Текст книги "Школьная бойня"

– Показалось ему! – не выдержал Дроздов, поддерживая физрука. – Когда уже «Скорая» приедет. В больничку его надо.

– Да не поеду я никуда! – взорвался физрук, стряхивая с себя руки судмедэксперта. – Со мной все в порядке!

До приезда врачей Дроздов успел психологически обработать Геннадия и преуспел настолько, что тот встретил медиков как родных. Наконец-то уразумев, что подругу могли отравить и сам он, хлебнув винца из ее стакана, имеет все шансы отправиться вслед за ней, Геннадий поменялся в лице и ушел в себя. Он был потрясен. Формально Гуров мог бы записать Геннадия в подозреваемые, но, хоть убей, не видел причину, по которой тот мог бы избавиться от Арефьевой. Его мнение полностью разделял и Крячко.

Повидавший всякое, опытный судмедэксперт сразу после отбытия Геннадия в больницу сказал Гурову, что между смертью Шлицмана и Арефьевой есть связь.

– К завтрашнему дню, надеюсь, уже будет известно, прав ли я, – сообщил он, собираясь выйти из квартиры. – А вы пока что работайте с тем, что есть.

– Ну хоть намекни, – попросил Крячко.

– Ты пробку от бутылки нашел? – повернулся к нему Гуров.

– Нет. Дал команду остальным. Ищут. Если ее не выбросили, то никуда она не денется.

Остановившись, Дроздов мрачно наблюдал за диалогом между сыщиками, после чего выдержал паузу и наконец заговорил:

– Хотите подробности? Пожалуйста. Помимо травмы головы Шлицман получил инфаркт миокарда. Если эта красивая девочка, которая, скорее всего, впервые в жизни выпила почти целую бутылку вина, умерла по той же причине, то вы получите в подарок пока что неуловимого серийного убийцу. Ну не верю я в такие совпадения. Как и в то, что крепкий, здоровый мужик, спортсмен с железными бицепсами, неожиданно почувствовал себя плохо именно после глотка того же вина. Поняли меня, ребятки?

Труп Арефьевой отправили в морг. Оперативники, дав Гурову и Стасу возможность самим осмотреть место происшествия, закончили затемно. Генерал-майор Орлов, выслушав доклад Гурова по телефону, потребовал быть с утра у него, после чего пожелал наконец-то всем доброй ночи.

Лев Иванович ехал домой с ощущением, будто бы в голову ему налили целый ковш бетона. Такого количества информации на него давно не сваливалось. Сам Гуров уже и не помнил, во сколько он в последний раз ел. Даже пить не хотелось. Тело требовало покоя, но Гуров знал, что просто уснуть у него не получится.

Маша встретила его на пороге и, едва взглянув на него, тут же протянула руку, на которую вскоре упал мятый пиджак мужа.

– Тяжелый день? – спросила она.

– Нормальный, – изрек Гуров, заходя в комнату и на ходу развязывая галстук.

– В аэропорт не провожай, – заявила супруга. – На такси доберусь.

– Уверена? Я могу, – смело ответил Гуров.

– Не надо, Лева, – уже мягче произнесла Маша. – Незачем.

Сумку она собирала почему-то на кухне. Большая дорожная котомка под завязку была наполнена летней одеждой и различными пакетами, о содержимом которых Гуров мог только догадываться.

– А почему не чемодан, Маша?

– Захотелось вот.

Это был настолько честный ответ, подкрепленный крепчайшей логикой, что Гуров почувствовал всю неуместность своего вопроса. Он чувствовал себя виноватым в том, что не сможет проводить жену, как делал это много раз. Взмах ее руки из терминала ему, стоявшему снаружи при любой погоде, стал их традиционной прощальной фишкой. Всего несколько раз за все время их брака у Гурова не получилось взмахнуть в ответ, но причины тому были уважительные – в этот момент он пахал как лошадь. Маша прекрасно понимала это, никогда не жаловалась на отсутствие мужа рядом, потому что сама зачастую не могла быть вместе с ним.

– Может быть, все-таки отвезти в аэропорт? – спросил Лев Иванович.

– Не бери в голову, – закатила супруга глаза. – Не расстраивайся из-за такой ерунды.

– А вдруг ты мне это припомнишь? – прищурился Гуров.

– И на старости лет все тебе выскажу, – решила Маша, закрывая молнию на сумке. – Так, теперь оденусь, а потом вызову такси.

Она исчезла в комнате.

Но сумку к такси Гуров все-таки вынес сам.

Сразу после отъезда Маши Лев Иванович понял, что все-таки не уснет. Выйдя на балкон, он облокотился о поручни и закурил. Вслушиваясь, Гуров узнавал и ощущал собственным телом сердцебиение родного города, который никогда не спит. Несколькими часами ранее, проезжая мимо Москва-Сити, он в который раз поразился размаху современной архитектуры. Сам Гуров жил хоть и в центре Москвы, но в довольно спокойном районе, где по ночам во дворах могли поругаться лишь местные алкаши – да и то нечасто.

Сейчас, слушая, как беспокоится запоздавший транспорт на проезжей части улицы, скрывавшейся за домом напротив, Гуров снова мысленно вернулся туда, где провел целый день. Не в конкретное место, а в запутанную историю, в которой каждый жил своей жизнью, хранил свои секреты и умирал в строго отведенное для этого время.

Ему удалось побеседовать со Шлицманом дважды, и во время их последнего совместного перекура тот вдруг пожелал получить юридическую консультацию. Гуров в тот момент не придал особого значения словам историка. Он вообще в тот вечер больше думал о себе, чем о каком-то малознакомом учителе. Но вскоре после этого разговора Шлицман был убит, и теперь полковник Лев Иванович Гуров очень жалел о том, что не остался в прокуренной библиотеке и не выслушал человека.

– А вот бог его знает, почему, – с досадой произнес Гуров и потушил сигарету в старой пепельнице с отбитым краешком, которую год назад притащил на балкон. – Идите вы все к черту. Голова от вас раскалывается.

– То же самое действующее вещество, которое обнаружили в крови Шлицмана, было и в вине, которое Арефьева принесла из школы. Вот заключение, Дроздов передал, – Гуров протянул Орлову папку. – Стас только что позвонил, едет из больницы.

– Суицид исключаем? – поинтересовался Орлов, закончив рассматривать фотографии из квартиры Арефьевой, сделанные экспертом.

– Да нет его в данном случае, – ответил Лев Иванович. – Не стала бы она себе в вино что-то подмешивать. А если бы и подмешала, то не растянула бы вино надолго. Да и причин убивать себя у нее не было. С соседями поговорили, нашли подруг. Все отзываются об Арефьевой положительно, никаких, как говорится, предпосылок для суицида не имелось. Подруга живет в Перово, виделась с Арефьевой две недели назад, и та строила планы, волновалась насчет перевода на работу в новую гимназию. Знала подруга и о том, что она общается с Юрченковым. Арефьева отзывалась о нем по-разному, но в разговоре всегда называла Генкой, они действительно дружили, и делить им было вроде бы нечего. Как потенциального партнера она его не рассматривала, то есть никакой ревности или подобных разборок между ними не происходило. Приятельские отношения, как и утверждает сам Юрченков.

– А что насчет Шлицмана? Арефьева что-то о нем подруге говорила?

– Как раз до этого добрался. Подруга вспомнила, что в начале учебного года Арефьева рассказала ей о том, что во время каникул, когда старшеклассники отдыхали на базе отдыха, что-то произошло. Сама Арефьева была не в курсе, но Шлицман, который, собственно, и был на отдыхе с детьми, теперь сам не свой. Расспросы ни к чему не привели, а остальных педагогов Арефьева терзать не стала. Нервная система у нее была подорвана, тут нет сомнений. Но не до такой степени, чтобы уходить из жизни вслед за знакомым. Это и я могу подтвердить. Когда мы разговаривали у нее дома, она была в относительном порядке. Понимаешь, о чем я? Она не собиралась уходить из жизни, хоть и была потрясена смертью Шлицмана. Но глубоких чувств между ними не было. Скорее, существовала крепкая эмоциональная связь. Такое сплошь и рядом, ты же знаешь.

Орлов открыл папку, переданную ему Гуровым. По мере прочтения заключения его брови все больше сдвигались к переносице.

– Все, как и говорил Дроздов, – сказал Лев Иванович. – То же вещество, которое нашли в крови Шлицмана, только в меньшей дозировке. Вот почему Арефьева умерла не сразу, а спустя некоторое время.

– Получается, Шлицман получил свою дозу на выпускном вечере?

– Или чуть раньше, – предположил Гуров. – Я видел его за пару часов до того, как все собрались в актовом зале. Он уже тогда был навеселе. Кто знает, из какого источника он тогда черпал вдохновение? Купил ли он сам бутылку по пути в школу или его кто-то угостил уже на работе? И на какой результат рассчитывал отравитель? Как быстро он хотел убрать Шлицмана? Он мог не знать, что алкоголь не усилит действие препарата, а ослабит его. Либо прекрасно знал об этом и специально рассчитывал на пролонгированный эффект. Преступник имел план, это ясно как божий день, но вот какой именно план?

– Послушай, Гуров, я не фармацевт, – напомнил Орлов, возвращая папку Льву Ивановичу. – Что конкретно тебе сказал Дроздов про это вещество?

– В чистом виде его можно раздобыть только в фармлабораториях, поскольку на его основе был выпущен препарат «Ретардо», который назначают при ишемической болезни сердца, сердечной недостаточности и так далее. Препарат просуществовал на рынке недолго, всего пару лет. Он был отозван по инициативе производителя и на основе статистики скончавшихся после его приема пациентов, поскольку было обнаружено, что незначительное увеличение дозировки может привести к интоксикации организма и летальному исходу, – объяснил Гуров. – Этот «Ретардо», по словам Дроздова, имел накопительное действие, но назначался пациентам в редких случаях и с непременным условием строго соблюдать дозировку… Давай скажу проще: алкоголь ослабил действие препарата, иначе Арефьева и историк умерли бы в скором времени после того, как он попал в кровь. А концентрация действующего вещества, к слову, была очень высокой. Иными словами, если бы Арефьева и Шлицман приняли его с соком или водой, то упали бы замертво в тот же момент. Вероятно, преступник и хотел, чтобы смерть наступила быстро, но не угадал – организмы обоих какое-то время сопротивлялись. Позавчера, когда я был у Арефьевой, бутылка с вином была полной. Дроздов установил время смерти, и я могу сказать, что она скончалась незадолго до того, как в квартире появился физрук Юрченков.

– Появись этот ваш физрук раньше, то мог бы спасти свою подружку, – тихо проговорил Орлов.

– Сильно сомневаюсь, что он успел бы, – не согласился Гуров. – К тому моменту она уже выпила прилично. Скорее всего, она умерла бы у него на руках.

В дверь кто-то постучал, после чего она тут же открылась, и в кабинет ввалился Крячко.

– Здравия желаю, Петр Николаевич. Лева, с тобой уже виделись.

– Говори, – разрешил Орлов.

Стас, не сбавляя шага, подошел к окну, жестом попросил у Гурова зажигалку.

– Ну, в общем, был я в той больнице. Выживет наш Гена Юрченков. Вовремя привезли, да и мало того самого отравленного вина выпил. Держать его там долго не будут, сегодня вечером уже выписывают.

– Чем он отравился, врачи не сказали? – напрямик спросил генерал-майор. – И что за привычка дымить у меня в кабинете?

– Прости его, Петр Николаевич, – улыбнулся Гуров.

– Ну выкладывай, Стас, – нетерпеливо попросил Орлов.

– Врач не уточнила название препарата, но вспомнила, что с подобными случаями уже сталкивалась. Все они выглядели одинаково: происходило отравление сильнодействующим веществом, на основе которого, как позже выяснилось, производился некий лекарственный препарат, который прописывают пациентам, страдающим различными сердечными недугами. С позапрошлого года официально запрещен в нашей стране, достать его очень сложно. Остатки изъяты из оборота, но, вероятно, могли остаться у кого-то из пациентов на руках. Также врач – профессор, кстати, – по секрету шепнула, что достать препарат можно, но за огромные деньги. Вот так-то. Он якобы очень хорошо помогал при кардиологических проблемах. Что же касается непосредственно состояния самого Юрченкова, то выходит, что всего один глоток вызвал у него симптомы отравления, которые мы обнаружили у Шлицмана. Представьте, сколько… хм… яда получила Арефьева?

– Что и требовалось доказать, – добавил Гуров.

– Страшное дело, – бросил через плечо Стас.

– Вишь, какой хлипкий попался учитель физкультуры, а? – не удержался Орлов. – Девчонка одна уговорила бутылку с отравленным вином и сломалась только тогда, когда дно стало видно, а ему хватило пары капель.

– Пить вообще вредно, – сказал Гуров, присаживаясь на край стола. – Ну и что скажете? Арефьева принесла отравленное вино из школы. Сказала, что закупал его директор. Планировалась всеобщая прощальная вечеринка. Преступник хотел в «русскую рулетку» сыграть, что ли?

– А кто должен был быть на той вечеринке? – спросил Стас. – И когда она вообще должна была состояться?

Вячеслав Иванович Немирович вошел в кабинет, держа телефон возле уха. Бывшая жена, с которой он каждый раз старался разговаривать вежливо, окончательно решила его доконать. Детей у них не было, и, несмотря на это, Вячеслав Иванович недоумевал, как же много, оказывается, он все равно ей остался должен. А ведь до развода полагал, что бывшие могут делить только имущество, отпрысков или деньги. С деньгами все полюбовно решили еще до суда. С дележом имущества дело также обошлось без кровопролития. Казалось, что все закончилось: неудачный брак позади, как и бессонные ночи, употребление валокордина и остальные проблемы, которые, казалось, только и ждали своего часа, чтобы наброситься на директора школы. Спустя год свободной жизни Вячеслав Иванович наконец-то отошел от всей этой нервотрепки, но неожиданно выяснилось, что квартира, которую он купил в браке, непременно должна принадлежать его экс-супруге.

– С какой стати я должен тебе еще что-то? – недоумевал Немирович. – Ты же все, что хотела, получила. Я все тебе отдал.

– Потому что мы еще не развелись на тот момент, когда ты купил свою хибару, – шипела змеей в трубку бывшая супруга.

– Совесть, Аля. Есть такое красивое слово…

– Не говори мне про совесть. Да, я такая. Но ты-то, тапок старый, еще хуже. О совести заговорил. Взяточник.

Немирович стоял в центре своего кабинета и чуть не плакал. Абсурдность ситуации состояла в том, что он занимал начальствующую должность, снискал уважение, был авторитетом для других в своем окружении, но, черт возьми, его отчитывали словно мальчишку, и унижали, и обижали, и просто не давали спокойно дышать.

– А где же я жить буду, Аля? – стараясь быть спокойным, спросил он.

– Не моя проблема, – выплюнула жена.

– Хорошо, – сдался Вячеслав Иванович. – Дай мне время. Я отпишу тебе квартиру, но сначала найду себе другую.

– Пары месяцев хватит?

– Не знаю.

Он действительно не имел понятия, сколько времени ему надо, чтобы решить вопрос с квартирой. В делах недвижимости Немирович не разбирался. Слово «сделка» для него было ну пусть не пустым звуком, но понятием однозначным, не имеющим много вариантов. В случае с женой торг был неуместен. Он хотел бы быть умнее в этом плане, но вышло так, что решать подобные проблемы ему до сих пор не приходилось. Да и не умел он.

– Два месяца, – пригвоздила бывшая.

– Спасибо.

Он сел за стол, провел по нему ладонью, на которой тут же остались следы белесой пыли, которой за последние дни покрылись абсолютно все поверхности в здании. Школа умирала, но прежде ее велено было опустошить. Ломались стены, выносился мусор, а обрывки кабелей вперемешку с обломками старых стульев и кусками выцветших и вытертых тысячами подошв ковровых покрытий то возникали на каждом этаже, то исчезали словно по волшебству. Но свой кабинет он приказал пока не трогать. Это только его территория.

Предстояло сделать последнее – попрощаться со школой достойно, с уважением. Для этой цели он с неделю как купил несколько бутылок шампанского, которые ждали своего часа дома в холодильнике. Оставалась самая малость: собрать всех, кто работал в школе до последнего дня, и назначить дату вечеринки.

В коридоре послышались гулкие шаги. Немирович удивился: он никого не ждал, а в школу заехал лишь для того, чтобы проконтролировать работу грузчиков, что уже и было сделано. Когда в дверях появилась высокая мужская фигура с сумкой в руках, он с облегчением выдохнул.

– Каким ветром? – удивившись, спросил он.

– Я не вовремя? Скажи, я без обид.

– Заходи.

Он вдруг обрадовался гостю. Не хотелось Вячеславу Ивановичу ни о чем думать, а вот выговориться, наоборот, требовалось. Он вдруг почувствовал что-то, похожее на радостное предвкушение. Ему требовалось облегчить душу, не подбирая выражений. Собеседник бы его понял, они были давно знакомы.

– Сейчас я кофе приготовлю, – засуетился Немирович. – Электричество в кабинете еще не вырубили, а это значит, что чайник работает.

– А ведь у меня сегодня особенный день, Вячеслав Иванович.

– А что такое? – обеспокоился Немирович.

– Есть повод. Оставь свой кофе в покое. Я другое принес.

Гость поставил пакет на стол и открыл его. На столе появилась бутылка вина и два пластиковых стакана, упаковка с колбасной нарезкой и лохматый букетик петрушки. Вячеслав Иванович удивленно воззрился на гостя.

– Серьезно? Может быть, позже, когда все соберемся? Или ты хочешь здесь и сейчас? Жарко же. А то я уже закупился, осталось принести. И потом, дружище, что за праздник?

– Вино холодное, вмиг освежит, я еще и клубнику принес, – гость, не слушая директора, поставил на стол прозрачный контейнер с ягодами. – А Тамара Георгиевна здесь? Не присоединится к нам?

– Позвоню ей, но ничего не обещаю. Она сейчас приходит тогда, когда захочет, – Вячеслав Иванович достал из кармана телефон и набрал номер. – Недоступна.

– Жаль. Тогда вдвоем. Я, если честно, и рад, что будем только мы. Вся эта история на выпускном здорово меня вымотала. А насчет повода… А ты чего такой смурной?

Как по мановению волшебной палочки из кармана гостя появился штопор.

– Да бывшая жена всю печень выклевала, – поморщился Вячеслав Иванович, наблюдая за тем, как стакан наполняется вином.

– У меня тоже дела не очень. День паршивый какой-то. Весь последний год не жил, а выживал.

Немирович с сочувствием тронул гостя за плечо.

– Слушай, а я сам никак привыкнуть не могу…

– Не привыкнешь к такому, – перебил его гость.

– Как бы я хотел все исправить!

– Уже не получится. Но есть свет в конце туннеля – пьем мы потому, что я потихоньку завершаю одно из самых важных дел в своей жизни. А еще у меня день рождения.

– Как это? Не понимаю, – и обрадовался, и растерялся Вячеслав Иванович. – Ты это серьезно? А я и не знал.

– А так бывает, не переживай, – ответил гость, протягивая директору стаканчик. – Подумал, что заскочу сюда и если застану, то отметим. А если нет, то не судьба.

Немирович взял стаканчик.

– Получается, что судьба. Ну тогда будь здоров. И с днем рождения, конечно! – встрепенулся Вячеслав Иванович. – Ох, я даже не знаю… На рабочем месте распиваем… Да и черт с ним! Подарок за мной, слышишь?

– Слышу.

– И пусть твое важное дело тоже закончится так, как тебе нужно, – глупо улыбнулся директор.

– Так и будет, – улыбнулся в ответ гость. – Ты пей, пей. Вино отличное.

– За тебя! – засмущавшись, заглянул в стакан Вячеслав Иванович и залпом выпил вино до самого дна.

Глава 7

– Смерть наступила примерно восемь часов назад, – доложил Дроздов. – Все то же самое, Лев Иванович. И хоть я до вскрытия не имею права выносить окончательный вердикт, все же я более чем уверен, что увижу знакомую картину. Ты иди пока, а я скоро буду.

В руках у Дроздова была кривая сигарета, а на лице оставили свои печати мудрость с вековой усталостью. Четвертый день все пахали почти без продыха, но судебно-медицинский эксперт воистину обскакал всех. Ночуя в морге, он не давал спуску ни себе, ни подчиненным. И только за то, что он, а не кто-то иной, был рядом, Гуров благодарил всех богов, которых только мог вспомнить.

Он поднялся по ступеням школьного крыльца и в который уже раз за последние несколько дней окунулся в прохладный воздух. К вечеру обещали грозы и основательное понижение температуры, и задохнувшаяся в пыли Москва, казалось, была бы рада любому, пусть даже слабенькому, дождю.

Гуров поднялся на второй этаж, здороваясь по пути с коллегами, и дошел до учительской, пересек ее и вошел в кабинет директора.

Вячеслав Иванович Немирович умер, сидя в своем кресле. Гуров осмотрелся и понял, что эта комната, пожалуй, является единственным местом в школе, в которой все сохранилось так, как было долгие годы. Слева окно с шелковыми желтыми занавесками, на подоконнике цветочный горшок с кривым алоэ. За спиной директора широкий стеллаж из массива дерева, а на полках полно брошюр и огромных папок с надписями на переплетах. Справа же у стены располагался шкаф из серии недорогой офисной мебели. Его дверцы были распахнуты, а в самом шкафу копался помощник эксперта, обмахивающий кистью с черным порошком графин. На стенах красовалось множество наградных грамот и пара вымпелов советских времен.

Вернувшийся с улицы Дроздов остановился рядом с Гуровым, сложил руки на груди и еще раз осмотрелся.

– Я здесь уже закончил, Лев Иванович, – сказал он. – Там труповозка приехала. Тело надо забирать. Будешь осматривать?

– Обязательно.

Гуров обошел стол и всмотрелся в лицо Немировича. Глаза Вячеслава Ивановича были приоткрыты, как и его рот. На подбородке и груди виднелись присохшие к ткани частицы полупереваренной пищи, выгнанные умирающим организмом наружу. К полноватому смазливому лицу навечно приклеилась кривая полуулыбка, не вязавшаяся с пустым взглядом, направленным в противоположный угол кабинета. Лицо умершего было умиротворенным. Ни страха, ни удивления перед смертью он не испытал.

– Бедняга и не предполагал, что через полчаса его жизнь оборвется, – констатировал Дроздов.

– Ну хоть поел напоследок.

Гуров наклонился к лицу Немировича и потянул носом воздух.

– И выпил.

– Ну хоть порадовался перед смертью.

Гуров отодвинулся от кресла и подошел к Дроздову.

– Что скажешь, Лев Иванович? Серийник?

– Нет. Серийным убийцей здесь и не пахнет. Умирают знакомые между собой люди, которые работали в одном месте и занимались одним делом. Что-то их связывало, а кто-то теперь методично пытается скрыть эту связь.

Гуров посмотрел туда, куда смотрел и Немирович в последние секунды своей жизни – в сторону угла рядом с окном, где стоял одинокий старый стул. Окликнув помощника эксперта, он попросил его внимательно осмотреть это место.

– Зафиксируйте все, что найдется. Каждую пылинку проверьте.

– Труп-то забрать можно? – поинтересовался Дроздов.

– Да, забирайте.

– Спасибо.

Дроздов ушел. А Лев Иванович, не дожидаясь появления санитаров, вышел в коридор и позвонил Стасу Крячко.

– Сбрось мне контакты заместителя директора, – попросил он. – Тамара Георгиевна. Пришлешь? Скоро? Или нет, Стас. Лучше вызови ее на Петровку. Ты же никуда не собираешься? Я скоро буду.

Тамару Георгиевну жара не беспокоила. Для посещения Главного управления внутренних дел она выбрала вязаное платье бордового цвета и высокие черные сапоги. Гуров видел похожие у жены и на вопрос «Неужели летом кто-то их носит?» услышал ее заразительный смех. Маша ответила, что сапоги бывают не только зимними или демисезонными. Летние тоже очень даже в моде. Гуров так и не понял смысла носить подобную капитальную обувь во время пляжного сезона, но спорить не стал. Но сейчас, глядя на Тамару Георгиевну в сапогах, он снова задался прежним вопросом.

А еще Тамара Георгиевна старалась держать нос по ветру, но Гуров, едва ее увидев, заметил, как она сильно напряжена. И припухшие губы, и воспаленные веки выдавали ее с головой: она определенно плакала.

– Присаживайтесь, Тамара Георгиевна, – пригласил Лев Иванович, пропуская ее в их со Стасом кабинет. – Выбирайте любое место, где вам будет удобнее.

– Это вам решать, – равнодушно ответила женщина. – Я здесь не хозяйка.

Сев, она сразу же определила, кто здесь главный и устроилась на стуле таким образом, чтобы видеть Гурова. На Стаса бросила напряженный взгляд и скупо кивнула ему вместо приветствия.

– Тамара Георгиевна, это мой коллега, полковник Крячко. Он будет записывать ваши показания. Да-да, я помню, что мы с вами уже беседовали несколько дней назад, когда в школе случилось несчастье с Олегом Алексеевичем Шлицманом. Но с тех пор, как вы уже знаете, произошло еще кое-что.

– О да, я в курсе, – едва слышно произнесла заместитель директора. – С той проклятой ночи будто бы живу в каком-то фильме ужасов. Мне страшно. Мне очень страшно.

– Чего же вы так боитесь? – спросил Гуров.

– А вы бы не боялись на моем месте? – вскинула голову Тамара Георгиевна. – Кто-то, как по списку, убирает всех, с кем я была знакома.

Она замолчала, подбирая слова.

– Я понимаю, о чем вы, – помог ей Гуров. – Мы и сами хотим как можно скорее разобраться в череде трагических событий.

– Ходят слухи, что Олега убили, – Тамара Георгиевна прямо взглянула Гурову в глаза. – Скажите, это правда?

– Это правда, – кивнул Лев Иванович. – Сначала его хотели отравить, а потом применили физическую силу.

– О господи. Да за что же?

За последние дни Гуров не раз слышал этот вопрос от коллег Шлицмана. Похоже, никто и в самом деле не понимал, за что убивали. Или все прекрасно знали, но не подавали вида.

– Начнем с учителя истории. Ваши предположения, Тамара Георгиевна? Кому мог помешать Шлицман?

– А вы не рассматриваете другие варианты, кроме убийства? – спросила заместитель директора. – Почему он должен был кому-то мешать? А если это случайность? Ужасное стечение обстоятельств? Или спонтанная драка с кем-то? Почему вы думаете, что от него умышленно избавились?

– Потому что череда следующих смертей произошла с применением того же орудия убийства, – не поднимая головы от протокола, ответил Стас. – И Ольгу Игоревну, и директора вашего устранили одним и тем же способом, уговорив или заставив силой принять сильнодействующее вещество. Либо заставили выпить обманом.

Тамара Георгиевна была потрясена.

– Это правда? – слабым голосом спросила она. – Все так и было? Их отравили, да?

Гуров не стал отвечать. Иногда коротенькое слово «да», произнесенное вслух, до конца жизни будет стоять в ушах. Иногда лучше промолчать, ибо все понятно без слов. К тому же он очень переживал за Тамару Георгиевну. Человек она пожилой, многое пережила и кто знает, не окажется ли для нее потрясение роковым.

Заместитель директора взяла себя в руки. Выпрямила спину, опустила руки на колени и прикрыла глаза.

– Все в порядке, все в порядке, – забормотала она. – Все хорошо.

Стас указал Гурову на графин с водой. Лев Иванович покачал головой.

– Мой муж был биологом, – открыла глаза Тамара Георгиевна. На этот раз ее взгляд стал ясным, на лице не проявилось ни одной эмоции. – Поездил по миру и меня с собой иногда брал. Однажды мы отправились в Индию, где я сильно заболела. Что-то вроде дизентерии. А мы в крохотной деревушке в семидесяти километрах от цивилизации, где даже телефона не было. Меня лечил не врач, а старец, которого местные почитали святым. Он просто сидел рядом и бубнил о чем-то своем. Наверное, молился. Он просидел возле моей постели две ночи подряд, а на третью мне стало легче без всяких лекарств. С тех пор, когда земля уходит из-под ног, я тоже начинаю молиться. По-своему.

– Помогает? – едва заметно улыбнулся Гуров.

– Помогло, как видите. Но новости ужасные. Теперь произошедшее видится совсем иначе.

Стас взял мобильный телефон, взглянул на дисплей.

– Справитесь тут без меня? – озабоченно спросил он. – Орлов просит зайти.

– Давай, – разрешил Гуров.

– С протоколом ты сам…

– Ага. Иди, иди, – поторопил коллегу Лев Иванович.

Крячко вынул из кармана сигареты и вышел в коридор. Тамара Георгиевна с тоской посмотрела ему вслед.

– Жаль, здесь нельзя курить, – с досадой произнесла она.

Гуров взял с подоконника пепельницу и поставил на стол.

– В виде исключения.

– Спасибо. А вы знаете, сейчас, когда ваш коллега вышел, мне почему-то стало спокойнее.

– Вы просто не знаете Станислава Васильевича лично. Это прекрасный человек.

– Как скажете, – поджала губы заместитель директора.

«Да он и сам понял, что вам наедине со мной станет легче, – подумал Гуров. – Орлов его вызвал. Ну конечно».

Сигареты Тамара Георгиевна курила дорогие. Кабинет тотчас наполнился терпким запахом вишни и древесной коры.

– Видите ли, Лев Иванович, я всех их знала очень давно, так как в школу каждый пришел уже после меня. Раньше всех познакомилась с Олегом Алексеевичем. Вы же с ним тоже успели пообщаться, да?

– Перебросились парой слов, – подтвердил Гуров.

– Да, я помню. Когда мы подошли с вашей женой, он хотел собрать свои атласы и карты. Их у него в запасниках было очень много. Он предпочитал использовать старые пособия, к обновленным же относился с некоторым недоверием. Такой уж был человек.

– Мне показалось, что он вас побаивается, – признался Гуров. – Вы так строго с ним разговаривали.

– Нет, он меня не боялся, – покачала головой женщина. – Но уважал, это чувствовалось. И я его уважала, хоть и держала в строгости. Он вырос на моих глазах как личность и как педагог. Взрослел, набирался опыта. Помню его первую поездку с детьми в лес. Восемь шестиклассников, пара родителей и он. В октябре. На целый день! Казалось бы, ну что делать в это время в лесу? Холодно, природа уходит в зимнюю спячку. Но Олег Алексеевич разработал такой маршрут, что и по лесу погуляли, и в кафе потом зашли, а позже, когда стемнело, дети уже просили повторить экскурсию. Он водил их в обалденные места! Ребята показывали нам потом фотографии – Шишкин, Поленов, Левитан позавидовали бы. Всем так понравилось, что вскоре мы уже собирали людей в новый поход. По-моему, ему такие прогулки нравились больше, чем ученикам.

Гуров понимал, что беседа может затянуться надолго, но не перебивал Тамару Георгиевну. Он уже понял, что она не из тех, кто будет попусту молоть языком. Все, что она рассказывала, так или иначе относилось к делу. О Шлицмане она отзывалась с восторгом, описывала его деяния с придыханием, ссылалась на отзывы множества свидетелей и тем самым как бы лишний раз доказывала свою непричастность к его смерти.

– За последний год все изменилось, – Тамара Георгиевна выпустила в потолок струйку дыма. – Трансформация, которая произошла с Олегом Алексеевичем, никого не оставила равнодушным. Не знаю, что вам о нем говорили и какими были мнения, за него многие переживали, но вида не показывали. Оля… Игоревна, царствие ей небесное, как-то раз, когда Шлицман отсутствовал в учительской, поделилась с нами новостью о том, что он, оказывается, потерял жену. А мы, к стыду своему, даже не знали, что она болела.

– Да, Ольга Игоревна успела мне об этом рассказать, – вспомнил Гуров. – Кажется, Шлицман очень обиделся на нее за это.