Текст книги "Океан 2.0"

Океан

Заплаканное лицо N искривилось и застыло гротескной маской. Левин почувствовал, как его сверлят взглядом. Он не решался оторвать глаз от пола и посмотреть в лицо жене. Ему было страшно.

«Ну и урод же ты, – дрожащим голосом процедила женщина сквозь зубы, – Как я тебя ненавижу!»

Левин накинул куртку и без слов ретировался. Августовский вечер был теплым и ясным. Внизу во дворе пустые скамейки досыхали после утреннего ливня. Солнце опускалось к горизонту, разрисовывая кирпичные высотки в сказочные оранжевые цвета. Редкий прохожий, не поднимая глаз, проходил мимо, затем исчезал в тени козырька подъезда.

«Как же все это бесперспективно! Просто удивительно, что мы оба, несмотря ни на что, продолжаем возвращаться домой каждый вечер, побуждаемые совершенно идиотской социальной привычкой. И ведь сколько лет! Так и в один гроб когда-нибудь вместе ляжем», – размышлял Левин.

Ход мыслей прервал гудящий в кармане телефон. Незнакомый номер. Говорить ни с кем не хотелось. Пересилив себя, Левин коснулся пальцем дисплея и принял звонок.

Ее голос остался таким же звонким и живым, как много лет назад. Она тараторила и смеялась в трубку, не давая вставить и пары слов: «Слушай, ты не поверишь, я сейчас как раз в городе! Что? Нет, не командировка. Да неважно это! Предлагаю встретиться на неделе. Ну, ты как? В субботу уже вылетаю обратно…»

«Тойота» бесшумно скользила по черной ленте шоссе. Было около десяти вечера, давно стемнело. Как только они пересекли городскую черту, все утонуло во мраке ночи. Последние угольки городских огней догорали в зеркалах заднего вида.

Левин всматривался в дорогу. Влажные от волнения руки скользили по «баранке» внедорожника. Маша сидела рядом, со стаканчиком кофе с заправки. Оба молчали.

Он все не мог собраться с духом и, как хотелось, в открытую рассмотреть девушку. Вдруг Маша расценит это как проявление похоти. Все же они столько лет не виделись. Нет, как-то некрасиво и невежливо это… Оставалось только незаметно коситься глазами на прекрасные голые коленки.

Машина двигалась на север, по направлению к озеру. Там, очень давно, они были вместе и счастливы. Он вспоминал, как на песке, укрывшись в тени зонта от солнца, в послеполуденной ленивой дреме читал ей стихи, а она рассказывала о своих работах – картинах, уже созданных или тех, что предстояло написать. И день сменялся вечером, вечер – ночью, а ночь – рассветом, который они встречали обессиленными от занятий любовью…

В ней ничего не изменилось. Разве что на прекрасном лице появилось несколько тонких линий, которые нисколько не портили ее, – наоборот, являлись последними деталями загадочного образа.

По обе стороны шоссе мелькал бесконечный лес с едва различимыми остроконечными верхушками деревьев. Изредка на обочину выбегала лисица, застывала, испуганная светом фар.

Когда асфальт сменился проселочной дорогой, до цели их маршрута оставалось несколько километров. Левин опустил стекло и впустил в салон прохладный сырой воздух. Запахло водой и сосновыми шишками. Как бы ему хотелось знать, о чем она сейчас думает. Ведь если о том же, о чем и он…

Первую половину пути Маша рассказывала о своей работе – архитектурных проектах, в которых, он, конечно, ничего не понимал. А затем внезапно сникла, будто выдохлась. Погрузилась в себя, в мысли, а он – в воспоминания. Левина больше интересовал вопрос: рисует ли она до сих пор? Но почему-то слова не слетели с языка. Значит, еще не время. Зато из ниоткуда возник другой: случайна ли встреча?

Приехали. Дальше не проехать. Последние метры пешком. Холодный песок тут же попал за бортики кроссовок. Маша подхватила сумочку с заднего сиденья и спрыгнула следом. Левин обернулся. Как же ему хотелось, наконец-то, рассмотреть Машу! Ведь он до сих пор не сделал этого как следует. Мешали сумерки, а теперь и вовсе ничего не было видно, кроме очертаний покосившихся домов и странных силуэтов. А ведь бесценное время уходило! Нужно было срочно решаться. И Левин решился.

Шлагбаум, за которым в одиночестве осталась машина, деревянный настил на песке – невольные свидетели любовной связи. Великое озеро подрагивало мелкой волной, набегающей на песок. Великан спал. Сквозь разорванные ветрами небесные ткани светили миллионы звезд. Возможно, что сейчас где-то там, в одной из галактик, точно так же, взявшись за руки, стоят мужчина и женщина. Точно так же перед ними раскинулось море или океан, неважно какого цвета. И точно так же им светят миллиарды звезд, а они мечтают построить лестницу в небо.

Европа

Колёса моей машины шуршали по обледенелой ленте шоссе. Мартовское солнце понемногу отогревало промёрзлую землю, но ночи стояли ещё морозные и черные. Зима в этом году отступала неохотно, сопротивляясь, будто надеялась на победу.

Я ненавидел зиму. Ненавидел снег, заледеневшую дорожную грязь на обочинах дорог, холод, все эти, якобы, чудесные зимние пейзажи. С наступлением осени мною овладевала беспричинная тоска. Она возникала так же неожиданно, как пропадала. Однажды утром я просыпался с тяжёлым камнем на груди и носил его с собой недели или месяцы, пока невидимая могущественная длань не переносила этот валун на другого человека.

С Катей мы тоже расстались зимой. Я помнил число и год, и даже час. Ведь когда она висела на мне в слезах, я разглядывал циферблат настенных часов. Нужно было поступить совершенно иначе, но смирению и доброте жизнь научила меня позднее. Почти пятнадцать лет прошло, а ощущалось, будто всего два или три года.

В квартире ничего не поменялось с тех пор: та же мебель, та же постель, то же расположение книг и безделушек на полках. Под окнами – все тот же проспект, шумный и пыльный. Недавно его расширили и он стал ещё шумнее, так что не уснешь без беруш. Бегущая вдоль проспекта велосипедная дорожка заросла сорняком. Высотки напротив посерели от влаги и больше не производили впечатления новизны, как в тот год, что мы жили у меня. Летом небо все такое же голубое, а осенью и зимой безнадежно серое. Вряд ли, что-то кроме землетрясения, изменило бы это место до неузнаваемости…

В отличии от камня, человеческая плоть разрушается временем в тысячи раз быстрее и отвратительнее внешне. Я уже потерял прежнюю юношескую форму. Тело, ставшее грузным и неуклюжим, перестало подчиняться импульсам мозга так же хорошо как прежде. Теперь над брючным ремнём я носил небольшой пивной животик, а волосы на макушке сильно поредели. Я все ждал, что вот-вот очнусь от затянувшегося тревожного сна и, наконец, вернусь к себе настоящему. Но по утрам просыпался в пустой кровати, вставал, варил кофе, бежал на скучную работу, которую давно хотел бросить, но все как-то не решался.

Вернуться к событиям прошлого, конечно, невозможно, но я подумал, почему бы не попробовать дописать продолжение истории, в конце которой, много лет тому назад судьба поставила многоточие. Идея казалась маловероятной при первом же размышлении, но побуждения, заставившие меня сесть за руль, были слишком повелительны, чтобы им могло что-то помешать. Я хорошо помнил, не смотря на пропасть лет между прошлой радостной жизнью и настоящим моментом, те чувства, что испытывал рядом с Катей. И хотел переживать их снова.

Мы часто ругались из-за безденежья. Катя хотела всего сразу: и в кино, и цветы, и модные сапожки. Я не мог винить ее, ведь этого хотела бы любая девушка. Когда узнал, что она беременна, собрал по друзьям нужные для операции деньги и отвёз подругу в клинику. После того, как было кончено, врач сказала, что зачать ещё раз Катя вряд ли сможет.

– Не хочу тебя больше видеть! Оставь меня! Я позвоню отцу, он приедет и заберёт меня домой, – всхлипывала Катя на больничной кушетке.

После операции что-то резко надломилось между нами. Мы больше не возвращались к этой теме, но я отчетливо видел, как терзается Катя, и не понимал причины, ведь мы оба не хотели становиться родителями так рано. У нас совсем не клеилось. Катя много времени занималась учебой, а я все чаще пьянствовал с друзьями.

В феврале позвал Катю к себе и сказал, что считаю себя не вправе сковывать ее какими-либо обязательствами. С того дня я больше ничего не знал о ней.

Уже намного позднее, достигнув некоторой зрелости, мне открылась истинная причина этого надлома – мы не смогли простить друг другу того безропотного молчаливого согласия, которое погубило плод нашей любви.

По обеим сторонам шоссе мокрыми чёрными пятнами мелькали горбатые избы с ввалившимися крышами и ветхие деревянные бараки. В некоторых окнах с уцелевшими стёклами тускло горел свет. Внутри ещё оставалась какая-то жизнь. Но большинство домов забросили много лет назад и теперь они тупо таращились на дорогу пустыми глазницами. Немногочисленные обитатели этих убогих жилищ представлялись мне полуживыми куклами, существующими лишь для заполнения пустого пространства. Чем можно заниматься на краю мира? Есть, да спать. Еще пить. Но многим ли я сам отличался от них? Что, если и мне отведена жалкая роль статиста на чужом празднике жизни? Я верил, что только Катя могла помочь мне преодолеть этот экзистенциальный кризис, граничивший с безумием.

У меня сохранился ее Петербургский адрес и однажды, испытывая приступ душевного помутнения, я отправился к домику персикового цвета на Кирочной. Когда мы встречались, Катя жила здесь с отцом в двух комнатах коммунальной квартиры. Вероятно, они давно съехали, но от отчаянья мне не оставалось ничего другого, как довериться удаче.

В небритом отёкшем лице, появившемся в дверях, я не сразу признал Эдуарда Александровича, отца Кати. Он сильно постарел и, очевидно, много пил. Влажные от алкогольных возлияний глаза настороженно разглядывали меня.

– А, это ты. Зачем пришёл? – прохрипел Эдуард Александрович.

– Хочу Катю увидеть. Она дома?

– Катрин давно здесь не живет. Уехала. Думал, будет ждать тебя тут до старости?

– Куда ехала?

– Она замуж выскочила за пианиста. Уехала с ним в Англию.

– И давно? – растерянно спросил я, будто бы теперь это имело какое-то значение.

– Послушай, тебе раньше приходить надо было. Она ведь на таблетках сидела много лет и по больницам лежала. Любила тебя, как кошка и все ждала. А сейчас чего…

И он закашлялся, обдавая меня зловонием перегара. Я смотрел на него и думал, как же легко пьянству стереть с лица человека интеллигентность, превратить физически крепкого мужчину в трясущегося старика.

– Ты извини, – сказал он, когда, наконец, прокашлялся, – меня там гости ждут, надо идти.

Эдуард Александрович тихонько, как если бы не хотел разбудить кого-то, закрыл за собой дверь.

Больше я не решался заходить к нему. Отец Кати выглядел настолько жалко, что на него нельзя было смотреть без душевного содрогания.

Я подъезжал к Москве. Впереди, подернутые лёгкой морозной дымкой, перемигивались солнечными бликами стекляшки-небоскрёбы. Буквально на днях пришло письмо. Катя писала на мой единственный адрес, который, оказывается, не забыла. Она отправила послание, надеясь на волю случая, потому что не знала, живу ли я до сих пор по нему. Точно так же, несколько лет назад, я наудачу пришёл к ее дому на Кирочной. Какая удивительная общность мысли! В письме Катя сообщала, что возвращается из Англии в Москву такого-то числа. Здесь она ляжет в клинику неврозов, чтобы справиться с тяжелой депрессией. Раньше девушка проходила терапию в Англии, но после того, как чуть не покончила с собой, муж подал бумаги на развод. Чтобы оставаться в Англии дальше, не было ни сил, ни денег.

«Я остановлюсь у подруги по адресу… Если ты получишь это послание и захочешь вдруг увидеть меня, знай, я буду ждать тебя», – говорилось в письме.

Сливаясь с шумным потоком столичных автострад, я подумал, что если Катин недуг действительно такой тяжелый, то нужно сделать все, чтобы ей помочь. Принимая помощь, она, сама того не подозревая, поможет мне. Предугадать как будут развиваться события после встречи – невозможно, но, несмотря на чёрную зудящую пустоту внутри, верилось в самый хороший сценарий. Ведь не могло же все это происходить со мной просто так, беспричинно? Москва – негостеприимный, жестокий город. Нам придётся пожить в ней какое-то время. Но если мы будем друг у друга, то обязательно справимся с любыми трудностями, а позднее, как только болезнь отступит, вернёмся домой.

Цветочный запах

«Откуда же взяться новым сюжетам?» – думал я, сидя за рабочим столом у окна. Вечерние сумерки плотным занавесом опускались на город, и если солнце еще окрашивало медовым цветом верхушки кирпичных заводских стен напротив, то внизу, в переулках, уже вытягивались тени.

– Откуда ты берешь сюжеты для своих работ? Вероятно, они тебе снятся?

– Конечно, снятся. Я говорила тебе не раз, а ты все забыл, – отвечала хорошенькая молодая девушка, переступая босыми ножками порог моего кабинета. Сделав шаг, она остановилась, как если бы опасалась нарушить гармонию вселенной чужого рабочего места. Умные серые глаза, расходясь от переносицы чуть шире обычного, внимательно смотрели на меня. Нет, никакого дозволения войти не требовалось, потому что она была моей вселенной и знала об этом.

– Зато помню, как подарил тебе цветы, а ты несла их как веник все свидание! Тогда я сильно дулся на тебя, – я подразнил в ответ.

– Я была твоей капризной принцессой, – прошептала девушка, устраиваясь удобней на моих коленях. Игривая искорка вспыхнула в серых глазах. Она изогнула спину и потянулась, вскинув вверх руки. Длинные каштановые волосы прикрывали аккуратные маленькие груди под прозрачной накидкой. Ни грамма пошлости.

– Не воспринимай буквально слов про сюжеты. Они рождаются не только благодаря снам. Помнишь, месяц назад я закончила картину со скачками? Лошадь впереди – Фру-Фру. Это чужая фантазия и только отчасти моя. В моих грезах она не падает и не ломает спину, вот так.

– А свои грезы я видел наяву. Видел тебя, сидящую на балконе летним утром с книгой. Я тогда только проснулся. Ты, верно, и не знала, что за тобой наблюдают, – я прижался лицом к теплой девичьей груди.

Незнакомый цветочный запах начинал витать в воздухе с ее появлением. Она будто сама состояла из них, из прекрасных лепестков, которых боишься коснуться, боишься сломать малейшей грубостью движения или одним лишь дыханием.

– А я наблюдала за тобой с балкона, пока ты спал, – засмеялась девушка, морща прелестный кошачий носик.