Текст книги "Гвардии Камчатка"

Последним и самым крупным транспортом Российского Императорского флота в дальневосточных водах оказалась трехмачтовая «Двина», спущенная на воду на Охтенской верфи в 1852 году. Водоизмещение судна составляло 655 тонн при длине 39 метров, ширине 10,6 метра и осадке 4,8 метра. Экипаж состоял из 65 человек, на вооружении транспорт имел 10 18-фунтовых гладкоствольных орудий.

20 сентября 1852 года «Двина» ушла из Кронштадта на Камчатку, приняв по дороге в английском Портсмуте еще 400 пудов[72]72
  6,5 тысячи тонны.


[Закрыть] груза. 27 августа 1853 года она прибыла в порт назначения. По дороге, 5 июня, экипаж транспорта открыл группу из 16 островов, названную «группой Великого князя Константина».

Стоит сказать и о небольшом кораблике, который носил название Палубного бота № 1[73]73
  В ряде справочников – бот «Первый».


[Закрыть]. Он был спущен на воду на Камчатке в 1853 году для Охотской военной флотилии, предназначался для перевозки пассажиров и грузов между портами Дальнего Востока. Тактико-технические данные судна (за исключением водоизмещения – 45 тонн) автору, увы, не известны.

Добавим, что один из транспортов, направленных из Кронштадта на Дальний Восток, до цели, так же как и уже упоминавшийся корвет «Наварин», не дошел. Речь идет о паруснике «Неман», спущенном на Охтенской верфи в 1853 году и ушедшем из России на следующий день после «Авроры» и «Наварина», 22 августа. Транспорт имел водоизмещение, аналогичное «Двине», но был несколько меньше (длина 33,2 метра, ширина 8,7 метра) при большей осадке (6,1 метра).

Плавание, как и у «Наварина», не задалось практически сразу. Сначала шторма вынудили зайти в датский Эльсинор, выйдя с рейда которого транспорт попал в сильный шторм и 27 сентября разбился в норвежских шхерах. Командир корабля был отдан под суд и разжалован[74]74
  Разжалование состоялось несмотря на невиновность командира – навигационная ошибка, приведшая к катастрофе, была вызвана неточностью карт.


[Закрыть] с разрешением вернуться позже во флот мичманом; экипаж на пароходофрегате «Отважный» вернулся в Кронштадт из Копенгагена.

Потеря «Немана» была для Камчатки весьма чувствительна. Транспорт, в частности, перевозил две бомбовые пушки[75]75
  То есть пушки системы Пексана.


[Закрыть] и несколько 36-«фунтовых длинных пушек, со всеми к оным принадлежностями и снарядами». Кроме того, на борту находилось оборудование для трех стационарных маяков, которые предполагалось расположить в окрестностях Петропавловска на мысе Бабушкине, Раковом и Сигнальном (идея устройства была делом рук Завойко). Убытки казны составили 177 410 рублей 27 копеек.

Впрочем, часть груза удалось спасти – этим занялся датский подданный, выговоривший себе в качестве гонорара половину стоимости имущества, поднятого на поверхность. Подъемом занимался водолаз, «который работал каждый день. Койки, паруса, тросы и тому подобные вещи старались достать ранее, так как они могли испортиться зимою. Спасенные вещи были перевезены в Кронштадт, вместе с командою транспорта, на пароходофрегате “Отважный”».

Надо сказать, что, хотя русский офицер того времени чаще всего отличался неприхотливостью, условия его службы во многих случаях были немногим лучше, чем у матроса. Вот что писал позже о плавании на Дальний Восток офицер «Авроры» Николай Фесун:

«Как часто на пути в Петропавловск и потом на обратном походе “Авроры” в Россию, продрогнув и промокнув до костей на какой-нибудь шестичасовой вахте, спустишься, бывало, вниз, и что же? Вместо сухого угла и теплой постели в каюте встречаешь потоки воды, подушки и одеяло хоть выжми, везде сырость, невыносимый скрип и треск, ватер-вельс[76]76
  Ватервейс – деревянные брусья палубы вдоль всего судна. Предназначены для продольного крепления судна и удаления с палубного настила воды.


[Закрыть] отходит на два дюйма[77]77
  5 сантиметров.


[Закрыть] от борта, кницы[78]78
  Кница соединяет шпангоуты и бимсы.


[Закрыть] лопаются десятками, бимсы садятся, каютные переборки выдавливаются ими из своих мест, в кают-компанию, чрез разошедшиеся пазы батарейной палубы, вода протекает свободно и тут, конечно, бывает уже не до отдыха. И по неволе вспомнишь те крепкие, дубовые, английские и французские фрегаты, которым нипочем все штормы и непогоды и которые, как например английский фрегат President, после 20-летней службы еще так хороши и благонадежны, что спокойно ходят вокруг света, без малейшей надобности в починках и исправлении!»

Напоследок стоит сказать о судне, которое, хотя и несло русский коммерческий флаг, вполне могло также принять участие в боях против союзников. Речь идет о вооруженной яхте Санкт-Петербургского императорского яхт-клуба «Рогнеда», принадлежавшей командору клуба князю Александру Лобанову-Ростовскому. Князь, служивший в Российском Императорском флоте в чине капитан-лейтенанта (а первоначально – в лейб-гусарах), вышел в море из Кронштадта 22 августа 1853 года. Командовал яхтой 28-летний лейтенант Александр Федоров.

2 февраля 1854 года изрядно потрепанная штормами яхта прибыла в Рио-де-Жанейро, откуда собиралась уйти 10 марта. Впрочем, выйти в море «Рогнеда» не смогла – адмирал, командовавший стоявшей на рейде британской эскадрой, «выказал намерение завладеть шхуной», рассказывают документы русского Морского ведомства.

Дальше – больше:

«Личные объяснения князя Лобанова с адмиралом обнаружили, что хотя война не была еще объявлена, но в случае выхода “Рогнеды” из порта она будет взята Англичанами и отправлена в английские колонии».

Здесь надо отметить, что экипаж яхты Санкт-Петербургского императорского яхт-клуба состоял из военных моряков (это дозволялось российским законодательством), а владелец, так же как и командир, был офицером Российского Императорского флота. Поэтому подозрения англичан о «двойном назначении» судна были вполне логичны и строились далеко не на пустом месте. Кроме того, было понятно, что вступать в бой с целой эскадрой более чем бессмысленно.

Экипаж «Рогнеды» сошел на берег и через нейтральные европейские страны проследовал на Родину. Сам же Лобанов-Ростовский и лейтенант Федоров отправились домой на пассажирском судне, предварительно продав яхту при помощи русского посланника в Рио-де-Жанейро барона Александра Медема. Добавим, что поход на яхте был им зачтен «как служба во флоте на дальних вояжах».

Известия и действия

29 ноября 1853 года Муравьев отправил письмо главе Морского ведомства генерал-адмиралу Великому князю Константину Николаевичу (сыну императора Николая Первого). Поскольку было ясно, что война не за горами, генерал-губернатор просил направить войска для усиления обороны Дальнего Востока, включая Камчатку. Примечательно, что уже в тот момент глава российской администрации на Востоке империи понимал, что вокруг Петропавловска может создаться более чем угрожающее положение. В этой связи было предложено направить в столицу полуострова около 500 солдат.

Стратегический план борьбы с возможным нападением англичан и французов, по мнению генерал-губернатора, должен был выглядеть следующим образом:

«В то же лето[79]79
  1854 года.


[Закрыть] спустить по Амуру два баталиона и несколько сотен конных казаков с надлежащею артиллериею, выгнать неприятеля с берегов Амурских и Татарского залива, а затем посредством пароходного[80]80
  Пароход на Амуре, впрочем, был только один – «Аргунь», построенный на Шилкинском заводе.


[Закрыть] же сообщения перевезти достаточные силы по Охотскому морю к Большерецку, не выходя в Восточный океан, и выгнать неприятеля из Петропавловского порта».

Как мы видим, Муравьев был уверен в том, что Петропавловск придется оставить, а затем – отбить у противника.

Столица Камчатки стала готовиться к войне в марте 1854 года, когда одна из почт привезла сообщение о разрыве с Турцией; стало ясно, что за Османскую империю вступятся ее тогдашние союзники – Великобритания и Франция. Началось строительство новых укреплений и подновление старых.

В Петропавловске о том, что мир стоит на пороге войны, и о возможном нападении на город узнали не из Санкт-Петербурга, а из Гонолулу – из письма короля Гавайев Камеамеа Третьего, хорошо относившегося к русским и даже подумывавшего о том, чтобы перейти под протекторат Российской империи.

Каким же был этот человек?

В 1854 году королю был 41 год, правил он с 1825 года. Детей у него не было – обе дочери умерли в младенчестве, поэтому наследовал ему племянник, будущий Камеамеа Четвертый.

Сохранились воспоминания судового священника фрегата «Диана, протоиерея Василия Махова, представлявшегося Камеамеа Третьему в числе других офицеров корабля:

Король Гавайев Камеамеа Третий в прусской военной форме, около 1830 года. Гавайский государственный архив

«5-го мая гг. офицеры и я при них представлялись Гавайскому королю. Церемония началась с шествия по длинной перспективе, ведущей ко дворцу его величества; расставленное по сторонам войско отдавало честь, по местным обычаям, поклонами и кувырканьем; музыканты довольно неприятно для слуха играли что-то уши раздирающее… Мы взошли на крыльцо при встрече старшин – овайгиских, далее в приемную, довольно большую палату; король, окруженный своими сановниками, привстал с своего тронного места и на поклоны наши отвечал поклоном; росту он среднего, лет довольно пожилых, взор приветливый; на нем был казакин[81]81
  В данном случае – род приталенного жакета.


[Закрыть], оплечье которого убрано кистями и шнурами; в руках держал жезл; мы один за другим с поклонами представлялись его величеству поочередно; переводчик, должность которого исправляет официант его величества, приняв сведение от нашего командира о звании представляющегося, докладывал своему королю; в конце всех подошел и я, – звание мое и костюм мой более всего заинтересовали короля в вопросах обо мне; далее не знаю о чем была речь короля с нашим капитаном и представление наше окончилось затем весьма благосклонно со стороны повелителя Сандвичевых островов».

Так или иначе, но Камеамеа Третий сообщил генеральному консулу США Греггу[82]82
  В ряде русских документов – Грейгу.


[Закрыть], исполнявшему одновременно и должность генерального консула Российской империи в Гонолулу, информацию о готовящемся нападении на Петропавловск. Грегг, в свою очередь, отправил соответствующую депешу с шедшим на Камчатку китобойным судном.

Письмо, в частности, гласило: «располагаю достоверными сведениями о возможном нападении летом на Петропавловск англичан и французов».

Министр иностранных делГавайского королевстваРоберт Уиллие

Не исключено, что письмо было написано гавайским министром иностранных дел Робертом Крейтоном Уиллие (Robert Crichton Wyllie), но также с санкции либо даже по приказу короля. Уиллие, родившийся в 1798 году, был родом из Шотландии и, как многие шотландцы того времени, недолюбливал англичан. Он объехал полмира, занимался коммерцией, а в Гавайском королевстве осел, первоначально исполняя обязанности британского консула. Такие вот превратности судьбы.

В 1845–1865 годах Уиллие был главой внешнеполитического ведомства королевства, успев послужить трем королям: Камеамеа Третьему, Камеамеа Четвертому и Камеамеа Пятому. О его заслугах можно судить по тому, что министр был похоронен в комплексе королевского мавзолея. Помимо государственной службы он активно занимался сельским хозяйством и строительным бизнесом.

Стоит сказать, что гавайский министр неплохо знаком тем, кто читал повесть писателя-мариниста Константина Станюковича «Вокруг света на “Коршуне”». Станюкович был с ним знаком лично, будучи представлен королю Камеамеа Четвертому в числе офицеров[83]83
  Сам Станюкович на тот момент был еще гардемарином – старшим кадетом-практикантом Морского корпуса.


[Закрыть] корвета «Калевала». Заметим, впрочем, что писатель изменил фамилию министра и «повысил его в должности», именуя главой правительства Гавайского королевства:

Вид на гавань Гонолулу, около 1854 года

«При входе русских встретил какой-то господин во фраке и белом галстуке, провел их в большую комнату рядом с большой передней и, попросив подождать минутку, скрылся. Это был первый министр его величества короля гавайского, мистер Вейль, пожилой, довольно красивый шотландец, с седыми курчавыми волосами, карьера которого, как потом рассказывал капитан со слов самого мистера Вейля, была довольно разнообразная и богатая приключениями. Мистер Вейль окончил курс в Оксфорде, долго не мог приискать себе хорошего места на родине и отправился завоевывать счастье за океан. Он был и в Индии, занимался торговлей в Китае, но неудачно; потом поехал в Гавану служить на одной сигарной фабрике, оттуда перебрался в Калифорнию, был репортером и затем редактором газеты и – авантюрист в душе, жаждущий перемен, – приехал на Сандвичевы острова, в Гонолулу, понравился королю и скоро сделался первым министром с жалованьем в пять тысяч долларов и, как говорили, был очень хороший первый министр и честный человек».

Благодаря Станюковичу сохранилось и описание королевского дворца по состоянию на самое начало 1860-х годов. Вполне возможно, таким он был и в 1854 году:

«Двое часовых у ворот решетки – небольшого роста солдаты армии его величества, состоящей из трехсот человек, в светло-синих мундирах, с оголенными ногами, так как штаны доходили только до колен, и в штиблетах, похожие скорее на обезьян, взяли ружья на караул, когда все двинулись во двор. Там тоже ждала офицеров торжественная встреча в виде десятка-двух таких же солдатиков, стоявших шпалерами по бокам широкой, посыпанной песком дорожки, которая вела к подъезду дворца. Забил барабан, и солдатики, совсем не имевшие никакой военной выправки, вскинули ружья, пожирая офицеров своими большими, несколько выкаченными глазами…

Пришлось только пройти прихожую, и затем русские офицеры вошли в большую просторную и светлую комнату, одну из таких, какую можно увидать в любом богатом доме и которую мистер Вейль слишком торжественно назвал тронной залой. Посредине этой залы, на некотором возвышении, впрочем, стояли троны: большие кресла, обитые красной кожей, и у них стояли король и королева Сандвичевых островов…

Аудиенция кончилась. Общий поклон их величеств – и все офицеры, задыхавшиеся от жары в суконных застегнутых мундирах, кажется, не меньше любезных хозяев обрадовались окончанию представления и в сопровождении все того же мистера Вейля довольно поспешно вышли из тронной залы в приемную, где были расставлены прохладительные напитки: сельтерская вода, лимонад, аршад[84]84
  Аршад (оршад) – смесь миндального молока с сахаром и померанцевой (либо розовой) водой.


[Закрыть] и обыкновенный американский напиток “cherry coblar” – херес с водой и с толченым льдом. Нечего и говорить, как рады были все этому угощению и с каким усердием утоляли жажду. Опять жидко задребезжал барабан при появлении на крыльце наших офицеров, опять десятка два солдат гавайской армии взяли ружья “на караул”. Проходя по двору, Ашанин[85]85
  Под именем Владимира Ашанина Станюкович вывел самого себя.


[Закрыть] обернулся и увидал на балконе их величества уже в домашних костюмах: король был во всем белом, а королева в капоте из какой-то легкой ткани. Оба они провожали любопытными глазами гостей далекого Севера и оба приветливо улыбались и кивнули головами Ашанину, который в свою очередь, сняв шляпу, поклонился».

Форт в Гонолулу, около 1853 года

Но вернемся в 1854 год (кстати, 16 мая Камеамеа Третий объявил о нейтралитете Гавайского королевства в Восточной войне).

В конце мая 1854 года пришло послание от Грегга, после чего Камчатский губернатор Василий Завойко обратился с воззванием к жителям Петропавловска:

«Получено известие, что Англия и Франция соединились с врагами христиан, с притеснителями наших единоверцев; флоты их уже сражаются с нашими. Война может возгореться и в этих местах, ибо русские порты Восточного океана объявлены в осадном положении.

Петропавловский порт должен быть всегда готов встретить неприятеля, жители не будут оставаться праздными зрителями боя и будут готовы, с бодростью, не щадя жизни, противостоять неприятелю и наносить ему возможный вред и что обыватели окрестных селений, в случае надобности, присоединятся к городским жителям. При приближении неприятеля к порту быть готовыми отразить его и немедленно удалить из города женщин и детей в безопасное место. Каждый должен позаботиться заблаговременно о своем семействе.

Я пребываю в твердой решимости, как бы ни многочисленен был враг, сделать для защиты порта и чести русского оружия все, что в силах человеческих возможно, и драться до последней капли крови; убежден, что флаг Петропавловского порта во всяком случае будет свидетелем подвигов чести и русской доблести!»

Силы русских на тот момент были более чем невелики. Списочный состав гарнизона насчитывал 231 человека, из которых половина приходилась на экипажи судов Камчатской флотилии, которая занималась перевозкой грузов и борьбой с браконьерами. Артиллерия была представлена пятью шестифунтовыми гладкоствольными старыми медными орудиями и трехфунтовым гладкоствольным орудием на конной тяге. На каждый ствол имелось лишь по 15 зарядов.

Численность населения города не превышала 1600 человек. Из их числа был сформирован отряд стрелков под командованием коллежского асессора Аполлона Лохвицкого, будущего Якутского и Енисейского губернатора. Горожане строили позиции для семи батарей, орудия на которые еще только предстояло получить из Восточной Сибири или снять с кораблей, буде таковые зайдут в порт.

Оставалось также ждать помощи от генерал-губернатора Восточной Сибири Николая Муравьева и надеяться на то, что союзники не перехватят идущие из России фрегаты и корветы.

Так получилось, что на момент прихода эскадры союзников к Петропавловску в гавани стояли всего два крупных корабля – «Аврора» и «Двина».

Аполлон Лохвицкий

Построенная в 1852 году «Двина», находившаяся на Дальнем Востоке с августа 1853 года, 13 мая 1854 года была отправлена в порт Аян за подкреплениями, а 24 июля 1854 года успела доставить 350 солдат[86]86
  Как это не покажется странным, но точное количество солдат, перевезенных «Двиной», до сих пор неизвестно. Разброс – от 333 человек до 400.


[Закрыть] сибирских линейных батальонов, нескольких офицеров, а также две двухпудовые гладкоствольные мортиры и 14 36-фунтовых гладкоствольных орудий. Бóльшая часть солдат линейных батальонов представляла собой рекрутов, не прошедших даже «азов» военного обучения – лейтенант Константин Пилкин с фрегата «Аврора» позже напишет матери, что солдаты подкрепления были «более похожи на мужиков, чем на солдат».

На «Двине» пришел и вновь назначенный помощник военного губернатора и капитан над Петропавловским портом капитан 1-го ранга Александр Павлович Арбузов, который позже, как мы бы сейчас сказали, «не сработался» со своим прямым начальником, а также военный инженер-поручик Константин Мровинский.

Стоит сказать, что, согласно воспоминаниям Арбузова (достаточно часто путавшегося в цифрах и датах), численность сводного отряда 12-го, 13-го и 14-го Сибирского линейного батальона составляла 500 человек. Это были войска прапорщика[87]87
  Автору не совсем понятно, как прапорщик мог командовать несколькими ротами.


[Закрыть] Николая Александровича фон Глена, «назначенного с частью солдат в Ситху», то есть в Русскую Америку.

Переход «Двины» из Охотска в Петропавловск продолжался 35 дней, причем из-за нехватки продовольствия в последние дни пришлось питаться крошками, оставшимися от перевозки сухарей, а пить – дождевую воду, собранную тентами и расстеленными на палубе запасными парусами. И это не говоря уже о том, что 655-тонный транспорт не был рассчитан на перевозку такого количества людей и грузов.

Вот что писал о плавании Арбузов:

«Труден был переход по болоту до порта де-Кастри; но плавание наше по морю и океану грозило сделаться для нас гибельным. Огромное число людей на небольшом транспорте пользовалось весьма тесным помещением. В течение 35-дневного плавания нашего продовольствие наших людей было весьма скудное, а под конец дошло до того, что питались сметками[88]88
  Сметки – остатки.


[Закрыть] сухарей и самым незначительным количеством дождевой воды, собираемой с тентов, парусины, растянутой по верхней палубе. Во все время плавания люди обучались артиллерийскому делу и изготовлялись к встрече с неприятелем. Но Провидение, видимо, покровительствовало нам, так что, несмотря на все дорожные лишения, мы привезли в Петропавловск только трех слабых».

Союзники в Кальяо

В середине весны 1854 года в перуанском порту Кальяо (или Каллао, как его тогда часто называли) стояли несколько кораблей, представлявших силы союзников. Среди них были два фрегата, оба под контр-адмиральскими флагами – британский President и французский La Forte.

Надо сказать, что стоявшие на якорях корабли были не единственной силой, которой англо-французы располагали в этом районе, – британский пароходофрегат Virago был послан к Панамскому перешейку за депешами из Лондона – война с Российской империей могла начаться в любой момент. Еще два корабля – британский корвет Amphitrite и французский фрегат l’Euridice – стояли в чилийском порту Вальпараисо, где находилась база Тихоокеанской станции Британского королевского флота.

Кальяо, карта 1859 года. РГА ВМФ

На середину XIX века Кальяо был одним из крупнейших портов на Восточном побережье Южной Америки. Вот как описывал его в 1854 году современник, юнкер с фрегата «Аврора» граф Николай О’Рурк:

«Разваливающаяся пристань и точно погоревший город имеют до того странный вид, что только диву даешься и хочется быть подальше от Callao…

Непосредственно за пристанью расположены песчаная площадь, ограниченная справа молом и недостроенным вокзалом, а слева рядом домов. Посреди площади свалено – не в магазины, а прямо кучами под открытым небом – зерно, предназначенное к вывозу. По-видимому, жители твердо уверены, что дождя никогда не будет…

Чтобы получить надлежащее понятие о Callao, его надо… посещать вечером. В домах двери открыты настежь, так что можно увидеть все убранство внутреннее, людей, сидящих в плетеных из соломы креслах и курящих сигары, и женщин, полуодетых, с распущенными волосами, кормящих детей грудью. Иные поют или занимаются музыкой… Вы можете войти в любой дом, и никто из семьи не переменит даже своего положения…

Самая интересная достопримечательность Callao – это арсенал – настоящая куча мусора, в которой попадаются очень интересные вещи. Здание арсенала не имеет стен, а представляет собой навес из легкой крыши, покоящийся на деревянных столбах. Там и сям валяются как на редкость старинные пушки, ржавое железо, 400-летняя модель корабля, тут же стоят лошади, и в довершение всего: около лошадей приютились несколько индейских семейств».

Численность населения города оценивалась в 2000 человек.

Но вернемся на корабли союзников.

Поскольку эскадры было две, два было и адмирала. Старшим флагманом (в соответствии с датой производства) был британец, контр-адмирал Дэвид Пауэлл Прайс. Впрочем, злые языки тех времен утверждали, что у любого командующего соединением кораблей англичанина всегда в надежном месте припрятан патент на следующий чин – вдруг у союзного адмирала он будет таким же, либо он будет старше по дате производства. На тот случай, чтобы именно Британия правила морями, а никак не союзники.

К началу войны Прайсу было уже за 60 – он родился в 1790 году в Уэльсе. Это был боевой офицер, неоднократно раненный в сражениях. Он командовал бомбардирским кораблем, линейным кораблем, был суперинтендантом[89]89
  Наблюдающим за исполнением сторонних контрактов.


[Закрыть] судостроительной верфи в Ширнессе. Некоторое время Прайс числился в резерве[90]90
  По другим данным – находился в отставке.


[Закрыть], занимая пост мирового судьи в графстве Брекнокшир в Уэльсе. В 1850 году, спустя 49 лет после поступления на службу, он был произведен в контр-адмиралы.

Здесь стоит сказать, что для британского флота и армии того времени столь позднее производство в адмиральский и генеральский чин не было чем-то из рук вон выходящим. Дело в том, что офицерские патенты главным образом продавались правительством, причем впервые такая практика началась с 1683 года.

«В Англии до 1871 года производство офицеров как в первый, так и в последующие чины обусловливалось взносом известной суммы денег; за первый чин платили от 450 до 1200 фунтов стерлингов; всего, чтобы достичь чина подполковника, надо было разновременно уплатить, смотря по роду оружия, от 4½ до 8 тысяч фунтов стерлингов. При производстве в полковники все взносы возвращались; оставлявшие службу ранее теряли их. При этой системе быть офицерами могли только очень богатые люди, и раз поступившие невольно удерживались на службе. Отмена продажи чинов встретила сильную оппозицию в палате лордов и состоялась по особому повелению королевы», – отмечалось в дореволюционном словаре Брокгауза и Ефрона.

17 августа 1853 года заслуженного моряка назначили главнокомандующим британскими военно-морскими силами на Тихоокеанской станции (основной базой станции считался, напомним, чилийский порт Вальпараисо).

С русскими Прайсу также приходилось встречаться в боях – в августе 1808 года юный моряк участвовал в захвате русского 74-пушечного линейного корабля «Всеволод» у Балтийского порта (современный Палдиски в Эстонии). Шедший концевым кораблем в эскадре адмирала Петра Ханыкова[91]91
  Ханыков и командиры трех других кораблей были преданы суду за неоказание помощи.


[Закрыть], «Всеволод» был поврежден и взят на абордаж, причем бóльшая часть экипажа погибла.

Французский коллега Прайса, контр-адмирал Огюст Фебврье-Депуант[92]92
  В ряде отечественных публикаций – Деспуант.


[Закрыть], родился в 1796 году на острове Мартиника, французском владении в Вест-Индии. С 1852 года он командовал французской эскадрой в Океании и у западных берегов Америки, а 1853 году объявил о присоединении к Французской империи Новой Каледонии.

Но перейдем от начальников к подчиненным.

Рацион английского матроса на середину XIX века был весьма неплох. Это было связано с тем, что была отработана система дальних плаваний и связанная с этим система снабжения – продовольствие брали в большом количестве портов. Кроме того, на Королевский флот работали многочисленные подрядчики по всему миру, доставлявшие все необходимое.

Ежедневно матросу вместо хлеба выдавали изрядное количество галет, которые заменили изначальные сухари. У галет, которые пеклись из пресного теста без соли, было важное преимущество – их можно было уложить более компактно, и они меньше крошились.

К печенью полагалась солонина, которая использовалась в похлебках, а также подавалась в размоченном и «натуральном» виде. Солонину хранили в бочках, причем продукт от различных подрядчиков достаточно сильно различался между собой. Отметим, что солонина различного качества была характерна практически для всех флотов, включая русский.

Несколько разнообразило стол небольшое количество сушеной рыбы, также сыр твердых сортов[93]93
  Как лучше подлежащий длительному хранению.


[Закрыть], который входил во флотский рацион еще с XVI века. Овощи были представлены горохом. При посещении портов и возможности сделать запас горох дополнялся солидной порцией зелени.

Стоит добавить, что очень часто матросы питались всухомятку – в шторм разводить огонь в камбузах на деревянных кораблях было опасно, а с наступлением темноты огонь в печах гасился во избежание пожаров.

Средством поддержания боевого духа и противоцинготным препаратом служил ром, вернее – грог. Его приготовляли из двух частей алкоголя, одной части воды, а затем добавляли лимонный сок.

Но наиболее мощным витаминным препаратом считалась так называемая спрюсовая эссенция из игл спрюса (спруса) – канадской (черной) ели. Из этой эссенции варили и нечто вроде пива.