Текст книги "Черная метка в паспорте"

Глава 7

Пока врач устраивался на переднем сиденье рядом с водителем, машина плавно трогалась, покачиваясь на ухабах деревенской дороги, женщина настраивалась на откровение. Надя приникла головой к коленям опера, зажала в кулачках ткань брюк, не замечая ничего вокруг, заговорила тихо:

– Люда говорила мне, что подозревает – у Афанасьева есть кто-то прикормленный в органах. Только подозревала, ничего конкретного, правда, он так лихо избавлялся от жалоб и заявлений. Ничего ему не делалось, закрывали и тут же отпускали. Поэтому Рыкова написала десятки жалоб, даже министру лично. Наверно, и вас прислали из-за них, чтобы разобраться в ситуации со стороны. Вы чужой для города человек, с независимым мнением. Как только появились в этом змеином гнезде, они все задвигались, испугались, что вы выведете их на чистую воду. Вы смогли с ними справиться. Вы поверили мне, начали искать бедных женщин, которых он убил. Я так была рада, наконец дело сдвинулось с мертвой точки. Ждала вас в тот вечер у дома в машине. Вышла из дома, чтобы не пугать сына. Он уже взрослый, слышит и все понимает. Помню, как меня позвал голос Сергея, я повернулась в шоке, откуда он здесь, а дальше темнота. Я даже не успела рассмотреть лицо, да и зачем. Я узнаю голос бывшего мужа из миллионов. Дальше очнулась в темноте в каком-то подвале. Пыталась освободиться от веревок, мычала из-за кляпа во рту, но ничего не получилось. Я ждала, что вы меня найдете, освободите, а вместо этого пришел он. Это жестокое животное! Я не могу называть его человеческим именем. Он не мужчина, он – зверь! Когда Афанасьев появился в подвале, то начался ад. Он окунал меня головой в ведро с водой и держал, пока не начинались судороги. Потом поднимал за волосы и смеялся в лицо, говорил, что ему нравится смотреть на мои страдания. Что я отвечу за всех, кто посмел пойти против него. Рассказал, как других он тоже мучил, мстил за причиненное волнение, за дни под домашним арестом, деньги, потраченные на взятки и адвоката. Каждый раз, когда моя голова оказывалась в ведре с ледяной водой и мне не хватало воздуха, каждый раз, когда я дергалась и чувствовала смерть рядом с собой, я молилась. Я просила моих подруг мне помочь. Выжить. Увидеть сына. Отомстить за них. Не знаю, сколько я была в том подвале – сутки или трое, я не различала времени. От пыток, боли теряла сознание, приходила в себя мокрая на ледяном полу в подвале. Когда его не было очень долго, у меня получилось снять веревки, почти получилось. Об сучок на бревне я содрала узел, развязала ноги и выбралась наверх. В тот момент Афанасьев успел вернуться, он был в ярости. Схватил меня, ударил ножом, я споткнулась и упала ему под ноги. Это меня спасло. Я бы не справилась с ним, вы же видели. Он гораздо больше меня и сильнее. Нож прошел мимо – по лицу. От страха и пыток не было сил бежать, ноги подкашивались. Лежала и ждала, когда он меня убьет. Больше не могла бороться. Потом появились вы и спасли, освободили меня! Это молитвы, мои подруги услышали меня, они помогли мне выкарабкаться. Только прошу вас, не отпускайте его. Афанасьев за все должен ответить по закону, за каждого сироту, за каждую погибшую женщину. Умоляю, пускай ответит за все. Я верю, вы сможете. Вы на чужой земле, поэтому не зависите ни от кого, вы представляете закон, настоящий закон. Без взяток и махинаций.

Надежда бормотала все тише и тише, веки ее опускались в такт движению кузова, а тело обмякло – укол подействовал. Гуров помог женщине перебраться на кушетку, но грязная ладошка по-прежнему не отпускала его пальцев. Сквозь дремоту Надя прошептала:

– Нет, не уходите. Он сбежит и снова придет за мной. И теперь убьет, точно убьет.

– Я здесь, я буду сопровождать вас до больницы. Там врачи и персонал, вы будете в безопасности. – Лев Иванович деликатно уточнил: – Надя, вы говорили, что Афанасьев упоминал о других женщинах, что спрятал их тела в болоте. Можете вспомнить точно, что именно он говорил?

По тонкому измученному телу пробежала волна судороги, пальцы снова сжались. Надя с трудом открыла глаза:

– Когда он вытаскивал мою голову из воды, то смеялся и говорил, что потом меня ждет болото. Как и других. Болото, где я сгнию, а никто об этом даже не узнает. Он так говорил. «Ты сначала сдохнешь, а потом сгниешь, как все они, в зеленой вонючей жиже. Вам там самое место, потому что вы, бабы, как болото – тянете в неприятности». Так он кричал. И снова окунал меня в воду, чтобы я не могла дышать. Я не могла дышать, я умирала, сотни раз он меня убивал, – по лицу женщины хлынул поток слез, губы затряслись от истерики.

Новая волна горьких слез закончилась быстро, и от покачиваний машины Надежда все-таки забылась сном. Лев теперь сам не выпускал ее руку, держал пальцы в своей ладони, поправлял спадающую куртку, пока «Скорая» не вкатила в знакомый двор. Здесь, возле здания больницы, где были видны окна его палаты, Гуров помог внести Надежду на носилках в приемный покой. Знакомый молодой врач удивленно хохотнул при виде него:

– Товарищ оперативник, скучно стало, решили нам новых пациентов поставлять? – но при виде серьезного лица Льва понял, что шутка у него не вышла. Он кивнул и успокоил: – Не переживайте, я присмотрю за девушкой.

Лев пожал ему руку, а потом вышел на свежий воздух во двор. Позвонить Сладкевичу не успел, его номер высветился уже на экране смартфона. Знакомый голос в динамике был полон тревоги:

– Товарищ полковник, у нас ЧП! Афанасьев мертв!

* * *

Лев Гуров сидел на койке в больничной палате. Ему достаточно было всего лишь пройти по переходу из одного корпуса в другой, чтобы оказаться на своем месте. Хвалова Надежда, важная свидетельница прошедшей ночи, осталась в отделении травматологии. Опер же вернулся в свое крыло, где ему выделили отдельную палату для прохождения лечения.

Он сидел, ссутулившись на краю койки, чувствуя себя совершенно обессиленным. Его запас энергии кончился в тот момент, когда майор Сладкевич сообщил о смерти главного подозреваемого Сергея Афанасьева. На смену воодушевлению, когда опер не обращал внимания на усталость, ломоту во всем теле, пришло недоумение. Конечно, Гуров сначала был раздосадован, он оставил свою привычную сдержанность и выкрикнул в трубку:

– Как, мертв?! Он же был у вас в спецмашине, в наручниках! При мне заводили! Что произошло?! Сердце? «Скорая» ведь рядом была, надо было мне набрать, я бы развернул врача назад!

– Нет. – Сладкевич медлил, не решаясь рассказать, что произошло. За такое можно получить от руководства только выволочку, а ведь он всего сутки как на должности начальника отдела.

Павел нехотя рассказал все же, как было дело после отъезда Гурова из старого поселка:

– Мы с ребятами провели задержанного по двору, чтобы объяснил, как вещи, документы пропавших оказались спрятанными рядом с сараем. Правда, Афанасьев молчал, иногда только требовал встречи лично с вами. Куда спрятал тела, тоже отказывался говорить. Я бы мог этого упрямца в два счета разговорить, нашими методами, проверенными. Терпения уже никакого не было с ним возиться. Ведь столько улик нашлось, которые на него указывают. Вина, считай, доказана, еще и потерпевшая выжила. Ну на что он надеялся со своим молчанием? Я ему предлагал, сто раз предлагал, чтобы он дал чистосердечное, а суд это все учтет, да и условия содержания в изоляторе получше организуем. Афанасьев любит сладко жить. Любил… После прогулки по двору совсем замолчал, как улики увидел. Мы его в бобик, то есть в спецтранспорт, уже по местам уселись, как тут он мне давай стучать в стенку, орать, что хочет чистяк, ну, то есть чистосердечное написать. Мы остановились на окраине, я ему ручку и лист дал, Афанасьев лично все написал сам. Подпись, дата, все как положено. Во всем признался, что убил троих, только не указал, где спрятал тела. Закрыли его обратно да поехали. Браслеты не стали надевать, застегнуть их никак было. Вы ему руку повредили, когда задерживали, и запястье так разбарабанило, что не сходились концы. Ну вот… Он затих там, сидел смирно. Я думал, что просто раскаивается или думает, как получше ему отмазаться, сколько денег адвокату отвалить. А когда приехали, ребята двинули его выгружать, он уже синий в петле висит. Повесился. От куртки своей кусок ткани оторвал и петлю сделал.

Гуров еле сдержался тогда от крика, в голове сразу взорвались десятки вопросов. Но он промолчал, сдержался. Только коротко бросил в трубку:

– Понятно, ладно. Тогда я в больнице останусь, плохо себя чувствую что-то.

Ему показалось на секунду, что майор с облегчением выдохнул в трубку. Никаких лишних вопросов о смерти задержанного не будет задавать московский чин. Да, недосмотрели при перевозке, виноваты. Только все самое важное по делу Афанасьева уже имеется, прав Сладкевич – улики, потерпевшая, чистосердечное признание преступника. Осталось обыскать местные болота, найти тела убитых, чтобы был полный комплект. Гурову здесь уже делать нечего, начнется рутина из сбора вещдоков, поиска и опроса свидетелей для материалов в суд. В данный момент уже схема преступления ясна, кто убил, зачем и кого, для сыщика загадок не осталось.

И все же полковник Гуров почему-то вместо сборов в аэропорт или доклада генералу Орлову об успешном окончании расследования сидел на кровати без движения. Будто боялся спугнуть все вопросы, что множились в его голове. Под рукой завибрировал телефон, Лев ответил, почти молча выслушал радостные поздравления от генерала Орлова. Тот в конце беседы вдруг примолк и спросил:

– Лев, все порядке у тебя? Ты что такой молчаливый?

– Я не знаю, – честно признался опер, без официоза и по-человечески. – Не могу сформулировать, что не так в этом деле.

Начальник понял его без слов, все-таки работали вместе уже не первый десяток лет. Орлов предложил:

– Давай на пару дней продлю тебе командировку служебную? Включим в группу следственную до проверки всех фактов. Убедишься, что все в порядке, и тогда уже домой. Мне тоже не нравится, что происходит на их земле. Начальника оперотдела поймали на взятках и сговоре, а мое личное убеждение, что рыба с головы гниет. Голову-то ты отрубил, а попустительство, работа незаконными методами, все, что старый начальник разрешал и допускал, в других головах остались. Подчиненные-то на местах своих сидят, могли по старой памяти накуролесить там.

Лев отказался:

– Командировку не надо продлять, подозрительно будет, товарищ генерал. Дело раскрыто, только бумажки собирай для суда. Странно будет выглядеть, если я останусь. Розыскная работа там практически закончена. Как только тела найдут – уже стопроцентная доказательная база.

Петр Николаевич задумался:

– Тогда только за свой счет задержаться в городе. Официально ты на больничном, попроси врача не выписывать еще пару деньков. А я тебя дергать пока назад не буду. Хватит столько времени?

Лев прикинул план действий, который только начал складываться у него голове, и согласился:

– Хватит. Все равно вы официально сообщите об окончании моей командировке в РОВД. Пускай расслабятся ребята. Дальше я сам.

Орлов проворчал, хотя через напускное недовольство прорывалось тепло:

– Знаю, что ты все сам, сам. Вот что, Лев, о каждом шаге докладывай мне обязательно. Это приказ! Самодеятельность твою одобряю, как опер, как человек, знаю, что ты хочешь до правды докопаться. Но как начальник твой отвечаю за тебя, поэтому о каждом шаге докладываешь. Безопасность – на первом месте.

– Есть, товарищ генерал.

Оперативник положил трубку и задумался, чем же ему заняться в первую очередь. Неожиданная свобода от местного напарника, приказов начальства, любых рамок расследования его вдохновила. Гуров внезапно кинулся натягивать обувь, отмахнулся от санитарочки, которая заглянула в палату со стаканом чая и тарелкой жидкой каши:

– Завтракать будете?

Он лишь уточнил у женщины:

– Морг у вас или судмедэкспертиза где? Адрес не знаете?

Женщина испуганно ойкнула и ткнула пальцем куда-то вниз:

– Так туточки, двенадцатый корпус, самый последний. С краю, такой красный стоит. А чего вам туда-то?

– Спасибо, с одним знакомым встретиться и поговорить надо.

Лев уже спешил по коридору. Он теперь знал, куда направится – к Афанасьеву. И завершит там то, о чем его просил Сергей, поговорит с ним. Последний разговор, о котором так умолял опера задержанный, все-таки будет, пускай и запоздало. Да, Сергей больше не сможет рассказать правду о своих преступлениях, теперь за него будет говорить его тело. Окоченевший труп может много что сообщить о последних минутах своей жизни, а именно они интересовали Гурова. Ведь еще несколько часов назад Сергей Афанасьев был жив, здоров и, самое главное, готов сотрудничать со следствием. Что произошло в его голове, что он распрощался с жизнью? Это хотел понять оперативник. Да, он регулярно встречался с раскаянием и чувством вины, которое настигало преступника после признания в своих жутких деяниях. После осознания, что правосудие близко, а наказание будет ужасным, многие не готовы были жить с этим дальше: десятки раз повторять подробности своих жутких действий, смотреть в глаза жертвам или их родственникам, получить приговор, встречаться с презрением и осуждением даже населения тюрьмы и больше не иметь надежды на другую жизнь. Их личный ад, который будет длиться десятки лет и закончится только со смертью. Поэтому эту самую смерть задержанные иногда искали самостоятельно, бежали навстречу ей, лишь бы не столкнуться с темной частью своей личности и последствиями ее преступлений.

Может быть, это ощущение настигло и Афанасьева, привело к радикальному решению – закончить свое существование здесь и сейчас, не встречаться с ожидающим его ужасом. Но в этом Гуров хотел убедиться лично, найти следы раскаяния, увидеть этого человека без мишуры из высокомерных взглядов, дерзких ответов и адвокатского прикрытия.

Для этого опер поспешно спустился вниз, прошел по территории комплекса, отсчитывая цифры на зданиях. Наконец, его встретил слепыми от жалюзи окнами двенадцатый приземистый корпус. Возле остальных зданий стояли лавочки, прогуливались больные, медицинский персонал спешил на обед или в другое здание по делам. Здесь же будто уже начиналась территория забвения. Царила полная тишина, все стекла были наглухо задраены темными жалюзи, только в паре метров от бокового входа стояла старенькая полицейская машина. Лев потянул тяжелую дверь на себя и нырнул в безмолвие темного коридора. Здесь не было даже охранника или вахтера, чтобы останавливать непрошеных гостей. Маленькие таблички «Бюро судебно-медицинской экспертизы» и «Патолого-анатомическое отделение» надежно охраняли от случайных визитеров местную тишину. На скрип двери выглянул заросший щетиной бугай:

– Чего надо? Тут покойники, дальше по аллейке роддом будет.

Но при виде служебного удостоверения в руках опера привычно указал на металлическую дверь:

– По суициднику свежему пришли. Прямо и налево, не вскрывали его еще. Только занесли. На столе в прозекторской. Василич на обеде, через минут десять придет.

Лев кивнул и уверенно прошагал в комнату, где на специальном металлическом столе лежал Афанасьев. Он все еще был в одежде, в которой его привезли, на столе рядом с документами валялись два запечатанных пакета, в которых белели оборванными нитями куртка покойника и петля из куска оторванной ткани – вещдоки.

Первым делом опер достал куртку и попытался оторвать от нее рукав или кусок снизу. Добротная крепкая ткань трещала, пружинила, но практически не поддавалась. С огромным трудом Льву удалось лишь чуть-чуть продолжить линию разрыва по низу, где у одежды уже была ободрана широкая лента по всему краю. Позади раздалось насмешливое замечание:

– Тоже хотите себе петельку модного синего цвета?

Опер стремительно развернулся – в дверях улыбался приземистый седой мужчина в очках. От него пахло борщом и выпечкой, по которым Гуров определил, что это есть тот самый Василич, которого покорно ожидал мертвый Афанасьев на столе.

Лев поддержал его шутливый тон:

– Хотелось бы понять, как он ее соорудить умудрился? Да и в остальном поближе узнать покойника.

Патологоанатом мельком взглянул на документ на столе, а потом неторопливо пригляделся к телу:

– Вскрывать его буду завтра только, работы много. А ему уже не срочно. Что сейчас могу сказать по характеру повреждений на теле… Так… – Эксперт достал жгут из оторванной полоски ткани и примерил к темно-синей борозде на шее у покойника. – Если без вскрытия, то умер он от асфиксии с помощью вот этого куска ткани. Контуры совпадают, частички ткани на коже даже остались.

Гуров ткнул в размазанные контуры на серой коже покойника:

– Как думаете, почему направление от борозды такое странное? На самоубийство не похоже. Линия нечеткая, видите, повреждения мелкие вдоль всего следа? Это значит, что ткань ездила по коже, а не резко зафиксировала тело в одном положении. Конвульсии, либо он сопротивлялся.

Специалист ухмыльнулся:

– Так это, как вам виднее, товарищ полицейский. Что скажете, то и будет в протоколе. Конвульсии или сопротивление. Мы с вами в одной упряжке, договориться всегда сможем.

Лев ухватил петлю:

– Направление усилия шло сверху и сзади, – он накинул петлю на широкую шею, потянул остаток вверх и на себя, отчего синее кольцо легло ровно в синюшную борозду на серой коже. – Вот так это все выглядело. Трудно самому повеситься в таком положении, веревка лишь придушит. А если потянет другой человек, то задушит.

Василич громыхнул инструментами и покачал головой:

– Так что в заключении писать?

Лев будто не слышал его, он подхватил широкую окостеневшую ладонь:

– Еще одно свидетельство в пользу моего вывода – стертые подушечки пальцев. Видите, у него кожа равномерно содрана! Хватал петлю и пытался стащить ее или оттянуть. Ткань жесткая, движения отчаянные от желания жить. Отсюда вот такой стертый верхний слой эпидермиса на подушечках правой руки, – он приподнял вторую руку. – Здесь таких следов нет, и немудрено. Сильное повреждение, может быть, перелом при жизни. Ткани в поврежденных сосудах набухли, есть сильный отек. Поэтому этой рукой действовать он не мог.

Патологоанатом загремел инструментами и снова уточнил:

– Вы и сами все знаете, вон без меня провели экспертизу. Это предварительные выводы. Остальное потом будет более подробно описано в официальном заключении. Так что там писать?

Гуров задумчиво покачал головой:

– То есть он умер от того, что ему кто-то на шее затянул вот этот лоскут, оторванный от куртки.

Эксперт ухмыльнулся:

– А вам как надо, чтобы было? Выводы же предварительные, начну более детально копаться, и все может измениться. Вскрытие – это дело такое, настоящее искусство.

Василич расхохотался, а Льва передернуло. Прав был Орлов, рыба гнила с головы, и ее смрад дошел даже сюда в том числе. Судебный эксперт привык и даже не скрывает, что заключение можно написать такое, чтобы было удобно следствию. Возмущаться опер не стал, лишь коротко бросил:

– Несколько фото тела сделаю, забыли на месте.

Патологоанатом потерял к нему интерес, дернул плечом и ушел в коридор. Его веселый басок разогнал тишину мертвецкой:

– Миша, тащи по одному с камеры на стол. А этого, как товарищ закончит, обработай.

Пока гремела каталка и шуршали пластиковые черные мешки в темной кишке коридора, Лев сфотографировал все повреждения на теле Афанасьева. Затем упаковал петлю обратно в пластиковый пакет, забрал улики со стола под куртку и пошел к выходу. Хмурый санитар даже не повернул голову на него, выкатывая из холодильника очередной груз в черном глухом пакете.

Возле спецтранспорта, который вез живого Афанасьева из поселка, а теперь доставил его мертвого на вскрытие в морг, Лев неожиданно остановился. На мутном стекле змеились разводы. Опер присмотрелся внимательно – кривые линии сложились в буквы. Он бросился к машине, распахнул заднюю дверь и приблизился к грязному стеклу. На нем кто-то пальцем соединил кровавые черточки в надпись: «Я не виновен, я никого не убивал». С улицы раздался грозный оклик водителя и дежурного опера, которые привезли труп:

– Эй ты, а ну пошел из машины! В обезьянник хочешь загреметь?!

– Вали отсюда!

Взмах служебных корочек – и сотрудники замолчали, лишь вопросительно переглядывались между собой. Лев резко приказал:

– Ключи от машины. Забираю, как вещдок.

Водитель было открыл рот, чтобы возразить в ответ, но получил существенный тычок под ребра от второго сотрудника. Ключи от машины легли в протянутую ладонь опера, он строго приказал:

– В РОВД скажете, сломалась машина, о выемке ни слова. Понятно?

– Так точно, – пробормотал полицейский и добавил услужливо: – Мы пешком дойдем, вы не переживайте.

Парочка затопала по асфальтовой дорожке, а Лев сел на водительское сиденье и огляделся вокруг. Нашел внимательным взглядом мусорные баки перед тем, как повернул ключ зажигания. Полицейский «бобик» фыркнул задорно, покатился по дороге и нырнул в низкорослые заросли. Гуров нажал пару раз на газ, чтобы машина надежно застряла между корней и веток, так, что с дороги были едва видны ее контуры.

В кабине опер уложил похищенные из морга вещдоки Афанасьева и замер, забыв об окружающей реальности. Он проверял свое внутреннее ощущение, складывал факты, которые уже обнаружил. Хотя сейчас делать выводы еще рано, много что нужно проверить, пока ему выделили немного времени на отдельное самостоятельное расследование.

После морга Гуров вернулся к больничным корпусам, немного поплутал, прежде чем нашел травматологию, куда вчера санитары занесли носилки с Надеждой Хваловой. Он прошел по коридорам, выискивая врача, но персонал суетился в процедурных, кабинетах, операционных, не обращая внимания на посетителя. Опер уже направился к посту медсестры, чтобы узнать, в какой палате ему найти Хвалову, как вдруг знакомая фигурка с черным ежиком на голове вылетела прямо на него из-за дверей. Надежда была полностью готова к выходу на улицу, в руках она зажала маленький рюкзачок.

Гуров едва успел встать у нее на пути:

– Доброе утро. Рад видеть, что вы себя чувствуете гораздо лучше. Врач разрешил вам покидать больницу?

Женщина сжалась, как маленький зверек, блеснула зло из-под бровей взглядом:

– Нет, не разрешал. Я не могу сидеть в больнице, у меня много дел.

Лев успокоил ее:

– Все в порядке. Вас никто не держит, только прошу, давайте поговорим еще раз. Расскажете все в спокойной обстановке. Других женщин так и не нашли, а от Афанасьева теперь мы ничего не добьемся. Он покончил с собой этой ночью. Вы – единственная свидетельница, наш источник информации.

Только от вчерашней Надежды, беззащитной и слабой, ничего не осталось. Женщина была сейчас похожа на озлобленного хищного зверька, даже пряди на голове торчали воинственно во все стороны, будто иголки. Она ловко юркнула под руку оперу и сделала несколько шагов по коридору:

– Мне плевать на Афанасьева и его преступления. Больше не хочу об этом думать, постараюсь поскорее позабыть об этом чудовище. Я не хочу давать показания, писать заявление, вообще как-то быть причастной к этой истории.

Гуров не смог сдержать удивленного восклицания:

– Как, отказываетесь от заявления? Почему? Он чуть не убил вас!

Надя бросила небрежно:

– Я его простила. И больше ничего о нем слышать не хочу. Это мое решение, и оно не поменяется. Жизнь для меня важнее, чем мертвецы.

Ее кроссовки мягко застучали по желтым квадратам линолеума, опер лишь обескураженно мог наблюдать, как удаляется изящная прямая спина в черной куртке. С рассветом солнца будто занавес упал с дела Афанасьева, и все резко изменилось. Сам преступник, наглый и хладнокровный убийца нескольких женщин, умолял выслушать его, а потом стал жертвой чьих-то безжалостных рук. Пострадавшая рыдала от ужаса, а сегодня и вспоминать не хотела о произошедшем с ней. Гурову казалось, что реальность внезапно разлетелась, как хрупкий карточный домик. Он на несколько секунд остановился, а потом заспешил к черной лестнице на выход. Сейчас вещдок ему понадобится, чтобы начать заново распутывать этот клубок.

Опер решил, что надо начать с того места, где у него родилось это странное ощущение двойственности. С сына Надежды Хваловой. Он успеет на машине за час добраться до приюта и попытаться поговорить с мальчишкой еще раз. Зачем ему это, Гуров и сам пока не понимал. Просто точно знал, это та точка, где началось ощущение чего-то неправильного. Именно во время посещения приюта картинка, которая сейчас рухнула, потеряла свой первый кирпичик.

Оперуполномоченный бегом кинулся по дорожке обратно к машине, воткнул ключ зажигания и задвигал рычагом. Полицейская машина с готовностью откликнулась, выломала брешь в кустах и выскочила на дорогу, заливая все вокруг сизыми облаками.

Дорога до приюта в этот раз заняла меньше времени, синие полоски на бортах и надпись «Дежурная часть» сделали свое дело. Поток уступал место, расходился перед резвым «бобиком», и серая машина ловко пробиралась все быстрее вперед. От жары спина у Гурова взмокла, рот стянуло сухостью, только этого всего он не замечал. Крутил руль и жал педали, предчувствуя разгадку впереди.

Хотя в приюте его ждало разочарование, та самая воспитательница, что выгнала их с возмущением в прошлый раз, скривила недовольную гримасу:

– Ну, что еще? Опять из-за Сережи?

– Да, да, – Лев торопился, пытаясь поймать что-то неуловимое.

Женщина фыркнула:

– Вечно вы торопитесь, все у вас срочно, срочно. Сейчас.

Она прошуршала тканью юбки, скрылась за дверью, а Лев не мог найти себе места от нетерпения, он шагнул к окну, потом к двери, переставил стул, прислушиваясь к звукам в длинном коридоре. Вот зацокали тяжелые каблуки воспитательницы, но рядом не шлепали детские шаги. Женщина вернулась обратно одна и плюхнула на стол пару казенных бланков:

– Вот, держите, один вам, второй у нас остается. Подпись только поставьте, документ все-таки.

– Подождите, – растерялся Лев. – Мальчика я хотел увидеть. Просто поговорить. Зачем бумажки?

Женщина возмутилась:

– В смысле, увидеть, его же еще утром ваш сотрудник забрал! Так торопился, что без бумажек убежал, а мне теперь выслушивай от директрисы. Это не котенок все-таки, а ребенок. Документы-то подписывайте, что забрали его. И свою копию заберите.

Лев удивленно уточнил:

– Вы уверены, что его забрали? Того самого мальчика, который порвал вам одежду, когда мы приезжали?

Женщина нетерпеливо сунула ему ручку и бланк:

– Ну конечно уверена, я что, по-вашему, детей друг от друга не отличаю! Давайте, ставьте подпись. Больше никогда с полицией не буду дел иметь, ужас, какие вы все необязательные.

Лев медленно поставил закорючку, не понимая, неужели мальчика успели вернуть матери. На его памяти бюрократическая машина не действует так быстро. К тому же он рассчитывал, что Надежда сама будет забирать сына из казенного дома, поэтому у него и появится возможность попытаться разговорить ребенка. Воспитательница наблюдала за ним, поджав губы. Схватила подписанный документ, сунула в руки джинсовую курточку:

– Вот, забыли даже ребенка одеть. Мужчины, вы вообще за детьми смотреть не умеете. Мальчика раздетого забрал и ни о чем не подумал. А если бы сегодня погода испортилась? А нам потом скандалы закатывают, что мы тут сирот обираем.

Лев пробурчал в ответ что-то невразумительное, лишь бы не спорить с напористой женщиной, схватил одежку и побрел обратно к выходу. Опять неудача, его догадка ускользает из пальцев каждый раз, когда он приближается на шаг.

Арестовал Афанасьева – и тот покончил с собой или был убит, нашел похищенную Хвалову, а она внезапно отказалась давать показания. Даже ее сына успели сотрудники полиции забрать домой до того, как опер с ним встретился второй раз.

Он снова сел за руль машины, в голове царил хаос из разрозненных фрагментов, которые рассыпались, ускользали, не желая складываться в общую картинку. От злости опер выжимал педаль газа почти до упора, гоня ревущий автомобиль обратно через мост. Снова вокруг плавился воздух от зноя, гудели десятки клаксонов, а его голова разрывалась от непонятного ощущения. Рядом с больницей на Льва вдруг накатило раздражение: зачем и для чего он продолжает копаться в этом деле? Пускай новый начальник, майор Сладкевич, разбирается в странной смерти подозреваемого, ищет тела пропавших женщин, уговаривает Хвалову дать показания. Ему пора в Москву, в уютную родную квартиру, где ждет любимая жена. На работе тоже все в нетерпении – генерал Орлов уже и рад бы распрощаться с помощью чужому отделу, коллеги изнывают без его поддержки в трудных делах. А он все кружится тут, что-то вынюхивает, сам не понимая, что ищет. Будто глупый пес, который забыл, где сам же зарыл кость.

Рядом с больницей Лев снова загнал машину в кусты, сунул ключ зажигания в карман и замер в раздумьях. Солнечный день сменился серым небом, мелкий дождь начал накрапывать, отбивая свою дробь все сильнее. Гуров накинул куртку на голову и поспешил по дорожке к своему корпусу. Бисерные капли неожиданно, за несколько секунд, превратились в тугой ливень, и Лев бросился искать спасения под кривым навесом заднего крыльца рядом с заколоченной дверью. Но здесь он оказался не один, уже знакомая медсестра стояла, залитая слезами, с покрасневшим от плача носом.

Опер удивленно присвистнул:

– Ольга Александровна, я сегодня на уколы ходил и таблетки пил. Так что не расстраивайтесь.

Та улыбнулась через силу и отмахнулась мозолистой рукой. Лев Иванович перехватил пальцы:

– Если серьезно, кто вас обидел? Начальство или пациенты опять буянят? Расскажите, легче станет.

Пожилая женщина всхлипнула, горько усмехнулась:

– Да опять из-за вас расстройства.

– Как, из-за меня? – у него вытянулось лицо от удивления.

Медсестра покачала головой:

– Почти из-за вас. Глупо вышло. Я шла в палату к пациентке, которую ночью привезли, и случайно услышала, как она вас ужасно крыла такими грязными ругательствами. Я таких слов даже не слышала за свою жизнь. Вот знаете, не выдержала, хотя подслушивать некрасиво. Да и не подслушивала я, получилось так случайно. Не удержалась и сделала ей замечание. Вы же для всех стараетесь, женщин невинных защитить пытаетесь, помочь им деньги вернуть. Этого Афанасьева нашли и задержали, я в новостях слышала. А тут такое отношение, грязи столько на человека. Только мне в ответ девица эта залепила пощечину, крикнула, чтобы я уши не развешивала.

У Ольги Александровны горько скривился рот при воспоминании об унижении. Лев перехватил ее ладонь покрепче:

– Послушайте, скажите, в какой она палате и как зовут. Я поговорю с этой женщиной. Выясню, почему она так негативно ко мне настроена, а еще заставлю извиниться. Вы ни в чем не виноваты совершенно.