Текст книги "Точка невозврата"

Глава 2

Полковник Гуров, старший оперуполномоченный по особо важным делам, подъехал к театру в тот момент, когда его покидали последние зрители. Основная масса уже давно разошлась. Только самые преданные поклонники, фанаты, толпились возле служебного входа, надеясь лицом к лицу встретиться с кем-нибудь из служителей Мельпомены. Но из актеров пока никто не появлялся. На мраморные ступени, ведущие к дверям театра, падал сухой снег. Фасад был ярко освещен. Строгая афиша оповещала о текущем репертуаре. Гуров в этом плохо разбирался, но точно знал, что сегодня в театре давали Шекспира – «Гамлет». Какая-то оригинальная трактовка, новое прочтение, смелое решение вечной пьесы – одним словом, событие… Жена очень рассчитывала, что Гуров будет присутствовать на спектакле, и он сам это планировал, но жизнь опять внесла коррективы, и Гуров на спектакль не попал. Слава богу, что сумел освободиться к финалу, чтобы забрать жену. Это хоть как-то поможет загладить вину.

За время их совместной жизни жена, наверное, миллион раз пыталась приобщить Гурова к высокому искусству. Он и сам понимал, что должен проявлять больший интерес к делу, которому супруга посвятила свою жизнь, тем более что актриса Мария Строева была не только красивой женщиной, но и без преувеличения настоящей звездой сцены. На ее спектакли ломились зрители, ее наперебой приглашали сниматься кинорежиссеры, а толпы фанаток ахали при одном ее имени и готовы были часами дежурить под окнами и на ступенях театра, чтобы перехватить автографы или хотя бы дотронуться до ее рукава. Проявлять в такой ситуации равнодушие к театру было попросту некрасиво, и Гуров тот же самый миллион раз давал себе зарок не пропускать ни одного нового спектакля с участием жены, но от этих благих намерений, как правило, выходил один пшик. У него была своя работа, непредсказуемая и по-своему увлекательная, и она затягивала, как омут.

Мария Строева была зрелой, умной женщиной, не лишенной чувства юмора, и старалась не упрекать мужа, находя некоторое внутреннее сходство между профессиями оперативника и актера. И те и другие редко бывали дома и готовы были работать хоть днем, хоть ночью. В каком-то смысле они были как бы заранее квиты, и упреки были не совсем уместны. И тем не менее Мария иной раз не могла сдержать досады, когда, ища глазами в зале мужа, видела лишь вызывающе пустующее место в первом ряду. И потом, когда ее, возбужденную и опустошенную после спектакля, Гуров все-таки встречал и отвозил домой, эта досада порой вырывалась наружу. Это трудно было назвать размолвкой. На сдержанные упреки Гуров отвечал лишь виноватой улыбкой и чуть отрешенным, но серьезным взглядом. Он думал о своем, но в то же время искренне переживал за свою невольную бестактность. Мария понимала это и злилась недолго. Гуров был для нее образцом мужчины, надежным, уверенным и сильным – в актерской среде такие качества и в таком счастливом сочетании встречались не так уж часто, – и за это прощала ему многое.

Однако «Гамлета» Мария могла и не простить – Гуров отчетливо понимал это, а потому не рискнул встречать жену в одиночку. В качестве громоотвода он захватил с собой своего напарника и друга, полковника Крячко, который имел легкий веселый нрав и умел превратить в шутку любое недоразумение. По простоте души он иногда даже перебарщивал с этим, но люди прощали ему многое. Наверное, потому, что ради красного словца он не щадил и самого себя. Роль шута он играл с удовольствием и артистизмом. Марии он нравился – может быть, она угадывала в нем родственную душу, хотя к театру Крячко был по-настоящему равнодушен и никогда не скрывал этого.

На самом деле полковник Крячко шутом, конечно, не являлся – характер у него был жесткий, а рука тяжелая – в этом могли убедиться многие, кто встречался с ним, как говорится, на тропе войны. Бандиты, например, воспринимали его очень серьезно. А Гуров полагался на Крячко целиком – как в работе, так и в личной жизни. Они знали друг друга много лет и понимали без слов.

– Ты один ступай, – заявил Крячко, когда Гуров остановил свой «Пежо» напротив служебного входа. – Не хочу за кулисы. Лучше в машине посижу, на снежок полюбуюсь. Первый раз, считай, выпал.

– Я тебя зачем взял? – сердито сказал на это Гуров. – При тебе Мария не станет на мне одном сосредотачиваться. Я ведь ей железно обещал, что с сегодняшнего дня стану заядлым театралом.

– А ты ей привет от меня передай, – посоветовал Крячко. – Сразу, первым делом. Про спектакль и прочую бодягу не разговаривай, а сразу скажи, что у тебя в машине Крячко, и у него болит живот – наверное, мол, аппендицит.

– Тебе же его двадцать лет назад вырезали!

– За двадцать лет мог новый вырасти, – возразил Крячко. – И вообще, суть не в этом, а в том, чтобы заострить вопрос. Заостришь вопрос на мне, глядишь, Мария про твою измену забудет.

– А потом?

– Потом поедем к вам – лечиться, – ответил Крячко. – От аппендицита «Смирновская» помогает. Я сам по телевизору слышал.

– Теперь я понимаю, почему врачи говорят, что телевизор смотреть вредно, – заметил Гуров. – Это из-за таких, как ты. Ладно, считай снежинки, а я пошел на Голгофу. Этого «Гамлета» Мария мне точно не простит.

– Женщины все могут простить, кроме другой женщины, – сказал Крячко. – Так что не дрейфь. Тем более что у нас с тобой тоже сегодня трагедия. И если быть объективным, то куда более актуальная, чем какой-то там принц датский, у которого тут и родственников-то ни одного нет. А у нашего Прокопова куча родни, я уж не говорю о двоюродном брате, который заместитель министра…

– Да уж, лучше не напоминай, – помрачнел Гуров. – И без того тошно.

Он захлопнул дверцу машины и направился к дверям театра, высокий, широкоплечий, уверенный в движениях. Возраст никак не сказался на его атлетичной фигуре, а красивая седина на висках, по мнению многих женщин, даже придавала мужественному лицу Гурова особый шарм. Сам он, впрочем, никогда об этом не думал. Мария была теперь единственной женщиной, которую он замечал. Даже в лицах других женщин он невольно искал ее черты и очень разочаровывался, когда не находил.

Однако, поднимаясь по широким заснеженным ступеням, Гуров на минуту забыл даже о жене. Последнее замечание Крячко снова направило его мысли в то русло, в котором эти мысли, можно сказать, барахтались последние несколько часов, с тех пор как Гурова неожиданно вызвал к себе генерал Орлов, начальник главка, и отдал распоряжение немедленно подключаться к расследованию убийства, совершенного почти на самом пороге одного из столичных банков. Это происшествие мгновенно приобрело широкий резонанс, потому что жертвой убийц на этот раз стал человек, хорошо известный в деловых кругах, коммерческий директор фирмы по производству авиационного топлива «Авиола» Станислав Сергеевич Прокопов, который к тому же был двоюродным братом заместителя одного из министров.

Смерть его была сколь трагической, столь и нелепой. Она настигла его в самом центре города, при большом стечении народа, в двух шагах от собственной машины. Версию заказного убийства выдвинули сразу, но, честно говоря, в нее мало кто верил. Показания нескольких очевидцев убедительно свидетельствовали, что на Прокопова напали не профессиональные киллеры, а подонки из той распространенной породы правонарушителей, что срывают с прохожих шапки и мобильные телефоны и не затрудняют себя выбором средств и вынашиванием тщательно продуманных планов. Просто набежали двое, ударили по голове, схватили что подвернулось под руку и тут же разбежались. Случай самый заурядный, если бы не личность потерпевшего и не место происшествия. Солидный район, множество дорогих заведений с охраной, милиция на каждом углу – и тем не менее преступникам удалось без труда скрыться.

Это было самым неприятным моментом – убийц и след простыл. Милиция прибыла на место происшествия буквально через минуту, тут же была поднята тревога, оцеплен район, но преступники как сквозь землю провалились. К тому времени, как Гуров и Крячко включились в дело, следственная бригада и многочисленные оперативники проверили все окрестные дома и магазины, опросили большую часть жителей. Многие видели убегающего убийцу – высоченного детину в огромном малахае, но никто не мог сказать, в каком направлении он скрылся. Поскольку милиция почти сразу установила контроль над всеми прилегающими улицами, а также над всеми станциями метро, то возникало подозрение, что убийца никуда не уехал, а отсиживается где-то поблизости.

За эту мысль ухватились с энтузиазмом и еще раз прочесали район, но никаких следов не обнаружили. Получалось, что грабители действовали расторопнее, чем стражи порядка, и заранее наметили пути отхода. Так или иначе, но на быстрый успех рассчитывать уже не приходилось, а начальство требовало немедленных результатов. Эта дилемма была вечной, но привыкнуть к ней было очень трудно.

Гуров вошел в опустевший уже вестибюль и хорошо известным ему путем проник за кулисы. Профессиональная память позволяла ему безошибочно ориентироваться в лабиринте театральных коридоров, и он довольно быстро нашел гримерную своей жены. Дверь была приоткрыта – в комнате горел яркий свет, и слышались голоса. Услышав их, Гуров невольно замедлил шаг, и все посторонние проблемы вылетели у него из головы в один миг. Он узнал вкрадчивый баритон артиста Емелина, молодого человека, которому предрекали большое будущее и всемирную славу. Емелин считался восходящей звездой экрана и столичной сцены, имел уже массу поклонниц и покровителей и шел по жизни с энтузиазмом и восторгом победителя. Он бесконечно снимался в самых модных сериалах, сверкал белозубой улыбкой на обложках журналов, и только одного не хватало ему для полного счастья – он вбил себе в голову, что должен завоевать сердце Марии Строевой.

Действительно ли он был увлечен ею, или это предпринималось из соображений престижа, Гурова не волновало. С некоторых пор он терпеть не мог этого настырного и самоуверенного юношу, вообразившего, что мир создан исключительно для него. Если быть совершенно точным, то это произошло уже в момент их первой встречи.

Это случилось месяца три назад, когда в театре праздновали юбилей одного из старейших актеров, ветерана сцены трагика Любавина. Было много гостей – даже Гуров сумел присоединиться к жене в тот вечер, – и все было чудесно и весело до тех пор, пока Гуров не обратил внимание на постоянно вьющегося возле Марии смазливого парня, у которого была грива темно-русых волос, лучистый взгляд и улыбка во весь рот. А еще у него имелась неприятная манера влезать в любой разговор, тут же переводя его на свою персону. Впрочем, в тот вечер он был щедр на комплименты и знаки внимания. Все они предназначались исключительно Марии. Емелин разошелся настолько, что даже спел под гитару арию из «Вестсайдской истории», в которой то и дело повторялись слова: «Мария, Мария, Мария…». Выглядело это немного странно, словно юбилей был не у Любавина, а у Марии, но молодому таланту и это сошло с рук. Он даже сорвал аплодисменты. Сама Мария делала вид, что сердится на такое избыточное внимание, но делала это не слишком убедительно. И только Гуров невзлюбил Емелина сразу и окончательно.

Конечно, он держал себя в руках, как подобает цивилизованному человеку. К тому же в уме Гуров постоянно делал поправку на известную специфику театральных нравов. Богема есть богема. Но когда восторженный и разгоряченный Емелин в конце праздника предложил Марии продолжить веселье в модном ночном клубе, Гуров эту попытку решительно пресек. Одаренный юноша удостоил его в тот раз снисходительной усмешки и подчеркнуто тепло распрощался с Марией. Он сказал, что с трепетом будет ждать новой встречи, и Гуров едва удержался, чтобы не спустить его с высокой театральной лестницы.

Но с тех пор Емелин действительно стал выискивать любой предлог, чтобы лишний раз увидеться с Марией. Он работал в другом театре, был страшно занят, но доброжелатели время от времени докладывали Гурову, что видели Емелина в компании его жены. Он сидел в зале на спектаклях, наведывался за кулисы, приносил цветы и целовал руки. Ничего большего, но склад характера у Гурова был отнюдь не богемным, и вся эта катавасия ему совершенно не нравилась, тем более что Марии такое внимание, несомненно, доставляло удовольствие. Она понимала чувства Гурова и отзывалась о новом поклоннике исключительно с иронией, но это было слабым утешением. Гуров предпочел бы, чтобы молодое дарование просто исчезло из их жизни.

Но пока об этом можно было только мечтать. Неуступчивость Марии и ее покровительственное отношение только распаляли Емелина. Он не позволял забыть о своем существовании ни на минуту. По крайней мере, та минута, в течение которой Гуров невольно подслушал разговор в гримерной, была посвящена именно его персоне.

– …нет, в самом деле, Мария, я вас не понимаю, – говорил Емелин. – Вы – талант, вы – богиня! Вокруг вас должен быть постоянный праздник, вакхический карнавал! А вы обрекаете себя на служение некоей культовой фигуре, которую, я уверен, вы большей частью просто выдумали. Ну в самом деле, как это возможно? Я видел вашего мужа. Стопроцентно положительный герой из соцреалистической пьесы. Совершенно картонная фигура…

– Не говорите о том, чего не понимаете, Володя, – перебила его Мария. – Гуров далеко не картонная фигура, и если бы он мог слышать то, что вы здесь в запальчивости плетете, то, боюсь, вам пришлось бы в этом очень скоро убедиться. Боюсь, ваше самолюбие было бы сильно ущемлено, потому что по сравнению с Гуровым вы сущий цыпленок, Володя…

Такое сравнение Гурова заметно приободрило, и он решил на этой ноте прервать дискуссию. Он открыл дверь и вошел в гримерную.

– Привет! – сказал он ровным и теплым голосом, обращаясь в основном только к Марии. – Извини, я опять оказался лгуном. В качестве единственного оправдания могу предъявить только свое сиюминутное присутствие. Честно говоря, обстоятельства были таковы, что я мог вообще не появиться. Сегодня убили человека…

– В самом деле? Расскажите! – оживленно произнес Емелин, сверкая глазами. – Я как раз начинаю сниматься в новом сериале. Условное название «Бандиты». Играю там…

– Не цыпленка, случайно? – с невинным видом спросил Гуров. – Вроде мне что-то такое послышалось… – Он не мог отказать себе в удовольствии нанести этот болезненный укол, хотя и понимал, что для полковника Гурова это слишком мелко.

На скулах актера вспыхнул румянец. Он был уязвлен, но подавил вспышку гнева. Возможно, его остановила ироническая улыбка Марии. Он решил воспользоваться тем же оружием и почти спокойно возразил:

– Нет, у меня другая роль. Мне предложили сыграть полковника милиции. Туповатого, но симпатичного. Такой человеческий тип не имеет со мной ничего общего, поэтому мне это интересно. Может быть, и вы могли бы подсказать что-то ценное в этом плане – какие-нибудь специфические детали, которые позволят оживить образ?

– Могу подсказать только одно – полковников вам пока рановато играть, – сказал Гуров. – Кино, конечно, иллюзия, но все-таки таких зеленых полковников в жизни не бывает. Зритель вам не поверит. Может быть, для начала вам лучше попробовать сыграть лейтенанта? Не обязательно даже туповатого…

– Ну вот что! У меня был трудный день, а вам, видимо, некуда девать свою мужскую энергию, – резко заявила Мария, поднимаясь с кресла. – Если желаете продолжить пикировку, я лучше выйду.

– Человек просто попросил совета, – мирно заметил Гуров. – Я не смог отказать. Но, наверное, это действительно не слишком своевременно. У тебя что-то не так?

– У меня только одно не так, – со значением сказала Мария. – И ты знаешь – что это. Но мы не будем больше ничего обсуждать. Я устала.

– Лимузин у порога, – сказал Гуров с улыбкой.

– Ладно, едем домой, – действительно усталым голосом сказала Мария и, обернувшись к Емелину, добавила: – До свидания, Володя! Спасибо за цветы и добрые слова. Только, честное слово, вы напрасно так себя утруждаете. Лучше бы подарили эти цветы своей девушке.

– Уж не думаете ли вы, что я дарю цветы направо и налево? – шутливо воскликнул Емелин. – Я слишком целеустремленный человек, и вы это знаете, Мария!

– Это знает вся Москва, Володя, – засмеялась Мария и, взяв Гурова под руку, сказала: – Я готова.

Потом, когда они вдвоем вышли из театра и остановились на ступенях под падающим снегом, Мария сказала:

– Не узнаю я тебя, Гуров! Где же твоя хваленая выдержка? Связался с мальчишкой, который только этого и ждет! У него же период такой – он самоутверждается везде и всюду.

– А он не мог бы самоутверждаться где-нибудь в другом месте? – поинтересовался Гуров. – Честно говоря, когда я вижу эту восходящую звезду, у меня просто руки чешутся спустить ее с лестницы.

– Неужели ты ревнуешь, Гуров? – восхищенно воскликнула Мария. – Это что-то новенькое! В таком качестве я тебя еще не знала!

– Я ревнив, как Отелло, – заверил ее Гуров. – Как ты можешь в этом сомневаться? И я официально тебя предупреждаю, что встречи с этим типом, цветы и прочее будят в моей душе самые низменные инстинкты. Может разыграться трагедия. Как это у вас в «Гамлете»? И все умерли…

– Только вот про «Гамлета» не надо! – досадливо сказала Мария. – Это еще слишком свежая рана, дорогой! А что касается Емелина, то не могу же я вот так запросто выставить человека, который пришел поздравить меня после спектакля! Тем более человека, которого носит на руках вся Москва. Это будет выглядеть глупо.

– Глупо будет, когда это сделаю я, – возразил Гуров. – Но давай больше не будем об этом. Слишком много чести для зеленого мальчишки. Может быть, закатимся в ресторан? Закажем ужин при свечах и простим друг другу обиды…

– Не выйдет, Гуров, – отмахнулась Мария. – Я устала и хочу домой. А кто это сидит у тебя в машине?

– Это Крячко, – вспомнил Гуров. – Да, кстати, он очень страдает. У него что-то вроде аппендицита. Может быть, возьмем его с собой? Устроим скромный семейный ужин…

– Ты неисправим, – вздохнула Мария. – По-моему, у меня гораздо больше поводов для ревности. Ты проводишь со своим Крячко больше времени, чем со мной.

– Но мы же с ним делом заняты, – немного обиженно сказал Гуров. – Вот, например, сегодня два известных тебе туповатых полковника искали двух убийц, тоже, кстати, не самого великого ума. Конечно, не царское это дело – дешевых налетчиков хватать, да человека они убили не простого, а со связями. Потратили мы с Крячко кучу нервов, но остались с носом. Думаешь, мы похудели меньше, чем если бы сыграли какого-нибудь «Гамлета», пускай даже в новом прочтении и без суфлера?

– Просила ведь, не трогай «Гамлета»! – воскликнула Мария. – Вы с Крячко не видите никакой разницы между вечным и преходящим. Лишь бы было, о чем за рюмкой водки покалякать! Лучше не зли меня!

Она решительно пошла к машине, опередив Гурова, а он с виноватым видом шел за ней следом, недоумевая, как так получается, что женщина всегда оказывается права, и почему трагедия вымышленного принца датского заслуживает большего внимания, чем самое что ни на есть реальное убийство, случившееся всего несколько часов назад в том же самом городе, где живут они сами и еще несколько миллионов самых что ни на есть реальных людей?

Глава 3

С наружной стороны окно было оборудовано стальной решеткой, стойки которой были намертво посажены в бетон. Вид из окна был самый паршивый – на глухую кирпичную стену, сверху донизу покрытую какой-то зеленовато-сизой плесенью. Комнаты в квартире были проходные, и в той, что была ближе к выходу, круглосуточно дежурили охранники шефа. Один, по имени Олег, был, можно сказать, старым знакомым. Он все еще прихрамывал на ту ногу, которую повредил ему Будила, и был по этой причине зол как собака. Двое других сторожей, Сергей и совсем молодой Ленька, держались индифферентно, но все они были при оружии и безо всякого сомнения при надобности пустили бы его в ход. Будила был уверен в этом на сто процентов. Однако от решительных действий его удерживало совсем не это. Проклятый «шеф», этот надменный коротышка в широкополой шляпе, о котором Будила до сих пор ничего определенного не знал, загнал его в ловушку, из которой был только один выход – на территорию, огороженную «колючкой», с вышками и холодными бараками. Будиле в барак не хотелось.

Они уже знали, что человек, которого они с Фертом ограбили, скончался, знали, что милиция землю роет, мечтая их найти, и уже точно знали, что убитый имел высокопоставленных родственников. Из этого следовал только один вывод – пощады им ждать было неоткуда. Вся Москва была сейчас для них западней. Их словесные портреты были развешаны на каждом углу, и Будиле с его приметной внешностью не дали бы погулять и суток, тем более без документов. Даже переодеться им было не во что – на квартире, где их с Фертом поселили, не было ничего, кроме жратвы и телевизора.

Как и обещал шеф, им не дали и капли спиртного, и на исходе вторых суток Будила всерьез затосковал. Договариваться с охранниками было бесполезно. На все у них был один ответ – вот приедет шеф, он все скажет.

Кормили, правда, неплохо – даже фрукты давали. Будиле фрукты были не в диковинку, да он их и вообще не любил, а вот Ферт в одиночку уничтожил два кило винограда и был, кажется, очень доволен.

Он вообще воспринимал заточение гораздо спокойнее – жрал вволю и спал всласть, да еще и приговаривал, что такой лафы ему никогда в жизни не перепадало. Расстроился он только один раз, в самом начале, когда его по наводке Будилы накрыли в их любимой пивнухе. Но, сообразив наконец, что попался он не один, а с Будилой вместе, и, главное, что их не собираются сдавать в милицию, Ферт тут же воспрянул духом и налег на дармовой виноград.

Нельзя сказать, что он совсем не обиделся на Будилу, но открыто никаких претензий ему не высказывал. Во-первых, просто боялся, а во-вторых, понимал, что и сам сплоховал, когда дал деру с паршивым мобильником. Телефон, кстати, у него отобрали сразу же, как и замусоленный паспорт, и он теперь тоже зависел от воли таинственного шефа. В качестве умственной гимнастики Ферт гадал, каким образом может проявиться эта воля и что их ждет в ближайшем будущем.

– На что же это мы с тобой подписались, Будила, как думаешь? – озабоченно бормотал он, запихивая грязными пальцами кисть винограда в прожорливый рот. – Уж точно не стены штукатурить!.. И кормят как на убой. Я знаешь что думаю? Я вот в одной газетке читал, что есть такие деятели, которые людей для опытов сплавляют. За большие бабки. Берут самых здоровых, вроде нас с тобой, лучше таких, которые под статьей ходят или, скажем, родни никакой у них нет – и сплавляют лепилам. Может, на органы, а может, еще для чего…

Будила слушал этот бред, никак не комментируя, и только мрачно хмурился. Ферта он не считал умным человеком, а газетам не верил. Но то, что их готовят для какого-то грязного дела, не вызывало у него никаких сомнений. Весь вопрос был в том, выполнит шеф свое обещание или нет. Шансов на благоприятный исход было мало. И опыт, и интуиция подсказывали Будиле, что и на этот раз их кинут, как двух дешевых фраеров. Зачем тратить деньги, когда всегда можно найти более простой и надежный выход? Будила ничего не говорил Ферту, но был уверен, что, как только они выполнят работу для шефа, их тут же уберут. И не выполнить было невозможно – тогда их уберут сразу.

Нужно было найти какой-то выход, поймать момент, когда представится хотя бы минимальная возможность бегства. Тогда можно будет попробовать отдышаться, пораскинуть мозгами и потребовать от шефа свое. Дело это опасное, но иного выбора нет. К тому времени не только шеф будет знать кое-что о Будиле, но уже и Будила будет знать кое-что о шефе. На таких условиях можно вести переговоры.

В эти туманные расчеты он не включал своего прожорливого дружка. Это как-то само собой получилось. Просто Будила понимал: если начнется серьезная заварушка, Ферту не выбраться – не тот замес. А в таких случаях каждый думает только о себе. Так вообще устроена жизнь – если будешь думать о ближнем, о тебе самом уже некому будет думать. Разве что такому вот шефу, который на твоем горбу в рай хочет въехать. Или, скорее, в ад, потому что на ангела он не похож. Да он и сам не скрывает этого.

Два дня уже шел снег. Решетка за окном была облеплена белыми хлопьями. Еще и сейчас на улице порхали снежинки, но уже не так часто и с ленивой неторопливостью. Будила представлял себе оживленные, сверкающие белизной улицы, урчащие механизмы, сгребающие снег, машины с оранжевыми мигалками, вокзалы, от которых во все стороны разбегаются гладкие бесконечные рельсы, и ему делалось все тошнее и тошнее. Ему хотелось поскорее вернуться домой. Москва оказалась слишком огромной и слишком бестолковой, а может быть, слишком сложной для него. То, что дома его никто не ждет, Будилу сейчас не волновало.

Время тянулось медленно и тягуче, как патока. Почти пустая комната с решеткой на окне и голой лампочкой под потолком с каждым часом казалась все меньше и неуютнее. Она давила и раздражала, как тесный костюм. Единственным развлечением был поход в туалет, который происходил под непременным и бдительным контролем охраны. У Будилы при этом здорово чесались руки – так хотелось навалять этим чистюлям в белых рубашках, но у чистюль из-под распахнутых пиджаков угрожающе торчали рукоятки тяжелых пистолетов. Это были не игрушки, вроде той, что Будила выудил из кармана убитого им человека, – такой штукой запросто можно было снести полчерепа – поэтому он смирял свои порывы, ограничиваясь лишь язвительными замечаниями в адрес своих церберов. Но они пропускали все мимо ушей – к своим пленникам эти ребята относились совершенно равнодушно, словно к неодушевленным предметам или бессловесной скотине, из которой вот-вот должны сделать консервы. Исключение составлял только Олег, который, похоже, сам с удовольствием бы попытался свернуть Будиле шею при первой возможности, но у него не было на этот счет никаких инструкций.

Часам к четырем быстро стемнело. Ферт уже давно завалился на плоскую кушетку и беззаботно уснул. В соседней комнате о чем-то вполголоса бубнили охранники. Будила смотрел на серебрящееся от инея окно и наливался тяжелой глухой злобой. Он уже был готов на все, лишь бы вырваться из тесных стен и не видеть опостылевших лиц. Если бы ему сейчас предложили прыгнуть в жерло действующего вулкана, он и на это, наверное, согласился бы. Неизвестно, насколько хватило бы его терпения, но судьба наконец решила сжалиться над ним. Часам к восьми вечера в квартиру нагрянули новые люди.

Их было двое. Коротко поздоровавшись с охранниками, они сразу прошли в комнату, где изнывал от тоски Будила, зажгли свет и растолкали дрыхнущего Ферта. Разговаривали без лишних свидетелей.

Из двоих один был обыкновенной «шестеркой». На протяжении всего разговора он скромно стоял возле двери, внимательно прислушиваясь к каждому слову. В левой руке он держал черный кейс.

Его спутник – суровый, с жесткими чертами лица мужчина – был здесь, несомненно, главным. Но Будила ожидал, что инструкции ему будет давать лично шеф, и был заметно разочарован. Расплывчатая фигура шефа становилась еще более неясной, почти нереальной, а их с Фертом будущее еще более туманным. С кого требовать гарантий, если даже тот, кто давал инструкции, отказался назвать свое имя?

– Мои анкетные данные вас не касаются! – резко заявил он Будиле, сверля его неприязненным взглядом. – Ваше дело внимательно слушать, мотать на ус и выполнять. Малейшая ошибка будет стоить вам очень дорого.

– Это мы поняли, – угрюмо сообщил Будила. – Говори, чего надо делать и когда мы получим свои деньги и ксивы!

– Деньги получите, когда выполните работу, – скупо ответил инструктирующий. – Вот на работе сейчас и сосредоточьтесь. Дело будет непростое. Нужно завалить одного человека.

Он выдержал паузу, пытливо всматриваясь в лица Будилы и Ферта, пытаясь уловить их реакцию.

– Ну, это козе понятно, – презрительно заявил Будила, которого подобное заявление совершенно не тронуло. – В смысле, что вы нас не коровник строить подписали. Мы свое согласие уже дали. Сказали – значит, сделаем. Другой вопрос, когда мы свое получим?

– Получите! – прикрикнул на него инструктор. – Сначала результат представьте. Загубите дело – мы от вас сразу избавимся, имейте это в виду… В общем, прекращайте базар и слушайте! Завтра утром вас отвезут на место. Это будет жилой дом. Из подъезда выйдет человек – вот этот… – Он медленно извлек из кармана цветную фотографию и показал ее Будиле, не дав, однако, в руки.

Будила увидел ничем не примечательное мужское лицо, гладко выбритое, с намечающимся вторым подбородком и заметно поредевшими на висках волосами. Больше всего он был похож на какого-нибудь малозначительного чиновника, не слишком могущественного, но не лишенного амбиций. Таких мужиков Будила презрительно называл «тюхами». Правда, взгляд у человека на фотографии был жесткий и открытый, и назвать его тюхой просто не поворачивался язык.

– Для верности вам подскажут, когда он появится, – продолжал инструктор. – Чтобы вы, не дай бог, не перепутали. Возможно, с этим человеком будет еще и охранник. Поэтому вы тоже будете работать вдвоем. Рассчитывайте только на себя. Действовать нужно наверняка и быстро. Как только убедитесь, что задание выполнено, уходите в ближайший переулок. Он там один – не перепутаете. В конце квартала вас будет ждать крытый фургончик с надписью «Мороженое». Садитесь в него, и вас отвезут куда нужно. Там получите свои деньги и документы. А когда стемнеет, вас вывезут за пределы Москвы, к какой-нибудь железнодорожной станции. Сядете в поезд и уедете к себе в Молдову… или где вы там существуете…

– Я с Хохландии, – глуповато улыбаясь, вставил Ферт.

Главный даже не посмотрел на него. Все внимание его было сосредоточено на Будиле.

– Уверены, что справитесь? – строго спросил он. – Может, лучше сразу откажетесь? Сдадим вас властям, отсидите свою пятнашку…

– Не парь мозги, начальник! – лениво сказал Будила. – Зачем эти понты? Все решено. Чем этого кадра долбить будем?

Главный обернулся, кивнул тому, что стоял у двери. Парень приблизился, щелкнул замками кейса. Там, завернутое в мешковину, лежало что-то продолговатое и, судя по всему, тяжелое. Главный жестом предложил Будиле действовать.

Тот размотал мешковину – внутри лежали два обрезка арматурного прута в дюйм толщиной. Будила скривил губы и недоуменно посмотрел в глаза своему «работодателю».

– Что это за фуфло? – спросил он. – Нельзя культурно, что ли, замочить человека? Мы кто тебе – мясники?