Текст книги "Там, где живут свиристели (сборник)"

Николай Мамаев
Там, где живут свиристели
Рассказы (сборник)

[email protected]

Эос

Художник взял кисть, смешал нужные краски и сделал первый мазок. Пастельных тонов шлейф потянулся вслед накрахмаленному манжету свободной парусиновой рубашки. Из приоткрытого окна в помещение – просторную комнату с высоким потолком – задувал ветер. Он ласкал мольберт и полотна, вселялся в марины и пейзажи, развешанные на стенах, задувал в рамы портретов неизвестных людей, отчего, казалось, лица незнакомцев едва заметно щурились, улыбаясь. Художник сделал еще несколько взмахов кистью, звезды тут же сорвались с неба и рассыпались по скрипучему деревянному полу студии. Кисть замерла. Замер и человек. Остановилось время. "Эта работа должна быть лучшей, – подумал художник. – Мой опыт, навыки и воображение должны соединиться здесь. Они материализуются, получат оболочку, станут осязаемы благодаря рельефу застывших красок, что выходят из-под трепетной кисти. Иначе ничего не получится, иначе все бессмысленно. И нет никакого проку от этих рук, что одержимы бесами». Ветер, тем временем, стих, за окном моросил дождь. Начинало смеркаться. Иволги уже покинули здешние места, и теперь без них было как-то особенно грустно. «Это будет шедевр. Перед ним, она не сможет устоять», – улыбнулся про себя художник, и на грубом холсте проявились знакомые нежные очертания.

Terra Incognita

Федоров нагишом стоял перед огромным панорамным окном кондоминимума, расположенного на семьдесят четвертом этаже жилого небоскреба. Он любовался восходом Солнца. Рассвет завораживал необыкновенной красотой иллюминации. Слепящий диск лениво поднимался над бурыми скалами, плавил асфальт мегаполиса, его сталь, бетон. Наблюдение за рождением нового дня – соучастие в таинстве, столь трепетном, хрупком, что, кажется, одно неверное движение – резкий взмах руки или простое покашливание, и все вмиг обратится в прах. Федоров улыбнулся. Вспомнил, как отец однажды взял его с собой на охоту. Тогда-то он впервые и увидел, как поднимается Солнце над Соляной бухтой, разводит в ее водах нежные акварели, окрашивает стволы высоких сосен, превращает лес, озеро, древние руины кирпичной башни в сказочные декорации. Должно быть, Федорову было тогда не больше семи. Он точно помнил, что еще не начал ходить в школу. Стояла осень, первые числа октября. То утро было сырым и студеным. От палатки и спальников толку было немного. По-настоящему грел только разведенный на ночь костер, от которого наутро оставались лишь лениво тлеющие угли. За тридцать лет климат сильно изменился. Современная детвора видела снег только в учебниках или по телевизору. Теперь без хорошего кондиционера не обойтись, начиная с первых чисел апреля и заканчивая сентябрем. Никакой сырости и, тем более, стужи, только безжалостно палящее солнце и редкие осадки в виде кратковременных проливных дождей. Тридцать лет, всего лишь… Но восход по-прежнему прекрасен. Федоров приспустил жалюзи. Пора собираться. Пресс-конференция назначена на полдень, и еще столько предстояло сделать. Нет, опоздание непростительно. Можно вообразить, как переживает профессор Ду, ведь сегодня он выложит перед широкой публикой все карты, познакомит мир с открытием, являющимся результатом его многолетних трудов, а также работы двух десятков сотрудников экспериментальной Лаборатории Мирового Института Высших Исследований – талантливейших специалистов своего времени. Федорову посчастливилось стать одним из них. Был конкурс на участие в проекте. Невероятно сложный, около сотни человек на место. Выпускники университетов выполняли те же задания, что и седобородая профессура. Кое у кого сдавали нервы, некоторые просто бросали, так как благодаря конкурсу смогли объективно оценить свои возможности и понять, что впереди им ничего не светит. Спустя трое суток, после завершения финального испытания, Федорова разбудил телефонный звонок. Он прошел. Его взяли в команду на место ассистент – профессора. Семь лет работы в Лаборатории пролетели незаметно. Умнейшие люди, множество интереснейших наблюдений и открытий, увлекательные командировки в места, о которых непосвященные могли слышать разве что краем уха, исследование экзотических материй и квантовой гравитации. Усилием воли заставил себя Федоров повернуться спиной к окну. Спустя полчаса, дожидавшийся его внизу воздухолет набирал высоту. Ровно в девять Федоров стоял на воздухолетной площадке, расположенной на крыше двухсотэтажного небоскреба – здания Мирового Института Высших Исследований. Желая поскорее скрыться от безжалостно палящего Солнца, мужчина в черном костюме поспешил к лестнице. По пути вспомнил, что обещал Ани заказать на вечер столик в «Нормандии», и с досады хлопнул в ладоши. «Позвоню в ресторан, как только закончится весь переполох», – подумал Федоров и прибавил шагу. Первые этажи МИВИ были отведены под общественные столовые и зоны отдыха для научных сотрудников Института. Далее располагались кабинеты службы эксплуатации, технические и складские помещения. Главный конференц-зал, где решено было проводить встречу, находился на 110 этаже. Ну а прямо над ним устремлялись под самую крышу ярусы с бесчисленными лабораториями. Жизнь в них кипела с раннего утра и до позднего вечера. Начальника инженерной службы, отвечающей за исправное функционирование всех коммуникаций здания, звали Александер Даркблюм, или же просто Блюм – Так обращались к нему в Институте. Он-то и командовал на сцене конференц-зала, когда вошел Федоров. Двое подсобных рабочих тащили тяжелый монитор. Парнишка в синей спецовке возился с проводами у пульта, его долговязый напарник щелкал пальцами в микрофон. «Раз-раз», «раз-два», «проверка», – раздался на весь зал гнусавый голос из колонок. Блюм поморщился и зажал уши. «Сделай потише номер „Один“! Черт возьми, мы же здесь не рок-концерт устраиваем!» – крикнул он синей спецовке. Парнишка оттопырил в ответ большой палец и стал колдовать над пультом. Профессор Ду, сгорбившись, сидел на табурете неподалеку от сцены и поверх очков следил за манипуляциями подчиненных Блюма. На коленях у него лежали бумаги. Время от времени он перебирал их дрожащими от волнения костлявыми пальцами. Простой черный пиджак, который профессор выбрал по случаю конференции, казался на нем чрезмерно свободным. Высокого роста, Ду обладал окладистой белоснежной бородой, компенсирующей недостаток волос на затылке.

– Дима! – профессор привстал с табурета и протянул руку, робко улыбаясь. Он выглядел измученным, уставшим. Бессонные ночи, проведенные за работой, напоминали о себе.

– Большой день, профессор, не так ли?

– Еще бы! А без тебя я как без рук. Взгляни-ка! – Ду кивнул в сторону мельтешащих на сцене работников.

– Блюм их совсем загонял. Сегодня большой день для всех нас!

– Парни трудятся на совесть. Но слишком уж много суеты. Идем, – взволнованно произнес вдруг профессор. – Мне нужно кое-что сообщить тебе, и сделать это я хочу до того как здесь начнется балаган.

– Вечно ты ворчишь по каждому поводу, мама, – хмыкнула Ани и состроила недовольную гримаску. Девушка сидела на диване, подобрав под себя ноги, и ловко орудовала пилочкой для ногтей. Телевизионная панель в стене напротив вещала что-то насчет повсеместной замены воздушных фильтров, увеличении концентрации свинца в атмосфере и прочих экологических катастрофах, которые теперь случались так часто, что известия о них перестали занимать первые полосы утренних газет.

– Я просто вспоминаю, что когда-то, очень давно, тебя, прежде всего, волновало здоровье матери, а уже потом – все остальное. А еще, в твоем возрасте, я была куда вежливее, чем ты, и перед родителями испытывала духовный трепет. Вот так.

Мама возилась на кухне и с раннего утра была всем недовольна. Это раздражало. Ани отложила пилочку в сторону и (ПРИДИРЧИВО) оценила маникюр. Идеально. Короткие голубые шорты и футболка подчеркивали изящество форм девушки. Волосы, черные, атласные, стянуты в конский хвост. Недавно Ани исполнилось двадцать восемь лет, но выглядит она по-прежнему на семнадцать. Искорка любопытства и жизнелюбия ни на минуту не покидала восхитительных зеленых глаз.

– Ну что там? Началось? – послышалось с кухни.

– Нет, мама. Я позову!

– Еще совсем недавно, несколько столетий назад, а по историческим меркам, это действительно смехотворный отрезок времени, возможность перемещения в межзвездном пространстве или времени казалась из ряда вон фантастической. Но в те времена, когда космос только начинали осваивать, уже существовало достаточно гипотез, касающихся топологических особенностей пространства-времени, – профессор Ду выдержал паузу, окинул собравшихся пытливым взглядом. – Конечно, как многие уже догадались, речь пойдет о кротовых норах, или же, червоточинах, как вам будет угодно. Лично я предпочитаю просто "тоннели".

– Это и есть тот самый Ду, о котором ты столько говорила? Ну и развалина! У него что, онкология?! – всплеснула руками пышнотелая женщина, завернутая в цветастое сари.

– И не ожидала от тебя другой реакции, – фыркнула Ани. – Хочу послушать.

– … а, начало всему было дано еще в далеком 1915 году, когда Эйнштейном впервые была опубликована Общая теория относительности. Сильнейшим толчком в изучении гипотетических возможностей перемещения во времени и пространстве послужило открытие и дальнейшее исследование экзотической материи, а именно – экзотической материи с отрицательной плотностью энергии, способной создавать мощнейшее гравитационное отталкивание. Это необходимое условие для существования проходимой кротовой норы, ведь, в противном случае, она просто захлопнется. "Непроходимые" тоннели коллапсируют слишком быстро. Итак, вот мы и подошли к самому интересному, – заговорщицки улыбнулся публике Ду.

Федоров с отрешенным видом сидел за круглым стеклянным столиком неподалеку от сцены с кафедрой. Он настолько погрузился в размышления, что слова, слетающие с уст седобородого колосса мысли, проносились мимо ушей мужчины. Слева от Федорова, за точно таким же столиком, ерзал Верховцев – болезненного вида молодой человек с громоздкими очками на носу, младший научный сотрудник Экспериментальной Лаборатории. От Верховцева несло табаком и неудачей. Правее, за длинным глянцевым столом, восседала профессура. Старцы-мудрецы внимательно слушали коллегу, покачивали головами, время от времени перешептывались и делали пометки в блокнотах.

– Господа, заявляю – червоточины существуют! Благодаря тяжелой многолетней исследовательской работе профессионалов – сейчас я говорю абсолютно о каждом сотруднике Института, нам удалось доказать факт их существования, более того – мы обнаружили одну из них, вернее – воронку, вход в тоннель!

В зале воцарилась тишина, слышно было лишь как работают кондиционеры да гудят тяжелые мониторы. Где-то наверху, точно метроном, щелкали воздушные фильтры. Сотни пар глаз изучали кафедру, где растерявшийся Ду взволнованно теребил листки-шпаргалки. И вот, гул, издаваемый сынами человеческими, заполнил собой все вокруг. Раздались овации. Последовал эмоциональный всплеск (ПОДРОБНЕЕ!). Осторожные до этого момента перешептывания среди профессуры сменились живым обсуждением, защелкали фотоаппараты, журналисты наперебой выкрикивали из зала вопросы. Верховцев буквально подпрыгивал на месте, победоносно сжимая кулаки и строя такую гримасу, что его приступ радости легко можно было спутать с эпилептическим. Один лишь Федоров, как и прежде, оставался безучастным к происходящему. Не меняя положения, он сидел за столиком, подперев рукой заросший подбородок.

– Какие размеры имеет воронка? Скажите, стабильна ли она? Может ли человек, или дрон пройти в тоннель? Профессор Ду, профессор Ду… – журналисты наперебой выкрикивали вопросы из зала. Некоторые из них сорвались с мест и пытались прорваться поближе к кафедре, кто-то уже кружил неподалеку, приставая к Ду и его возмущенным бестактностью коллегам, едва успевающим отмахиваться от назойливых репортеров. На помощь подоспел Блюм. Он выбежал на сцену с озабоченным видом. В руке виднелся второй микрофон.

– Господа! Господа! Я понимаю ваше волнение! Но если в ближайшее время в зале не будет восстановлен порядок, мне придется отключить колонки, после чего пресс-конференция будет считаться завершенной. Пожалуйста, будьте благоразумными! Цените свое же время!

Зал поутих. Блюм улыбнулся и подмигнул профессору Ду, тот – с благодарностью кивнул в ответ и вернулся к своим шпаргалкам. После недолгой паузы продолжил:

– Диаметр воронки относительно невелик – на сегодняшний день, точнее – на сегодняшние шесть тридцать утра, этот показатель составлял десять метров и три сантиметра. К чему уточнение времени? Думаю, вы поняли – здесь содержится ответ на ваш второй вопрос. Воронка не стабильна. Она сужается. Пусть медленно, но это происходит. С большой долей вероятности можно предположить, что сужается и сам тоннель.

– Профессор, означает ли это, что тоннель коллапсирует? – послышалось откуда-то из глубины зала.

– Не знаю, – ответил Ду и растерянно развел руками. – Мы не можем сказать наверняка. На это требуется время, много времени… Может быть, это коллапс, а может – что-то вроде пульсации.

– Что ждет нас по ту сторону, профессор?

– Вот это мы и постараемся выяснить совсем скоро, – торжественно произнес Ду и сошел с кафедры.

– Ты выглядишь очень уставшим. Может быть, лучше пойдем? Проведем время вдвоем, у тебя, без суеты вокруг, в тишине. Хочешь? Скажи, ты хочешь? – ресницы взволнованно затрепетали, между бровей появилась складочка сомнения.

– Просто хочу быть с тобой. Неважно где. Хочу держать тебя за руку, обнимать, когда вздумается, ощущать запах твоих волос. Понимаешь? Твои волосы… Черт, они восхитительны! Я каждый раз отмечаю про себя это.

– Но говоришь впервые… Спасибо!

– Пожалуйста, не кури, тебе идет это только по субботам.

– Прости-прости, забыла! – Ани затушила сигарету в пепельнице. – Нервничаю просто… Из-за тебя… Ты, правда, выглядишь не очень. Тебе нужно отдохнуть.

– Хочу, чтобы ты знала, как сильно я люблю тебя…

– И я люблю тебя! Ты видишь сам…

– Вот и чудно. Это самое главное. А выспаться я успею – впереди три дня выходных.

– У меня никак из головы не идет то, о чем ты рассказал… Я думала, будет кто-то другой…

– Отличный шанс увековечить себя! Вписать в историю! Не так ли? – Федоров как-то грустно улыбнулся, сделал глоток вина. "Широкие скулы, любимая ямочка на подбородке, всегда немного печальные голубые глаза – это все Федоров. Здесь и сейчас. Сидит и без аппетита ковыряет вилкой в тарелке", – Ани чрезмерно расчувствовалась, еще немного, и она заплачет. "Нет, уж точно не здесь и не при нем", – подумала девушка и прикурила сигарету.

– Что, опять?

– Эта – последняя. Обещаю.

– Нет, что-то не так. Определенно не так. Что-то изменилось. Во мне ли, в нем… Не знаю. Все стало как-то по-другому, понимаешь? Мы отдалились. У него – работа, этот проект… – Ани сделала глубокую затяжку, посмотрела на тлеющий кончик сигареты.

– Чертовски интересный проект! – отметил незнакомец в широких солнцезащитных очках.

– Да уж… Завидую ему. А у меня бесчисленные тренинги, лекции.

– Что же, это тоже довольно увлекательное занятие – широко улыбнулся незнакомец, продемонстрировав ряд идеально ровных белоснежных зубов.

– Преподавание на Кафедре Величайших Наук – есть чем гордиться!

– Может быть, но все же это совсем другое, – Ани в последний раз затянулась и раздавила окурок в пепельнице. – Какая красота! Никогда не была здесь раньше! – соврала она, любуясь с залитой солнцем деревянной террасы "Нормандии" искусственным водопадом, чьи воды срывались вниз с фальшивых уступов фальшивой скалы.

– Знаю, именно поэтому мы здесь! – незнакомец вновь улыбнулся и обнял девушку за талию.

В тесном защитном скафандре дышалось с трудом. Капельки конденсата, образующиеся от прерывистого дыхания Федорова, едва заметно сползали по прозрачному пластику шлема так, что постоянно хотелось протереть его рукой. Стиснутый стальным обручем портал пульсировал багрового цвета плазмой, будто это был живой организм, заточенное в грудной клетке сердце Неиды. Блюм сидел в кресле перед огромным светящимся пультом и вводил данные. Между густых черных бровей порезалась складка – он был предельно сосредоточен, никаких шуточек и колкостей в сторону бригады, только отрывистые команды в микрофон. Федоров подумал, что еще никогда не видел таким Главного инженера. "Пуск шестой тяги. Седьмая. Восьмая. Цикл". Блюм откинулся в кресле и на полминуты, прежде чем вновь нависнуть над пультом, прикрыл глаза – позволил себе небольшую передышку. Инженер в темно-синем засаленном комбинезоне опустился на колени перед чемоданчиком, откуда, легким движением рук, знающих свое дело, извлек портативный дрон-медика. Дрон напоминал черепашку, которая лениво шевелила лапами и с равнодушием осматривалась по сторонам. Из-под металлического "панциря" доносились щелчки и посвистывания.

– Это Мия, – улыбнулся инженер, – сейчас она соберет всю необходимую информацию о текущем состоянии вашего здоровья!

– Не хотелось бы вновь повторять процедуру по подгону скафандра, – отозвался Федоров. Через динамик его голос звучал хрипло, и, казался лишенным всех эмоций.

– Нет, что вы! В этом нет необходимости. Мия выполнит свою работу, даже если вы будете находиться за бетонной стеной. Она – чудо! – инженер с любовью посмотрел на дрона и погладил его по "панцирю". Блюм поднялся из-за пульта и подошел к профессору Ду. Тот, с раскрытой книгой на коленях, сидел напротив портала, буквально в паре метров от пульсирующий плазмы, наблюдая за ее причудливыми метаморфозами. Блюм наклонился и что-то шепнул профессору на ухо. Ду обернулся к Федорову, кивнул – пора. Когда переступаешь черту, отделяющую привычную реальность от Великого Ничто, в полной мере ощущаешь ничтожность своего существования. Вселенский малиновый сироп забивает уши, ноздри, проникает в рот, спускается по пищеводу в желудок, затем – в толстую кишку. Хочется кричать, но сделать это невозможно. Коллапс. Мгновение – и тело распадается на атомы. Оболочек больше не существует. Разум освобождается от скорлупы религиозных, расовых, сексуальных предубеждений. Он трепещет перед Великим Ничто, частью которого является. Затем вдруг, со скоростью, в миллиарды раз превышающую скорость света, устремляется во все направления одновременно, к множествам статичных Вселенных, которые никогда не откроются тем, кто остался за чертой. "Должно быть, это путешествие будет длиться вечно", – определило сознание Федорова и поспешило навстречу еще не открытым мирам.

Темной тропой вдоль реки Оккервиль

Смрад стоял над черными водами Оккервиля, будто то была не река, а выгребная яма. Птицы давно покинули эти богом забытые места, а все деревья усохли. Они тянули черные голые ветви к дождливому небу, напоминая вскинутые в мольбе глухонемому богу костлявые старушечьи руки. Ветер раскачивал мертвые стволы, отчего те лениво потрескивали – переговаривались между собой на причудливом языке жестов и звуков. Я шел темной тропой вдоль реки Оккервиль. От земли под ногами пахло тленом и сыростью. Все вокруг напоминало декорации причудливого сна, странного фантастического ведения, что пугало и в то же время притягивало неизвестностью и тайнами, которые грезилось открыть. Мне хотелось познать механизмы этого места, досконально изучить каждый из них, добраться до истины… Когда? Как? Почему?

Это был мрачный сон, но мне не хотелось, чтобы он кончался. Я был здесь совсем один и теперь, не променял бы это ни за что на свете.

Электронный замок щелкнул и Юра убрал пластиковую ключ-карту от нашего номера в нагрудный карман рубашки.

– Еще раз посмотри время отлета. Мы точно ничего не перепутали?

– Нет, все верно: рейс двенадцать-тридцать четыре. Тюльпан – Серебряные якоря. Вылет в четырнадцать тридцать,

Я в очередной раз сверился с данными билета.

– Времени не так много. А еще нужно найти свободное такси и не умудриться застрять в пробке.

Юра нахмурил брови.

– Знаешь, вот бы отдохнуть здесь еще недельку, прокатиться к Руинам.

– И не говори! Но деньжат почти не осталось, да и работа…

– Мы отлично провели время!

– Так точно, дружище, – я хлопнул Юру по плечу. Мы поспешили вниз к стойке регистрации. Грохот катящихся по кафелю пластиковых колесиков преследовал нас до самого холла. Спустя час мы заняли места в самолете. Я без интереса листал журнал – один из тех, которыми обычно забит карман кресла впереди. Юра ерзал по соседству. Его не покидало чувство, будто мы что-то упустили, что-то напутали.

– Еще раз загляни в билеты, прошу! Ошибка недопустима.

– Она исключена. Вот, посмотри сам! – я протянул ему билеты и прикрыл глаза. Хотелось спать. Хотелось вновь увидеть Оккервиль, идти вдоль реки по тропе, наслаждаться вакуумом одиночества, подобраться поближе к стволам-гигантам, прикоснуться к ним, взглянуть на диск Черного Светила. Самолет тронулся с места. Через несколько минут, перед самым взлетом, я обнаружил, что кресло друга пустует. Юра исчез. Вернулся. Вернулся, потому что скучал. Ты стоишь в коридоре, в одной только ночной рубашке, босиком. Улыбаешься. На первый взгляд, в конверте, что качаешь на руках, безмятежным сном спит младенец. Это не так. Я знаю правду, а потому улыбаюсь в ответ – поддерживаю чертову игру, увлекшись однажды которой, ты потеряла рассудок. Детская, совсем крохотная. Уютная комнатка переполнена теплом двух сердец, с нетерпением ожидающих рождения первенца. Но что-то происходит. Малыш не дышит. Стягиваю башмаки, закуриваю. В коридоре сыро и пахнет плесенью. Думаю, что могло произойти с Юрой – неужели плюнул на все и решил остаться? Я обязательно позвоню ему, но позже…

Ты говоришь, что не можешь заснуть. Спрашиваешь, почему прилетел так поздно и, не дождавшись ответа, многозначительно пожимаешь плечами, на лице безразличие. Все чаще возникает ощущение, будто играю чужую роль – не принадлежу себе, точно вымышленный персонаж книги, дурного сна. Я – галлюцинация. Так и сейчас. Да и в самолете с Юрой – тоже. Ты говоришь, что шум дождя за окном наконец-таки убаюкал малышку – теперь ее можно переложить в колыбель. С прежним безразличием на лице уносишь сверток с пластмассовой куклой в детскую. Занавес.

Поезд со свистом несся по кишке подземки. Вагон почти пустовал. Долговязый мужчина с усами напротив нервно таращился по сторонам, слева – женщина средних лет, перебрала содержимое сумочки. Я проследил, куда смотрит долговязый – его взгляд был прикован к подозрительной фигуре в дальнем конце вагона. Едва различимые очертания тонули в полумраке, казались почти призрачными.

– Чувствуете, как пахнет? Там курят! – мужчина напротив махнул рукой в сторону незнакомца. – Не переношу запаха табачного дыма. Подумать только, какая наглость!

– Там никого нет, только тени, – подала голос женщина. Она отложила сумочку в сторону, перебирала пальцами неопределенный блестящий предмет, напоминающий авторучку.

– Я за ним давно наблюдаю – он там курит! – долговязый подпрыгнул на месте,

– Эй, вы, послушайте, здесь нельзя курить!

– Да нет там никого, говорю же. Только тени и ваше воображение, – женщина посмотрела в нашу сторону.

– Никого кроме нас – людей десяти часов утра.

– "Оккервиль" – прохрипел динамик над головой. Поезд остановился, двери вагона открылись. Никто не обратил на это внимания. Я поспешил выйти. Старший брат ушел из жизни в девяносто четвертом, через месяц после моего дня рождения. Он застрелился из карабина. Засунул ствол в рот и нажал спусковой крючок. И никаких объяснений своим действиям – ни предсмертной записки, ни видеозаписи, вообще ничего. Ему было двадцать семь, мне – пятнадцать. Мать к тому времени уже проходила курс лечения в психиатрической больнице, так что трагедия ее ничуть не тронула. Думаю, она вообще не поняла, о ком шла речь, потому как в ответ на печальное известие попросила сообщить, когда зацветет черемуха. Отец запил, а в скором времени, перевалил все заботы на меня – ушел из дома.

Брат был чрезмерно чувствительным, меланхоличным, одним из тех, про кого говорят: "с другой планеты". Песни, что он пел под гитару в гараже вечерами, были полны грусти, одиночества, душевной боли. Черт! Насколько сильна она была… Я сопереживал и чувствовал, что, совсем скоро, брат покинет нас. Просто не мог представить его сорокалетним главой семейства, имеющим стабильный заработок, проводящим вечера на диване с банкой пива, в потертых шлепанцах на босу ногу. Нет, старший брат был не из таких – он был рожден, чтобы ярко вспыхнуть, пролететь над нами кометой и тут же сгореть. А мы стояли и с раскрытым ртами таращились на небо, спрашивая друг у друга: "Что это было?" В любимой песне, что он играл, были такие слова: "Посмотри на меня, я вернулся. Я вернулся, чтобы снова уйти".

И вот теперь, когда я шел темной тропой вдоль реки Оккервиль, послышались знакомые аккорды, звучащие совсем тихо, издалека. Мелодия плутала между черных иссохших стволов, ворошила листву, легким прохладным ветром нежно касалась щек. Вскоре, нежный голос запел, но охвативший меня восторг, не заставил прибавить шагу. Спешить было не нужно – брат вернулся, и теперь никуда не уйдет. Не уйду и я.