Книга: Соборяне - Николай Лесков

Последнее на что ориентированы "Соборяне" - это на развивающийся сюжет или динамическое действие. В самой основе повествования романа лежит степенность, постепенная углубление и, если можно так выразиться своеобразное вращивание в правду жизни. Истина бытия тут не открывается силой, а просвечивается с помощью смирения и терпеливости. Условно говоря, всю фабулу романа можно разложить на две составляющие, которые очень тесно переплетаются между собой. Первой являются действующие лица, причем это относится не только к трем главным персонажам, но и к второстепенным героям, которые являются абсолютно самодостаточными вселенными, совершенно полноправно вторгающимися в орбиту протагонистов, отчего последняя вынужденно меняет траекторию (так, например, рассказ карлика о своей жизни оставляет печать на судьбах всех действующих лиц и при этом впоследствии был вынесен в отдельное литературное произведение).

В центр повествования помещена своеобразная "Святая троица" - почтенный отец Туберозов, непослушный и неразумный сын - дьякон Ахилла, и абстрактный святой дух - священник Бенефектов. Пожалуй, будет затруднительно найти не только в русской, но и мировой литературе персонажей столь же уникальных, самодовлеющих и настолько же глубокого прописанных и раскрытых. Главным, на первый взгляд, является отец Туберозов. Ему посвящена не только значительная часть истории, но также Лесковым даже были включены в книгу его дневниковые записи, полнее раскрывающие тайный мысли и чаяния святого отца.

На примере Савелия Туберозова автор изобразил ту самую святость, смирение, покорность, мудрость и верность своей вере, которые еще были возможны в его время. Прелесть прозы Лескова состоит в том, что он не идеализирует, ни возвеличивает Туберозова как парящего над землей ангела, чуждого своим страстям, наоборот автор пытается представить его перед читателем как человека из плоти и крови, обуреваемого страстями, сомнениями, страхом и даже не лишенного скрытого честолюбия, о котором он сам не знает. С развитием действия, мы начинаем все глубже проникаться не столько характером или образом мыслей Савелия, сколько самой его душой или взглядом на мир. Лесков гениально выводит главное - что скрыто под спудом наносной благочинности, обычаев, порядков и обывательских будней - сознание некоей высшей истины и святого жития в ней. Следует отдать автору должное - он с искуснейшей аккуратность подходит и позволяет своему перу буквально только очертить ее контуры, обозначить присутствие, ведь попытайся Лесков захватить ее в какие-то силки строго обозначенной формулы или даже ситуации, она немедленно испарится, оставив по себе только пустой след.

Однако, если отец Туберозов является столпом веры, человеком по-настоящему стремящимся к чистоте, стареющим мудрецом, медленно и верно постигающим неизведанное, то второй главный персонаж - Ахилла, есть некоторым образом его противоположность, однако противоположность Гегелевская, то есть диалектическая, та самая, без которой невозможно предстояние и переход в высший синтез и иную правду. Употребляя термины Психоанализа, можно сказать, что если Туберозов является строгим Сверх-Я, познавшим всю пользу законов, ограничений и самопознания, то Ахилла есть бегрешное, невинное Оно, свободно изливающееся в игре своих незамутненных познанием, чистых природных сил. Ахилла от рождение есть некое уникальное явление - его страсти имеют только благую, бескорыстную, истово праведную направленность, но, как водится по законам жанра, постоянно нарушают этим устоявшиеся законы или обычаи и, как следствие, приводят к самым нелепым и комичным ситуациям. Естественно, множество сцен романа построено на столкновении строго мыслящего Туберозова и бесшабашного Ахилки. Однако ближе к концу романа две эти силы начинают сливаться и магическим образом перетекать одна в другую. Самые волшебные страницы в книге ожидают читателей в конце, когда юмористические сценки отходят на второй план и Ахилла с Туберозов становятся перед самой громадной и единственной истиной нашей жизни - смертью. Один для другого тут уже является не просто утешением или отрадой, но самой настоящей необходимостью - ведь как Ахилка не в силах вынести бремя бытия без строгости закона всеведущего отца Савелия, так и Туберозов не может совладать с железными рамками бытия не опираясь на вечно свободных дух своего младшего товарища. Что касается третьего персонажа, то он является собой некое гармоническое растворение Сверх-Я и Оно в том самом Я, которое сопровождает нас всю жизнь и которое мы даже не замечаем. Поэтому и Бенефактову отведу совсем не много места, ввиду его априорной святости и благопристойности.

Второй составляющей фабулы является бытие далекого уездного города "Старгорода" взятое во всей своей оригинальности. Бытие это составляется из жизни побочных персонажей, описанных с невероятной живостью и фантазией. Тут мы встретим и чисто гоголевских подлецов-чиновников, и великосветских дам, блещущих своим пустым великолепием и отцов церкви, потерявшихся в своей обрядности как в лесу и по-настоящему праведных дворян и (почти) сумасшедших ученых-преподавателей и так далее и т.п.

Каждый из героев достоин отдельной истории или рассказа. Лесков гениально выписывает не только их характеры, буквально по нескольким чертам или фразам рисуя перед читателем целую судьбу героя от младых ногтей до гробовой доски, но и уникальную ауру, атмосферу жизни с небольшими "отклонениями", жизни, которая кренится совсем чуть-чуть, чтобы куда-то двигаться (в отличие, например, от столичной жизни, напоминающей бег карусели по кругу). В целом же, эта атмосфера неплохо была запечатлена в сериале Твин Пикс. Линч, сам того не ведая, воссоздал антураж Соборян, даже скопировав некоторые атрибуты - такие как дневник главного героя, включение в повествование карликов и связанные с ними нетипичные истории, таинственность и, можно сказать, мистическую подоплеку, смешанную с иронией. В общем-то, можно сделать вывод, что хроника жизни маленьких городов не сильно отличается в любых концах света или столетиях.

Резюмируя, следует сказать, что Соборяне является одной из самых проникновенных, душевных и просто красивых историй в русской литературе. Тут нет ни захватывающего действия, ни поучительных для читателя формул или нравственных поучений. Стилистика повествования многих поставит в тупик своей неспешность и скурпулезным вниманием к деталям. Но проникнувшись этой тихой любовью к канувшим в лету, но осененным святостью жителей, уездным городкам, неспешностью и размеренностью их "самостийного" существования, читатель получит искреннее удовольствие, оценив, с одной стороны - тончайший юмор Лескова в бытописании, с другой - величие его как художника в изображении титанических, вселенских характеров. На таких людях стояла и стоит сама земля. Вот только встретить их все чаще можно только на страницах книг.

Удивительно, что при маниакальной одержимости русской литературы идеей духовности с умением отыскивать ее в самых неожиданных сюжетах, вроде юноши, зарубившего топором двух женщин или дамы, оставившей сына мужу, жившей с любовником и покончившей жизнь самоубийством - удивительно, что в сферу ее внимания практически не попадали люди, чьей жизненной стезей было хранить и блюсти чистоту духа.

Вот разве "Житие протопопа Аввакума", которого никто по архаичному слогу нынче не читает. Отчего так? Может оттого, что Русская Православная церковь изрядно скомпроментировала себя сращением с государством и обслуживанием его интересов? На начальных этапах соединение православия с самодержавием было условием выживания страны, позже стало частью триединства национальной идеи. Чем прочнее склеивались, тем меньше было доверия церковнослужиелям, и вот уже у Пушкина "Сказка о попе и работнике его Балде", а у Тургенева скабрезная поэма "Поп".

А все-таки они были. Праведники не только по должности, но по призванию, окормлявшие паству своих скромных приходов, кто в душевной теплоте беседовал о Боге и истину царям с улыбкой говорил. Откуда бы, в противном случае, явилось столько священнослужителей, о которых узники сталинских лагерей вспоминают с благодарностью и уважением?

Лесковские "Соборяне" из таких. Жили в маленьком уездном Старгороде протопоп Савелий Туберозов,  священниr Захарий Бенефактов да дьякон Ахилла Десницын, и попечением этой троицы держалось в нем благочестие.  Бездетный отец Савелий олицетворял разум этого триединства, кроткий многодетный Захарий душу, а изгнанный из стjличной консистории за экспансивность и неумение вовремя остановиться Ахилла - телесную ипостась.

Позже, символическим отражением этой троицы станет памятник в виде пирамиды - приземистой, разлапистой и довольно неуклюжей, но какая уж есть, идеальных взять негде.  А в городе. символически отражающем страну, меж тем новые веяния, просвещение, атеизм, нигилизм. И нужно сообразовывать как-то с ними прежнюю веру, да не на уровне: "Если бы мы происходили от обезьян, то нас теперь водили бы по городам Цыганы на показ и мы платили бы деньги за показ друг друга, танцуя по приказу Цыгана или сидя за решеткой в зверинце."

Уровень вопиющей дремучести демонстрирует в книге скорее поборник науки дебиловатый учитель Варнава. Чего стоит вываривание бесхозного утопленника с тем, чтобы из отделенных от мяса костей сделать скелет, дабы служил школьным пособием. Вы вообще можете представить преподавателя, который занимается подобной хренью? То есть, в нашей школе скелет был, мы убеждены были, что он гипсовый или пластиковый, но вот смотреть на уроке на анатомическое пособие, а перед глазами твой препод варит полуразложившегося трупака, после разбирая по косточке - буэ.

Надобно отметить, что при всей нелепости ситуации с костями, на ней в книге построено множество презабавнейших коллизий, читать которые без смеха трудно. Юмор Лескова мрачный, часто безнадежный, но качества он отменного и поднимается порой до салтыковщедринских сатирических высот, но без едкой злобы последнего. Все же "колокольному дворянину", который при попытке разумного хозяйствования был обкраден крестьянами и разорился далеко было до пламенного трибуна, знавшего народу истинную цену и дравшего с него три шкуры, зато же и имение имевшего отменное.

И еще об одном удивительном совпадении. Здешний Майор просто брат-близнец капитана Лебядкина из "Бесов" Достоевского, увидевших свет одновременно с "Соборянами", а его стихи к миллионерше Мордоконаки совершенно могли бы быть написаны идиотическим капитаном. Удивительно, что два этих романа выраженно охранительной антинигилистической направленности опубликованы одновременно.

При несомненных литературных и языковых достоинствах,  сюжет "Соборян" вяловат, структура рыхловата, а финальное поголовное вымирание старгородского поповства не выглядит достаточно мотивированным.  Просто жили-жили, претерпевая невзгоды и находя утешение в вере, а потом вдруг взяли, и в одночасье друг за другом умерли. Не спешите нас хоронить.

И, если не сложно, ответьте на три вопроса:

1. Считаете ли вы положительнывй пример в литературе действенным средством исправления нравов?

2. Как вы относитесь к РПЦ?

3. Наука и религия, всегда ли противоречия непримиримы?

Примеров неудавшихся главных работ в искусстве - пруд пруди. И неудавшиеся они не потому, что вышли плохо - нет, просто не дотянули до magnum. Может быть автор слишком старался, может быть не заметил, что с вдохновением нелады, а может быть... просто не смог.

Публика, при этом, может реагировать совершенно по разному. Посмотрите, хотя бы, на последний фильм Нолана - там тебе и magnum opus и (не обвинения, но) замечания: "не получилось". И мне кажется, что те, которые говорят: да, это она, это великая работа - они, чаще всего, видят в ней то, чего ей не хватает; что-то ещё домысливают, достраивают, на что-то закрывают глаза. Как влюблённость в незнакомого человека. Ведь что мы любим в том, кого знаем один день (или пуще того, один пьяный вечер) - мы любим в нём то, что так ловко смогли домыслить.

Именно такая участь, на мой субъективный взгляд, постигла "Соборян" Лескова. Перед прочтением мне попалась фраза Набокова о нём "У него в слоге попадаются забавные англицизмы, вроде "это была дурная вещь" вместо "плохо дело". Но всякие там нарочитые "аболоны"... — нет, увольте, мне не смешно. А многословие... матушки! "Соборян" без урона можно было бы сократить до двух газетных подвалов. И я не знаю, что хуже, — его добродетельные британцы или добродетельные попы". Причём меня сложно обвинить в заочном принятии мнения Набокова - всё таки он тот ещё критикан и успел пройтись, наверное, по всем русским писателям, кроме себя. Но на этот раз выразился достаточно метко.

Серьёзно, я просто умирал под "Соборянами". Во многом именно от многословности, которой не находил оправданий. Было душно и даже скучно под наслоением бездейственных слов. Даже та самая правда уездного русского городка, которую часто ставят в заслугу "Соборянам" - даже она погребена и надо отчаянно верить в то, что правда есть, чтобы увидеть её. Т.е., если (возвращаясь к мысли Набокова) взять и разложить роман на составляющие части, затем сократить (да, сократить) их, то мы, действительно, увидим не только отличные темы (хотя, на мой взгляд, не особо бодро выдерживающие пресс времени), но и, что ценно, разные жанры и подходы. Другими словами всё это хорошо, просто Лесков вместо того, чтобы ювелирно скрепить кирпичики в одно целое - стал шлёпать и шлёпать цементом. Не приняли "Чающие движения воды" (первое название) - переписал, назвал "Божедомы" (второе название) и снова отнёс - снова не приняли, переделал в "Соборян" и, наконец то, дошёл до печати. Да вот беда, вместо того чтобы разбирать прошлые стены - он всё достраивал, подстраивал и подпирал, до тех пор, пока не заметить "Соборян" было уже нельзя. Не мытьём, так катаньем, как говорится.

В моё издание сборника (от pravkniga.ru) помимо "Соборян", входят и "Христианские легенды" (авторское переложение "Пролога") в непривычном ныне жанре святоотеческих преданий в антураже раннеправославного восточного Средиземноморья. Вещи довольно нишевые — серьезно воцерковлённый человек и так "Четьи-минеи" читал, а праздно любопытствующий скорее начнет с житий и патериков попозже и поближе культурно (например, с Троицкого).

Даже хочется немного иначе на церковь взглянуть... А нет. Не хочется. Ушло её время. Пришло время науки.