Текст книги "Карикатурный идеал"

В оправдание автора, который вздумал соблазнить женщин русского духовенства таким неподходящим типом, можно сказать только одно, что новый положительный тип молодой женщины, находящейся в замужестве за священником, в наше время не выяснился: он еще вырабатывается среди многообразных и, смею думать, благотворных движений в бытовой жизни клира; но в таком случае, пока он не обозначается, незачем его и измышлять и описывать, потому что всякое измышление не будет тип, а будет выдумка, и если она неискусна, то из нее выйдет карикатура, – что и вышло из «идеальной попадьи Алмазовой».

Теперь поговорим о самом муже, которого эта догадливая женщина «окрылила» своею смертью, и взвесим, по возможности, тяжеловесные достоинства этого идеала.

IX

Отец Алмазов гораздо проще своей жены. Нужно заметить, что эти супруги похожи не на живые лица, а на марионетки, двигающиеся по разводам, сочиненным автором для выражения его планов. Но в жене о. Алмазова есть по крайней мере еще нечто свое (хотя и нехорошее). Это – известная развязность, юркость и кокетство довольно дурного тона. Но в самом «идеальном священнике» нет и того; он уже совсем автомат, действующий без всякого подобия живого человека. Автор сочинил ему проповедь, – он говорит; назначил ему построить то и другое, – и он все это строит; завел его ссориться с «взбалмошною нигилисткою Кашеваровою», – и он ссорится; поставил его на молитву, – он молится, и бог будто слушает его молитву, вследствие которой являются жандармы и вяжут и нигилистов и раскольников. Словом, как все это намечено автором по плану его утопии, так все и делается, «как по повелению волшебной палочки». От этого тут нет ничего живого – ни следа драматического развития даже и в тех положениях, которым автор нарочито усиливается дать драматический характер. Только порою они оживляются тем, что переходят в смешное, как, например, когда о. Алмазов едет в возке, обращающемся в тарантас, когда он поет тропарь в виду скелетов и портрета Сеченова, когда по его молитве вяжут его врагов, или когда двенадцать священников несут гроб его жены и льется море слез, а петь никто не может. Своей инициативы, знания действительных нужд народа и сельского неустройства нет вовсе. Из мужиков, которые вчера были грубияны, кляузники и пьяницы, – в три года являются люди, вошедшие во все главнейшие фазы цивилизации. Это не повествование, а фокус, и в этом случае немецкий поэт Гейне гораздо обстоятельнее нашего автора: тот говорил, «что мужика прежде всего надо вымыть», а о. Алмазов так идеален, что возгнушался этой заботы, и, строя гостиный двор, по которому глубокою осенью гуляла его жена, он не вздумал даже построить в селе сносную баню, которая на первый случай была бы гораздо необходимее гостиного двора. Но ему все равно, и о соображениях его и способностях нельзя судить по его постройкам: если бы его село было при море, он бы построил и маяк и сам бы зажег его светоч; если бы не умерла его жена и он не «окрылился» бы затем в архиереи, то он построил бы полицию и каланчу для надзора за тайными движениями нигилистов, – словом, это своего рода «белый бычок», сказка про которого может быть и докучна и бесконечна. Ценить его не за что, потому что он не являет никаких личных сил, обнаруживаемых в борьбе, а автор делает им какие хочет ходы на доске – и только, и Алмазов послушен ему, как пешка. Весь он построен на вздоре – на случайной женитьбе с приданым, а отнимите у него это приданое, и сам он тотчас же обращается в совершенный вздор: ему не на что будет строить постройки, одолжать погорельцев, ездить то в возке, который оказывается тарантасом, то в фаэтоне, который, надо заметить, совершенно неудобен для езды по проселочным дорогам. Все дело в этих деньгах, и без них не могло бы быть ничего описанного в этой истории. Без них сей «идеальный священник» был бы очень прост: он ездил бы в простой кибитке, сидел бы не под балдахином с крестом и, разумеется, брал бы преблагополучно «неприличную мзду» за требоисправления, и, может быть, вышел бы через это лучше. Занятый работами, он не мешался бы в несвойственные ему полицейские дела, думал бы больше о своем поле, не молился бы о наказании раскольников и нигилистов и не дерзал бы комментировать суды божьи, как он сделал это, когда (313) «вдруг понял», что жена его умерла «именно для того, чтобы открыть ему новую широкую дорогу». (Бедная жена!)

А потому о. Алмазов не разбираем и не судим: этот автомат как был, так его и нет; но за него должен быть судим автор, стремления которого представляют непостижимую путаницу. Против чего он ратует, за что хочет стоять? В начале хроники можно подумать, что он самый крепкий консерватор церковных порядков in status quo[2]2
  в существующем положении вещей (лат.)


[Закрыть]; он заявляет довольно прямо, что не любит новаторов, – но это не так. Оказывается, что он сам тоже хочет обновления, но только не в том спокойном духе, в каком оно уже и совершается в епархиальной жизни почти по всей Руси. Нет, – он хочет реформ с судорожным метанием за нигилистами, в союзе духовенства с жандармами и прокуратурою… Подумал ли автор и его герой и героиня: коего они духа? Читая, как его «идеальный поп» отрекается от доходов за себя и за своих церковников, которые его к тому не уполномочивали, вы можете подумать, что он либерал и друг народной нравственности, – но и это не так. Автор не медлит опровергнуть это мнение удачными хлопотами об учреждении ярмарок, служащих местом разгула и разврата. Автор – против эмансипации женщин, но его попадья сама эмансипирована в весьма дурном смысле, потому что она порою доходит даже до изрядного бесстыдства, к которому отнюдь не ведет здоровая эмансипация. Автор обличает беспорядки архиерейских домов, и в то же время успехи своего героя у архиерея Хрисанфа ставит в зависимость от случайного знакомства с ним дяди своей жены – местного губернского советника; он после обличения архиереев не без некоего прозрачного намека указывает на правило древней церкви… и потом говорит, что нужны архиереи-монахи, к чему и доспевает его «окрыленный смертью жены» герой; он много пишет о звоне в колокола во время архиерейских переездов по городу, делает по этому случаю разные намеки и вообще смеется над этим, а между тем без крайней необходимости и к явной несообразности (316) заставляет звонить в колокола сельской колокольни, когда уезжает в своем фаэтоне овдовевший священник Алмазов (тогда еще даже и не Агафангел). Чего ради случилась эта невозможная нелепость – даже и понять нельзя. Могли ему все «кланяться в ноги», могли «две версты» бежать за его фаэтоном, «запряженном почтовыми лошадьми», – все это утрировано, но еще, пожалуй, возможно; но звонить в колокола… Чем он мог внушить людям такую дикую фантазию, – разгадать так же мудрено, как то, чем он внушил глубокую, по-видимому, страсть практической институтке Николаевского института. Всеконечно, он имел в себе что-нибудь такое, внушающее к нему и особенную любовь и особенное почтение: в тексте книги это, правда, не усматривается, но к экземплярам книги прикладывается отдельная виньетка, где в ярко-красной кайме помещен «портрет студента Алмазова». – Но это довольно грубо исполненное политипажное изображение замечательно только некоторым сходством с портретами г. Ливанова. Не в этом ли сходстве должно искать причину, почему ему начали звонить еще прежде, чем он сделался архиереем?

Что-то будет после?

X

В заключение еще два слова о необыкновенном литературном приеме с именами архиерея Хрисанфа, разъезжающего с визитами к дамам, кн. Шаховской, «по опыту» полагающей аттестацию сохранности мужчин из духовенства; «сумасбродной женщины-нигилистки Кашеваровой»; дурного мужа Скалон, Болтина и других… Разве это позволительно в какой-нибудь стране, где известны хотя мало-мальски литературные приличия? Что сказал бы г. Ливанов, если бы в печати появилась бы какая-нибудь грязная история и героем ее был выведен человек, носящий его фамилию?.. Надо думать, что это ему было бы несколько неприятно, и он имел бы полное право назвать это большою неделикатностью и даже грубостью. И это и есть большая неделикатность, которую весьма бы желательно вывести из обычая.

И, наконец, о выходке по поводу портрета Сеченова: неужто г. Ливанов серьезно думает, что портрет профессора Сеченова, весьма обстоятельного ученого, известного даже за пределами России, есть вывеска какой-то непорядочности в доме, где этот портрет поставлен на видном месте? Позволительно ли такое обращение с именем ученого человека, делающего не бесчестье, а скорее честь своей родине! И за что же это: не за те ли «рефлексы», где после интересных наблюдений делаются интереснейшие выводы и предположения? Что же в этом за вина и какие и перед кем преступления? И если не допускать этого, то как иначе можно двигать какую-нибудь науку, не только такую, с какою имеет дело г. Сеченов, а даже хоть, например, библейскую критику, с которою имеет дело известный Бодиссан, прилагающий строго критический метод к своим исследованиям о единобожии евреев. И что же: оскорбляет ли это истинно верующих и истинно ученых? – Нимало. В одной прекрасной статье, помещенной в духовном журнале о трудах Бодиссана («Правосл<авное> обозр<ение>«, месяц апрель 1877 г.), читаем: «человеку суждено подходить к истине путем более или менее окольным. Любовь к истине так велика, что где не хватает силы ума, человек готов призвать на помощь фантазию. Но это не отнимает нашего права на благодарность к тем труженикам науки, которые из любви к истине увлекаются, чтобы уяснить то, что не ясно», и т. д. Вот правильное отношение к трудам ученого, даже в том случае, если увлечения его очевидны, чего, впрочем, г. Ливанов по отношению к исследованиям профессора Сеченова не доказал, а только старается свести к чему-то недостойному внимания и сообщества порядочных людей…

Это ли прием человека, уважающего науку, это ли противодействие нигилизму, не есть ли это скорее проповедь невежества, или это-то и есть самый несомненный нигилизм, который, по прекрасному выражению «Московских ведомостей», отнюдь не определенное учение, а просто особенное «умственное состояние», в коем человек стремится отрицать все, чего он не умеет понять? – С этим определением, сделанным умною редакциею московской газеты, нельзя не согласиться, тем более что следы нигилизма как «особенного умственного состояния» весьма замечаются у многих, которые отнюдь не желают считать себя нигилистами и не крестят своих детей в винной жженке. Хроника, сочиненная г. Ливановым, относится к категории явлений, еще раз подтверждающих эти выводы.

Не для того ли и писана эта книга? – Конечно, нет; автор в своих газетных рекламах категорически объясняет «цель книги» таким образом: «1) изложить всю несправедливость огульного обвинения нашего духовенства, 2) всю неестественность отношений нашего общества к духовенству, 3) всю безучастность к этому сословию нашего общества, в следствие (вследствие) предрассудков сего последнего».

Наш подробный отчет об этой книге представляет читателям достаточную возможность основательно судить: насколько достигается упомянутым сочинением указываемая автором цель?

По нашему мнению, цели эти не достигаются, и книга не представляет собою никакого живого интереса, а потому можно будет пожалеть, если широковещательные рекламы, распространяемые о ней автором с целью зазыва покупателей, найдут среди нашего бедного духовенства много людей, способных поддаться этому торговому заману.

Статья эта написана для того, чтобы по возможности предотвратить возможность такого увлечения и хотя частью обнаружить фальшь этой скучной, но в своем роде не безвредной утопии.

Примечания

Впервые опубликовано в журнале «Странник», 1877, август, стр. 129–143; сентябрь, стр. 259–276; октябрь, стр. 71–86, за подписью: «Н. Лесков» Впоследствии не перепечатывалось.

Статья посвящена оценке книги Ф. В. Ливанова «Жизнь сельского священника. Бытовая хроника из жизни русского духовенства», М., 1877. Автор книги, реакционный беллетрист, помимо духовенства описывал также жизнь и быт раскольников («Раскольники и острожники», СПб., 1868; «На рассвете», М., 1875); одновременно Ливанов – составитель ряда низкопробных учебных пособий для народного чтения, автор «Курса истории русской литературы» (М., 1878).

Рецензируемая книга не могла не привлечь внимания Лескова, автора «Соборян», многочисленных статей и очерков о церковной жизни, в ближайшем будущем – создателя «Мелочей архиерейской жизни». Статья является ценным свидетельством его серьезных расхождений с лагерем идейной реакции к концу 70-х годов. Лесков высмеивает не только надуманное, чуждое подлинного знания жизни произведение Ливанова, но и те низкопробные приемы реакционных беллетристов, которые они применяли в своих нападках на радикальных демократических деятелей, на прогрессивную молодежь.

«Изо дня в день, – записки сельского священника» – СПб., 1875; автором этой книги был В. П. Мещерский (см. о нем в примечании к письму 64 в наст. томе).

…нового архиерея Хрисанфа… Читателю может показаться это чем-то знакомым? – Здесь и далее Лесков с возмущением говорит о приеме Ливанова называть вымышленных героев именами действительных исторических деятелей. Хрисанф (Владимир Николаевич Ретивцев, 1832–1883) – духовный писатель, был ректором С.-Петербургской духовной академии, епископом астраханским и нижегородским.

«Я, как все великосветские люди»… и т. д. – Ср. в рассказе «Голос природы» (наст. изд., т. 7, стр. 250).

Фамилия «Татищева»… – Татищевы – старинный графский и дворянский род; наиболее известен из этой фамилии В. Н. Татищев (1686–1750) – русский историк. В 70–80-е годы XIX века был известен С. С. Татищев – публицист и дипломат.

…известные нигилистические романы… – В первую очередь имеется в виду «Что делать?» Чернышевского, а также те произведения, которые созданы под воздействием этого романа («Трудное время» В. А. Слепцова; «Степан Рулев» Н. Ф. Бажина, «Перед рассветом» Н. А. Благовещенского и др.).

…гоголевского Осипа… – Речь идет о словах Осипа в «Ревизоре» (д. IV, явл. 10).

Гомилетический. – Гомилетика – учение о христианском проповедничестве.

…«нигилистка Кашеварова»… – Эта фамилия указывала на известную прогрессивную деятельницу 70-х – 80-х годов Варвару Александровну Кашеварову (Рудневу) (1844 или 1848–1899) – одну из первых русских женщин, получивших высшее образование, врача-гинеколога, доктора медицины, автора ряда научных работ. Деятельность и личность Кашеваровой, как «нигилистки», была не раз объектом выпадов реакционной критики. См. также примечание к письму 34.

Сеченов, Иван Михайлович (1829–1906) – великий русский физиолог.

…к Скалону… фамилия всем известная… – Из дворянского рода Скалонов известен В. Ю. Скалон (1846–1907) – публицист, земский деятель.

…к «нигилисту Болтину» (опять известная фамилия?)… – Болтины – старинный боярский и дворянский род; наиболее известен И. Н. Болтин (1735–1792) – русский историк.

…известных сочинений Жюля Симона и Джона Стюарта Милля… – Речь идет о книгах: Жюль Симон (1814–1896), Работница, СПб., 1861 (2-е изд. – М., 1874) и Джон Стюарт Милль (1806–1873), О подчинении женщины, СПб., 1869 (2-е изд. – 1871, 3-е– 1882).

«А Васька слушает да ест» – цитата из басни Крылова «Кот и повар».

Так тяжкий млат, дробя стекло, кует булат – цитата из поэмы Пушкина «Полтава».

…представленного у Рабле Панюржа… – Речь идет о Панурге, персонаже романа Ф. Рабле «Гаргантюа и Пантагрюэль».

Корф, Николай Александрович (1834–1883) – видный русский педагог и методист, прогрессивный деятель народного образования, автор ряда учебников и руководств для начальной школы.

Водовозов, Василий Иванович (1825–1886) – известный русский педагог, методист по вопросам преподавания русского языка и литературы; автор ряда учебных пособий для начальной и средней школы.

Ушинский, Константин Дмитриевич (1824–1870) – выдающийся русский педагог, один из основоположников русской педагогической науки и народной школы в России, автор ряда книг для начального обучения.

…пресловутой «золотой грамоты»… ливановской литературной фабрики. – Имеется в виду учебное пособие «Золотая грамота» (М., 1875) – хрестоматия для народного чтения, составленная Ф. В. Ливановым.

…Свящ<енной> истории Шнора… – Речь идет об издании немецкого художника Юлиуса Шнорра фон Корольсфельда (1796–1872) «Библия в картинах» (Лейпциг, 1852–1860).

…в газете, издаваемой кем-то «с птичьею фамилиею»… – Очевидно, имеются в виду «Русские ведомости», с 1864 года редактировавшиеся, а затем и издававшиеся Н. С. Скворцовым (1839–1882).

Келейник – служитель у монашествующего лица, послушник, служка.

…Мансветов (опять известная фамилия)… – Из Мансветовых известны: Григорий Иванович (1775–1832) – духовный писатель; Иван Данилович (1843–1885) – археолог, профессор Московской духовной академии.

Das ist eine alte Geschichte… («Все это старо бесконечно…») – строка из стихотворения Г. Гейне «Девушку юноша любит…» (пер. В. Зоргенфрея) – Книга песен («Лирическое интермеццо», 39).

Бюхнер, Людвиг (1824–1899) – немецкий физиолог и философ – вульгарный материалист.

Фейербах, Людвиг (1804–1872) – немецкий философ-материалист.

Ходил в зимушку студеную… и далее – цитата из стихотворения Некрасова «Влас» (1854).

Стр. 215–216. …Гедеонов (снова известная фамилия)… – Из Гедеоновых известны Александр Михайлович (1790–1867), занимавший в 1833–1858 годах пост директора императорских театров Петербурга (с 1833 г.) и Москвы (с 1847 г.); его сын Степан Александрович (1816–1877) был директором императорских театров (1867–1875) и Эрмитажа (1863–1877).

Павлов, Николай Филиппович (1805–1864) – писатель, литературный критик и публицист.

…наши русские в Швейцарии… – эмигранты, находившиеся в Швейцарии.

…вроде римского огурца… – Здесь и далее речь идет о басне Крылова «Лжец».

…пресловутые «пять хороших книжек»… – Возможно, имеются в виду слова Рахметова из «Что делать?» Чернышевского: «по каждому предмету капитальных сочинений очень немного; во всех остальных только повторяется, разжижается то, что гораздо полнее и яснее заключено в этих немногих сочинениях. Надобно читать только их… Берем русскую беллетристику. Я говорю: прочитаю прежде всего Гоголя. В тысячах других повестей я уже вижу по пяти строкам с пяти разных страниц, что не найду ничего, кроме испорченного Гоголя…» (Н. Г. Чернышевский. Полное собрание сочинений, т. XI, стр. 203).

…как Гоголь говорил – «фетюком». – Этим словом Ноздрев обозвал своего зятя Мижуева («Мертвые души», т. I, гл. IV); к прозвищу Гоголем дано примечание: «Фетюк – слово обидное для мужчины, происходит от фиты, буквы, почитаемой некоторыми неприличною буквою».

Кто ты – их ангел ли спаситель… и т. д. – неточная цитата из «Евгения Онегина» («Письмо Татьяны к Онегину»)

…Гейне… говорил, «что мужика прежде всего надо вымыть»… – Неточная передача мысли Гейне из его статьи «Признания». См. также наст. изд., т. 9, стр. 355 и примечания.

…не за те ли «рефлексы»… – Речь идет о знаменитом труде И. М. Сеченова «Рефлексы головного мозга» (1853).

В одной прекрасной статье… – Имеется в виду статья «Ветхий завет и идея о едином боге» («Православное обозрение», 1877, т. 1, апрель, стр. 716–761, за подписью: «-ъ»), посвященная книге: W. Boudissin. Studien zur Semitischen Religiongeschichte. Heft 1, 1876 (В. Будиссен. Исследования по истории религии семитов, книга 1, 1876).