан должен был присоединиться к ним позднее.

…К тому времени в светлице произошла стычка. За Нежданом в нее вошел князь с четырьмя приспешниками и мигнул им. Последний из них толкнул задвижку. Князь направился к скамье в передний угол, а три опричника рванулись к Неждану. Тот недаром когда-то скоморошничал. Поняв, в чем дело, он кошкой прыгнул на скамью под иконы, выхватил длинный нож и этим ножом придавил горло князя, прижав его голову к своему животу. Крикнул:

– Стоять всем! Шевельнетесь – смерть князю! Ребята, взять кромешников!

С печки, из-за полога кровати выскочили четверо охраны Неждана и Егорка. У опричников отобрали сабли, ножи, у князя – пистоль. Без приказа, по собственному разумению, снимали пояса, сопротивляющихся били. Неждан убрал нож, спрыгнул со скамьи со словами:

– Ах, князь, князь! Я полагал с тобой по-хорошему, а ты…

– По-хорошему! Смотри, сколько припрятал людишек!

– На всякий случай! А вишь, сгодились. А ты хоть и князь, а не сообразил: атаманом тут каждый хочет быть, и моей смерти обрадовались бы. А твоих людишек обобрали б догола и по сучкам развесили б. А ты, качаясь на воротах, встретил бы государя. Считай: я спаситель твой! Ребята, оружие верните князю, он все понял. И пояса отдайте – мы не грабители. Теперь все вон, говорить буду только с князем.

Неждан видел Вяземского и на выездах царских, и на паперти, когда тот шел в церковь. Обратил внимание на бледность его лица, не загоравшего ни от солнца, ни от ветра. А сейчас он воистину был бел до синевы. Черная бородка и тонко подстриженные усы резко подчеркивали его бледность. Он платком вытирал кровь из царапин на горле и пальцах, которыми пытался защитить горло. Взглянув сердито на Неждана, попросил:

– Негоже одному. Оставь вон того, Федора.

Неждан усмехнулся:

– Боишься, государь не поверит одному?

– Государь мне как самому себе верит! Из моих рук любое питье приемлет!.. А все ж оставь Федора.

– Будь по-твоему. Со мной Котя. Ступайте. – Дверь захлопнулась. Вяземский и Ловчиков сели под иконами. Неждан не без достоинства спросил: – Князь, мне разрешишь присесть?

– Садись. Пока твоя берет.

Неждан сел против на скамейку, подставленную Котей. Тот встал позади него. Неждан напомнил:

– Ты, князь, хотел узнать, кто мы. Так вот: я – тутошный атаман лесной Тарас. Мы выследили сатану в образе человека – Изверга. Ваши государевы людишки каждый раз упускали его. Оказалось, с умыслом – он наводил вас на слабых людей, кои доверились ему. А опричники этих людей врагами называли и убивали без жалости. В Новгороде мы насмотрелись!

– Откуда ведаешь, что то Изверг был?

– Сознался он нам тут, покаялся. Все слышали, сказал, что не Юрий Васильевич он.

– Что еще наговорил он на государевых людей?

– Много чего. К примеру, сказал, за кем ты приехал.

– Да? И где же те, за кем я приехал?

– Пятеро дворян вон в той избе сидят, ждут своего смертного часа. А еще монахов ждал, да, видать, те за ум взялись, не поехали. Есть еще чего спрашивать?

– Есть. Откуда тут у тебя вроде как государевы вои были?

– То из ополчения, государю пополнение пришло. Так вот их тысяцкий пожелал поклониться печорским угодникам, да наткнулся на меня и на Изверга. Не то что ты, в драку со мной не полез.

– Как его звать? Кликни сюда.

– Кликать его не стану, а вдруг с ним стакнетесь против меня! Да он уехал по своей дороге.

– Куда?

– Это ты его спроси. А имени он своего не назвал.

Молчавший до сих пор Федор Ловчиков зашевелился. Этот опричник из детей боярских в свои двадцать пять лет был чрезвычайно упитанным. Стычка напугала его, но теперь пришел в себя, щеки его порозовели. Он подал голос:

– Тут в избе слышал: этот тысяцкий убил кня… – и сразу поправился: – убил Изверга.

– Вон как! – обрадовался Вяземский. – Чего ж ты, атаман, молчал. Вспомни, откуда он, как звать? Своих спроси. Ведь государь шапку серебра обещал, кто поймает Изверга. Глядишь, и тебе перепадет. А? Может, вернем?

– Нет уж, пусть уезжает с богом. Но правды ради скажу тебе: Изверга никто не убивал, а на суд Божий вызвал, видать, раньше его знал. Бились по-честному, при всем народе. Изверг ранил противника, но Господь решил судьбу того. Вот, пожалуй, и все, князь. Нам пора по лесам. Скажу тебе на прощание: множество невинных погубили вы в Новгородчине. Не простит вам этот грех Господь!

– Ты что, атаман, из попов, видать? Безгрешным себя мнишь?

– Зачем так, князь? Грехов на мне хватает. Но клянусь: невинных детей, баб и священников не убивал! А вы всех под метлу!

– То были враги государя, атаман. У них шашни с Литвой…

– У детей-то, у баб?! Брось, князь. В такой заговор ты сам не веришь! Но я о другом. К Новгороду вы шли без шума, крадучись. Убивали всех, кто мог поднять тревогу. А к Пскову идете открыто, все знают зачем… Сильнее напугать хотите?

– Атаман, кто ты такой, чтоб я перед тобой ответ держал?!

– Ничего ты не понял, князь. Ведь жизнь твоих кромешников и твоя во многом от меня зависит. Я сказал им: князь Афанасий – советчик государя. Он для Пскова плохого не посоветует. Князю ведомо – в наших лесах много оставшихся в живых новгородцев. А ведь опричников здорово поубавилось: в Новгородчине остались, ушли с обозами награбленного в Москву. Да и мысли у опричников другие стали, чем два месяца назад, – разбогатели и хотят отдохнуть. Наверное, псковичи смиренно примут опалу от государя, князь Юрий Токмаков призывает их к повиновению. Но вот те, кто в лесах, разгуляться кромешникам по округе не дадут.

– Грозишь?!

– Нет, предупреждаю. Может такое завертеться! Ведь Ливония в дневном переходе. Наши лесные братия извещают: у них вдоль границы много летучих отрядов рейтаров, готовых на все! Ты похвастался, что государь доверяет тебе. Так вот убеди его, дай мудрый совет, не громите Псковщину.

– Государя учить собираешься, атаман!

– Какая тут наука! Знаю, не послушает он вас. И все ж попробовать надо, потому атаманы решили вас сейчас оставить в живых и не обирать.

– Вон какие вы добрые! Но и мы ваших положили бы многих!

– Справедливо. Значит, каждому из нас, оставшимся в живых, больше достанется от ваших богатств.

– Ого! Вот это дружба, братство!

– Лесной закон, князь. Здесь выживает сильнейший! И все ж о деле теперь. Вот я сейчас тебе толкую, а во дворе каждому опричнику объясняют, что Псков не Новгород. Пусть ваши люди среди своих поведают, что грядет. Глядишь, разговор и до государя дойдет…

– За такие разговоры…

– Знаю. А на деле помнят: глас народа – глас Божий. Каждый про себя разумеет, весна не за горами. Морозит только по ночам. Случится ранняя весна, вам с награбленным выбраться будет непросто… Вот, пожалуй, и все. Много лет тебе жить, князь Афанасий, и тебе, Федор.

– Прощай, атаман! – И не утерпел, с угрозой добавил: – Не дай бог встретиться еще!

– Твоя правда, князь, не станете задерживаться тут, и встречи не будет. Вот ежели задержитесь… Ну, пока будь здоров!

Лесное воинство уходило с Поклонной горы ватажками, блюдя порядок. Опричники со злобой и не без страха смотрели им вслед. Понимали: на этот раз пронесло! А могло быть хуже.

12

Вяземский, согнувшись, сидел под иконами, там, где оставил его Неждан; бледность сохранилась – ни кровинки в лице, только желваки катались на скулах. Он поднял тяжелый взгляд на Ловчикова, тот подобострастно глядел на князя.

– Вот так-то, брат Федя. Припомнит нам государь смерть этого сатаны!

– Ты-то при чем?

– Виноватым кто-то должен быть…

– Надо разыскать того самого тысяцкого, – предложил Федор.

– Найдем, но это не поможет. – Ловчиков намеревался возразить, но князь не стал слушать, распорядился: – Прикажи стол на место поставить. Сам разведай, что тати воям говорили. Ко мне Кира и дворян князя Григория.

Киром оказался тот вельможа, что ехал рядом с князем, худощавый, с рыжей бородой, наголо стриженной головой, он встал в сторонке. Князь жестом разрешил ему сесть. Дворяне стояли посреди светлицы. Вяземский, всмотревшись в их лица, заговорил резко и громко:

– Дьяки потом запишут ваши имена и слова. А теперь пусть один скажет, как попались к мужикам и кто убил князя?

Шаг вперед сделал самый молодой из них, с курчавой каштановой бородой на спокойном лице. Без особых подробностей передал события утра и ристалище. Афанасий сидел, закрыв глаза, положив подбородок на руки, опираясь локтями на стол. Когда дворянин замолк, князь открыл глаза:

– Значит, вас тепленькими взяли голыми руками! И, оказывается, не убили князя, а победили в честном бою. Здорово!.. Как выглядит убийца?

– Старик, за пятьдесят. Борода седая широкая. На лице многолетний шрам, правый глаз выбит, глазницу прикрывает седой длинный чуб. Саблю держал в левой руке, щит – в правой.

– Хорошо запомнил его?

– Навечно, князь.

– Как имя?

– Влас, сын Михайла Подгорного.

– Ладно. Вина твоя велика, но стану просить государя. Разрешит, пошлю искать тысяцкого… А с вами потом, ждите решения государева.

Качнул головой. Кир выпроводил их. Вошел Федор. Оказывается, воры убеждали опричников как можно быстрее убираться из Псковщины. Они, лесные люди, станут мстить за всех погибших.

– И ты слушал этот поклеп?! Не вмазал лжецу!

– Ты сам приказал выслушать. А вмазать… Я всех предупредил: будут вякать – языка лишатся.

В этот день Вяземский должен был подготовить государю временный стан, но с малым отрядом на ночь глядя ехать не решился, остался ночевать на Поклонной горе. Выслал полудесяток самых надежных разведать, куда ушли вои с тысяцким.

Среди ночи один из разведчиков вернулся, одетый в мужицкий зипун и в лаптях. Сообщил: спрашивали мужиков в деревне, никто ничего не видел. Выехали за околицу, напали лесные, одного убили, остальных раздели, разули и отпустили, предупредив, что следующих разведчиков всех убьют. Босые опричники с горем пополам добежали до деревни. Там обогрелись, мужики одного одели, дали коня… Афанасий избил вестника самолично. Но все ж наутро забрал неудачников.

В этот день и на следующий отряды опричного войска занимали постоялые дворы, монастыри, поселки вокруг Пскова, перекрыв все дороги. А еще раньше из Старой Руссы, Холма и Великих Лук царевы войска и ополченцы двинулись в города и села по старой границе с Ливонией – воеводы не хотели никаких неожиданностей, до них тоже дошли слухи о рейтарах литовских. И, несмотря на такие грозные приготовления, поступали известия, что малым отрядам опричников и воям нельзя стало выезжать даже за околицу – нападали лесовики. Опричники мстили крестьянам: если на дороге встречали одного или несколько мужиков, тут же устраивали резню. Это вроде войны государевых людей с мужиками, от которой росли ватаги разбойников.

Вяземский выбрал для временного стана государя монастырь Святого Николая на окраине Пскова. В субботу второй седмицы Великого поста в конце дня сюда черным вихрем примчался Иван. Пара черных коней цугом без усилий мчала возок царя. Спереди и позади его сопровождали по сотне опричников в черном одеянии схимников. Во дворе монастыря возок замер, схимники-опричники помогли царю. Он был одет так же, как и сопровождающие его. Монахи повалились на колени, настоятель дрожащею рукой благословил прибывшего и свиту его. Иван благословение принял, перекрестился, но крест целовать не стал, а быстро проследовал за Вяземским в покои настоятеля. Опричников размещали по кельям и в монастырских службах. Монахи черной стайкой потянулись в храм на всенощное бдение. Вскоре к ним присоединился и настоятель, которому пояснили, что государю он не надобен, достаточно келаря. Кто-то услужливо пояснил, что государь не в духе.

У Ивана было основание сердиться. Прежде всего, он устал. Три дня мчались сломя голову по семьдесят-восемьдесят верст в день. Верно, он сам пожелал добраться до Пскова быстрее. Но сколько нерадивости! Знают, что следует государь, и не выровняли колею! Надо припомнить, кто в ответе… Но гораздо хуже другое: ему донесли, что убили Изверга! Не взяли у него местных вражин, некого сегодня расспросить… Эх, Афанасий, Афанасий! Зажирел ты, брат!

Тяжелые мысли одолевали, все раздражало его. Запустил братиной с квасом в Федора, который, поднося квас, пригласил государя в баню. Но минуту спустя одумался и поднял глаза, а друг Федя, облитый квасом, стоит у двери, поникнув головой, от кваса не утерся, вертит в руках пойманную братину. Усмехнулся государь и молвил:

– Пошли!

Баня затянулась. Туда принесли еду, питье. Государь, распаренный, разомлевший, изволил задремать. Где-то за полночь за ним пришли люди, чтобы отнести в настоятельские покои. Но царь, достаточно отдохнувший, решил идти самостоятельно. Выйдя из бани, он остановился – морозный воздух гудел от далекого торжественного благовеста всех храмов Пскова. Он встревоженно спросил:

– Что это?!

Приспешники не знали. Послали в храм за настоятелем. Иван сидел в кровати, когда тот появился в облачении, запыхавшийся и побледневший. Иван возмутился:

– Почему в облачении?!

– Служу всенощную, государь…

– По какому празднику? Почему в городе трезвон?!

Настоятель объяснял дрожащим голосом, теребя пальцами непослушный нагрудный крест:

– Государь, нам ведомо, сколь велик твой гнев на нас, грешных, но не знаем своей вины. По воле прихожан сей час открыты все храмы Господни, чтоб дать народу в последнюю ночь обратиться к Всевышнему с горестной прось…

– Хватит! А почему твои колокола молчат?

– Боюсь потревожить твою милость.

– Ступай служи… Боярина Алексея ко мне.

– Я тут, государь.

– Возьми сотню, отправь по церквам и доложишь. Буду спать, разбуди.

Иван еще не спал, когда часа через два вернулся Алексей Басманов и сообщил, что город не спит. Горожане, обливаясь слезами, прощаются с жизнью, мужья с женами, родители последний раз обнимают детей. Церкви переполнены. Прихожане припадают к святым иконам. Преклонив колени, молят Господа о смягчении гнева самодержавца…

– И ты с ними?! – прервал боярина Иван.

– Чего? – не понял Басманов.

– Размалевываешь тут… Пошел вон!

Иван лег, Федор Басманов укрыл его толстым пуховым одеялом, сам прикорнул на лавке, покрытой шубой. Царь не уснул. Его много ночей мучила бессонница. Он погружался в состояние, граничное между сном и явью. Перед ним проходили вереницы замученных людей. Одни низко кланялись ему, другие грозили кулаками. Он обращался к Богу: «Правы ли деяния мои, Господи?» Не получив ответа, решал про себя: «Были бы противны ему поступки мои, он дал бы знак! А раз нет знака, значит, Богу понятны его радения!» И все ж чудилось ему, что под перезвон колоколов шли к нему все новые и новые мужики и бабы с детятями, кланялись, оставляли у него его детей и исчезали. А у ног его шевелилась гора детских телец…

Заутра он подьячего не вызвал – этой ночью он в пытошной не был. Тихо поднялся, накинул попавшийся полукафтан и, пав на колени, принялся молиться с обильными слезами. Проснувшийся Федор тихо стоял позади, боясь нарушить молитву государя.

13

В воскресенье восемнадцатого февраля выдалось яркое утро; солнце рассыпалось тысячами искр в снежинках на деревьях, крышах и по улице. Радостная игра света как-то потускнела, когда из ворот Никольского монастыря выехал царь Иоанн со свитой – верховыми отрядами схимников. Впереди два десятка. Немного поотстав, государь и его приближенные: сын и отец Басмановы, Вяземский, Скуратов и еще пять-шесть опричных князей и бояр. За ним – отборная сотня охраны. Ехали медленно, горячие кони грызли удила, перебирали ногами, поднимая снежную пыль. Только под государем белый конь, у остальных – темных мастей. Всадники казались невероятно дородными: на каждом кольчуга под шубой, поверх нее – куколь схимника, однако ж без вышитого черепа на башлыке, под которым шапка – треух дорогого меха. Оружия не видно, но, стоит всаднику наклониться, сабельные ножны оттопыривают левую полу куколя. И непременная принадлежность – у луки седла приторочены собачья голова с оскаленной пастью и аккуратная метла: есть чем выгрызать и выметать крамолу!

Загадочная процессия пугала. Она черной тучей неотвратимо надвигалась на центр Пскова!

По совету князя Токмакова, предводителя и воеводы Пскова, все горожане у своих домов выставили столы с постными яствами. Женщины, дети держали хлеб и соль. Устрашенные люди крестились, рыдали, падали на колени… Но страшное облако уходило по улице, а люди продолжали стоять на коленях или лежать ничком на колючем снегу, не замечая холода. Никого не радовал веселый, праздничный перезвон всех колоколен. Даже солнце, далекое от людских тревог, вдруг потускнело и спрятало не по-зимнему яркие лучи за серыми облаками, быстро набегающими с заката.

Многие псковские начальные люди и гости видели государя Иоанна Васильевича в столице на праздничных выездах, в храмах на богослужениях. Сколько тогда серебра-золота, редких мехов и драгоценных камней было на украшениях государя! И сам он выглядел взлетающим орлом. А глаза – метали молнии! Хоть и страшен был его взгляд, но привлекало лицо его, порозовевшее то ль от мороза, то ль от возбуждения. Борода хоть и не была окладистой, но волос к волосу расчесан, ухожена… То было, а сейчас… Ни одной блесточки на сбруе и на одежде, везде ночь темная, ненастная. Лицо худое, потемневшее. А про бороду вообще доброго слова не скажешь – клинышек в несколько волосиков! А покляпость носа вон как увеличилась, клюву уподобилась, прости Господи! Вот глаза блеск сохранили, может, ярче горят! Вроде как в них огонь всеистребляющий!.. Смотрят бывалые люди на государя и не узнают его в этом схимнике. Ведь ему в этом году осенью всего сорок лет исполнилось, а перед ними старец древний! И, жалеючи себя, жалели и его!

В то время в Крому со златоглавыми храмами и пасхальным перезвоном со всех концов города подъезжали опричные начальные люди с малыми отрядами, остальные опричники охраняли выходы из города. На площади перед церквами царя встречало высшее духовенство во главе с игуменом печорским Корнилием. Государь, сойдя с коня, принял благословение, как полагается поцеловал крест и последовал в Троицкий храм на молебен.

Такое же благочестивое начало было и в Новгороде, но потом государь дал знак, и опричники принялись грабить беззащитный город, насиловать, убивать. Вот и теперь опричные сотники и десятники, окружив царя, ждали такого знака с тем, чтобы с криком: «Гайда! Гайда!» броситься вон из храма. Каждый из них уже наметил себе жертвы. Дело было за государем, а он, казалось, забыл обо всем, истово молился, даже падал на колени, следом за ним валились на холодный пол ничего не понимающие опричники.

А государь, поднявшись очередной раз с колен, поманил к себе стоящего недалеко священника и спросил его о Миколе-юродивом. Священник с низким поклоном ответил:

– Микола при храме тут, в келье.

– Веди, – приказал Иван. Недоумевающие опричники двинулись за ним. Он жестом остановил их, за ним последовал только Малюта.

Келья Миколы была на втором этаже пристройки в темном закутке. Света от лампады не хватало, потому дверь оставили открытой. Государь, низко наклонившись, вошел в келью, за ним втиснулся Малюта, священник остался в коридоре. Микола встретил царя, упав ниц. Иван не решился сесть на непокрытое соломенное ложе юродивого, скамей в келье не было. Микола, подняв голову от пола, громко произнес:

– Аз ждал тебя, великий государь!

Холодом повеяли на Ивана слова юродивого: во время моления государь не мог отделаться от мысли, что кто-то зовет его к себе.

– Ну вот и встретились! – продолжал Микола, теперь встав на колени. – И не такой ты страшный, как говорят.

– Я страшен для врагов моих, Микола.

– И для-я вра-агов и-и для все-ех про-очих, – будто пропел юродивый. – А я-а не бо-ою-усь тебя-а.

– Тебе нечего бояться! Никто не тронет тебя. Я наказываю только врагов.

– Неправду молвишь, великий государь. Вон он, – Микола показал на Малюту, – может кого хочешь убить! А мне надобно говорить только правду…

– Я пришел от тебя выслушать правду, Микола! Хотя у меня много советников, но я желаю послушать тебя. – Юродивый молча продолжал стоять на коленях, уронив голову на сторону и закрыв глаза, Иван напомнил о себе: – Государь желает слушать тебя, Микола.

Юродивый повернул посветлевшее лицо к Ивану:

– О, государь! Вон небо заплакало от жалости к тебе, и я плачу! – Слезы обильно полились из его глаз, хотелось заплакать Ивану тоже. Чтоб удержаться, он возразил:

– Ошибаешься, ты, Микола. Сюда ехал, солнце светило.

А юродивый, не слушая его, продолжал твердить сквозь слезы:

– Ой, жаль мне тебя, человече Иванушка! Вон как жаль! Не ведаешь сам, что творишь. Не Бог управляет твоими деяниями! Ой, не Бог! – Иван попятился к двери. – Погоди, не убегай! Я подарок тебе приготовил, на, ешь! – Юродивый быстро развернул рядом лежащую тряпицу и протянул Ивану кусок еще кровоточащего мяса.

– Что ты, Микола, я христианин и не ем мяса в Великий пост!

Микола стремительно вскочил на ноги:

– Врешь, государь, ты грешишь страшнее!! Ты питаешься человеческой плотью! Ты пьешь кровь детей! Забываешь не только пост, но и Бога!!

Юродивый кричал, подступая к царю. Тот поднял руки, чтобы защититься, а Микола кричал все громче и громче:

– Ты забыл наставление Господа: «Не убий»! Окружил себя палачами и сам стал палачом!

Иван испуганно пятился к двери, забыв, что она всего в два аршина высотой. Царя загородил собой Малюта. А юродивый вещал:

– Доживешь, и самые близкие умрут от тебя! Кони станут падать под тобой! Земля на захочет держать тебя!

Иван убегал и слышал за собой:

– Ты взгляни на одежду свою. Это не христианская одежда, а бесов…

Малюта с силой толкнул юродивого в келью и захлопнул дверь. Иван торопливо спустился по лестнице и направился к двери. Опричники, теснясь и толкаясь, спешили за ним. С первых же шагов на паперти Иван поскользнулся, и никого рядом. Побалансировав, не упал. Остановился, дрожа от испуга и удивления: за время молебна погода резко изменилась, дул сильный западный ветер и сеял смесь дождя и снега, которая ледяной коркой повисала на деревьях, сосульками свешивалась с крыш и покрывала толстым слоем льда очищенный от снега холодный камень паперти…

Коноводы и слуги растерялись от неожиданного гололеда. Побежали искать песок, лукошки. Теперь с опозданием сеяли песок под ноги государя. Стремянные торопливо подводили коней. Конь государя, испуганный струйками песка, приседал и пытался вздыбиться, таская по льду коноводов. Но вот его успокоили, государь подошел и поднял ногу, чтобы встать в стремя. Опричники поддерживали царя. Но тут кто-то услуги ради бросил горсть песка. Конь вздыбился и, упав на бок, принялся биться, пытаясь встать. Ивана успели отнести от опасных копыт.

Растерянность прислуги нарастала. Белому коню помогли подняться и еще дрожащего, дергающегося от испуга повели к царю. Не растерялся и понял опасность князь Вяземский. Не раздумывая, плетью отогнал конюхов с белым конем. Его сразу понял боярин Алексей Басманов, выхватил у стремянного узду и подвел царю своего коня.

Иван сразу поехал на выезд, сопровождающие спешно догоняли его, стараясь сохранить хотя бы видимость порядка. Навстречу государю люди выбегали из домов к заледенелым столам и земно кланялись. Опричные начальные люди сбились в бесформенную кучу, двигались за охраной, не понимая, что случилось с государем.

А он не видел дороги. Двое стремянных вели его коня под уздцы. Впереди бежали слуги, рассеивая из лукошек желтый песок. Иван, забыв обо всем на свете, твердил шепотом: «Знак! Вот он, знак от Всевышнего! Небо плачет холодными слезами! Конь падает подо мной! Теперь надо ждать предательства близких! О, Господи! Наставь! Помоги!!»

Скрывался он в покоях побольше часа – молился. Вышел бледный, с потухшим взглядом. Тихо распорядился: дьякам определить, а опричникам взять с псковских концов, с монастырей, церквей и богатых сел подати по их доходам. Неплательщикам малое наказание, священников и монаси не трогать – их Бог накажет. На все про все три дня. Уйдем в четверток третьей седмицы Великого поста. Сказал, повернулся и ушел, пригласив с собой Малюту.

Вяземский предупредил отъезжающих, что в округе неспокойно, ездить сотнями и быть готовыми отразить нападение.

14

Кир Мальцев из детей боярских при князе Вяземском со своей сотней направился за сбором подати в Печорский монастырь. И здесь, к великой радости своей, повстречал друга и собутыльника Глеба Луцкина, ныне князя опричного и тысяцкого. Тот находился тут с тысячей ополченцев, расположившись по монастырям и весям бывшей границы с Ливонией. Радость радостью, но дело прежде всего: Кир направился к игумену. Здесь печаль и огорчение: в день приезда опричников в Печорскую обитель во время вечерни кто-то вызвал келаря Вассиана из храма и он исчез. Погнали гонца во Псков к игумену. Оттуда совсем непонятное известие: после молебна в Троицком храме Корнилия больше никто не видел.

Кир посочувствовал монахам в их горе, но все ж приказал собраться старцам и к вечеру приготовить обложение. А сам направился к другу, они уединились в просторной келье, надеясь отдохнуть за кубком хорошего вина без свидетелей, ибо на дворе Великий пост.

Еще не опорожнив первый кубок, Кир поведал Глебу: беда у их благодетеля князя Афанасия – дорогу ему перешел неизвестный тысяцкий. С тех пор государь не благоволит князю. Рассказал Кир и о приметах обидчика. Тут Глеб вспомнил о Климе Одноглазе и его отбытии в Печорский монастырь, кстати, здесь его не было. В общем, через какой-нибудь час Кир знал все об обидчике князя-благодетеля. И уже с утра пораньше скакал во Псков в сопровождении своих опричников, оставив на потом сборы подати в других местах.