Текст книги "Капитан пиратского брига"

Глава 4

Человек, которого ждал Виктор Баранов, был в отличие от хозяина кабинета типичной «совой». Причем «совой» в достаточной степени дикой: Геннадий Епифанов преспокойно мог проигнорировать барановскую просьбу о встрече в девять утра и заявиться в полдень, когда хорошо выспится. Или не прийти вообще. Бывали прецеденты… Но нет, мелодично пискнул селектор, и голос секретарши Анны Антоновны профессионально четко и бесстрастно доложил:

– К вам Геннадий Артурович.

– Пусть войдет, а вас попрошу организовать две чашки кофе. Мне, как обычно, с лимоном. Если вас это не затруднит…

Виктор Владимирович не одобрял манеры многих «новых русских» обзаводиться секретаршами с внешностью топ-моделей и куриными мозгами. Он свято придерживался принципа: «Не… где работаешь», а ни на что иное подобные «Барби»-цыпочки не годились по определению, разве хвастаться их внешними данными – как баре в свое время породистыми борзыми. Сорокапятилетняя Анна Антоновна работала у него шестой год, на секс-бомбу никак не походила, зато в совершенстве знала три иностранных языка, делопроизводство и прикладные компьютерные программы; кроме того, отличалась честностью и преданностью хозяину, возможно, даже была немного, чисто платонически, влюблена в своего шефа. Баранов спокойно посвящал ее во многие, хотя, конечна, не все «секреты фирмы» и не стеснялся иногда советоваться со своей секретаршей, особенно когда дело касалось первого впечатления, произведенного на него новым человеком. Их оценки совпадали на удивление часто… Словом, Анна Антоновна была важным и на своем месте с трудом заменимым «игроком» его дружной команды.

А вот Геннадий Епифанов, будучи не просто важным, а наиважнейшим и совершенно незаменимым, к великому сожалению Виктора, «игроком» барановской команды считаться никак не мог. Высокий, худощавый, выглядящий немного старше своих сорока пяти лет, он вяловатым, расслабленным шагом зашел в кабинет, захлопнул дверь и, не здороваясь, поинтересовался:

– Что-нибудь градусосодержащее в твоем подстольном барчике водится? Учти, эту бурду, – он небрежным жестом указал на подносик с двумя чашками горячего ароматного «Сантоса», – можешь пить сам. Мой организм требует поправки после вчерашнего неумеренного потребления алкоголя. Кстати, только так и никак иначе его потребляют умные люди.

Действительно, белки его карих, глубоко посаженных глаз были покрасневшими. Длинное породистое лицо с выступающей нижней челюстью выглядело несвежим, помятым. И небрит к тому же.

Виктор тяжело вздохнул:

– Здравствуй, Гена. Неужели ты не мог не надраться вечером? Я же предупредил: будет важный разговор, для тебя есть работа! Ясно же по телефону вчера сказано было! Почему…

– Вот потому самому! – прервал его Епифанов. – Чтобы ты, дружок, не забывал, что, хоть я числюсь работающим в твоей долбаной конторе и даже имею с того еще более долбаные бабки, подчиняться тебе – это уж увольте! Тон мне твой не пон-дра-вил-ся. Шибко приказным при-ме-ре-щил-ся. Скажи спасибо, что я вообще пришел. Я тебе нужен, ты мне – нет, а хлеб за брюхом не гоняется.

Он поглядел на Виктора с видом кота, безмятежной походочкой выходящего из курятника и не желающего помнить, что к усам прилипли перышки. Епифанов сказал святую правду: этот человек не подчинялся никому и был по природе именно киплинговским котом, который гуляет сам по себе и ходит где вздумается. Основой его характера являлась легкость. Геннадий легко радовался и легко расстраивался, смеялся и грустил, зажигался и остывал. Он легко и охотно лез в драку и так же легко мирился, за один день мог смертельно разлаяться с приятелем, чтобы к вечеру поклясться ему же в вечной дружбе, а наутро следующего дня разлаяться сызнова. Как-то раз доведенный им почти до отчаяния, Баранов сказал: «Тебе легче помереть, чем сдержаться!» На что получил в ответ презрительное: «Я не из купчишек, как некоторые! Я потомственный российский дворянин и сдерживаться буду, когда меня прихватит понос на губернаторском приеме, да и то потому, что штаны запачкать жалко!» К жизни Епифанов относился как к увлекательной, хотя излишне жестокой игре, в которой главное – отнюдь не выигрыш. Он-то был начисто лишен честолюбия и считал его пещерным атавизмом. Люди подобного склада характера могут проявлять фантастическую работоспособность, однако лишь если и пока их работа им интересна. В противном же случае… К тому же он был законченным, убежденным мизантропом и вполне серьезно утверждал, что в творении божием его устраивает все, кроме венца этого самого творения. «Я, – говаривал Епифанов после пятой-шестой стопочки любимой „Лимонной“, – терпеть ненавижу человечество, хоть лояльно отношусь к отдельным его представителям, к самому себе в первую очередь!» И это тоже было святой правдой.

Баранов около пяти лет назад буквально вытащил Геннадия из болота, в которое старший инженер Епифанов провалился вместе со всем в недалеком прошлом могучим производственным объединением «Изумруд». Привычная работа «на войну» стала в условиях нашего радостно-идиотического братания с кем ни попадя малоактуальной и вовсе не доходной, а клепать конверсионные кастрюли с вертикальным взлетом еще предстояло научиться. Уникальный коллектив штучных специалистов распадался и разбегался… Случайно познакомившись с Епифановым, Виктор своим натренированным чутьем унюхал: этот человек может пригодиться в команде. И пригодился. Еще как.

Он очень скоро стал своего рода начальником тайного штаба Баранова, специалистом по работе, которую иначе, как диверсионной, не назовешь. Обладая тонким изобретательным умом, он, казалось, получал какую-то извращенную радость, планируя разного рода акции против своих ближних, в данном случае – конкурентов Виктора. Причем не только планируя, но и зачастую исполняя – в этом ему помогали его громадный талант и опыт инженера-оборонщика. Геннадий Артурович наглядно опровергал распространенное мнение, согласно которому у человека, хорошо работающего мозгами, передние конечности обязательно растут из задницы. Техника любой степени сложности буквально мурлыкала в его руках. Хитроумный и дорогой японский VC, антиподслушку, он в присутствии Баранова проверил и «расколол» за пятнадцать минут с помощью лезвия от безопасной бритвы, позаимствованной у Анны Антоновны английской булавки, двух батареек Panasonic, капельки клея «Момент» и плеера. Поколдовал с этим немудреным набором юного шизофреника, а затем включил плеер в обычную розетку и направил передом на глушилку-шифратор из Страны восходящего солнца… Сдалась хваленая самурайская техника, никуда не делась: контрольный диктофончик исправно начал писать все звучащее в кабинете, а индикатор, присоединенный к телефонному аппарату с телексом, показал огорченному выкинутыми на ветер деньгами Баранову «отведение дубль-сигнала». Усмехнувшись, Епифанов теперь уже сутки колдовал с VC, применяя менее экзотические детали, после чего сказал Баранову, что теперь глушилку не проскочит ничто, никто и никогда. Виктор ему поверил. Именно такая усовершенствованная глушилка работала у него дома позавчера, во время разговора с Москвой.

Баранов еще раз вздохнул, пытаясь скрыть раздражение, всегда поднимавшееся в нем при одном виде Епифанова, и, встав из-за стола, открыл дверку маленького, хорошо замаскированного, встроенного в стенку ящика-бара с зеркальными внутренними стенками и подсветкой:

– Чего тебе налить? И сколько?

– Ты мои дворянские вкусы знаешь. Двести грамм водки «Лимонная». И чтобы в граненом стакане. А сушеная вобла твоя, что в приемной юбку просиживает, пусть организует потомку графов Епифановых закусь. Согласен на разогретый в микроволновке гамбургер. И пока я не употреблю – ни слова о делах!

Епифанов управился быстро и привычно, затем достал из кармана своей модной, но уже потрепанной джинсовки массивный серебряный портсигар, прикурил от барановского «Ронсона» и довольным, умиротворенным голосом произнес:

– Излагай! Но коротко и только суть, детали я всегда продумываю сам. Кому на этот раз нужно устроить пакость?

– Автотранспортникам из «Каравана». А через них – страховщикам «Гарантии», Котяев застраховал свою фирму у них. Так вот, котяевский «Караван» должен погореть, в прямом смысле слова, а эти друзья выложат страховку и погорят в переносном смысле. После чего «Караван» мы у Шурика оттяпаем, а попутно подтвердим, что ссориться с нами опасно и недальновидно. – Баранов помолчал и добавил: – Но обстряпай все так, чтобы… Сам понимаешь. Вот как в позапрошлом году с подстанцией получилось. То есть если по городу пойдет слушок, что тут не без барановской команды, то это нам даже на пользу, нужна именно акция устрашения. Но без явных следов!

– Учить ты меня будешь, – фыркнул Епифанов. – А слушок тебе Сашка Тараскин организует любой, хоть что ты побочный сын английской королевы, а несчастный Шурик Котяев – горный тролль прямо из Асприна… Я сам не подарок, но как ты с такими сволочами, как Сашка-имиджмейкер и Иудушка Честаховский, работаешь, в уме не укладывается.

– У меня, представь, тоже, – вполне искренне ответил Виктор. – Такими уж гвардейцами господь наградил. Команда пиратского брига – это не Институт благородных девиц. А у тебя с ними что-нибудь не так?

– Все не так. Но тебя это не касается. Кстати: каков поп, таков и приход! Про твоего Дракулу уж и не говорю. Потому что противно. Ты хоть колышек осиновый припас? Смотри, Витя, игры с нежитью ну оч-чень забавно кончаются порою… Но оставим лирику. Сроки? Деньги? Кого можно привлекать?

– Сроки – как управишься, но желательно в этом месяце, а еще лучше – на этой неделе. Деньги получишь сегодня, сколько считаешь нужным. Привлекать… – Баранов помолчал и продолжил почти просительным тоном: – Лучше бы, Гена, никого… Сам, как только ты умеешь, «на консервной банке», а?

Епифанов довольно ухмыльнулся. Он любил говорить, что при наличии средств, времени и каменной задницы в любой области можно добиться почти всего, но, господа, это неэстетично и вообще «фи!». А вот сделать дело из ничего, «на консервной банке» – это да, высший пилотаж; и, что особенно важно, такое решение всегда не только дешевле и эстетичнее, но даже в утилитарном смысле лучше и эффективнее. Геннадий Артурович с большим удовольствием вспомнил свои, только что упомянутые Барановым «забавы» с центральной энергетической подстанцией Горьковского района. Он, конечно, и представить не мог, что эта тема краем всплывет несколькими часами позже в Москве, в кабинете генерал-лейтенанта МВД как характерный пример славоярского беспредела.

Консервную банку он тогда использовал не фигуральную, а самую что ни на есть настоящую – поллитровую жестянку из-под венгерского зеленого горошка. Плюс деревянную бельевую прищепку с двумя загнанными в рабочие «губки» канцелярскими кнопками. Банка была наполнена смесью хлората калия, в просторечии – бертолетовой соли, сахарной пудры и алюминиевого порошка, полученного фильтрацией из краски «серебрянка». От кнопок отходили четыре тоненьких проводка, по два от каждой, пара на клеммы пяти пресловутых батареек «Энерджайзер» – вот уж реклама-то получилась бы, не чета зайцу с барабаном, а пара заканчивалась в самой гуще смеси; их тщательно зачищенные концы Геннадий разделил спичечной головкой и обмотал этот «микровзрыватель» тонюсенькой полоской скотча. Кнопки разобщала двойная полоска фетра, его Епифанов вырезал из старой шляпы. Фетр не проводил тока. Пока не проводил… Все гениальное просто!

Но для любовно изготовленной за какой-нибудь час мины нужно было средство доставки. Геннадий Артурович и здесь остался верен себе, применив нестандартное решение: за пять штук он приобрел в главном славоярском детском универмаге «Чебурашка» замечательную бельгийскую самодвижущуюся игрушку на тех самых пяти «Энерджайзерах»: танк, который даже мог обходить небольшие препятствия, а за их неимением двигавшийся по прямой. Заднего хода у танка не было, по расчетам Епифанова, он должен был тупо заехать в закуток под распределительным щитом главного трансформатора подстанции и фырчать там, вхолостую вращая гусеницами, пока не… сработает. Танк как раз проходил по высоте, если снять башню и заменить ее любимой консервной банкой. Затем Епифанов немного поэкспериментировал с фетром: между двух полосок – точно таких же, как и полоски, разрывающие контакт кнопок, – он насыпал немного обычной поваренной соли. Ее раствор является прекрасным проводником! Приложил к внешней стороне каждой полоски клемму тестера и капнул на получившийся «бутербродик» несколько капель воды. Фетр – плотная ткань, промокает не сразу, и стрелка тестера дернулась лишь через десять минут. Геннадий довольно хмыкнул и потер руки: все правильно, пропитавшая фетр вода растворила соль, в цепи возник ток. То же самое произойдет и с другой цепью, но с двумя небольшими отличиями: миллиметровый зазор воспрепятствует прохождению тока, зато в зазоре проскочит маленькая искра, которая воспламенит «изолятор» – прокладочку из спичечной головки. А дальше начнется сплошная химия…

Глава 5

…Сама идея устроить «сюрприз» принадлежала не Геннадию, а Сашке-имиджмейкеру. Получасовое выступление по местному Славоярскому телевидению Германа Адольфовича Траузенберга, генерального директора «Славоярэнерго», главного противника Баранова на выборах в областную думу по одномандатному округу, практически совпадающему с Горьковским районом города, должно было начаться в двадцать часов. К этому знаменательному моменту и было решено Горьковский район обесточить, причем сделать это достаточно демонстративно. Главный энергетик города, который не может толкануть предызбирательную агитку перед телезрителями из-за отключения энергии. Да! Это была настоящая находка Тараскина. Баранов недаром платил этому человеку, с внешностью печального пожилого бегемота и лисьей душой, очень большие деньги.

Тараскин считался в журналистских и политических кругах Славояра признанным мастером пиара, особенно его «черной» разновидности. Любопытна история его знакомства с Барановым и начала его работы на Виктора. Однажды он объявился, без всяких предварительных звонков и согласований, в барановском кабинете на Княжеской улице и представился несколько удивленному Виктору как руководитель и организатор избирательной кампании Траузенберга. А затем, глядя прямо в глаза Баранову, спокойным, монотонным голосом и, что называется, «прямым текстом», без недомолвок поведал, что пришел сюда с целью предать и продать своего нынешнего нанимателя. За хорошую цену. Такая искренняя продажность Баранова как-то даже очаровала, хотя и насторожила сперва – не провокация ли? Но когда в дальнейшем разговоре Сашка-имиджмейкер озвучил эту самую «хорошую цену», Виктор лишь изумленно икнул, но опасения сразу отбросил:

– А что, Александр Алексеевич, – спросил он тогда, – если вам предложат большую сумму, то вы и меня так же кинете?

– Ни секунды не задумываясь, – мило улыбнувшись, ответил Александр Алексеевич. – Но ведь не предложат, поэтому и прошу столько.

– Мы с вами сработаемся. Деньги получите у моего зама. Представьте, – Баранов изумленно покачал головой, – впервые вижу, чтобы продавались с таким изяществом!

– Просто я из тех б…дей, которым нравится их профессия. – При этих словах Тараскин слегка поклонился и даже ножкой шаркнул. – Кстати, пусть о нашей сделке пока никто не знает, деньги вы мне заплатите позже, а пока – никаких замов. В курсе дела только мы двое. Я, понимаете ли, хочу еще некоторое время потрудиться в избирательном штабе Германа Адольфовича. Прощальный подарок ему преподнести…

– И еще немного деньжат с него слупить? – весело поинтересовался Виктор, которому такая детски-наивная, нутряная подлость вновь приобретенного «соратника» начинала все больше импонировать.

– А как же иначе? – вопросом на вопрос ответил Сашка-имиджмейкер. – Только с чего вы взяли, что немного?

Прощальным тараскинским «подарком» оказались отпечатанные за границей, на самой дорогой бумаге, предвыборные плакаты Траузенберга. Ими был оклеен весь Горьковский район, но сдирать, заклеивать либо еще как-то портить это чудо полиграфии Баранов своим подручным строго-настрого запретил. Наивный Траузенберг не учел, что в его округе уже давно были задержки с зарплатой и пенсиями, и роскошные изображения претендента вызывали раздражение. Главным, однако, было содержание!

На плакате был изображен кандидат в депутаты Траузенберг – еще молодой импозантный мужчина с букетом цветов, а над ним красовались номер его прямого телефона и крупными буквами набранный призыв: «Позвоните мне, и я помогу вам!» Все это до боли напоминало рекламу расплодившихся сомнительных контор, предлагавших сексуальные услуги «мальчиков по вызову». Когда эта прозрачная аллюзия дошла наконец до Германа Адольфовича, было уже поздно – народ откровенно хихикал, глядя на такую предвыборную агитацию, а рейтинг Траузенберга упал на пятнадцать пунктов. Обозленный энергетик с треском выпер Тараскина «из рядов», но деньги, немалые, ему заплатил, сочтя за лучшее не связываться. Особенно когда узнал, что, если дело дойдет до гражданского иска, интересы Сашки-имиджмейкера в суде собирается защищать тесно связанный с Барановым адвокат Святослав Игоревич Честаховский, широко известный в юридических кругах Славояра под говорящей кличкой Иудушка. Рассказывали, что столь милое прозвище он заработал, еще будучи студентом юрфака местного университета, кстати, однокурсником Ирины, жены Виктора Баранова. Благодарить за это Честаховский должен был не только свое соответствующее поведение и репутацию, но и излюбленный вопрос, задаваемый им каждому встречному-поперечному: «А как вы думаете, сколько Иуда получил на наши деньги?» Да! Прав был Геннадий: славные соратники собрались под барановскими знаменами!

Первой кашей, заваренной Александром Алексеевичем Тараскиным на новом месте работы, стала громадная статья в негласно контролируемой Барановым газетенке «Славоярская хроника», известной в журналистских кругах города, как «Хронь». Статья имела жирный, прекрасно выделяющийся на второй полосе заголовок «Ну какой же он еврей?!» и подробно повествовала о родословной поволжского немца Германа Адольфовича Траузенберга. Ни единый факт в статье не был искажен даже на миллиметр, лишь чистая правда, вплоть до фотографии траузенберговского свидетельства о рождении… И почти каждый абзац завершался, как рефреном, риторическим вопросом: «Так какой же после всего вышеизложенного наш кандидат в депутаты еврей?! Говорить подобное могут только злонамеренные и некомпетентные люди. Нет, он не еврей!» Кто хоть чуток разбирается в психологии масс, последствия подобной публикации просчитает с ходу: избиратели-евреи смертельно обиделись на Германа Адольфовича, к статье ни сном ни духом отношения не имевшего, а «истинно русские патриоты» окончательно и бесповоротно убедились, что в законодатели им сватают самую что ни на есть отпетую жидовскую морду. Талантливым «черным» пиарщиком был Сашка-имиджмейкер, ничего не скажешь!

И вот финальный аккорд: заключительный мазок кисти признанного маэстро: сегодняшняя обесточка и завтрашний, после ликвидации аварии, эфир Баранова в то же самое время и по тому же местному телеканалу. Предварительную разведку Геннадий провел еще два дня назад: подстанция не охранялась, просто в голову никому не пришло. Здоровый амбарный замок на мощной двустворчатой железной двери, из-за которой доносилось сердитое басовое гудение понижающих трансформаторов да традиционная табличка с черепом и костями. Трогать все это Епифанов и в мыслях не держал. Идея с самодвижущимся танком пришла ему в голову как раз тогда, когда, проводя рекогносцировку, он обратил внимание на небольшой, сантиметров пятнадцати, зазор между нижним краем дверей и порогом, вероятно, оставленный для вентиляции – трансформаторы сильно греются, или по исконному раздолбайству отечественных строителей. Аккурат кошке прошмыгнуть. Или его хитрой машинке. Дальше шел ровный бетонный пол, по которому сердито урчащий моторчиком бельгийский танк, запущенный ловкой рукой, по прямой дополз до вожделенного закутка под распределительным щитом главного трансформатора подстанции. Увидеть и проконтролировать весь его путь Геннадий уже не мог, да и нужды в том не было. Все подстанции строятся по типовому проекту, и расположение узловых точек объекта он представлял прекрасно. На крайняк, рванет не точно по месту, но тоже мало не покажется!

Он оглянулся, не заметил ли чей любопытный взгляд его возни с детской игрушкой. Нет. Сырой холодный вечер середины октября, глухие задворки… Тихонько насвистывая «Let it be», он обогнул здание подстанции, зашел в ближайший дворик, присел на лавочку около подъезда и закурил. Ждать пришлось, как он и планировал, минут десять. Затем невдалеке не очень сильно ахнуло, будто большую бутылку шампанского откупорили, и свет во всех окнах окружающих его многоэтажек мгновенно погас. Он посмотрел на часы: без четверти восемь, как в аптеке! Доползла заморская игрушка куда надо, не подвела!

…Епифанов даже головой слегка встряхнул, отгоняя приятные воспоминания. Затем резко повернулся к Виктору, посмотрел ему в глаза:

– Ладно. Сделаю. Теперь поведай, – он подчеркнул последнее слово ироничностью тона, – что нового по «Герш-Вестфаленхютте» и родному «Дизелю». Но учти: Детройт далековато, и там взрывать, поджигать и корежить поищи себе кого-нибудь другого.

– Не говори глупости, – несколько раздраженно среагировал на вопрос Баранов. – Я тебя ценю и прощаю многое, но не в свои дела нос совать не следует. Даже тебе.

– Так это сейчас они не мои, – живо отозвался Геннадий. – А когда тебя возьмут за задницу и ты начнешь тонуть, то к кому ты прибежишь за советом? Правильно: ко мне. Так давай, я тебе его дам прямо сейчас и бесплатно – брось ты это дело! Такой кусок покамест не по нашей пасти, можно ненароком челюсть вывихнуть. А то и подавиться. Насмерть.

– Что ты имеешь в виду? – угрюмо поинтересовался Виктор, доставая из пачки очередную, уже третью за утро, сигарету.

– Что имею, то и введу, – совсем невесело скаламбурил Геннадий. – И хорошо, если я. Тебе еще не забыли ту славную аферу с АО «Альянс». Напомнить, отчего безвременно скончался Зяблик?

– По медицинскому заключению, от сердечной недостаточности…

– …вызванной значительной передозировкой свинца, – подхватил Епифанов, – что совсем неудивительно после очереди в брюхо из «калаша»… Он, конечно, был дурак и пешка. Но наш дурак и наша пешка. Хороший шахматист так материалом не раскидывается. Кроме того, даже я уже знаю, что Домовой опять в двухнедельном запое, а ему зимой пятьдесят пять стукнет… Вскорости он либо въедет на «трех белых конях» в психушку – енотовидную собаку он под собственным столом уже ловил в прошлый раз! – либо вульгарно сыграет в ящик. Многие этого с нетерпением ожидают. Зяблика замочили отморозки из Затона, но! Кто стоит за ними, ты догадываешься?

– Да, – совсем уж мрачно ответил Баранов. – Ожидающие.

– Так вот, Зябликова смерть – предупреждение тебе. Люблю я, грешным делом, русские пословицы. Прямо к нашему случаю: «Кошку бьют – невестке наветки дают!» Бедная кошка. Его десять штук баксов, которые ты вдовице отстегнул, боюсь, уже не радуют. Я тебя не брошу. Пока. Знаешь, почему? Крутить карусель с тобой интереснее, чем с другими, да и дворянская гордость не позволяет, но…

Виктор не хотел бы соглашаться с Епифановым, однако тот был кругом прав. Последние события, а пуще того подводные течения, атмосфера в мире славоярского криминала, которую он чувствовал «верхним чутьем», определенно свидетельствовали – назревают дела кровавые, близится нешуточная схватка, для которой у него, Баранова, пока маловато сил. Если по каким-либо причинам он лишится негласной поддержки Прасолова, его съедят. От этой заползшей ему в душу истины Виктор мучался до мурашек по коже… Еще чуть-чуть, и он станет недосягаем не только для этих имбецилов, но и… Вообще недосягаем! Причем Епифанов совершенно прав: Петеньку Птицина по кличке Зяблик угостили автоматной очередью совсем не из-за контрольного наезда на несчастный «Альянс» и даже не для того, чтобы подставить его, Виктора, ментам через общеизвестную с Зябликом связь и совместные делишки. Его враги хорошо знали, что он не пожалеет денег и спустит все на тормозах. Не было никакого убийства, примерещилось вам всем, господа. Сердечная, знаете ли, недостаточность… Труп кремирован под неутешные вопли родных и близких, а про стрельбу на Малой Васильевской никто и не слыхал! Какие свидетели?! Чего свидетели?! Медикам пришлось отстегнуть неслабо, да еще и воспитательную работу провести соответствующую, но до ментовки этот печальный инцидент не дошел. Вроде бы. Пока.

Нет, тут демонстрация сил и намерений плюс «проба пера» – можно ли безнаказно ухайдакать барановского бригадира? И, конечно, разведка боем – подставили-то противники бросовый материал: затонскую шпану. Которая, правда, отродясь ничего стреляющего страшнее рогатки в руках не держала, а тут, надо же, трещотка нарисовалась… Обкуренных придурков можно хоть завтра утопить в ближайшем сортире, но и сам при этом раскроешься, чего и дожидаются. Но и спускать нельзя, шакалы почуют запах горячей кровушки подранка, и тогда придется совсем хреново! А не попробовать ли по-другому, нестандартно, рискуя? Применить секретное оружие, заодно повторно, уже в Славояре, опробовав его в деле. Там же, на Малой Васильевской. Чтоб сопоставили и призадумались. Зря, что ли, он платит бешеные бабки Дорошенко и, по сути, наполовину содержит идиотскую вольную академию… Разговор же пора заканчивать, Геннадий последнее время стал не в меру догадлив. И любопытен… Ишь, про «Герш-Вестфаленхютте» ему расскажи! А уж про осиновый колышек… Нда-а! Нет у него пока его, а ведь прав Генка, не помешал бы. Слава богу, про московскую акцию Епифанову ничего не известно.

– За предупреждение – спасибо, и твою заботу о моем здоровье я тоже оценил. Относительно же кошек и прочих божьих тварей… На твою пословицу у меня найдется изречение старого, мудрого китайца Лао-цзы. Он как-то говорил ученикам, что очень трудно поймать черную кошку в темной комнате, особенно…

– …когда ее там нет, – со смаком закончил Геннадий высказывание даосского мудреца. – Но твой китаец не учел еще одной возможности: это если вместо любимой Мурки натыкаешься в темноте на черную пантеру. Тоже кошка. Только большая и голодная. Однако… – Епифанов с хрустом потянулся; лицо его, после дозы «Лимонной», перестало походить на плохо пропеченный блин, голос окреп. – …однако мы с тобой увлеклись кошачьей темой. Звони Василию Петровичу, пусть подготовит мне пять штук мелкой «зеленью». Так, значит, говоришь, погорят? Н-да…

* * *

Через час с небольшим епифановская «Тойота» цвета мокрого асфальта выруливала на стоянку напротив одной из славоярских школ. Наконец Геннадий достиг цели: с трудом найдя место для машины, захлопнул дверцу и медленной походкой, вразвалку, направился к школьному крыльцу. На ходу Епифанов рассеянно мурлыкал под нос на мотив кальмановского «Цыганского барона»: «Погорят-погорят-пам-пам, погорят-погорят…» Он подошел к стайке тинейджеров, стоящих под широким козырьком у подъезда школы и торопливо перекуривающих, выбрал из них паренька с физиономией, не отмеченной печатью полного дебилизма, и жестом отозвал его в сторону:

– Ну, ты, новое поколение, которое выбирает пепси, что такое десять баксов, знаешь?

– А че-е? – Туповатое удивление на лице вьюноша сменилось робким интересом при виде зеленой бумажки с портретом американского президента.

– Хрен через плечо, – ласково ответил Епифанов, у которого при виде отроков и отроковиц всегда возникало сильнейшее желание немедленно посворачивать их юношеские шеи. – Это вы все знаете, чай, не формула Герона… Вопрос заключается в том, хочешь ли ты их заработать? Нет, не то, что ты подумал, твоя тощая задница меня совершенно не привлекает… У вас учительницу химии, случаем, не Марьей Ивановной зовут?

– Клариссой Мироновной, – проблеял совершенно сбитый с толку поклонник группы «NecronomicoN» и по совместительству «молодая надежда возрожденной России». – А что?

– Жаль, – задумчиво произнес Геннадий. – Нарушается единство стиля. В школьных анекдотах учительница – непременно Марья Ивановна… Однако из твоего ответа я заключаю, что такой предмет, как химия, в твою тупую голову уже пытаются вбивать и, где находится химический кабинет, ты знаешь?

– Ну-у… – протянула «молодая надежда». – А что?

– Рядом с химическим кабинетом есть такая маленькая комнатка, «лаборантская» называется. В ней – полки; на одной из них написано крупными буквами «Metallika». Ты, – подозрительно поинтересовался Епифанов, – читать-то умеешь? Гм! Удивления достойно! Так вот, на этой полке стоит небольшая жестяная баночка, на которой крупно написан вот такой значок. – Он показал тинейджеру вырванный из блокнота листок с жирно написанным химическим символом натрия – Na. – Как ты это сделаешь, меня не волнует, но если до восьми часов сегодняшнего вечера ты занесешь эту баночку по вот такому, – Епифанов достал еще один листок, – адресу и отдашь мне, то получишь еще одну такую же денежку. Вопросы и пожелания будут?

Вьюнош впал в задумчивость – состояние, уникально редкое для поколения, которое выбирает пепси. Он смутно чувствовал, что над ним насмехаются, и насмехаются зло, но понять, в чем и как именно, был решительно не в состоянии. На его глупой физиономии так и читалось мучительное борение с соблазном. И, как это обычно бывает, соблазн победил. В самом деле: десять баксов на дороге не валяются, химичка кабинет на перемену не запирает, один шпиндик из пятиклашек поторчит на атасе, а другой тем временем…

– Только вы мне десятку по одному грину разменяйте, – угрюмо шмыгнув сопливым носом, вымолвил наконец фанат heavy metall.

– Понял, – весело рассмеялся Геннадий. – Исполнителя ты и за пятерку найдешь, риска никакого, и пятера чистого дохода, так? Держи десятку по баксу, дефективный!

– А, что? Я де-фе-ктивный? – с трудом прогундосил ученое слово молодой человек, забирая доллары.

– Это я не подумавши. Ты – разума пример. – Голос Епифанова поднялся до истинного пафоса. – И чести образец. Нет, не напрасно проливали под красными знаменами кровь и сопли деды, прадеды и прочая сволочь! Какая смена растет, это же рыдать от восторга хочется! С такими задатками быть тебе бизнесменом, ежели до той поры не придушит какой добрый человек. До вечерней встречи на рейде, ошибка природы!