Текст книги "Дальний приход (сборник)"

Ночной дождь

Весь день лил дождь. Не стих он и к вечеру.

– Вот ведь льет-то… – сказала Анна Петровна, останавливаясь у окна. – Словно конец света наступает.

– Ложитесь спать, мама! – ответила Вера.

Она тут же пожалела, что не удалось сдержать вспыхнувшую досаду, но едва пожалела об этом, как рассердилась и на себя, и свекровь еще сильнее.

Господи! Да не нужно было и приезжать на дачу…

Это его мать, пускай он и вез бы продукты, а то остался дома, а она, Вера, здесь, и теперь, наверное, и не сможет вернуться из-за дождя в город.

– Наш-то не приедет, кажется… – вздохнула Анна Петровна. – Такой дождь.

– Куда ему ехать? – сказала Вера. – Растает еще.

– Может быть, дела какие…

– Конечно, дела… – усмехнулась Вера и уже помягче добавила: – Ложитесь спать, мама. У меня голова раскалывается.

– Дождь… – словно не слыша ее, проговорила Анна Петровна. – Соседская старушка сегодня опять на поле за морковкой поехала, я видела – с мешком шла…

– Откуда вы знаете, мама, что за морковкой? Может, просто ходила нарвать травы? Почему вы о людях так думаете?

– Она сама рассказывала… – не обидевшись, ответила Анна Петровна. – Вчера она тоже ходила, но неудачно… Там караулят… А она к каким-то парням молодым пристроилась, вместе с ними собирала, к парням бригадирша боялась подходить. А когда собрала целый мешок, парни у нее морковку отобрали, погрузили со своими мешками в машину и уехали…

Вера искоса взглянула на свекровь. Высокая, прямая и в свои семьдесят лет, она стояла у окна, и в выражении лица, как и в голосе, не было ни осуждения, ни сожаления.

Как-то очень бесстрастно рассказывала она эту историю, никак не обнаруживая своего отношения. Впрочем, она и всегда говорила так, словно выжидая, как отнесутся к этому другие…

Веру это раздражало, а муж объяснял манеру матери разговаривать так – беженским синдромом. Дескать, раньше она была другой, пока не пришлось за бесценок продать квартиру и перебраться сюда. Сейчас Верин муж пытался купить матери хотя бы комнату в коммуналке, но и на комнату придется, по-видимому, добавлять свои деньги. Хорошо еще, что хоть контейнер с вещами застрял где-то. А то и не придумаешь, куда сложить. Разве только сюда везти, на дачу…

– А мне жалко соседскую старушку… – сказала Анна Петровна. – Понимаете, Вера, я представила себе огромное черное поле. Грузовик, застрявший вдали… Пирамиды пустых ящиков… И никого, никого вокруг. Только эта старушка с молодыми здоровыми прохвостами.

– Ага… Жалко… Она, что, растила морковку? Тоже ведь воровать пришла… – сказала Вера. – Самой нужно было думать, куда полезла…

Вере хотелось сказать что-нибудь примиряющее, а получилось резко. Она нахмурилась, но больше ничего говорить не стала. Прошла в соседнюю комнату, где висело несколько икон, и, остановившись перед ними, перекрестилась, а потом начала читать вечернее Правило.

И утренние, и вечерние молитвы Вера старалась читать каждый день, но всякий раз ловила себя, что, произнося слова молитв, думает не о Боге, а о дневных неприятностях и хлопотах.

Вот и сейчас, произнося вслух слова: «Господи, Боже наш, еже согреших во дне сем словом, делом и помышлением, прости ми…», думала она о свекрови, стоящей у окна в соседней комнате.

Дверь между комнатами была открыта, и свекровь прекрасно слышала, что Вера молится, но не подходила, чтобы помолиться вместе или хотя бы постоять рядом перед иконами…

Впрочем, свекровь и одна не молилась. С какой стати молиться, если всю жизнь прожила заслуженной учительницей?

Вера вспомнила, как сразу после свадьбы ездили они с мужем в Душанбе к свекрови и целую неделю жили в квартире, где повсюду – на тумбочках, на столиках, на полочках стояли Ленины. Эти бронзовые, малахитовые, чугунные, гипсовые – а один даже серебряный был! – бюстики дарили Анне Петровне на юбилеи, в дни выпусков, и на каждом было написано от кого и когда подарен. Щурясь, смотрели Ленины на Веру, и Вере очень неуютно, как-то нехорошо было под этими бронзовыми, чугунными и малахитовыми глазами.

Сейчас Вера вспомнила, как она в конце первой же недели начала торопливо придумывать вранье, чтобы уехать поскорей. Интересно: привезет свекровь и сюда своих Лениных или нет? Или бросила там, вместе с квартирой?

Наконец-то Вера дочитала положенные молитвы и вернулась в большую комнату.

Свекровь уже разобрала свою кровать и сейчас сидела на постели, расчесывая седые, но еще густые волосы.

– Сергей уже не приедет… – сказала Вера. – Я с вами, мама, в комнате, на диванчике лягу. Чтобы не страшно было.

– Ложись… – согласилась свекровь. – Только мне после Душанбе уже ничего не страшно.

Этого она могла бы и не говорить. Получилось, что Вера как будто за нее и хотела спрятаться со своими страхами.

– Я знаю, мама, вам трудно пришлось… – сказала она, укладываясь на диван.

Свекровь промолчала в ответ, и Вера, включив нижний свет, взяла со столика книгу. Это были «Посмертные поучения» Нила Мироточивого…

В электричке Вера не смогла читать книгу, но сейчас постепенно увлеклась. Уже позабыв и про свекровь, и про мужа, не приехавшего на дачу, с замирающим сердцем бежала глазами по строчкам; впитывая в себя слова афонского монаха о человеческих грехах и Божиих карах. И уже давно, погасив свою лампу, заснула свекровь, уже совсем потемнели окна, а Вера продолжала читать, увлекаясь и волнуясь все сильнее…

«Злопамятство есть печать антихриста, ибо злопамятство запечатлевает сердце человека как бы антихристовою печатью…» – читала Вера и думала, что это про нее написано, ей в предостережение…

Она сама, несмотря на вспыльчивость, никогда злопамятством не страдала… Зато сколько раз приходилось сталкиваться с этим. И муж, и свекровь не умели так легко, как она, забывать обиды, и поэтому получалось, что она, Вера, всегда в чем-нибудь виновата перед ними…

А глаза бежали дальше по строчкам и уже другие страшные картины возникали в сознании, совмещаясь с тем, что думала Вера…

«Многие будут умирать на дорогах. Люди сделаются, как хищные птицы, набрасывающиеся на падаль, будут пожирать тела мертвых»…

Глухо застонала на кровати у противоположной стены свекровь, но Вера только взглянула на нее, и снова глаза впились в строчки книги…

«Но какие люди будут пожирать тела мертвых? Те, которые запечатлеваются печатью антихриста; христиане, хотя им не будет выдаваться, ни продаваться хлеб за неимением ими на себе печати, не станут есть трупы; запечатленные же, несмотря на доступность им хлеба – станут пожирать мертвецов. Ибо когда запечатлевается человек печатию, сделается сердце его еще более бесчувственным; будучи не в силах выносить голод, люди будут хватать трупы, и где попало, сев в стороне от дороги, пожирать их»…

Вера на мгновение прикрыла глаза и вдруг ясно увидела перед собою пустое картофельное поле, что медленно и ровно поднималось вверх по пригорку. Наверху посвистывал осенний ветер, а вокруг было пусто, голо.

И она, Вера, стояла где-то посреди этой пустоты, и только верхушки деревьев видела из-за пустого склона.

Верхушки деревьев да еще кривой скворечник…

Видимо, там была деревня…

Вздрогнув, Вера открыла глаза. Она то ли заснула на мгновение, то ли забылась, но и сейчас помнила обжигающе реальный страх – идти в ту деревню было нельзя!

Вязкая тишина висела в комнате. Темнота сжимала со всех сторон освещенное горевшей в изголовье лампочкой пространство. Там, в неразличимой темноте заворочалась на кровати, потом застонала свекровь.

– Что с тобой, мама?

– Сон страшный приснился… – садясь на кровати, ответила свекровь. – Даже и вспоминать страшно. Будто иду я по дороге, а вдоль обочины мертвецы лежат. И я, понимаешь, рву руками трупы и ем, ем мертвечину…

– Мама… – испуганно воскликнула Вера, и пальцы, сжимавшие «Посмертные поучения», побелели.

– Съела, наверное, чего нехорошее… – успокаиваясь, сказала свекровь. – Какой-то привкус во рту нехороший. Пойти надо зубы почистить.

Она зашлепала на кухню. А Вера, которой сразу расхотелось читать, встала и подошла к темному окну, за которым, не стихая, шел ночной дождь…

Порывы ветра пригоршнями бросали в стекла, в стены дождевые капли, и тогда Вере казалось, что она слышит шаги.

Словно кто-то большой и нездешний ходил в темноте возле дачи.

– Чего не спишь? – возвращаясь с кухни, спросила свекровь. – Своего ждешь?

– Никого я не жду! – ответила Вера. – И потом, почему это он – мой? Это ведь еще и ваш сын, мама!

– Мой… – согласилась Анна Петровна и как-то внимательно посмотрела на Веру.

Вера прижалась лбом к холодному стеклу.

Ей было страшно.

И не этой пустой дачи, не ночной темноты и непогоды, а самой себя…

А дождь еще сильнее захлестал по стеклу, по крыше, по всей земле, словно бы собираясь совсем затопить ее…

Частичка святых мощей

Удивительно емким сделалось время…

Вспоминаешь, что было год назад, а кажется, будто прошли десятилетия. Ну, а события, отделенные десятилетием, – это совсем другая эпоха.

Даже и жили тогда мы в другой стране…

Иногда кажется, что жить в СССР было лучше. Каждый человек имел уверенность в завтрашнем дне, жизнь была надежнее, но… Вот об этом «но», предаваясь ностальгическим воспоминаниям, мы и не вспоминаем обычно, хотя без него и шагу нельзя было ступить в прошлые времена.

Об этом «но» и думал я, слушая рассказ санкт-петербургского протоиерея Николая Головкина об обретении мощей святого благоверного князя Александра Невского…

1

– Тогда, в девяностом году, кажется, еще ничего и не возвращали Церкви… – рассказывал отец Николай. – А я начал хлопотать, и мне повезло. Директор Музея религии и атеизма проконсультировался с министром культуры, и решили передать Софийскому храму облачения и шестьдесят пять икон. Так получилось, что вскоре я в другой храм перешел, и иконы эти уже отец Геннадий Зверев получил…

Но я про другое…

Когда только стало известно о решении министра, радость была у нас великая. Митрополит Алексий, нынешний патриарх, тоже обрадовался, потому что это первая ласточка была… Не передавали еще ничего тогда… И вот вызывает меня к себе митрополит и говорит, дескать, у тебя с ними наладился контакт, попробуй разузнать, сохранились ли мощи святого благоверного князя Александра Невского… Только осторожно, не спугни их! Помни, что бывали случаи, когда специально уничтожали мощи святых угодников…

Протоиерей Николай Головкин замолчал, задумавшись.

Молчал и я, с трудом пытаясь припомнить те немыслимо далекие времена.

– Неужели это в девяностом году было? – искренне удивился я. – Так недавно?

– В девяностом… – сказал отец Николай. – В самом начале… Я как раз в храм Александра Невского перешел служить.

2

– И вот однажды, – продолжил свой рассказ отец Николай, – после литургии, я говорю прихожанам:

– Помолимся теперь, православные, обо мне! Ведь сейчас я пойду в музей, просить буду, чтобы они мощи нашего святого благоверного князя вернули…

Встали мы на колени, молимся, а у меня по щекам слезы текут. Думаю: «Надо же… Я – грешный человек, а такого святого мощи обрести хочу попытаться… Что же Владыка своим умом думает? Неужто другого никого для такого дела не нашлось?»

Но обошлось все, слава Богу.

И мощи, как выяснилось, целы были. И договориться удалось, что посреди Казанского собора их выставят, когда Владыка прибудет…

На Великом посту, в среду, Владыка в Казанский собор приехал. Молебен отслужили… Тропарь спели… Потом митрополит раку открыл. Выложил из нее мощи святые на стол. Осмотрели их. Потом назад собрали и запечатали, как положено, раку. И вот… Митрополит уж отошел, а я смотрю и вижу – на белой скатерти точечка какая-то чернеет… Я ее пальцем взял, показываю всем и говорю:

– Частичка!

Владыка тогда благословил меня взять ее.

– Это, – говорит, – награда тебе за труды!

Все на меня смотрят, а я стою, частичку святых мощей держу в пальцах и не знаю, что делать теперь. Сунул руку в карман, а там – чистый конверт оказался. Жена мне его, когда из дома уходил, зачем-то засунула, как будто знала, что будет…

Я в конверт эту частичку и опустил…

Потом в крест ее вставил…

– Да… – улыбаясь, сказал отец Николай. – Там ведь еще историк один был, из Петровской академии…

Он рядом со мной стоял… И когда я частичку в конверт вложил, тот засуетился… Начал скатерть осматривать. Перевернул даже…

– Как же так? – говорит. – Я ведь рядом стоял… Почему не я частичку увидел?!

И погасла улыбка отца Николая, унося с собою незадачливого историка.

Отец Николай перекрестился и проговорил:

– О, святой благоверный великий княже Александре! От благоговейных сердец приносимую ти, аще и недостойную, хвалебную песнь сию, приими от нас, яко усердную жертву сердец любящих тя и ублажающих святую память твою… Вот такое чудо, милые мои, произошло. Я начал хлопотать о возвращении мощей и мне же, грешному, и досталась частичка их… Один я ее тогда на скатерти и разглядел…

3

Чудо обретения отцом Николаем частички мощей святого благоверного князя, однако, на этом не завершилось.

На следующий день, проходя по храму, он услышал странный разговор.

– Вроде этот батюшка… – говорила одна женщина, глядя на отца Николая.

– Этот-этот! Я сразу узнала… – отвечала другая.

Разговор отцу Николаю показался странным – этих женщин он видел впервые.

После службы они подошли к нему…

Как выяснилось, сами женщины только сегодня утром и познакомились.

В церковь они ходили, хотя и не выбрали еще постоянного храма.

И вот увидели во сне святого благоверного князя Александра Невского. Он и привел их во сне к церкви, где служил отец Николай…

Несколько дней потом искали женщины эту церковь и сегодня нашли.

Одновременно обе нашли…

– Такую вот историю женщины мне поведали… – завершая рассказ, проговорил отец Николай.

– А почему женщины говорили, что вас узнали? – спросил я.

– Так они во снах своих и батюшку видели в церкви. Вот и показалось им, что на меня похож… А, может, и не показалось. Я, когда сны им эти снились, как раз и надел на себя крест с частичкой мощей святого благоверного князя…

Преображение

Мы шли толпою, врозь и парами.

Вдруг кто-то вспомнил, что сегодня

Шестое августа по-старому.

Преображение Господне…

Б. Л. Пастернак

Уже не первый раз выпадало Петру Ухову везти паломников, и каждый раз, когда случалось это, поднималась в нем злоба. Причины ее были непостижимы. Как и все клиенты, паломники заказывали автобус, платили деньги. И Ухову выписывали официальный наряд в диспетчерской. Казалось бы, садись за руль и вези. Это твоя работа. За нее ты получаешь зарплату. Не шибко большую, но по нынешним временам вполне приличную. Петр знал, что многие водители завидуют ему, потому что у них выходит меньше.

Он понимал это и за работу держался. Неудобства, связанные с дальними рейсами, не смущали его. Лучше, конечно, в постели с женой ночи проводить, но тогда бы и выходило меньше. У всякой работы свои минусы имеются. Иначе не получается.

А вообще-то дальние – на два-три дня – рейсы нравились Петру. Злился он, только когда паломников приходилось везти. Вот и сегодня. Такое настроение хорошее было, когда в диспетчерскую вошел. Пошутил с девчонками. Улыбаясь, взял протянутый диспетчершей Катей путевой лист. И погасла улыбка. Увидел, кого везти будет.

– Опять чокнутые? – уныло спросил он.

– Ага, – сказала диспетчерша. – В Тихвинский монастырь повезешь. А ночевать они в Семыкино будут! Слушай… Я попросить хотела. В Семыкино дядя у меня живет… Передай ему посылочку… Ну, и назад то, что он пошлет… Хорошо?

– Передам, – буркнул Петр.

– Ты у дяди и переночевать можешь, – сказала Катя. – Он нормальный мужик, не думай…

– Да при чем тут он! Я же сказал, что все сделаю… Давай посылку свою…

Больше всего хотелось ему выматериться, но ругаться не положено было. Не прежние времена… Теперь за воротами автопарка целая очередь на твое место стоит. Стиснув зубы и уже никому не улыбаясь, вышел Ухов из диспетчерской.

К семи часам он подъехал к метро «Фрунзенская». Как и было оговорено, поставил здесь свой «Икарус», открыл дверку и, облокотившись на руль, принялся ждать.

Первой появилась костлявая руководительница группы. Ее Ухов знал. Звали ее – Алла Сергеевна. Высокая. Худая. Жакет, больше похожий на мужской пиджак, болтается на плечах. На голове – косынка. Что-то птичье и вместе с тем овечье было в лице и в фигуре Аллы Сергеевны.

Поздоровавшись с Уховым, она заглянула в пустой салон, и лицо ее стало обиженным, как будто Алла Сергеевна собирается заплакать.

Отвернувшись, Петр злорадно усмехнулся. Так было всегда. Договаривались на один срок, а собирались с опозданием. Не так, как нормальные люди. Четыре дня назад Ухов возил коммерсантов на уик-энд. В восемь часов утра, когда он подал «Икарус», вся группа была в сборе. В восемь часов десять минут двинулись в путь. А тут? Никакой организованности, никакой дисциплины. Бардак!

Ухов накручивал себя, специально распалялся, пытаясь подвести хоть какую-то базу под свое отвращение к паломникам. Но все бесполезно было. Не подводилась никакая база. «Икарус» был зафрахтован на два дня, и как будут распоряжаться этим временем наниматели, Ухову, в принципе, было абсолютно безразлично. Он мог и здесь, у станции метро «Фрунзенская», двое суток простоять. Ему-то что? Свои деньги автопредприятие, а значит и он, Петр, уже получили…

Ухов зевнул и снова облокотился на руль, бездумно глядя прямо перед собой. «Икарус» стоял возле небольшого кафе-стекляшки. Двое маляров в запачканных белилами штанах стояли возле кафе под деревьями. Докурив, они двинулись к кафе. Один остался снаружи, начал возиться с ведрами и кистями, а другой зашел в кафе и, усевшись за столик, принялся что-то писать на листке, вырванном из школьной тетрадки.

Ухов повернул голову и посмотрел на Аллу Сергеевну. Вытянув шею, она всматривалась в лица идущих от метро людей. Впрочем, группа уже начала собираться. Несколько человек стояло возле Аллы Сергеевны. Другие поднимались в автобус, здоровались и рассаживались в салоне. Паломники были молодые и старые, мужчины и женщины, бедно одетые и вполне прилично. Женщины были и красивые, и так себе… Но все – чем-то неуловимо похожие на Аллу Сергеевну. Та же птичье-овечья смесь…

Маляр в кафе закончил свою работу и вышел. Прикрепил листок пластырем на стеклянной двери. «Окрашено!» – было написано на листке. У напарника тоже уже все готово было. Сразу и взялись за работу. Приятно было наблюдать, как буквально на глазах свежеют двери, металлические переплеты стекол, и кафе нарядно и празднично как бы выступает вперед…

– Поедемте, Петр Иванович? – раздался сзади голос руководительницы.

Ухов оглянулся… Салон «Икаруса» был почти заполнен. Всегда так происходило. Вроде не было никого, казалось, что и не соберутся, а в результате – опять почти полный автобус.

– Как скажете, – с трудом сдерживая раздражение, ответил он.

– Только у нас просьба одна будет, – Алла Сергеевна посмотрела на Ухова совсем по-овечьи, – надо за батюшкой заехать. Это на Пороховые…

– Нет! – Петр нагнулся, чтобы скрыть торжествующую улыбку. – Не получится. Это не по маршруту.

– Почему не получится? – удивилась Алла Сергеевна, и на лбу прорезались вертикальные морщинки. – Разве мы не оплатили автобус?

– Вы за время заплатили, – вежливо сказал Ухов, – и за километраж. Я обязан вас доставить в Семыкино и обратно. Ну, и там еще, куда вам надо будет… А в Москву, даже если вы и попросите, я заезжать не обязан.

Заалели щеки Аллы Сергеевны, вспыхнули огоньки в глазах. Как-то подтянулась вся, совсем на нормальную бабу стала похожа, еще чуть-чуть, и матерком залепит, но… Ухов разочарованно вздохнул. Опустила ресницы Алла Сергеевна, прикрывая огоньки в глазах, и заалевшие на щеках пятна превратились в смущенную красноту.

– Мы заплатим, – сказала она, не поднимая ресниц.

– Сто тысяч! – отрезал Ухов.

– Хорошо… Это на Ириновском проспекте… Дом тридцать пять. Я покажу.

– Я знаю, где это! – Петр уже жалел, что согласился.

Священник был молод. Бородка, усики. Длинные волосы, аккуратно зачесанные на обе стороны, сзади скреплены косичкой. Поджидая «Икарус», он стоял возле каких-то тючков. Улыбался ласково.

Петр мог бы, конечно, не открывать багажник, мог сказать, что багажники заняты, но делать этого почему-то не стал. Наоборот, не дожидаясь просьбы, вылез из кабины и сам загрузил в багажник тюки. Они были довольно тяжелые.

– Спаси, Господи, – ласково улыбаясь, поблагодарил его священник…

– Ага, – только и нашелся ответить Петр, – чего-то тяжелые больно… Кирпичей наложили, что ли?

– Книги везу… Свечи… Это для церкви…

Потом, в автобусе, глядя прямо вперед, Петр слышал, как молятся паломники. Слова молитв, то и дело, заглушаемые шумом мотора, только кусочками долетали до него, и разобрать ничего было нельзя. А когда уже выбрались из города – священник взял микрофон и начал рассказывать про приход, куда они ехали. Теперь Петру было слышнее. Священник говорил о храме, где он служит, о часовне на источнике, куда поедут завтра после обедни. Зачем-то сообщил, что прежний настоятель высчитал, будто храм находится на одном меридиане с Иерусалимом…

– Так что время у нас, в Семыкино, по минутам совпадает с временем, в котором совершалась земная жизнь Спасителя и Богородицы, апостолов и первохристиан…

Потом священник начал рассказывать, как на Власия ходил служить требы. В хлева заходил… А как животные молитвы слушают! Корова так прямо и втягивает в себя дым от кадила… Овечки сами выстроились в ряд… Прямо ковчег, да и только…

Иногда Петр бросал взгляд в зеркальце. Священник сидел на переднем сиденье, и Петру хорошо было видно его. Глаза попика сияли, на тубах играла легкая и как бы чуть смущенная улыбка. Ухов зевнул.

А «Икарус» мчался по заасфальтированному шоссе над пустым кочковатым полем. Желтел вдалеке обагренный августовским пожаром лесок, серела деревенька… Огромное голубое небо было чистым… Ни одного облачка…

Сразу за этой деревней был перекресток, где обычно всегда стояли поджидающие попутного транспорта пассажиры. Но сейчас – припозднились, пока заезжали за батюшкой – никто не проголосовал «Икарусу»…

Немного развлекло Ухова объявление Аллы Сергеевны, дескать, надо скинуться, кто сколько может, чтобы расплатиться с водителем. Потом она взяла желтую мисочку и двинулась по проходу. Кто-то из паломников бросал в мисочку деньги, кто-то отделывался смущенной улыбкой…

И, пожалуй, впервые Ухов посочувствовал Алле Сергеевне. Дура она. Разве так выколачивают деньги?! Надо твердо сказать: гоните, голубчики, еще столько-то тысяч! А если нет, выметайтесь из автобуса! Не фиг кататься, коли денег нет! И оставить где-нибудь посреди поля. Небось сразу бы заначки свои достали!

Тем временем Алла Сергеевна закончила обход. Ухов только взглянул на желтую мисочку и не смог сдержать разочарованного вздоха. Миска была заполнена купюрами. И среди них – какие все-таки идиоты эти паломники, могли бы и сторублевку положить! – были даже пятидесятитысячные купюры.

Отсчитав сто тысяч, Алла Сергеевна протянула их Петру.

Он засунул деньги в карман, не считая, и снова схватился за баранку. Taк стиснул ее, что побелели костяшки пальцев. Назад он уже не оглядывался. Только вперед смотрел, стараясь позабыть, стараясь не думать о тех, кого везет. Так погано, так муторно давно уже не бывало.

А за спиной читали акафист.

Ухов не хотел слушать, даже чуть подался вперед, но слова настигали его и различались совершенно отчетливо сквозь шум мотора…

«Слышаша пастырие Ангелов поющих плотское Христово пришествие, и текше яко к Пастырю видят Сего яко агнца непорочна, во чреве Мариине упасшася, Юже поюще реша: Радуйся, Агнца и Пастыря Мати; радуйся, дворе словесных овец. Радуйся, невидимых врагов мучение; радуйся, райских дверей отверзение. Радуйся, яко небесная срадуются земным; радуйся, яко земная сликовствуют небесным. Радуйся, апостолов немолчная уста; радуйся, страстотерпцев непобедимая дерзосте. Радуйся, твердое веры утверждение; радуйся, светлое благодати познание. Радуйся, Еюже обнажися ад; радуйся, Еюже облекохомся славою. Радуйся, Невесто Неневестная!»

В Семыкино – по дороге заезжали в монастырь – приехали, уже когда стемнело. Выплыла из-за темных верхушек деревьев кладбищенской рощи большая, желтая луна.

– Мы вас вместе с паломниками устроим… – сказала Алла Сергеевна. – Если вы на всенощную не пойдете, мы отведем вас сразу…

– Не надо… – хмуро ответил Ухов. – У меня тут есть, где переночевать. Во сколько завтра поедем?

– После литургии… Батюшка обещал пораньше начать…

– Вы мне время скажите! К какому часу автобус подать?

– К половине десятого, наверное… Успеете?

– Надо к половине десятого – к половине десятого и буду!

Петр залез в кабину и начал разворачивать «Икарус». Катин дядя, как он выяснил, жил не в Семыкино, а в соседней деревне, в шести километрах отсюда.

И вот, странное дело – и дорога туда нехороша была, пришлось свернуть на проселок с заасфальтированного шоссе, и тьма сгустилась – ни огонька кругом, не спросишь ни у кого, туда ли едешь? – но чем больше удалялся «Икарус» от церкви, тем легче дышалось.

Эка важность, что дорога плохая и не видать ничего? Впервой разве… Тем более что ехал Петр правильно. Минут через десять показались впереди огоньки. «Икарус» подъезжал к хутору, где обитал Катин дядя. И мужиком он, правильно Катя говорила, оказался стоящим. Крепкий такой, жилистый, в общем, нормальный.

Поначалу хмурился, но когда вручена была посылка, оттаял. А когда Петр водрузил на стол поллитровку, и совсем подобрел. Очень задушевная беседа получилась. Хозяин рассказывал, как он – очень даже неплохо! – наладился жить без совхоза. Все свое. Все – сам. Свое поле, трактор свой. Ни командиров, ни нахлебников. Рассказывал без хвастовства, но внушительно и увесисто выговаривая слова.

Петру такие люди нравились, сам таким человеком хотел стать. Когда же в ответ на вопрос: бывает ли в церкви? – хозяин ответил, дескать, а чего он позабыл там? – Ухов совсем расположился к нему. Свой человек был. В доску свой.

– Я тоже не хожу! – сказал он. – Но возить приходится. Работа…

– Да, – сочувственно вздохнул хозяин, – когда у чужого дяди ишачишь, не будешь разбирать, чего хочется! Чего скажут, то и делай.

И как бы проводя черту, устанавливающую дистанцию между собою и гостем, пояснил, что сам он в церковь из принципиальных соображений не ходит. Когда прежнего настоятеля на другой приход перевели, он с собой церковный колокол увез. И сейчас не колокол, а рельса висит на колокольне.

– В рельсу бьют, как в лагере, – сказал он. – А я что? Урка им?

– Полно врать-то! – заругалась хозяйка. – Ты и при прежнем батюшке в церкви не бывал.

– Если бы позвали, может, и сходил бы, – ответил хозяин и, выпив рюмку, принялся закусывать. Закусывал он так же основательно, как и говорил.

Да и закуска хороша была. Жареные грибы. Молодая картошечка. Овощи разные… Это местное. Ну, и из магазина тоже много чего. Достаток, одним словом…

За разговором время незаметно пролетело. Из-за стола встали уже в первом часу.

– Отдохнуть надобно теперь, – сказал хозяин.

– Отец, – подала голос хозяйка, – Катерине-то я послать собрала чего. Надо бы еще и картошки, хотя бы мешок накопать, раз такой случай… Отвезешь, Петр Иванович?

– Чего же не отвезти, – ответил Ухов.

– Завтра с утра накопаю, – сказал хозяин. – Ты во сколько, Петр, двинешься?

– К половине десятого у церкви в Семыкино надо быть…

– О чем говорить тогда? С утра и накопаю… Пошли отдыхать.

Ночью Петр спал крепко… Тихо было на хуторе. Спокойно – на душе. А к утру еще дождь пошел. Под дождь всегда хорошо спится… Проснулся Петр только в восемь часов. Может, и еще бы спал, да сон приснился странный.

Увидел Петр во сне священника. Идет по дороге, а на плечах – огромный колокол. Петр еще удивился во сне, как это он такую огромную тяжесть осиливает. И только подумал, тут священник к нему и обращается.

– Пособи, – говорит, – мил-человек…

– Еще чего? – ответил Петр. – С какой стати?!

И зачем-то начал рассуждать, дескать, колокол ворованный, небось, на свой новый приход батюшка колокол тащит, а хорошо ли это?

– Да ты пособи вначале, а потом и спрашивать будешь… – ответил батюшка и как-то легко перевалил колокол на Петровы плечи. И тот тоже удивился легкости колокола, словно не из меди колокол был отлит, а из какого-нибудь пенопласта.

От удивления и проснулся.

Помотал головой, потом взглянул на часы, и сразу все сны из головы вылетели. Уже опаздывал он.

Торопливо оделся. Вышел на кухню. Хозяина не было. Только хозяйка возилась у плиты.

– Доброе утро, – сказала, – как отдыхали, Петр Иванович?

– Хорошо, – буркнул Ухов, – хозяин где?

– Дак картошку для Катерины копать поехал, – ответила хозяйка, – вы умойтесь, Петр Иванович, да и садитесь за стол. Я сейчас яишенку на завтрак сготовлю.

– Какая яичница? – ответил Петр. – И так опаздываю уже!

– Дак нешто не евши поедете? – удивилась хозяйка. – И картошку ведь тоже надо Катерине взять.

– А где картошка?!

– Дак сейчас хозяин привезет ведь… Вы покушайте пока…

Ухов успел умыться и съесть яичницу. Проверил «Икарус» и подготовил к загрузке багажник. Часы показывали девять двадцать, а ни хозяина, ни картошки не было. Нервничая, Петр выкурил три сигареты подряд. Стрелка неумолимо ползла к десятичасовой отметке.

– Все! – объявил Ухов вышедшей на крылечко хозяйке. – Больше я не могу ждать. Придется вашей Катерине картошку на рынке покупать.

Отбросил сигарету и шагнул к «Икарусу».

– Да вот же он! – воскликнула хозяйка. – Едет! Действительно, из-за бугра, тарахтя мотором, выехала мотоциклетная тележка.

Петр, уже полезший было в кабину «Икаруса», даже плюнул с досады.

Только в половине одиннадцатого загрузили картошку в багажник. Ухов опаздывал больше чем на час… Он представил себе, как будет пилить его Алла Сергеевна, а он в ответ лишь лепетать насчет неожиданной поломки, и ему стало не по себе. Жаркой волною колыхнулась злоба.

И понимал Ухов, что сам виноват, но от этого досада не проходила. Да, да… Сам виноват! Нечего было возиться с этой дурацкой картошкой. Но все равно, он не обязан врать. Не обязан терпеть удрученно-постное лицо Аллы Сергеевны, ее упреки. Потому что это невыносимо! Ухов представил себе, как, покорно склонив голову, выслушает он выговор, и даже заскрипел зубами от досады. Нет уж! Пусть только попробует! Он непременно обматерит в ответ, а потом развернет автобус и уедет в город. И пускай, пускай увольняют с работы, но он именно так и поступит!

Побелели сжимающие руль пальцы. Красные пятна выступили на скулах.

– Достали! Достали!! – скажет он начальнику автопарка и уйдет. И пусть влепят волчью статью в трудовую книжку. Пусть! Потому что достали. Совсем достали!