Текст книги "Смертельный звонок"

Николай Леонов, Алексей Макеев
Смертельный звонок

© Макеев А.В., 2023

© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2024

* * * 

– Все, сил моих нет, – заявила Мария и отбросила в угол тощую брошюрку.

Полковник Гуров, Лев Иванович, удивился, отставил бокал. Выходные шли так безмятежно, последняя премьера была неделю назад, принята блестяще до такой степени, что даже супруга – требовательная прежде всего к себе – заявила, что «вполне сносно».

И тут явное недовольство, более того… никак гнев?

Такую сдержанную, эмоционально устойчивую даму, как жена, во всем свете не сыскать. Следовательно, для подобной экспрессии должны быть серьезные причины. Было бы любопытно их узнать, но если начать задавать уточняющие вопросы, то нарвешься на грубость.

Разумное решение одно, апробированное годами брака: выдержать молча от нескольких минут до пары часов, сохраняя вид вежливо-заинтересованный – и если что имеется, то оно прозвучит. Расчет оправдался совершенно: Мария, походив по столовой туда-сюда, как тигрица в клетке, презрительно посверлила огненным взглядом банальный заоконный пейзаж. Мельком глянула в зеркало, точным, единственно возможным движением поправила локон. Тяжко вздохнула. Подобрала брошюрку – лишь для того, чтобы шваркнуть на диван. Наконец, сняла с держателя бокал, щелкнула по нему ноготком:

– Пусто, Гуров. Что, ворон считаем?

Лев Иванович, супруг опытный, храня одновременно полное, почтительное молчание при заинтересованном виде, поднялся, плеснул в хрусталь развязывающего язык колдовства.

– …Распоследний мой враг не назовет меня придирчивой, непокладистой. Так?

– Абсолютно.

– И ты, как никто иной, в курсе, что я мирная женщина, способная многое понять и простить.

– И сие никаких сомнений не вызывает.

– Да. Мне категорически все равно, когда приходится ждать официанта полчаса, колотя в кастрюлю. Я выдерживаю очередь к банкомату, безмолвно терплю досмотры даже после ночных перелетов, пусть даже во Владивосток. Я, в конце концов, не ору, когда любимый супруг забывает в раковине бокальчик-другой-третий.

– Ты святая женщина.

Мария согласилась:

– Да, это верно, но не совершенно. Я никогда, никогда не смогу понять и простить, когда продюсер с серьезным видом на серьезных же щах вручает мне вот это, – произнесено с брезгливым жестом, безошибочно увязанным к словам, – и таинственно утверждает, что «вот это» есть психологический шедевр, который будет ставить сам…

Она назвала самое громкое имя кинематографиста.

– Я звоню «самому», тактично интересуюсь, в самом ли деле он считает это, – жест повторный, с увеличенной долей презрения, – шедевром, достойной тратой времени. И он, представь, как о деле решенном: разумеется, старушка, само собой! Это, знаешь ли, будет бомба!

И замолчала.

– То есть дрянной сценарий, – пытаясь зрить в корень, уточнил супруг.

Казалось бы, просто так спросил, резюмировал услышанное. Однако Мария, женщина-динамит, взвилась до небес:

– Да не сценарий это! Жвачка, пережеванная неоднократно, прилепленная в прошлом году к облезлой скамейке в парке! – Она, скривив губы, издевательски промямлила: – «На что способна обиженная женщина»… если дура, то сиганет с балкона, нет – столкнет сама. Кто смотреть это будет, решительно не понимаю.

– Смотреть на тебя будут, – напомнил Гуров, – а ты можешь все.

– Не все, – воспротивилась Мария, любительница точности, – хотя и многое. Вопрос в другом: почему я должна вытаскивать глупый сценарий? Ведь это то, что тысячу раз сыграно-переиграно и отпародировано до гладкого состояния! До лысины затертые идеи, события…

Дождавшись перерыва в потоке негодования, супруг указал на еще одно важное, по его мнению, обстоятельство:

– Любимая, видишь ли. В жизни-то не так, как у вас, это вы, творцы, теням идеи придаете, а так-то под солнцем ничегошеньки нового не происходит. Сюжеты со времен пещер и мамонтов – одни и те же: и жизнь, и слезы, и любовь.

Мария вспыхнула, от нетерпения аж пальцами прищелкнула:

– Умник! Киновед, историк искусства, ха! Ну давай, поведай мне, что со времен Шекспира не изменилось ничего.

– Нет, почему же, изменилось, – кротко подхватил супруг, – технически изменилось. Нужды нет ведьм изыскивать, в котлах зелья смертоносные варить. Хотя…

На этом пассаже требовалась интригующая пауза, и воспользовался ею Гуров мастерски, дождавшись, что Мария не выдержит, поинтересуется:

– Продолжение будет?

– Будет, хотя не факт. Плохое повторяется, вот хорошие события – они, бывает, не походят друг на друга.

Мария потребовала:

– Все, закончили с банальщиной! Или я лично сейчас внесу разнообразие в историю криминалистики.

С немалой долей мечтательности возвела глаза, проговорила, точно пробуя слова на вкус:

– Супруга-актриса в состоянии аффекта наносит тяжкие телесные мужу-важняку… А между прочим, так-с! Что-то в этом есть…

– Мотив? – поинтересовался Гуров.

Поразмыслив, супруга признала, что с этим у нее всегда туго.

– И не только у тебя.

– Оставим скучное, – предписала она, – может, и просто так, без причин.

– Такого не бывает.

– И пусть. Но видишь, тебя зацепило! – победоносно констатировала Мария. – Вот, начинаешь размышлять и сомневаться.

Лев Иванович деликатно заметил:

– Я в любом случае должен сомневаться и размышлять. Профессия такая.

– Значит, сто́ящая идея! А вот это, – вновь обличающий перст в злосчастную брошюрку, – не порождает ничего, кроме желания размять и пристроить в общественную уборную.

– Ну так возьми и придай пустоте смысл, – улыбнулся супруг, – тебе не привыкать. К тому ж и с жизненным опытом не поспоришь, даже заманчиво: первоначально все кажется предельно ясным, банальным, а на поверку выливается в неслабый такой компот.

– Нередко то, – с сомнением протянула Мария, но по выразительному лицу ясно было, что идея ее зацепила, – что кажется самоочевидным, имеет причины глубокие и такие серьезные, что…

– Нда-а-а…

И вновь после паузы Мария решила напомнить о себе:

– «Нд-а-а», и что? Что стрясется-то?

Муж отозвался, по-прежнему покладисто:

– Если будешь слушать, то стрясется. Что хочешь, то и будет. Или ничего, переживания, разочарования и гнев, или история о том, как банальщина показывает свои толстые замшелые корни в виде мандрагор. Есть желание?

И, получив заверение, что время потрясающих историй таки настало, начал так:

– При некоторых обстоятельствах звонит мне Сергей Зубков, участковый с поселка Мокша. Помнишь его?

– Как же, на редкость понятливый и милый мент-шофер, такой голубоглазый блондинчик, с щербинкой.

– Понятливый – потому что немедленно тебя узнал и выпросил автограф, а милый – потому что тотчас принялся мести перед тобой хвостом? – уточнил Гуров.

Она скорчила гримаску.

– Он самый, – подтвердил муж, улыбнувшись, – да, к тому времени он снова стал участковым. Уж куда делся предыдущий, мне неведомо, но рискну предположить, что послал все и вся к чертям и ушел в управдомы. Или в укротителя змей и крыс, что более возможно.

Мария потерла ручки:

– Погоди, погоди, Лева. Сдается мне, прямо сейчас будет правда жизни?

– Обжигающая, – пообещал Гуров, – дистиллированная.

– Скучно, должно быть?

Подумав, Лев Иванович признал, что вряд ли.

Хотя…

Глава 1

– Итак, мы со Станиславом Васильевичем в поте лиц трудимся на месте происшествия. Крошечный городок, скорее даже поселок, потрясенный до фундаментов. Оцепление, расстроенные граждане, пожарные и газовщики. Кое-где зарождаются очаги негодования, это и понятно – ведь не приграничные территории, не Кремль и даже не Москва-Сити, и поди ж ты, рвануло среди бела дня.

– Даже так.

– Именно. В общем, идет нормальная работа. И тут мне на телефон поступает звонок со знакомого номера…

…Поселок городского типа Мокша (год основания – 1900-й) со времени окончания строительства железной дороги прозывается по одноименной станции означенной дороги, та, в свою очередь, – от имени соответствующей речки.

Две тысячи восемьсот человек населения, узловая платформа, канал Москва – Волга. Две фабрики. Поскольку угораздило приезжих бусурман – немецких фабрикантов основать производство на Клинско-Дмитровской гряде, теперь поселок представляет собой сплошные горы. И в этой связи тоже проста, незамысловата тут жизнь человека: с утра под горку бодро – на работу, вечером, не без труда – в горку с работы.

Неестественная ситуация, вообще-то положено наоборот. Поэтому немалой популярностью пользуются небольшие заведения, реализующие подкрепляющие напитки. Их много, они разнообразны: и официальные разливайки, и те, что стыдливо прикрываются вывеской «кофе с собой», и частные шланбои самогонщиков, и, разумеется, стандартные магазины «у дома» с реализацией спиртного в любое время дня и ночи.

Обилие точек с горячительным обуславливает размеренность и патриархальность труда поселкового участкового, совмещающего в себе функции сомелье (иначе как расценить ценные рекомендации наподобие: «не стоит, Иваныч, сегодня тебе водочку на пивко укладывать»), и психолога («понимаю, непросто, но не повод же лупить монтировкой по окнам»), и медиатора («а теперь дружно ручки горе и разошлись по домам, иначе сделаю несчастье») и кого угодно.

Весь день имеет место спокойная, неторопливая работа, обходы и купирование стихийно образовавшихся казусов. Их, как правило, немного. С утра те, что возвращаются с ночных смен – с Шереметьево или со складов, – шалить не настроены, им бы доползти до кроватей и рухнуть. К вечеру же, особенно по пятницам, народ активизируется.

Дни выдаются иной раз насыщенные, особенно в теплое время, когда тянет на подвиги и походы. Но и тогда фронт работ предсказуемый: традиционная буза у магазина со спиртным, война и мир в отдельно взятой коммуналке, воспитательное внушение местному сопляку-зацеперу. Вот лишь развращенные реалии вносят коррективы: все чаще приходится и участковому трещать по кустам, отлавливая знакомых закладчиков, делать тысяча первое китайское последнее предупреждение – и, натурально, отпускать.

Пока доскачешь с папочкой до лесополосы, где злодеи закладки распихивают – глядь, а там уж нет никого, а если и есть, то на руках пусто, что у курьеров, что у «клиентуры».

Просто дети просто гуляют, а что глаза в разные стороны – так это надышались воздухом с непривычки (и вообще, что вяжетесь, в кои-то веки ребенок из-за компьютера на пробежку встал), а что пакет с порошком под старым пнем – так то еще зловредный ганс в сорок первом потерял. В этом направлении помогает лишь почаще мелькать дружелюбным призраком и ныть мужикам из ППС о том, чтобы патрулировали по просекам, местным садовым товариществам и по вырубкам под линиями ЛЭП.

Вот, еще в свете последних событий приходится шарить по чердакам и подвалам в поисках тех самых подозрительных предметов, о которых, не трогая, надлежит немедленно сообщать в полицию. Поступают сигналы бдительных старушек и молодых остроглазых мамаш – и это правильно, времена такие, что лучше пере-, чем недобздеть.

Так-то поселок Мокша тишайший, с учетом того, что имеют место два производственных предприятия, хостелы для приезжих, оживленный транспортный узел. Или, может, и благодаря.

Те, кто предпочитает трудиться в столице, отчаливают с места регистрации с первыми петухами, возвращаются поздно, и сил хватает лишь доползти до кроватей. Патриоты, трудящиеся на местном производстве – легендарном Мокшанском снаряжательном заводе и фабрике электрокомпонентов, – сутки-трое отпахав, предпочитают выпить по чуть-чуть, ровно столько, чтобы вползти на родную горку и тоже улечься спать.

Немаловажно и то, что все друг друга знают чуть не с роддома, чужаки в коллектив вливаются с трудом, спустя год-два, а то и десять, а до того они все на виду как на ладони. Ясное дело, трудящиеся с братского Востока, обитающие тут, в хостеле, или снимающие квартиры, при всем желании за своих не сходят, и потому их маршруты изучены до метра, а любое отклонение порождает сигнал участковому.

Мокшанский же участковый уполномоченный, младший лейтенант Зубков Сергей Юрьевич – чуткий и внимательный, грамотный сотрудник… ладно, ладно, все куда проще. Дело не столько в деловых качествах, не в чуткости или, там, особом умении кому-то в душу влезть. Скорее, в том, что для населения он никакой не товарищ участковый, а Сережа, Серега, Юрьич (зависит от возраста обращающегося), свой в доску, мокшанский во всех обозримых поколениях. (Возможно, кто-то из пращуров и был пришлым, но за давностью лет простительно.) Главное то, что Зубков свой, ему доверяют и охотно сотрудничают.

К тому же он обладает множеством качеств, для участкового необходимых: колоссальное терпение, умение ждать, миролюбие, неявное упрямство, умение слушать. К тому же белобрысый, курносый, улыбчивый, щербатый, глаза синие-пресиние, понимающие и чистые, как у умной дворняги – внешность у него весьма удачная, для женского пола приятная и не раздражающая мужской.

Есть лишь один момент, который создает напряжение между своим в доску участковым и населением, – это поля гаражей. Собственно, это не столько гаражи, сколько сараи. Или доты, если судить по крошечным оконцам под крышами этих приземистых строений.

Гаражей-сараев море, они занимают площадь, сопоставимую с третью всего поселка. Сплошное поле. Торчат, как поганки, иные свежевыкрашенные, другие – брошенные, замшелые, уродливые, с крошечными входами-амбразурами, и между ними петляют извилистые проходы, не все проезжие. Линия Маннергейма подмосковного пошиба.

Происхождение этой частной собственности туманно. Известно лишь то, что с незапамятных времен подобные сараи выделялись трудящимся. Конечно, не для размещения личного автотранспорта, столько его тут отродясь не было, и в стандартную дверь не проедет ничего, кроме не особо рогатого велосипеда или мопеда. Скорее, это кладовка для различного хлама. Поселок застроен бывшими фабричными казармами, переделанными под жилье, и пятиэтажками, балконы есть не у всех. Так что в этих гаражах хранят кто картошку, кто самогонку. Соленья складируют из года в год, сваливают хлам, который жалко выкинуть. Некоторые сараи переоборудованы под «дачи», в которых по пятницам-субботам жарят шашлыки, распивают по-тихому. Тут же ночуют мужики, выставленные с места прописки за пьянку, – и такое бывает, но нечасто, планировка не позволяет. Стандартный размер такого «гаража» – четыре на пять, если не позаботился прирезать сарай давно помершего соседа или просто растяпы.

Вот такой шанхай на Серегиной территории. Более того, вопрос о том, кто хозяин того или иного сарая, неисследованный и больной. Кому-то они объективно принадлежат, ведь чьи-то руки их красят, косят наступающие кусты-травы, обороняют от чужих посягательств.

Ведь сколько раз покушались на эти строения. Пытались снести, расчистив площадку для новостроек под расселение – дело чуть не кончилось бунтом, после чего вопрос похоронили.

На заре возрождения производств ушлые капиталисты, установив путем наблюдения гаражи заброшенные, попытались организовать тут общаги для своих рабов.

Подогнали уже автобусы, выгрузили народ с матрасами – и тут сараи, которые во все остальное время были поводом пособачиться между собой и с участковым, дали повод сплотиться.

Органы правопорядка в лице Зубкова и неравнодушное население в лице немедленно появившихся хозяев решили миграционный кризис менее чем за полдня: упоминания о депортации в двадцать четыре часа оказалось достаточно для того, чтобы пришельцы дали деру на своих двоих, не дожидаясь подачи транспорта.

Однако это было исключение, нештатный случай.

В остальное время поля гаражей – целый микрорайон под высоковольтными линиями – натягивали нервы Сереге Зубкову. Никто не знает, что там за разнообразными дверями. Постоянно зудело предчувствие, что вот-вот сверху спустят директиву их все проверить – и тогда крупномасштабный каюк спокойной жизни. Работы тут не на один месяц, к тому же не все хозяева известны. Да и как отыскать их, настоящих, если в большинстве случаев право собственности подтверждается тем, что «все знают, что мое». Между тем, если «общеизвестные» хозяева на просьбу открыть сарайку просто пошлют куда подальше, с чем идти к прокурору? Документов-то о праве собственности нет. Да и по каждому такому доту не наездишься за санкцией на вскрытие.

Буквально на днях участковый Зубков, морщась, как от дупла в зубе, обследовал один из таких сараев. Инспекторского визита потребовала гражданка-заявительница, обычно спокойная, но не теперь. Суть претензии состояла в том, что из соседнего гаража имели место выбухи, провоцирующие обвалы, и все потому, что тамошние «собственники», интеллигенция безрукая, безогородная, давно подкапывалась к ее, гражданки, картофелю, который с прошлого года бережно хранится в подполе.

Зубков тосковал хотя и отчаянно, но деликатно. Оглядывая довольно-таки свежую внутреннюю отделку, крепкие стеллажи, роптал про себя: «Вот ведь кулачье. Вон ведь полки под потолок, заставленные снедью, – все заготавливается, сохраняется на черный день, а он, подлец, никак не наступит».

Об этом свидетельствуют целые и сохранные банки с нашлепками: «2020», «2021», «Разное», «Обрезь», «Не помню?!». Где-то, судя по запаху, тихо, безропотно помирала бочка с квашеной капустой или мочеными яблоками. Ну вот кому собирает? Ведь все в компост пойдет.

Между тем заявительница, открыв подпол, тыкала артритным пальцем:

– Сам смотри.

– Смотрю.

– Видишь отвал?

– Нет.

– Разуй глаза. Это с той стороны срыто. Подзорвано и срыто.

Серега с трудом подавил зевок – ну да, ну да. В соседнем гараже автомастерская и шиномонтаж, Ленька Белов старается, полудурок рукастый и тихий. Делать ему нечего, кроме как до чужой картохи докапываться. Однако, чтобы не провоцировать гражданку на лишний ор, участковый сделал вид, что внимательно и скрупулезно осматривает подпол. Вот-вот, они еще и подполы умудряются тут выкапывать, метра по три вниз – благо грунтовые воды высоко, поселок-то на холмах. С одной стороны, неплохо, но с другой – никак не списать этот отвал на эти самые воды. При этом ничем иным не объяснишь въедливой гражданке, по какой причине разрушается стена ее «подпола».

И все-таки опытный Зубков попытался:

– От времени не то бывает.

– Не бывает, – отрезала заявительница, – еще папа мой строил, сразу после войны, из качественных подручных материалов.

И снова нашелся искушенный инспектор:

– Допустим. Но из чего следует, что имело место похищение сельхозпродукции?

Заявительница возмутилась:

– Как же с чего? Вот же отвал, то есть подкоп. Ты зрячий?

– Это еще ничего не доказывает, – твердо, ничем особо не рискуя, заявил Зубков, – пусть имеет место некоторый отвал грунта, но это еще не доказательство посягательства на вашу собственность. Чтобы делу ход дать, мне необходимы точные указания с вашей стороны: сколько было картофеля, сколько стало, материальные то есть свидетельства убыли. Иначе может получиться клевета.

Кляузная гражданка прищурилась:

– Каких же тебе доказательств нужно, товарищ участковый? Мне что, вывалить все и пересчитать по картофелине?

Сергей, стараясь говорить официально – он уже понимал, что дело идет к апелляциям к его возрасту и давнишнему знакомству с ним и его темным прошлым, – веско заявил:

– Это, положим, целиком на ваше усмотрение, не в моей компетенции. Наверняка вы сможете ориентировочно сообщить средний вес мешка, заложенного на хранение изначально, и сообщить, что осталось теперь…

Тетка взбеленилась и завела. Сообщила, что он, лейтеха-молокосос, был известен ей еще «во-о-от такусеньким». Посетовала, что зря она спасла его, мелкого мерзавца, подавившегося пустышкой. Заявила, что, если б можно было бы, снова взялась за крапиву, точь-в-точь как тогда, когда он, Зубков, впервые нажрамшись, испакостил ей палисадник под окнами…

Серега слушал вполуха, лишь изредка краснея, – стыдновато, но к таким экскурсам в собственное темное прошлое он привык.

Такова уж черная обратная сторона оседлости. Ведь Зубков отлучался из родной Мокши только в армию сходить, а по демобилизации легкомысленно согласился пойти «послужить». Опомнившись, попытался поспорить с судьбой, поработал дежурным, шофером, какое-то время шабашил, монтируя видеонаблюдение, усилители интернет-сигнала, – и все-таки все вернулось на круги своя.

Против рожна не попрешь, и снова Серега Зубков с черной папкой под мышкой ходит по дворам, пашет папой Карло, охраняя родной поселок от преступных посягательств, душа гидру эту, пока маленькая.

Впрочем, некоторые дела вполне можно деликатно отодвинуть за ненадобностью, к тому же обедать пора. Отделавшись-таки от кулачки-заявительницы, Серега решил, что пора закончить дневной обход и перекусить, с тем и отправился к дому.

Он выбрал путь вдоль улицы, саркастично названной Ровной, – с одной стороны ее имел место глубокий овраг, который в советские неприхотливые времена сходил за горнолыжный спуск, на волне роста экологичности внезапно стал природным заказником, в коем произрастала некая уникальная флора, какой-то удивительный сорняк-эндемик. Несознательные граждане по старой памяти тут порой распивали, поэтому Сергей, проявляя корпоративный дух, подменял экологическую полицию, разгоняя бражников с охраняемой территории.

Прошел далее через два местных квартала «блатных» домов – так именовали «новые» пятиэтажки (возведенные в 1990-е), в отличие от старых «канальских» (построенных в 1930-е), в которых издревле обитали рабочие и инженеры, обслуживающие ближайшие сооружения канала имени Москвы. Проследовал мимо старого, довоенного детского сада – развалин, по сути, в которых пытались обосноваться люмпен-пролетариат и деревенские наркоманы. Прочесав и эту проблемную локацию, Сергей отправился далее, миновал детский сад, новый, недавно выстроенный, сверкающий свежей побелкой.

И тут глаза резанул нестерпимый, яркий блеск, коим отличалась Нинка, которая выгуливала свою славную толстую Ляльку, она же Регина. Красавица эта, дородная, пышная, мазнула влажным карим глазом и сделала ручкой:

– Салют, Серый.

– Привет, Лайка, – ответствовал Серега, у которого сработало сразу два условных рефлекса: заиграла в ушах песня «Наводчица» в исполнении Владимира Семеновича Высоцкого, ну и сердце ухнуло в пятки.

Ибо, на его вкус, Нина Романова, в девичестве Лайкина, была и оставалась самой удивительной, блистательной в поселке сначала девочкой, потом девчонкой, теперь вот бабой или женщиной – зависит от воспитания. Местная звезда, о ней с детства легенды слагали, рассказывали всякое, одна история чуднее другой. Резюме, впрочем, укладывалось в строчки Высоцкого, пусть современность и развитие разного рода технологий вносит коррективы. Нет у Нинки ни подбитых глаз, и ноги вполне достойные, не разные – в общем, несмотря на бурную и нездоровую молодость (или благодаря ей), на Серегин взгляд, Нинка по-прежнему ослепительна.

Сказать по правде, просто смазливая бабенка, глазки у нее – не глазки, буркалы, рот до ушей, а уж если задеть, то ведет себя просто как базарная хабалка. Более искушенный не нашел бы ничего особенного в этой невысокой, приземистой особе, с фигурой, уже порядком оплывшей, как свечка, хотя до сих пор с изгибами и выпуклостями строго в надлежащих местах. Осанка, впрочем, имеется, и подбородок, хотя и властный, но изящный, и лицо, пусть и краснеет свеклой от малейшего волнения, но правильное.

Однако Серега Зубков с детства отличался еще одним талантом: особым зрением. Он в людях умел видеть лишь то, что хотел. И в данном случае видел единственные в мире глаза, полные материнской нежности и любви, блестящие, пронизывающие и умиляющие; видел изящный ротик, в котором пленительного и чарующего куда больше, чем во всех ртах мира; видел не вздорность, а…

В общем, по-прежнему видел в этой фигуристой крикливой особе девочку с толстыми, как у куклы, смоляными косами, огромными пышными бантами, в гольфах с помпонами и в пышном платьице. Прошли те времена, когда он имел право по-свойски отвешивать ей люлей по ситуации, а то и мячом в пятак, если жульничала в вышибалы, поджидать на безопасном расстоянии от зубоскалов, чтобы отобрать и поднести портфель.

От прошлых панибратских отношений остались лишь клички – Серый и Лайка.

– Вы из садика? – поинтересовался Сергей, вручая Ляльке леденец.

– Нет, мы гуляли, – объяснила Нина, лакомство отбирая, – педиатр говорит, у нас лишний вес и нам нужен моцион.

Лялька, которая, лишившись конфеты, надулась, к тому же пустая болтовня ребенку надоела. Она протянула Зубкову обе ладохи и, не думая здороваться, приказала:

– На ручки.

Разумеется, участковый беспрекословно усадил уставшую малолетнюю Романову себе на шею, а старшей по старой памяти предложил:

– Сумку-то давай, тяжелая.

– Ничего.

В гору они побрели все вместе, поскольку проживали теперь хотя и не дверь в дверь, но в соседних домах. Серега все косился, пытаясь разглядеть Нинин профиль, так что мелкая Лялька, потеряв терпение, дернула его за уши.

– В сосняке гуляли? – спросил он, сделав вид, что это ничего.

– Нет. Там, – она выдержала паузу, плавно повела рукой, – за каналом…

В голосе у нее прозвучали такие тайна, надрыв и ностальгия, что у Сереги аж лицо перекосило, как от кислого.

«Ну не надоест ведь. Опять за свое», – но привычно сдержался и спросил вполне естественно, заинтересованно и ласково:

– И как же там, за каналом?

– Все неизменно, – заверила Нина с тем же раздражающим выражением, – стоит проклятый старый дом, не уходит никуда, только уж начали растаскивать на стройматериалы.

Речь шла о давно сгоревшем коттедже по ту сторону канала, который торчал на отшибе, постепенно зарастая осиной и ивняком, и превращался в обиталище животных и людей, которым чужда была оседлость.

– А еще вот, смотри, что нашла, – поделилась Нина, извлекая из сумки телефон. Не такой, как у всех, а угловатый, довольно большой, черно-золотистый, с выпуклыми кнопками сбоку. Старомодный, прямо-таки привет из прошлого.

– Ты где ж такое откопала? Допотопная мобилка, – заметил Сергей, машинально отметив: а в сумке-то пивас, со знаменитой разливайки с той стороны канала. Не многовато ли для буднего дня?

Нинка, как бы невзначай прикрывая сумку, снисходительно попеняла:

– Деревня ты участковая. Эта «мобилка» дороже чугунного моста стоит.

Он повел плечами: мало ли готовых платить бешеные деньги за ерунду? Возмущенная Лялька пришпорила его запыленными сандалиями. Мама же ее задумчиво продолжила:

– Надо же, как будто лежал, ждал меня. И до чего на тот, Лёлин, похож…

И на это Сергей никак не отреагировал, хотя так и подмывало. Только пояснил по сути:

– На что он похож – то дело твое. Разве что имей в виду: вещь дорогая и чужая, достаточно вынуть симку или снять чехол – и готово хищение.

Нина вздернула чуть покрасневший на крыльях, но по-прежнему пленительный носик:

– За кого это ты меня принимаешь? Ага, ну да. Это у тебя профессиональное. С вами только свяжись – сам измажешься до не могу!

Участковый немедленно сменил тему:

– Как вообще жизнь-то?

Она по инерции огрызнулась:

– Тебе-то что за дело? – но тотчас сменила гнев на милость: – Да потихоньку. Утомились с этим ремонтом, но теперь уже край видать. Денискины мама с отчимом грозятся подъехать – заберут Ляльку к себе в Москву, выгуливать.

– Моцион будет?

– Он. А мы хоть отдохнем.

Сергей хотел одобрить, но промолчал. С толстой Лялькой на шее подниматься в гору было труднее, надо сохранять дыхание. Нина доброжелательно заметила:

– Я смотрю, и ты-то все в трудах.

– На том стоим.

– Похвально. Женишься-то когда?

– Мне доктора запрещают, – отдуваясь, сообщил он.

– Что, жениться? – недоверчиво уточнила Нина.

– Нет. Сажать на шею что-то тяжелее Ляльки.

– Эй! – возмутилась та, подпрыгнув. – Сам жирный.

– Само собой, само собой, – согласился тощий участковый.

Распрощались около первого подъезда, где проживали Романовы, Зубков, дежурно-благоразумно отказавшись от чая и «заглянуть как-нибудь», пошел к своему, четвертому.

Не пойдет он никуда, ни на что, ни тогда, когда дома будет Денис, ни тем более когда не будет. Нечего давать повод ищущим повода.

Нинка, глупенькая, думает, что все прощено и забыто, но у Сергея глаз наметанный: держат ее до сих пор в зоне особого внимания. Вон как бабки зыркают, делая вид, что пропалывают палисадники, а уши что твои локаторы: не появится ли повод для сплетни.

Участковый, вежливо здороваясь, раздумывал о том, как же его замылили с этим «Когда женишься?». И ведь не спросишь в ответ: «На ком?» – обидятся.

По счастью, зубковская, молчаливая мудрая мать глупых вопросов не задает. Глаза у нее имеются, и преострые, видит, что вокруг творится и что ей жаловаться не на что. Ее ребенок при хорошем деле, не пьет, не курит, все до копейки в дом отдает, оставляя себе только на провода-предохранители и прочее по своей теле– и радиочасти. В свободное время не шатается попусту, а подрабатывает – монтирует антенны, усилители сигнала и прочие штуки, ремонтирует телефоны, телевизоры-чайники и вообще все, что под руку попадет.

Живут они мирно, под кожу друг другу не лезут. Потому и не беда, что оба ютятся в крошечной двушке – все-таки своя жилплощадь, уже давно не коммуналка, у иных и этого нет.

Серега, навернув щец и котлет, как раз допивал кружку чая и глазел с балкона на солнечный двор. После плотного обеда мысли в голове текли правильные, освежающие и умиротворяющие: «Служба моя очень интересная, хорошая. Не то что в городе – неизвестно, что произойдет даже через час, не говоря уже о сутках. Нет у меня никакого желания менять ни профессию, ни место жительства. Пусть работа у нас специфичная, далеко не для каждого, но раз выпало так, то пусть так и остается… до конца».

Не успел он в сотый раз порадоваться тому, что служит не в загаженной разным элементом столице, а аж в сорока пяти километрах от нее, где люди мирные, без воображения, способны максимум на пьяное мордобитие, как в другом конце дома грянул взрыв…