Текст книги "Лекарь-воевода (Окончание); Победитель"

Привезенное известие князя обрадовало и, отложив свою беседу с князем Токмаковым, отправился к царю. Он попросил разрешения у Ивана послать надежных людей и выкрасть Клима.

За прошедшие два дня государь пришел в себя. Действительно, чего он так всполошился от болтовни сумасшедшего Миколы?! Ведь он государь, не простой смертный, а ставленник Бога на земле, и оберегать государство от врагов – его первейшая задача. И деяния его от Бога. Вот так, Микола, от Бога!! И казнит он только виновных. Прошлую ночь государь провел у Малюты и убедился в своей правоте…

Иван очень внимательно выслушал Вяземского и изволил невесело усмехнуться:

– Аз ведь обещал убийце Изверга сто рублей серебром. Таких денег у меня сейчас нет, придется тебе расплатиться с тысяцким. А потом покажешь убийцу мне… Погоди, зачем воровать человека? Сам придет. Вызови для получения награды.

– Он, думаю, не дурак, не поверит. Притом – воевода у Аники. Сумеет так спрятаться, что вовек не разыщешь, хоть и приметный. И опять же ссориться нам с Аникой не с руки.

– Будь по-твоему.

– И еще, государь. Чтоб оплошки не вышло, дозволь взять из дворян князя Георгия Власку Подгорного, он убийцу в лицо знает.

– Бери.

– А где он?

– У Гриши, видать. Ты не сказал, что с Георгием сделали?

– Как ты приказал: сожгли и пепел рассеяли.

– Ладно. Ступай.

Малюта пытошную оборудовал в одном из подвалов монастыря. Узнав, что он там, Вяземский со слугой спустился к нему. В нос ударил крепкий запах нечистот и прокисшего вина. Стало противно, но идти приходится – этот зажравшийся боров слуге не поверит.

Малюта и два его подручных поклоном встретили князя в дощатой каморке, где стояли два топчана под покрывалами, стол, скамья, в углу свернутый ковер для государя, перед иконой теплилась лампада, на столе – две плошки, рядом ковш с недопитой брагой.

Князь сказал, за кем пришел, Малюта развел руками:

– Прости, князь, но тут государев застенок и…

Вяземский резко прервал его:

– Государь приказал. Живо!

Малюта кивнул, зло взглянул на него. Один из катов скрылся за скрипучей дверью, пошумел там и ввел человека в грязном и рваном исподнем белье со следами крови и грязи. Вяземский не узнал Власа: вместо курчавой бороды – грязные клочья и болячки, на припухшем лице синяки. Невольно вырвалось:

– Кто ты?!

Вместо звонкого голоса шепелявые звуки из разбитого рта:

– А-аз есмь д-дворянин В-влас П-подгорный.

Вяземский распорядился, обращаясь к Малюте и слуге:

– Обмыть, одеть и ко мне. – Повернувшись, поспешно вышел.

Отряд похитителей Вяземский хотел послать по зимнику. Однако Власу необходимо было поправиться от истязаний и нужен был человек, хорошо знающий Соль Вычегодскую. Решил отложить до весны.

Гололед затруднил сбор податей, дороги стали непроезжими. Под тяжестью льда ломались огромные сучья, валились целые деревья. Оледенелый лес стоял как заколдованное царство. Неждан рассказывал потом, что лесные братья покинули заледеневший лес, потому не было больших нападений на опричников.

На грабеж округи Иван прибавил еще два дня и в конце третьей недели Великого поста царский поезд двинулся из Пскова на Великие Луки и дальше на Москву.

За день до этого поутру из ворот Никольского монастыря выехали дровни с грузом, покрытым кожами и увязанным веревками. Дровни сопровождали два мужика – подручные Малюты. Дровни направились через лесок к реке. Дорога была накатанной, но гололед превратил ее в каток, дровни бросало из стороны в сторону, толкая лошадь. Та, хотя и надежно кованная, сбивалась с шага. Мужики с двух сторон поддерживали дровни, зычный мат далеко разносился по лесу. Мужикам, кроме того, приходилось оттаскивать в стороны обледенелые сучья, а то обрубать и отодвигать целые деревья, перегородившие дорогу. Работа так разгорячила их, что они сбросили полушубки, оставшись в одних телогреях, от которых шел пар.

Но вот и река, развернутая белой ширинкой посреди бескрайнего темного леса, сейчас на ветерке хрустально звенящего наледью. Дровни съехали на лед боком, стаскивая за собой лошадь и орущих мужиков. Конец пути. Мужики присели, вытерли пот, потом достали лопаты, ломы, очистили снег и принялись долбить круглую прорубь аршина в полтора. Лед оказался толстым, в аршин, если не больше. Потом отнесли инструменты, принесли ведро, попили воды сами, попоили лошадь. Развязав веревки, сняли кожи. Под ними оказались трупы, полураздетые, изломанные, обожженные… Волоком таскали их до проруби, заталкивали в воду. Кипящие струйки быстрого течения обрадованно подхватывали тела из рук мучителей, подо льдом оказалось восемь несчастных. Судя по остаткам одежды, четверо из них – священнослужители. Закончив такого рода погребение, мужики все ж сняли треухи и перекрестились. Заспешили в обратный путь, помогая лошади преодолеть крутой, обледенелый берег, на этот раз без ругани.

В то утро появился синодик: «Помяни, Господи, рабов своих Корнилия, Вассиана, Назария, Миколу и четырех дворян князя Георгия». Разумеется, Господу известны, кто такие Георгий, Корнилий и иже с ними…

И все ж Пскову повезло: в нем было записано десятка два подобных синодика, а в Новгороде их были сотни – все-таки опричников сдерживал запрет государя.

Иван про себя отметил еще один знак Всевидящего: дождь прекратился, как только оставили Псков в покое. А в первый же день пути теплый ветер осыпал всю наледь, и установилась нормальная погода для конца февраля: с обильными снегопадами, ночными морозцами и с дневным солнышком иной раз.

Ловцов за Климом выслали после половодья. В то время по Москве шел большой сыск по новгородскому делу, хватали подозреваемых, уже полны подвалы приказов. Государь вспомнил пророчество Миколы – искал предателей среди ближайших. У многих больших людей в то время головы непрочно сидели на вые! А Малюта похудел – на сон и еду времени не хватало!

15

Как условились, Неждан со своими людьми нагнал Клима недалеко от Пскова. Отсюда они поехали вместе по зимним проселкам, не заезжая в большие поселения. Лесные люди, получив вознаграждение от Неждана, постепенно рассыпались. Вскоре Клима нагнала часть отряда, оставшаяся на Праздничном постоялом дворе.

Неждан поведал Климу весь разговор с Вяземским и предположил, что князь обязательно пошлет за ним погоню, потому на дорогах поставил отряды, которые должны напугать опричников, хотя бы на первое время. На следующий день они расстались. Неждан остался на Псковщине следить за деяниями опричнины.

Клима и отряд Медведя гололед прихватил недалеко от Старой Руссы. Ехать в город не решились, укрыли людей и коней в лесном чуме, а на разведку поехал Гулька с провожатым. Узнал, что ополчение вызвано под Псков, – царь подтягивал свои войска на всякий случай. В сотенных заездах остался только подьячий Кролик со своими ребятами, кое-что они приобрели для хозяина. Гулька передал Кролику о событиях недели и совет Клима уходить с ними. Из-за страшного гололеда пришлось задержаться, Кролик закупил корм людям и коням. Соединились на Валдайском тракте.

Из Валдая Клим с Медведем и его сотней пошел не по торной дороге на Ярославль, а северным путем через Устюжну Железнопольскую на Вологду – помогла память путешествия по этим местам с Аникой. Кроме того, этот путь без малого на двести верст короче и при хорошей погоде можно было выгадать два-три дня.

Природа не мешала движению, но приходилось спешить – весна гналась за ними по пятам. Ночные морозы не сдерживали дневного снеготаяния, сугробы темнели и оседали на глазах. Последний день бежали по Вычегде уже по вздыбившемуся зимнику. В Соль Вычегодскую въезжали в день мученика Кондрата (10 мая). Выбирались на берег уже водой по брюхо коням, сани выволакивали вплавь – вода прибыла, и лед поднялся.

Сколько радости они привезли и сколько вестей разных, правда, не все для всех…

От Фокея, так же как и от Аники, Клим не скрывал ничего. В свою очередь Фокей подробно рассказал о своем воеводстве. Аника с похвалой отозвался о его работе. Клим обнял Фокея:

– Лучшего я и желать не мог, сын мой! Быть тебе воеводой вовеки!

– Что ты, отец, как можно?!

– Очень можно! И хозяин со мною согласен. А я стану наставником твоим. И еще давняя мысль у меня – собрать воинов-доброхотов и учить их лекарству. Большая польза будет для всех.

Аника был доволен благополучному возвращению Клима. Нужен ему как лекарь – все последнее время он прихварывал. Признался, что решил окончательно порвать со всем мирским, надеть схиму. Много нагрешил, пора о душе подумать! Завещание составил, достояние разделил промеж сыновьями и дочерей не обделил. И все ж посоветовал не растаскивать богатство, а вести дело купно, старшим считать Якова Аникиевича, самого хозяйственного.

Выслушав долгий рассказ Клима, похвалил находчивость Неждана и его разумные действия. Климу же посоветовал беречься: государь не простит Вяземскому его оплошность, а князь, чтоб как-то оправдаться, станет искать убийцу Изверга. Клим считал такие предположения излишними страхами. Он отдыхал в кругу своей семьи; тут двое шумливых ребят Василисы и Фокея и серьезный голубоглазый парень Найдены и Гульки.

К ним часто наведывался Кирилл, послушник иконописной мастерской зарождающегося Введенского монастыря. Вчера, к примеру, он пришел и принес поминки – малый образ святого Георгия собственного письма, светлого и радостного. На этот раз лик святого канонизирован без вольностей, кои он допустил в иконе, хранящейся у суздальской игуменьи Тавифы.

Время бежало… Спустя седмицу после Пасхи, как только установились пути-дороги, пришли известия от людей Аники и Неждана о событиях подо Псковом. Говорили, что юродивый Микола спас город от разгула опричников. Теперь государь вымещал обиды на других – в Москве хватал по-крупному! Слухи приходили страшные, но, казалось, Соль Вычегодская далеко. Тут и своих дел невпроворот.

От Строгановых уходили за Каменный пояс, на Приобье большие отряды приказчиков и охотников, которые везли с собой богатые охотничьи и рыболовные припасы, а также белое вино для торга и обмена на ценные меха. Аника дал Климу последний совет – поехать с ним. Далеко не забираться, а провести лето на Каменном поясе. По зимнему первопутку приказчики на обратном пути заберут и его. К тому времени страсти, мол, угаснут. Клим не послушал мудрого совета. Сразу после Святой Аника Федорович Строганов уехал в Пыскорский монастырь, что на Каме. Эту обитель основал сам Аника Федорович, и в нем по весне появился новый схимник Иосиф. Клим позавидовал его духовному мужеству, сам он так поступить не мог, может быть, потому, что был напуган прежними попытками. А может быть, потому, что ему будто кто-то подсказывал: его крест – оставаться в миру!

В Соли Вычегодской теперь хозяйствовал Семен Аникиевич через своего верного слугу Зота. Старшие братья Яков и Григорий в то время занимались Пермской вотчиной.

К концу апреля с разрешения Семена Аникиевича собрались побольше двух десятков доброхотов-лекарей из воев, и Клим выехал с ним на сбор майских цветов, трав и кореньев лекарственных растений. Они стали лагерем на реке Виледи, верстах в сорока от ее впадения в Вычегду. Еще раньше Клим тут приметил на полянах, в перелесках, на холмах и низинах изобилие целебного разнотравья.

Вот уже седмица прошла, как они здесь. Поставили для себя шалаши, для сушки соорудили навесы, столы и даже сушильную печь, которая незаменима при ненастье. Но погода установилась отменная – солнечная, теплая. Природа разукрасилась цветами и яркой зеленью.

Теперь доброхоты, научившись распознавать нужные растения, разбились на группы и ножом, серпом или лопатой добывали бесценные дары природы. Клим и Гулька отправились выбрать новое место для работы на завтра. Они неспешно двигались, собирая растения, оба держали объемистые снопы и вышли на опушку леса, откуда луговина плавно уходила к реке. Гулька побежал вниз, крикнув:

– Пойду напьюсь!

Клим опустился на поваленную сухую березу, снял шапку и залюбовался радостью природы. Кругом белым-бело – черемуха… Ее деревьица не заметишь летом – серенькие, тоненькие, изогнутые, а весной… Дышишь и не надышишься, аромат бодрит, призывает восхищаться всем сущим. Немного позднее – белые черемуховые метели. А к осени грозди черных блестящих ягод, полезных для человека. Однако ж из зерен этих полезных ягод можно получить страшный яд – капли довольно, чтобы погубить человека! Вот так в природе всегда: польза и беда рядом! А в траве и на цветах пчелы, жучки, козявки малые. В воздухе порхают птицы, тоже разноцветные, вот синички – летающие цветы, сколько красоты в их стремительных движениях! Вся живность вокруг украшает природу. А человек?..

Клим услыхал шуршание и хруст сучьев: с двух сторон к нему шли двое вроде как воев, третий приближался сзади. Пожалел, что саблю оставил в шалаше.

– Здравствуй много лет, Клим Акимов! – произнес один из них.

– Здравствуйте, – ответил Клим, поднимаясь, и в тот же миг звонкий удар по его голове: подошедший сзади стукнул короткой дубинкой-шарашкой. Двое с боков подхватили Клима, не дали упасть, третий схватил за ноги, и они побежали к реке. Гулька заметил похитителей, когда они забегали в камыши. Еще не поняв о случившемся, он крикнул: «Клим! Отец!» И, не услыхав ответа, побежал к камышам. Увидел челнок, распростертого Клима на нем, и столкнулся сразу с двумя ворами. Успел выхватить нож, и получил сразу два удара: ножом в грудь и шарашкой по голове. Повалился в воду, похитители взяли у него нож и отстегнули пояс. Челнок отчалил от берега, некоторое время крался по кромке камыша, потом стремительно побежал по стрежню.

Добытчики лекарственных трав работали спокойно до обеда. Но кулеш поспел, а Клима с Гулькой нет как нет. Немного подождав, поели. И тут услыхали стон. Увидели – кустами, как слепой, продирался Гулька, рубаха в крови и грязи, в руках палка. Увидев своих, крикнул: «Увезли!» – и повалился замертво. Пока его приводили в сознание, многие, схватив сабли, сели на коней и обежали округу, но ничего подозрительного не нашли. А когда Гулька более-менее связно рассказал о происшедшем, трое умчались за Фокеем.

В эту ночь лагерь ночевал, как на войне, – не расседлывая коней, ожидая нападения.

На следующий день Фокей с воинами обыскал всю округу. К вечеру на левом берегу Виледи верстах в десяти вниз по течению обнаружили оставленное становище. Определили, что там дней пять стояло с десяток коней. Фокей решил, что идти в погоню сейчас не имеет смысла. Со снявшимся лагерем возвращались домой; по пути нашли рыбака, челнок которого показался Гульке знакомым. Рыбак сознался, что дня три назад у него челнок пропал, но сегодня он увидел его в камышах. Рыбак оказался местным, но на всякий случай его забрали с собой.

С одобрения Семена Аникиевича Фокей с десятком товарищей поскакал в Москву. Зот по просьбе Фокея разрешил Гульке поехать с оказией в Ярославль. Зачем туда его несло, знал только Фокей.

Гулька чувствовал себя очень скверно. Рана от ножа небольшая быстро заживала. Но вот удар шарашкой по голове… Голова теперь постоянно кружилась, часто подкашивались ноги. Тем не менее Гулька мужественно терпел. Сперва плыл на струге, потом кули соли перегрузили на подводы, от тряски по неровной дороге голова разваливалась, иной раз пугал возчика, теряя сознание… Но вот впереди засияли луковки ярославских церквей.

В строгановском подворье Гулька отлеживался дня три. Рвался пойти по делам, но валился с ног. Но вот круговерть в голове затихла, он поднялся с нар и побрел в знакомые ему торговые ряды. Там в мучном ряду увидел чернобородого купца, хотел подойти, но голова и ноги подвели, опустился на большой расколовшийся жернов. Через какое-то время к нему подошел приказчик и осведомился, что надобно. Гулька попросил подозвать хозяина, сам не может пойти, дюже ослабел.

– Какой-то дохлый мужик хочет поговорить с тобой, хозяин, – кивнул приказчик в сторону Гульки. – Христом Богом просит.

– Пошли ты его… Впрочем, ладно… Ну! Чего тебе?

– Ты – Вереней Игнатов?

– Вереней, ну и что?

Гулька вспомнил хрипатый голос, ошибки нет.

– Пусть приказчик уйдет.

– Ишь ты какой! – Приказчик все ж отошел. – Ну, говори.

– Зимой приходил к тебе с просьбой лекарь Клим Акимов. Помнишь?

– Лекари ко мне многие ходят… Ну и что?

– Прости, Вереней, голова у меня… так вот, он передал слово Неждану Скоморохову.

– Не знаю никакого Неждана! Уходи отсель, мил человек!

– Не гони меня, а выслушай… Так вот, того лекаря силой увезли, а меня стукнули, опомниться не могу.

– Не знаю, ничего не знаю! – хрипел купец, и тихо спросил: – Кто? Когда?

– Полагаем – люди князя Вяземского. Три седмицы уже… Еще скажи: я тут на строгановском подворье отлеживаться буду, а в Москве его ждет Фокей, он знает, кто это.

Запас энергии окончился. Схватившись руками за голову, Гулька качался на камне из стороны в сторону. Вереней, отходя, приказал приказчику:

– Андрейка, проводи болезного до подворья Строгановых.

16

От Соли Вычегодской до стольного града восемьсот верст; ежели поспешать, то верхового гона до нее с малым отдыхом, чтоб не запалить коней, – две седмицы. Похитители в таком деле толк знали.

Клима привели в сознание еще в лодке, потом посадили в седло-гнездо, да еще привязали и гнали коней по проселкам до вечера. Потом несколько часов отдыха и опять в путь. Только в конце этого дня они перестали опасаться погони. Радовались успеху – пленник легко достался!

Присмотревшись к похитителям, Клим понял, что старшим тут был Левко, доверенный слуга Вяземского. Широкоплечий, русоволосый парень с формирующейся бесцветной бородкой. Улыбчивый, в пути каждый раз запевал какую-нибудь песню, чаще заунывную, про неудачную любовь.

Его помощником был второй слуга князя Дорофей, постарше Левка, молчаливый, песням подтягивал вполголоса. Этот был из вычегодских охотников, хорошо знал поселки вдоль реки и дороги. Вел отряд уверенно, заезжал в поселки, только чтобы пополнять запасы.

Третий – Влас. Клим сразу узнал в нем одного из дворян Изверга. И десяток стражников из ополчения князя.

Все они относились к Климу без злобы, поили, кормили наравне с собой, рук-ног не вязали, но Левко предупредил, чтобы Клим ни с кем не разговаривал. Но уже на третий день отношения потеплели. Десятник стражи неудачно спрыгнул с коня и вывихнул ногу. Клим вправил ее и облегчил боль. Убедившись, что с ними едет лекарь, все принялись выкладывать перед ним свои болести, иной раз и тайные. Клим охотно давал советы, остановив отряд, указывал, какие травы собирать и как отваривать. Теперь он ехал, как обычный всадник. Правда, Левко сказал:

– Хоть ты и добрый мужик, Клим, но побежишь, свяжем, а то и пришибем ненароком! Сам понимаешь – чужую волю выполняем.

– Некуда мне бежать, Левко, здорово меченый аз. Ты вот меня силой везешь, а ведь приказали б, добром приехал бы.

– Князю видней. – Проехали сколько-то, песни пропели, и Левко попросил: – По облику ты, Клим, многое повидал. Расскажи о себе, дорога короче станет.

Рассказ про Клима Безымова, воя и лекаря, длился десять ден пути. Уже в виду Москвы Левко подвел итог:

– По твоему глаголу выходит – ты праведный человек. Так за что тебя взяли?

– Об этом ты вон Власа спроси, а я не ведаю.

– Я в лицо видел Клима, потому и послали меня, – хмуро ответил Влас. Ни он, ни Клим об Изверге не упоминали. Встретились, мол, на постоялом дворе и запомнили друг друга.

Усадьба князя Вяземского на Земляном валу. Левко отпустил стражников раньше – их жилища в слободе. К воротам усадьбы подъехали уже в сумерках. Слуги удивились: за воротами тишина и ни огонька, даже собак не слышно. Долго стучали, появился незнакомый привратник. Левко назвал себя, пояснил, что, мол, отъезжали по велению князя. Сейчас вернулись сам-четыре. Привратник буркнул: «Подождите», отошел. Вскоре открыл ворота, как только въехали, их окружили вооруженные стражники, стащили с коней и поставили перед крыльцом. Вскоре на крыльцо вышло начальное лицо, с ним два факельщика. Пока Левко излагал задание князя и его исполнение, Клим узнал в начальнике Федора Ловчикова, соратника и родственника князя Вяземского.

Ловчиков, не выслушав Левко до конца, распорядился:

– В амбар всех! Под замок и стражу…

На заре в зарешеченном окне амбара появилось девичье лицо. Раздался шепот:

– Левко, Левко, где ты?

– Тут я, Даша. – Они целовались через решетку, никого не стесняясь. Девушка шептала:

– Ой, Левко! Что будет?! Князя заковали! Степана и всех старых слуг поубивали! Головой теперь у нас Федор Федорович!.. Вот тебе сулейка с квасом и хлебушек. А это яички от жены Дорофея. Ешьте, потом еще принесу, сторожа пока наши…

Но Даша второй раз не появилась. Вскоре подъехала парой запряженная глубокая телега. Пленников посадили в нее и под охраной отправили к Опричному двору, впереди на коне Ловчиков.

Клим отчетливо понимал безысходность своего положения, но сразу после похищения им овладело какое-то удивительное спокойствие, будто он ждал такого конца. И тут в Москве для него ничего не изменилось, сменилась только охрана. А вот для его похитителей произошла страшная беда – в одночасье мытари попали в мытарство! Левко, согнувшись в три погибели, сидел, не поднимая головы, тяжело вздыхал. Дорофей сумрачно и тоскливо провожал взглядом уходящую назад улицу. А Влас плакал: рухнула его надежда уехать в поместье и зажить тихо, смирно. А теперь опять Малюта…

Несмотря ни на что, Клим не отдался своему горю, он мог наблюдать происходящее, и это радовало его… Вон Ловчиков гарцует, красуется – доволен, что может услужить главе сыска, Малюте Скуратову. А вот и Опричный двор, издали видел это чудо, выросшее за год, а теперь вблизи… Обнесен двор трехсаженной стеной, от земли на сажень – белый камень, выше – кладка красного кирпича с бойницами и зубцами.

Телега остановилась перед воротами, что со стороны Стрелецкой слободы. Ворота солнечными лучами сверкают – обиты они белой шлифованной жестью, смотреть нельзя на них, ослепнешь, а особо если у тебя один глаз! По бокам ворот из мореного дуба львы вырезаны, а над воротами – крылья раскинул огромный орел. У львов и орла зеркальные глаза – стоит тебе шевельнуться, оживают глаза, бегут в них уменьшенные дома, деревья и совсем маленькие людишки! И, говорят, ворот таких трое, еще на Никитскую и Арбатскую стороны.

Подбежала стража опричная, неслышно распахнулись ворота, теперь телегу сопровождали опричники и Ловчиков, спешившись.

Кабы не страшное место, тут бы только радоваться надобно: во дворе все хоромы и церковь опричная из светлого елового дерева, наличники, крылечные столбы с резными украшениями, тут и лозы да кисти виноградные, да птицы невиданные, звери. Две сотни резчиков трудились не разгибая спины! Опять же над башенками многих хором – черные орлы с распростертыми крыльями.

Улицы все между палисадами усыпаны белым песком с ракушками. Под ногами коней и людей хрустит этот песок со звоном.

Красоты кончались сразу за резным крыльцом приказной избы. Здесь вроде как предбанник пытошной избы – на низких скамьях с ремнями навалены разные предметы пыток: плети, клещи, металлические стержни. За столом сидел длинноволосый подьячий, перед ним длинный свиток. Сдавал привезенных сам Ловчиков, называя имена, подьячий записывал в свиток. «КлимОдноглазСольВычегодскийВоеводаЛекарьСхваченЛюдьмиКнязяВяземского». Клим не знал, что кроме этих слов был записан порядковый номер 354, и понял это, когда два дюжих ката схватили его мертвой хваткой, завернули рукав свитки вместе с рубахой, а третий кат деревянной палочкой написал кипящей смолой под диктовку: «Твердо», «Наш», «Добро». Резанула ожоговая боль, один из катов заботливо приложил к руке холодную мокрую тряпку.

В свиток попали также Левко, Дорофей и Влас – слуги князя, бравшие Одноглаза. Они также получили свои номера. Клим обратил внимание: в записи нигде не упоминался Изверг! Значит, его должен назвать князь, с него и спрос!

Вновь принятых потащили вниз по лестнице в подвал, темный и затхлый…

17

Иван Демьяныч Сухоруков, ныне дьяк Разбойного приказа, заканчивал трапезу. После жирных щей, убоины с хреном и грибами, можно сказать, до отвала – заговенье на Петров пост. Запил просяной бражкой и собирался пойти подремать, как слуга доложил, что рвется к нему Скоморохов, купец. Дьяк не скрыл своего раздражения:

– Вот носит его нечистая сила! Прости меня, Господи! Ну что ж, убирай и проси.

Ивашка Сухоруков за последнее время раздобрел, обзавелся брюшком, бороду отпустил окладистую. По-прежнему государь отмечал его ретивость и сметливость, но все ж не так, как раньше, – много новых людей около трона вьется. Да опять же Григорий Лукьяныч прибрал сыск к своим рукам, а у него и люди свои. А все равно большого добился Ивашка! А вот от этого прилипалы Скоморохова никак не отделаться!

Неждан, торговец из Владимира, вошел скромным, на все образа перекрестился, руки около груди держит, кланяется и дьяку и слуге. И тем не менее дьяк разрешил Неждану присесть, а слуге кивнул на выход и посетовал:

– Ох, и надоел ты мне, Неждан! Так надоел!

– Нужда в твоей милости, Иван Демьяныч, большая нужда.

– С малыми не ходишь. Слушаю, давай!

– К вам недавно попал из Соли Вычегодской Одноглаз Клим. Обличием – старик, правый глаз потерял давно от сабли. Он вой, лекарь. Полагают, что он убил Извер…

– Не, нет, не! – заверещал Ивашка. – У нас таких нету!.. Кто взял его?

– Полагаю, люди князя Вяземского.

– Тогда ищи его в Опричном дворе. А может, в подмосковных пытошных дворах. Прощай!

– Погоди гнать. – Неждан вынул из-за пазухи кису, быстро развязал ее и высыпал на стол кучу серебра и золотых дукатов. Брови Сухорукова поползли вверх. – Видишь?! Спасешь Клима, тебе еще столько будет!

– Богато живете! – Сухоруков накрыл деньги концом столешника и, хлопнув в ладоши, крикнул: – Кузьма! Склянки заморского и кубки! – Слуга исчез. Сухоруков собрал деньги и сунул кису в карман. – Ну что ж, Неждан, есть деньги – будет работа! Но помни, дело опасное не только для меня! – Слуга поставил кубки и ушел. – Пьем, и рассказывай без утайки: кто, как, где, когда, почему?!

Как было условлено, Неждан встретился с Сухоруковым через четыре дня, и ему стало известно, что Клим на Опричном дворе. Там у Сухорукова нашелся друг, но понимать надобно – сухая ложка рот дерет. Неждан намек понял и вручил дьяку еще одну кису. Тот обещал: Клима в пытошной все забудут, лишь бы Ловчиков не подталкивал – он хочет поглубже утопить князя Афанасия и у него какие-то виды на вашего Клима. Он даже к Одноглазу своего шиша подставил.

В темницу Клима и слуг князя сопровождали два стражника. Один из них отодвинул щеколду, отворил скрипучую дверь и крикнул в темноту:

– Третий дюжинный!

Из темноты звонкий ответ:

– Тута мы.

– Принимай четверых, лекарь и слуги Афанаськи.

– Так у меня ж мест…

Стражник в ответ втолкнул новеньких и с грохотом захлопнул дверь.

Первое впечатление – захватывающая дух тошнотворная вонь! И темень. На лестнице из люка шел хоть малый, но все же свет. А тут огонек плошки не рассеивал, а, казалось, сгущал темень, особенно там, в глубине темницы.

Клим и его невольные товарищи прижались друг к другу. Он шепнул:

– Ребята, Изверга нам не вписали. Хотите жить – его не знаете. Приказали привезти лекаря.

– А как же я? – пискнул Влас.

– Тебя записали слугой князя. Все.

На них надвинулась тень дюжинного:

– Не нашептались, так вашу перетак! – Он положил тяжелую руку на плечо Клима. – Ты лекарь? Будешь нас лечить. Гы-ы! Пошли, двое на полатях, двое на полу вот тут.

Дюжинный еще не закончил, как Влас и Левко оказались на нарах, Клим с Дорофеем поползли под нары. Настало теперь время, чтобы осмотреться даже при бледном свете фитилька сальной плошки.

Темница – это каменный подвал в двенадцать на семь аршин. Высота подвала у стены – сажень, а посреди свода от пола сажени полторы. В одном торце дверь на лестницу, над ней полочка с двумя плошками: одна выгорит, вторую засветят. Правей двери очаг, левей – шайка с водой и берестяной ковшик. В противоположном торце вверху свода дымоходное творило, тут потолок с ошметками сажи. Внизу у стены еще одно творило на петлях отхожей ямы; при открытом твориле оттуда волнами катится зловоние.

Вдоль боковых стен на высоте двух аршин – нары, под ними на каменном полу настил из досок. И там, и там – подстилка, соломенная труха, когда-то это была старновка, пахнущая хлебом. С каждой стороны определены места для трех дюжин заключенных, постоянно валялись здесь пятьдесят – шестьдесят человек, избитых, обожженных, потерявших надежду, медленно умирающих больных.

Впрочем, жили тут и неунывающие, прошедшие допросы с пристрастием, но признанные виновными в малой вине и сейчас ожидающие отправки на каторгу. Из них назначались дюжинники – начальные люди из заключенных, согласившись отбывать тюремный срок в тюремной прислуге.

Клим понимал, что где-то тут рядом и день и ночь идет страшная работа: иногда доносятся нечеловеческие, звериные крики, приглушенные каменными стенами… Часто, очень часто гремела щеколда, скрипела отворяющаяся дверь, и вместе со светом и волной чистого воздуха входили стражники. Один с саблей обязательно останавливался в дверях, другие двое-трое втаскивали обмякшее тело, клали на пол, рядом бросали одежонку. Редко уходили пустыми, чаще захватывали кого-нибудь с собой. После их ухода дюжинные по номеру на руке определяли, из какой дюжины несчастный, и относили на место.

Вот опять звякнула щеколда, дверь нараспашку. Вошли пятеро, один с факелом, двое волокли дико орущего человека, бросили на пол, тот продолжал орать, извиваясь червяком. Один из стражников с силой ударил его ногой в грудь со словами: «Замолчь, скотина!» – и тот послушно замолк, вытянулся, перестав извиваться. Стражники назвали двоих из пятой дюжины. Одного дюжинники тут же подвели, а второй где-то прятался. Стражники стукнули дюжинника и, посветив под нарами, принялись ловить ослушника. Бегали пригнувшись, прямо по еле живым арестантам, матерились, орали, а кто-то смеялся – все-таки развлечение! Беглеца поймали, и дюжинники принялись избивать его, на этот раз стражники прекратили избиение… Факел унесли, дверь скрипнула, и темница наполнилась привычными звуками: стонали, тихо выли, плакали, но никто не молился…

Дюжинники отнесли только что принесенного на его собственное место, он еще дышал.

Жизнь продолжалась! Вот опять звякнула щеколда, но теперь вошли служители, принесли шесть ведер вареной репы и шесть лотков с ломтями хлеба. Вместе со служителями вошел еще арестант и сказал, что его направили в третью дюжину. Дюжинный хотел возразить, но служитель сказал, что на новенького порция добавлена. Вновь пришедший оказался также слугой князя Афанасия, и он тут же устроился рядом с Климом. Третий дюжинник для порядка заглянул на его номер на руке и протянул: