Текст книги "Кровь алая"

– Мой давний знакомый из КГБ, сегодня полковник службы безопасности Авдеев ведет себя странно. Он поднялся на волне августовских событий, судя по всему, сторонник президента… Но полковник все время врет, как в большом, так и в малом. Я убежден, что информация о заключении химиков ушла к преступникам через Авдеева. Но информация ушла не напрямую, а через кого-то, боюсь, через вышестоящих товарищей из бывшего КГБ. Нам с тобой понятно, что данная организация была, есть и в обозримом будущем будет здравствовать. И начальника можно назначить любого, но танк, он и есть танк – броня, гусеницы и пушка. Он может повернуться, двинуть в ином направлении, но он создан для того, чтобы давить и стрелять.

– Очень интересно, – пробурчал Орлов, – мы тоже не можем лечить и пахать, давай по существу.

– Полковник выполняет определенное задание, не исключаю, что его используют втемную. Он человек среднего ума, у «соседей», как бы мы к ним ни относились, имеются люди очень толковые, настоящие профессионалы, и мне непонятно, почему на такое дело послан Авдеев. Что, служба безопасности не заинтересована в розыске преступника и защите спикера?

– Не говори глупостей, полковник, – сказал раздраженно Орлов. – Генерал предатель, два генерала и три полковника – это не служба безопасности, лишь кучка дерьма.

– Может оказаться, что это могучая кучка, генерал. В общем, Авдеева и его начальника я считаю одной силой. А убийцу направила сила другая.

Друзья долго молчали, изредка бросали друг на друга недовольные взгляды.

– Не складывается, – пробормотал Орлов, потирая лицо. – Не хватает информации, давай отложим разговоры, перейдем к действиям. С чего ты думаешь начать?

– С водителя Карима Танаева. Они суют его мне под нос, я наживку схвачу, время покажет, кто кого поймал.

– И для этого тебе нужна опергруппа. Причем твои оперативники, с которыми ты работал еще в МУРе.

– Ты умный.

– А ты наглый. Кто там у тебя был? Станислав Крячко – задира и наглец. Сопливый парнишка, теперь он, конечно, ас, как его… Борис Вакуров и третий, тогда уже майором был, Светлов. Все верно? Я свяжусь с МУРом, попрошу откомандировать ребят в мое распоряжение. Но ты, полковник, понимаешь.

– Полковник понимает, – Гуров усмехнулся. – Совершенно секретное задание, и оперативник должен знать лишь то, что он должен знать.

– Ты умный, – передразнивая друга, произнес Орлов.

Из министерства Гуров проехал на Петровку, из вежливости зашел к начальнику МУРа, которого знал хорошо, но не приятельствовал. Как всякий руководитель, когда у него забирают хороших работников, начальник МУРа был недоволен, буркнул, мол, как руководить, так министерство, а как пахать, так муровцы. Гуров молча соглашался, заверил, что отпустит ребят тотчас, как сможет, и прошел в отдел.

И вот, как прежде, некогда знаменитая опергруппа собралась в кабинете начальника отдела. Хозяин кабинета подполковник Станислав Крячко изменился мало, смуглый крепыш с умным, цепким, часто насмешливым взглядом. Борис Вакуров, как и предвидел генерал, заматерел, раздался в плечах, обрел уверенность в движениях, голос у него погустел. Василий Иванович Светлов, подполковник, простоватый с виду, как всегда спокойный и медлительный, слегка сдал, – ничего странного, человеку катило под шестьдесят.

– Прошу, господин полковник! – Крячко вышел из-за стола, уступая свое место.

– Спасибо, Станислав. – Гуров сел в кресло, начал было передвигать на столе предметы, спохватился: – Извини, – и оглядел свою гвардию.

– Пустяки, Лев Иванович, – Крячко рассчитывал, что Гуров из вежливости откажется от места за столом и займет свою любимую позицию у окна, – мы к вашим манерам привыкшие.

– Рад видеть всех в здравии, – Гуров не удержался, переставил пресс-папье и чуть сдвинул настольную лампу.

– Александр Дюма… «Десять лет спустя».

– Неужто десять? – Светлов почесал седой висок, взглянул на Вакурова, согласно кивнул: – Без малого. Да, жизнь. Борис совсем стригунком был, а я уже на пенсию поглядываю.

– Полагаю, что опер-важняк из главка собрал нас не ради воспоминаний. – Крячко не мог смириться, что в собственном кабинете находится на вторых ролях. – Давай, Лев Иванович, со свойственной тебе прямотой объясни, куда ты нас посылаешь и есть ли у нас надежда вернуться.

– Мне нужен один человек. Он живет в Москве, работает водителем в гараже, обслуживающем ВС России. В силу занимаемой должности он, естественно, проверен-перепроверен и находится под приглядом службы безопасности. Сдается мне, что наши коллеги из безопасности чего-то недопроверили и недоглядели.

– Так и знал, что дерьмо. Лев Иванович, ты мне друг и начальник, но громить отдел, забирать начальника и двух старших оперов для установочной работы! – Крячко развел руками.

– Станислав, хватит! – одернул его Гуров. – Я сейчас уйду, и ты вернешься в свое кресло. Я с вами работать не буду, связаться со мной вы не можете, в случае ЧП связывайтесь с генералом Орловым.

Гуров положил на стол конверт, поднялся, пожал руки Вакурову и Светлову, закрыл за ними дверь, повернулся к Крячко.

– Станислав, мне необходимы вся твоя смекалка и опыт, расколи этого парня, – полковник указал на лежавший на столе конверт. – Как хочешь извернись, добудь его пальцы, «наружка» и традиционный сбор информации ничего не дают. Я надеюсь на тебя и ребят. Удачи.

– Ну, коли так припекло… – Крячко самодовольно улыбнулся, – расстараемся, Лев Иванович. Ты, как всегда, прав. Если не ты, то кто?

…А в Белом доме журналисты, отчаявшись прорваться к спикеру, атаковали пресс-секретаря.

– Почему ваша служба скрывает правду?

– Если слухи беспочвенны, дайте нам лишь взглянуть на горничную Оксану Строеву!

– Ваше молчание дает нам право публиковать свои версии…

– И комментировать ваше молчание!

– Правда ли, что спикер не доверяет своей службе безопасности и обратился за помощью в уголовный розыск?

Чиновник был невозмутим, ждал, когда шквал вопросов иссякнет. Открылась боковая дверь, и в помещение пресс-службы быстро вошли спикер и начальник службы безопасности.

– Что не доверяю, ложь! – сказал Гораев на ходу. – А в розыск обратился! – Он отстранил протянутый микрофон: – Вы, господа журналисты, дадите мне три минуты? Спасибо!

Наступила тишина, сверкали блицы, тянулись руки с микрофонами.

– Подробности происшедшего вам после моего ухода сообщат, – Гораев кивнул секретарю. – Вы относитесь ко мне по-разному, однако любой из вас в силах понять, что об убийстве мне хорошо знакомого, а для моей жены близкого человека трубить на весь мир не хочется. Убили молодую, красивую, жизнерадостную девушку. Мне как человеку горько, как спикеру парламента – стыдно, что в России продолжают убивать. Я официально заявляю, что происшедшее убийство расцениваю как обыкновенную уголовщину и преступное деяние, не имеющее никакого отношения к политической борьбе и предстоящим выборам. Именно поэтому я обратился в уголовный розыск, к специалистам, занимающимся раскрытием подобных преступлений.

– «Московский комсомолец»! Разрешите…

– Нет! – оборвал спикер. – На вопросы я отвечать не собираюсь! У меня к вам просьба, господа журналисты! Положение с преступностью вам известно. Когда россияне узнают, что убивают не только на улицах и переулках, но и на закрытой для посторонних территории… У меня нет слов! Просьба! Да не пишите вы пока об этом деле! Дайте информацию и этим ограничьтесь. Будут новости – вам сообщат! Благодарю за внимание!

Спикер вышел из помещения столь же стремительно, как и вошел.

Авдеев сидел в комнате, которую отвели Гурову во временное пользование, и с ухмылкой наблюдал, как сыщик читает полученные документы.

Как Гуров и ожидал, ничего интересного в материалах, присланных из службы безопасности, не было. Если СБ и располагала на депутатов и министров, советников и помощников президента и спикера компрометирующими материалами, то сообщать об этом милиции не собиралась. Надеяться получить подобную информацию было в высшей степени наивно, но Гуров хотя порой и утверждал, что доверчивость и наивность свидетельство не глупости, а чистоты души, в данном, конкретном случае проявил достаточно коварства. Сыщик отлично понимал, что, кроме фамилий и общеизвестных сведений о приближенных, ничего не получит. Но, с одной стороны, ему и официальные данные были необходимы, – в случае надобности не разыскивать фамилии и телефоны. С другой, Гурову было интересно, как коллеги отреагируют на подобную просьбу, не предпримут ли попытку протолкнуть какую-нибудь дезу либо навести на след. Гуров попросил Авдеева познакомиться с материалами, не сомневаясь, что последние гэбисту прекрасно известны. Сыщик давал возможность Авдееву при «знакомстве» с информацией обратить внимание сыщика на какой-нибудь факт биографии, эпизод из жизни человека, что самое главное, – на какого именно человека подтолкнут гэбисты сыщика угро.

Закончив листать пухлую папку, Гуров сделал вид, что не обратил внимания на отчеркнутые места, папку отодвинул и беспечно спросил:

– Николай, ты лично за белых или за красных?

– Ты уже спрашивал, я отвечал. За Россию, мой друг, за Россию. И вопрос твой детский, наивный. Кого ты считаешь белыми, а кого красными?

– Нас с тобой с детства приучили, что большевики красные, а все остальные белые.

– Надо понимать, что ты считаешь хозяина данной резиденции красным, а президента, в недавнем прошлом секретаря обкома, позже кандидата в члены Политбюро, белым. Как ты сам выражаешься, интересное кино.

– Не путай, я без твоей помощи давно заблудился. Ты за кого будешь голосовать на выборах?

– Отстань! Какое это имеет отношение к убийству?

– Большое, – Гуров зевнул. – Убийца наследил, я тебе дал образцы травы, ты отослал на анализ и сказал мне, что химики ничего не нашли. Ты мне соврал, мне интересно, почему ты соврал.

– Я тебе передал полученную мной информацию, – Авдеев смотрел спокойно, чуть насмешливо. – Ты же продублировал результаты экспертизы. Ты считаешь меня недоумком, что я поверю, мол, машина приходила за твоим рапортом? Лев Иванович, о том, как ты не любишь писать рапорта и отчеты, у нас давно сложены легенды.

– У каждого свои недостатки, Николай. Ты не так глуп, как выглядишь, однако линию поведения избрал сомнительную, топаешь по хлипким, по гнилым жердочкам, можешь плюхнуться в дерьмо.

Гуров добился своего, Авдеев разозлился, насмешливое безразличие сменила неприкрытая злость.

– Ты не заговаривайся, мент! У нас с тобой звание одно, положение разное! Ты калиф на час! В данном деле кто разобьет себе морду в кровь, так в первую очередь ты! – Авдеев вскочил, оценил литую фигуру полковника, как он мягко двинул ноги под кресло, словно зверь, готовящийся к прыжку, сказал: – Идиот! Кретин! У нас всех крыша поехала!

– Все налево, все направо, все вместе! – Гуров рассмеялся. – А на самом деле все разные, Николай. Я на ринге третий десяток лет, для меня разбитая физиономия – дело привычное, словно ежедневное бритье, только кожа крепче становится. И чего ты злишься? Я же знаю, что ты ко мне относишься если не с любовью, то с большим уважением.

– А потому, Лев Иванович, что ты вежлив, к слову не придерешься, а тон у тебя снисходительный, часто надменный. Обидно!

– Я когда слышу себя на магнитофонной записи, плюнуть хочется. Человек свой голос не слышит, мне кажется, говорю мягко, душевно, а на деле выходит сплошное безобразие и фанфаронство. Это, Коля, из меня черная суть лезет, больно себя люблю и уважаю. А на людское мнение мне искренне наплевать, прямо с Останкинской башни плюю.

– Вот-вот! – почему-то обрадовался Авдеев. – Обрати внимание, я тебя величаю по имени-отчеству, а ты меня Николашкой кличешь.

– Николай Васильевич, мы с тобой вторые сутки по делу работаем, а ты мне так и не сказал своей версии.

– Какой версии? – опешил Авдеев. Манера Гурова внезапно менять тему разговора сбивала гэбэшника с толку, он не успевал перестраиваться.

– Убили человека. Почему? За что убили? Ты, полковник Николай Васильевич Авдеев, имеешь свою версию? Не для протокола, не для начальства, для себя лично.

– Возможно, но лишь для личного пользования.

– И прекрасно, меня это вполне устраивает. Ты беседуешь сам с собой, меня вроде бы здесь нет, можешь нести любую ахинею. Я, естественно, не скажу никому ни слова, вроде бы ничего не слышал, и обещаю не задавать тебе ни одного вопроса. – Гуров передвинул кресло к окну, отвернулся и закурил.

– А зачем мне это, ведь розыск ведет милиция? – неуверенно произнес Авдеев.

– Для очистки совести и для собственной безопасности. Не торгуйся, Николай Васильевич, ты не на базаре.

Гуров не рассчитывал услышать что-либо интересное, ясно – Авдееву приказали держаться в стороне, мол, вызвали милицейского розыскника, пусть пашет, а потом отвечает. Если служба безопасности и занимается данным делом, то уж делиться с милицией добытой информацией не станет, играют в одни ворота: выйдут на убийцу – значит, победили, не выйдут – скажут, что и не играли.

– Я сам с собой вслух не разговариваю, – продолжал упорствовать Авдеев.

– Тебе намекнули, что ради собственной безопасности лучше поговорить, – доверительные нотки из голоса сыщика испарились. – Прикажешь перейти к прямым угрозам? Изволь! При первой же встрече со спикером или мадам я обмолвлюсь, что ты конкретно, полковник Авдеев, сотрудничать отказался.

– Не наговаривай на себя, жаловаться не станешь, гордость не позволит. – Авдеев подумал, что сам бы накатил бочку непременно, и, стараясь придать голосу больше беспечности, продолжал: – Да черт с тобой, слушай, хотя ничего нового я тебе сообщить не могу.

Гэбист говорил длинно, путано, мысли его были кургузыми, выводы неубедительными, никакой версии не прослеживалось.

Гуров слушал, пытался уловить, знает Авдеев о досмотре машин в гараже или нет, но Авдеев ни разу не проговорился. Не знает, – решил сыщик, иначе бы не удержался, хоть раз, а о машинах упомянул. Значит, я прав, убийца пришел, вернее направлен, другой силой, которая с конторой Авдеева не пересекается. Или пересекается, но над головой полковника, и он ничего не знает.

Авдеев окончательно выдохся и замолчал, Гуров повернулся к нему лицом и, словно пространного монолога не слышал, сказал:

– Ты просмотрел данную макулатуру, – он положил ладонь на лежавшую на столе папку, – кое-что подчеркнул. Здесь имеется пустяковая справочка на лидера одной из партий, я названий партий запомнить не могу… Ну, крикливый, обещает вернуть границы империи, бесплатную водку и разослать наши танки по всему миру. Фамилия у лидера подходящая – Бесковитый.

– Бесковитый Семен Вульфович, – подсказал Авдеев.

– Вот-вот, такую звучную и точную фамилию не забудешь, – Гуров улыбнулся. – В справочке ты подчеркнул сообщение о том, что Вульфович занимается онанизмом. Зачем ты обращаешь мое внимание на подобную чепуху?

– Подбрасываю компру, может, ты захочешь среди этой публики кого-то вербовать.

– Мысль интересная. А как ты полагаешь, Бесковитый авантюрист чистой воды или он мифоман и в реальность своих обещаний верит?

– Утверждать не могу, но полагаю, что во всей компании ни один ни во что не верит, просто каждый десятник стремится стать сотником и горло перервет конкуренту, чтобы им стать.

Глава 5
Стая

Семену с детства своя фамилия нравилась. Бесковитый! Не спутаешь и не забудешь. Это тебе не Иванов, Петров, Рабинович, на которых наталкиваешься в любом списке или анекдоте. Бесковитый – звучит, услышав такую фамилию, люди оборачиваются. А что улыбаются – плевать, познакомятся ближе, улыбочку проглотят. Сеня, Семен, позже Семен Вульфович родился и вырос вожаком, умел подобрать стаю и повести за собой. «Воюют не числом, а умением!» Это надо такое придумать! Фельдмаршал воевать умел, спору нет, но политик был никудышный, потому либо в опале пребывал, либо на неприступные стенки лазил. Числом, именно числом воюют! Семен Вульфович не сомневался, что сто шакалов задавят льва, как котенка. А шакалов в жизни значительно больше, чем львов. Они трусливые, послушные, их легко сбить в стаю. Надо лишь обещать, что каждый получит большой сладкий кусок.

Как над ним, Бесковитым, смеялись, когда он двинулся в президенты! У одних слезы на глазах, других понос прошиб. Результат? Вся Россия услышала его имя, увидела его личность. Нравится не нравится, слушала, и миллионы на его призыв откликнулись. Кричать нехорошо, тыкать в собеседника пальцем некультурно! Сашка Яковлев! Мало того, что однофамильцев у него миллион, так он еще не кричит, пальцем не тыкает, главное, ничего не обещает. Где Яковлев?! Ась?! Он по улице идет, хоть кто обернется? А наверху человек был. Интеллект у него, мысли, понимаете ли! Так ни того ни другого не видишь, в руки не возьмешь, подать себя человек не умеет и, опять же, главное, не обещает ничего.

Когда Вульфович еще сопливым Сенькой звался, уже соображал: за посул от человека чего хочешь получить можно. Только посул должен быть не простой, даже не большой, а огромадный, о котором каждый неимущий и мечтает. «Посулом сыт не будешь». То не мудрость людская, а глупость несусветная. Вот реальным куском, какой бы тот ни был, действительно сыт не будешь, потому как аппетит приходит во время еды. Сашка Пушкин верно подметил и про старуху написал, которая получила корыто, до царева престола добралась и голодной осталась. Давать ничего не следует, трудно и крайне опасно, всегда недодашь, жлобом и обманщиком слыть станешь. Требуется лишь обещать. Вон борзые по кругу, роняя голодную слюну, как сумасшедшие за железкой несутся, смотреть любо-дорого, и догнать не могут, а азарт, подыхают от счастья. Главное, чтобы посул был точный, голос у сулящего громкий, уверенный. О чем российский мужик мечтает? Чтобы стакан был всегда полный, чтобы его, мужика, всегда великим называли, боялись и слушались. Значит, как? Держава – от края до края, шестой части нам мало, мы броню на всех перекрестках расставим, знай наших! Ну а водка, смешное дело, от пуза – хошь стакан, хошь корыто. Встань, человече, под мое знамя – и все твое!

Нет, что ни говори, а Буревестник людей понимал. Перво-наперво фамилия не годилась. Ульянов! Так хуже сыщется разве что Иванов. Ленин! Ни предков, ни корней, ничего, а звучит! Устали? Голодные? Желаете мира и землю? Пожалте! Он же не собирался, да и не мог ничего дать. Но громко пообещал и руку поднял! А чего дал? Возможность брату зарезать брата, сыну расстрелять отца, сестренок понасиловать, матушке с голоду помереть. Ну, земля, само собой, власть, а власть кто же с сотворения мира отдавал? Значит, посулил, кругом обманул, кровью залил, шкурку до костей ободрал! И чего? Прокляли? В мраморе положили, караулят, лишь взглянуть позволяют, и правнуки распятых в очереди стоят и стоять будут, потому как посул он двинул великий. Кто был ничем, тот станет всем! А пролетарии всех стран, объединяйтесь! А кого, окромя неимущих, объединить возможно? Имущий, умный трудяга, каждый сам по себе, да и забот у каждого уйма. Только вспахал, сеять подоспело, окучивать, убирать, – с ума сойти, присесть некогда, а не то что на митинг собраться. Всех нот не переиграешь, формул не напридумаешь, жизни не хватит, она короткая. А неимущий последние порты подхватил и вперед, под знамена, где всего-то обещают дать.

Смеются? Так то уже проходили. И над семинаристом Кобой смеялись, и над ефрейтором Адольфом похохатывали, так смешливых миллионы и миллионы, пересчитать не удосужились, закопали, забыли.

Вот Соломон, хоть и жид, а умница, сказывал: «Все было». Не надо колесо придумывать, оно давно крутится. Вы мне, родимые, подмогните на облучок забраться да вожжи взять, потом вместе обхохочемся!

Настоящий российский лидер, как агент наружной службы, должен иметь внешность неброскую, чтобы взгляду не зацепиться, зависти не вызывать, – вот, мол, я как все, один из вас, человек из народа. К сорока семи годам, когда Семен Бесковитый набрался опыта, силы и вторично двинул себя в президенты России, он имел внешность самую подходящую. И стригся под полубокс – ностальгия по незабываемым тридцатым годам, – и костюм на нем, как на истинном россиянине, кособочится, галстук с рубашкой не в масть, ведь мы люди простые, в Сорбоннах не обучались.

Номер в гостинице «Россия» хотя не люкс, однако вполне приличный, между спальней и гостиной раздвижная стенка, меблировка стандартная, неизвестного происхождения, но не облезлая, кресла удобные, столик не кренится, бутылки стоят уверенно. Кандидат в президенты жил в Москве в двухкомнатной квартире, имелось помещение и для штаба кампании, но встречи и переговоры, о которых не следовало знать журналистам и рядовым избирателям, он проводил здесь, в скромном гостиничном номере.

Семен Вульфович сидел, развалившись, перекинув ногу через ручку кресла, держал бокал с коньяком, не пил, смотрел на собеседников доброжелательно.

Кроме хозяина, в номере находился секретарь, который уже третий год сопровождал шефа, словно сиамский близнец. Ивлев Юрий Павлович. Он был молод, лет тридцати, не более, но от непрестанных забот и чужих подушек уже изрядно пооблез и выглядел старше. В третьем кресле разместился гость – Петр Саввич Юсов, лет сорока мужчина, крепко сбитый, одет хорошо и при деньгах. Он представлял группу поддержки, которая финансировала предвыборную кампанию претендента на престол.

– Не понимаю, что произошло в доме Гораева, – Юсов приложился к банке фирменного пива. – Убили какую-то девчонку, так ведь не на рынке, а в закрытой резиденции. Почему так тихо и невнятно бормочет пресса? Левая, правая, усредненная, даже «МК» не выступает. В чем дело?

Секретарь взглянул на шефа, который бесстрастно изучал свой бокал, презрительно кривил тонкие губы, лишь после долгой паузы сказал:

– Юрка, что воды в рот набрал? Я велел тебе разобраться. Выкладывай.

– Чего пишут, то и у меня. – Ивлеву страсть хотелось выпить, но шеф даже не пригубил, а трезвым он был святее папы римского. – Слухи разные, а точно никто ничего не знает.

– Глупости! – Юсов опорожнил банку, швырнул в стоявшую неподалеку корзинку и попал. – Занимаются прокуратура, милиция и безопасность, и спросить не у кого? Не берут «деревянные» – заплати «зеленые»! Ты что, Юрий Павлович, не понимаешь, раз козырь из колоды выпал, следует подобрать?

– Ты, Петр, усложняешь, – важно произнес Бесковитый и бокал поставил на стол, заметил, как вытянулось лицо секретаря, хохотнул: – Разрешаю, Юрок, вмажь грамм несколько, – и совсем иным тоном обратился к Юсову: – Ты, Петр Саввич, умный, опытный мужик, знаю, там работал, но чего всполошился? Может, девка с местным охранником спала да налево завернула?

– Такого убийцу заловили бы через час, – возразил Юсов, несмотря на солидную комплекцию, легко поднялся, взял из холодильника банку пива, чмокнул крышкой. – Кроме традиционных вертухаев, туда пригласили полковника Гурова, важняка из главка угро. Я Гурова знаю, после убийства пошли третьи сутки, а лучший сыщик России топчется на месте. Может, убийство нам в масть, а может, вразрез, нужно знать.

– Я в сыске и финансах против тебя, Петр, просто никто, – Бесковитый прищурился, цокнул языком, – но в политике – сам понимаешь. Полагаю, сегодня мне и равных нет, сам отлично понимаешь, – повторил он, – иначе бы ты с товарищами денежки в меня не вкладывал. Однако ты на носу заруби и приятелям передай, – лидер погрозил пальцем, – я спуску никому, ни своим, ни чужим, не дозволю! Я вам бизнес укорочу!

– Вылезай из моего автомобиля, – усмехнулся Юсов.

– Чего? – не понял Бесковитый, так как популярного анекдота не знал. На все непонятное у него была одна реакция, и он закричал: – Ты меня не купил! Еще столько денег не отпечатали!

И спонсор, и секретарь на крик шефа не реагировали, один пил пиво, другой – коньяк, оба спокойно ждали и были правы. Лидер перестал размахивать перстом и очень спокойно продолжал:

– Гораев – политический труп, это я вам говорю. Рассуждать о том, кто стрельнул у него под окнами, дело пустое, никчемное.

– А Советы сверху донизу? – спросил равнодушно Юсов. – Россия – не Москва, не Питер – страна поселковая, властью замордованная. Спикер гикнет, шестерки нагайками стеганут, и будем мы в кювете, а они проедут столбовой.

– Ты с чековой книжкой разберись, а политику не трогай! – вновь повысил голос Бесковитый. – Советы завтра разгонят! Чуешь? – он повел длинным носом. – Воняет! Это ихним дерьмом воняет!

– Слушай, шеф! – Юсов хозяина шефом не считал, но знал, что тот свое отчество не переносит, а звать кандидата в президенты Семой неловко. Спонсор поднялся, швырнул пустую банку в корзину и снова попал. – Ты занимайся прогнозами, речи говори, воздух нюхай, а я желаю знать подробности убийства. Я по своим каналам прокачаю, а ты, Юрик, кончай пьянку пьянствовать, оторви жопу от плюша и шуруй в Белый дом, в Кремль – куда пускают. Куда не пускают, тоже пролезь, – он бросил на стол пачку долларов. – Землю носом рой, я должен знать, о чем говорят по поводу этого убийства. Держись, шеф! – Юсов отсалютовал хозяину, кивнул секретарю, вышел из номера и, прикрыв за собой дверь, закончил: – Дерьмо собачье, зря бабки жжем!

«Вольво» Юсова была припаркована в каких-нибудь тридцати метрах от зеркальных дверей гостиницы. Он вышел на улицу, полюбовался на свою лакированную красавицу и начал ловить такси, которые подъезжали, уезжали, не обращали ни на кого внимания, словно вообще не имели к желающим прокатиться никакого отношения, а оказались у гостиницы по недоразумению и теперь спешат по важным делам.

Юсов на равнодушных таксистов реагировал спокойно и пошел вдоль ряда машин, остановился около черной «Волги», перемолвился с водителем и открыл заднюю дверцу.

– Довольно занимательно, – сказал Крячко, поворачивая ключ зажигания, и вывел свои «Жигули» следом за «Волгой». – Человек приехал на «Вольво», бросил паршивую тачку, укатил на служебной «Волге».

Именно за этой «Волгой», за рулем которой сидел Карим Танаев, с утра каталась опергруппа МУРа.

Дремавший на заднем сиденье подполковник на замечание начальника не реагировал, а капитана Вакурова слова приятеля задели.

– Ты хочешь сказать, что запомнил всех приехавших к гостинице за последний час? – спросил опер запальчиво. – И кто на какой машине…

«Волга» обогнула гостиницу и припарковалась у северного входа. Юсов из машины не выходил. Крячко поставил «Жигули» в сторонке и только тогда ответил:

– Я с Петром Юсовым учился, потому и обратил внимание. Он работал у нас, позже в прокуратуре, затем, я слышал, ушел на вольные хлеба. Увидел, как он из «Вольво» выходит, подумал, что, судя по всему, Петька неплохо устроился. – Крячко постукивал пальцами по рулю. – Садись на мое место, я рядом с дедом устроюсь.

Оперативники быстро пересели, Светлов, не открывая глаз, сказал:

– Петька сызмальства огромную тягу к деньгам имел, – он тяжело вздохнул. – Неужто увяз и мы его брать будем?

– Значит, у вашего приятеля к Танаеву серьезное дело, – сказал Вакуров, – а попытка остановить такси лишь прикрытие.

– Капитан, тебя пора представлять к майору, – сказал насмешливо Крячко.

– Если начальник друг, от него дождешься, – парировал Вакуров. – Интересная встреча, а Лев Иванович говорил, что наблюдение ничего не даст.

– Лев Иванович сыщик, а не господь бог. – Светлов выпрямился, потер ладонями лицо. – Наша задача получить пальцы водителя. Конечно, Петька Юсов полковника очень даже заинтересует.

– Борис, как только Юсов переговоры закончит и на своем «вольвешнике» уберется, мотай в контору и собери на него все возможное. В кадры не обращайся, сейчас не знаешь, где течет. А мы с дедом будем ждать, пока водитель не проголодается. Кафе, столовая – нам едино, нужен стакан из его рук.

– Понял, – ответил Вакуров и усмехнулся. – Хороши вы будете, если у него жратва с собой.

– Ты за «Спартак» болеешь? За него и переживай, – огрызнулся Крячко. – Конец связи. – Он взглянул на часы. Разговор продолжался восемь минут.

Юсов вышел из «Волги», зашагал к своей машине. Вакуров чуть двинул «Жигули», Крячко коротко бросил:

– Стоять! Смотри за «Волгой».

Юсов отошел лишь метров на двадцать, остановился, начал прикуривать и, повернувшись, осматривал стоявшие машины.

– Хоть и перекрасился, а оперативником остался, – чуть ли не с гордостью произнес Светлов.

– Я сейчас «Волгу» потеряю, – Вакуров газовал, – сейчас на набережную вырулит и с концами.

– Стоять. – Крячко наблюдал за Юсовым, который, как и Вакуров, провожал взглядом «Волгу». – Лучше его сто раз потерять, чем раз засветиться. Теперь двигай, но по-тихому, не обращай на себя внимания.

– Уйдет, практически ушел, – переживал Вакуров.

– Не страшно, у Белого дома поищем, а нет, так завтра поутру снова от гаража возьмем, – спокойно ответил Крячко, задумался и после небольшой паузы продолжал: – Двигай домой, ты займешься Юсовым, я разыщу генерала Орлова, пусть передаст новость полковнику.

Гуров уже привык к неуютной казенной квартирке, к тишине огромного парка, молчаливым охранникам. Порой ему казалось, что живет он здесь не трое суток, а давно и находится не под Москвой, а черт знает где в командировке. В усадьбу – так полковник называл центральное здание – он не заходил, иногда прогуливался по внутреннему двору, молча раскланивался с прислугой. В первый день люди сторонились, увидев, порой вздрагивали, но незнакомец с вопросами не приставал, хотя и выглядел иностранцем, держался по-свойски: то вовремя зажигалкой чиркнет, другой раз о погоде выскажется. А в основном сидит на скамеечке, закинув ногу за ногу, покачивает сверкающим ботинком и облаками любуется либо веточку возьмет и чертит на земле.

Люди понимали, появился человек из-за кошмарного убийства, значит, сыскной. Только ведет себя непонятно, ничего не ищет, в служебные помещения даже не заходит, ничего не выведывает, похож на дачника. Хотя чушь полная, – дачник должен быть в пижаме или тренировочном костюме, обязательно с пузом и в тапочках. А этот словно на прием официальный приехал, с парадного крыльца вошел, а через черный ход покурить вышел, только уж больно долго он покуривает и все молчит, молчит, смотрит доброжелательно, совсем иначе, чем начальник охраны или седой кагэбэшник. И простой мужик, и совсем не простой, по всему чувствуется – большой начальник, такой он уверенный и спокойный.

По мнению сыщика, убийца обойти двор стороной никак не мог, значит, преступник здесь прошел, а около восемнадцати часов во дворе обязательно кто-нибудь находился. А если несколько секунд никого не было, значит, кто-то стоял у окон кухни, либо в дверях подсобки, или в воротах. Как ни крути, а пройти через двор чужаку незамеченным практически невозможно.