Текст книги "Гвардии Камчатка"

Исчезновение «Авроры»

Фрегат «Аврора» прибыл в Петропавловск 19 июня. Переход из Кронштадта занял около года и проходил для 20-летнего корабля сложно. Шторм в Северном море заставил фрегат почти на два месяца встать в док английского Портсмута. Во время стоянки в перуанском Кальяо корабль лишь на 11 дней разминулся с британским военным пароходом «Вираго», доставившим командующим союзными эскадрами депеши о начале войны с Россией.

На давайте проследим путь фрегата от Кронштадта до Петропавловска более подробно.

12 августа 1853 года командир фрегата капитан-лейтенант Изылметьев доложил начальнику штаба Кронштадтского порта о том, что корабль «к выходу на рейд обстоит в готовности», а 14 августа вытянулся на рейд.

По первоначальному плану «Аврора» должна была покинуть Кронштадт 16 августа, но пришлось ждать высочайшего смотра. Только 19-го числа вдоль борта (экипаж, как и полагается, был поставлен «во фронт») прошла колесная паровая императорская яхта «Александрия», с которой император Николай Первый и генерал-адмирал великий князь Константин Николаевич приветствовали экипаж громким криком «Здорóво!». А 21 августа генерал-адмирал в сопровождении большой свиты прибыл лично проводить моряков. По окончании его визита можно было выбирать якоря, что и произошло в тот же день.

На борту «Авроры» были 317 человек, включая 21 офицера, юнкера[94]94
  Юнкер – кандидат на первый офицерский чин. По своему служебному статусу юнкера располагались между унтер-офицерами и собственно офицерами.


[Закрыть] и гардемарина[95]95
  Звание, которое присваивали старшим воспитанникам Морского кадетского корпуса.


[Закрыть], а также двух натуралистов и чертежника.

Список офицеров фрегата «Аврора» и приравненныхк ним лиц на 21 августа 1853 года

¹ Командир.

² Старший офицер (старший помощник командира).

³ Старший штурманский офицер.

⁴ Чиновник Морского ведомства, следивший за состоянием артиллерийского и стрелкового вооружения.

О командире корабля, естественно, стоит сказать особо. Иван Николаевич Изылметьев[96]96
  Его фамилия также писалась как «Изылметев» и «Изыльметьев».


[Закрыть] родился в Кронштадте 5[97]97
  По другим данным – четвертого либо седьмого января.


[Закрыть] января 1813 года. Отцом его был офицер Корпуса морской артиллерии, дослужившийся до генерал-майора. Иван был произведен в мичманы в 1831 году, после чего служил на Балтике. С 1837 года – лейтенант, вахтенный начальник на линейных кораблях и командир небольших вспомогательных судов. В 34 года был произведен в капитан-лейтенанты, командовал транспортом и корветом. В дальних вояжах не участвовал, и его назначение на столь ответственный пост можно объяснить только отличной службой и благоволением начальства. Соплавателями командир характеризовался как «почтенный, но грубоватый человек», «весьма корректный в службе».

Но вернемся на борт «Авроры».

27 августа фрегат встал на мель у шведского города Треллеборг, с которой был стянут датскими пароходами только 29-го, а на следующий день пришел в Копенгаген, где простоял до 4 сентября.

Корабль вышел в плавание, направляясь в Великобританию, однако вскоре пришлось отстаиваться в норвежских шхерах, в порту Кристиансанн. Начался сильнейший шторм, который к 14 сентября достиг силы урагана. Как записал в своем дневнике юнкер О’Рурк, «ванты отвисли тряпками, в разных местах рвались концы. Шлюпки разбивались вдребезги. Все кричали, и каждый делал то, что признавал нужным, ибо команду нельзя было и на 3 шага расслышать.

Эта ужасающая картина была вместе с тем интересной, когда освещалась луной. Но когда месяц скрывался в облаках – картина эта становилась прямо ужасной».

Капитан-лейтенант Изылметьев был более краток: «В тот день шторм свирепствовал с такою силою, что, по словам состарившихся на морях командиров купеческих кораблей, также укрывшихся на Нейдингенском рейде, – его можно было сравнить с ураганом».

«Аврора» ушла в море только 28 сентября, а 3 октября бросила якорь на Спитхедском рейде у Портсмута. Стоянку было решено использовать для докового ремонта, тем более что, как выяснилось, при посадке на мель был сорван весь фальшкиль, а часть киля – повреждена. Требовалось также полностью переконопатить всю подводную часть. Экипаж переселили на блокшив[98]98
  Выведенное из боевого состава флота судно, используемое как плавучая казарма или склад.


[Закрыть], а фрегат ввели в сухой док.

За время стоянки в Портсмуте нескольким матросам удалось сбежать, о чем также есть упоминание в дневнике юнкера О’Рурка:

«За все это время у нас сбежали шесть матросов. Пятерых привез обратно посланный за ними штурманский офицер Шенурин, ибо мы были извещены, что беглецы находятся в городе Guildeford[99]99
  Правильно – Guildford (Гилдфорд), город в графстве Суррей.


[Закрыть]. Закованные в цепи, в сопровождении полицейского, они были водворены на блокшиве. По их словам, какой-то поляк напоил их пьяными и уговорил бежать. “Когда мы проспались, – рассказывали они потом, – оказалось, что нас везут в экипаже. Долго ехали. Наконец, когда поляк убедился, что денег у нас нет, он открыл дверцы экипажа и вытолкал нас на дорогу. А мы еще были вполпьяна. Он все-таки назвал нам ближайший город. В этом городе, куда мы вскоре пришли, нас, как русских, приняли очень скверно. К тому же мы отощали. А потому, по общему согласию, решили отдаться в руки полиции”. Последнее показание отвечает действительности и подтверждено полицией. Двое из арестованных через пару дней были освобождены, остальные ввиду запирательства содержались под строгим арестом. С выходом в отрытый океан они были наказаны 20 ударами розог».

25 ноября 1853 года «Аврора» покинула Портсмут. Корабль был готов к дальнему переходу, а судовой медик находился во всеоружии. Интересно ознакомиться с фрагментами рапорта медицинскому инспектору Петропавловского порта младшего врача 24-го флотского экипажа и судового врача фрегата «Аврора», доктора медицины Виталиса Вильчковского:

«Благодаря стараниям г. капитана, команда снабжена была достаточным количеством белья (не менее 12 штук у каждого), шерстяными чулками, одеялами и рубахами, теплыми бушлатиками, шапками для предохранения от дождя (зюйдвестками), летнею одеждой и обувью, нагрудниками, набрюшниками и т. п. Обращаемо было всевозможное внимание на чистоту тела, белья и коек команды, а также палуб при хорошей погоде, ставились для чистоты воздуха виндзейли[100]100
  Виндзейль – парусиновая труба на каркасе, служащая для вентиляции палуб и отсеков. Устанавливается так, чтобы входное отверстие было против ветра.


[Закрыть] в палубе. Кроме того, производились окуривания ее хлором, уксусом и жженым кофеем, часто перебирались тюфяки и подушки команды, набитые превосходным и чистым конским волосом. Пища отпускалась в достаточном количестве и превосходных качеств, а при ежедневных осмотрах как отпускаемой в артели сырой провизии, так и приготовленной из нее пищи я не только мог убедиться в вышесказанном, но еще узнал, что пища эта команде очень нравится. К чести г. капитана и г. офицеров нужно добавить, что всеми зависящими от них средствами старались они поддерживать бодрое и веселое расположение духа команды.

На рейдах производилась свежая провизия возможно хороших качеств – при уходе из портов брали с собою кроме живности возможно большое (по состоянию термометра) количество свежего мяса, которого части для дальнейшего сохранения от порчи мы солили, кроме сего в изобилии запасались огородною зеленью. В бурное и сырое время команде, кроме обыкновенной чарки рома, производилась дача крепкого пуншу (состоящего из рому пополам с водою кипяченою, сахару и настоя ароматических кореньев) раз или 2 раза в сутки. В дождь или туман команде, свободной от работы, позволялось уходить в палубу[101]101
  Имеется в виду жилая палуба.


[Закрыть], и имели строжайший надзор за тем, чтобы люди не ложились отдыхать на сырой палубе, ночью же – чтобы не вставали без обуви; остающиеся же наверху снабжены были непромокаемыми пальто и брюками (Waterproof). В дурную погоду команда ходила испражняться в устроенные в батарейной палубе ватерклозеты».

К сожалению, принимавшиеся меры не всегда помогали. Вильчковский в рапорте отмечает «сильные ревматические боли суставов», болезни десен, а также общую усталость. Лазарет часто не мог вместить всех больных, под размещение которых была отдана батарейная палуба, куда и перенесли лазарет.

С 15 по 31 января 1854 года фрегат простоял в Рио-де-Жанейро – команде нужно было отдохнуть после длительного перехода. Примечательно, что цинготных больных оказалось всего двое – причем в легкой форме. Излечение произошло быстро за счет «обильного употребления лимонов». Гораздо больше бед приносила плохая вода – около 20 человек заболели катаральным спазмом кишок, не помогало даже употребление воды с красным вином. А в городе тем временем началась эпидемия «желтой горячки»[102]102
  Желтой лихорадки.


[Закрыть].

На переходе из Бразилии на западный берег Южной Америки на борту появились случаи дизентерии (у 18 человек) и ревматизма. Нужно было снова давать отдых экипажу, но Изылметьев справедливо опасался англо-французских кораблей, которые могли заблокировать одинокий русский фрегат либо даже сразу захватить его в том случае, если война уже объявлена, – никакой информации на сей счет на «Авроре» не было.

Командир принимает решение не заходить в чилийский Вальпараисо (он был базой кораблей Тихоокеанской станции британского Королевского флота и, следовательно, потенциально наиболее угрожаемым) и направляется в перуанский Кальяо, где корабль бросает якорь 3 апреля. На рейде, впрочем, уже стояла эскадра из трех французских и двух английских кораблей под флагом адмирала Прайса. Кроме того, корабли союзников в порту Кальяо дополнял перуанский фрегат Amazon, а также два корвета нейтральных стран.

А в городе свирепствует желтая лихорадка, завезенная из Панамы. Именно эпидемией британский командующий будет объяснять то, что его корабли снимутся с якорей и встанут на якоря между «Авророй» и морем, то есть подальше от «зараженного» берега. В ответ Изылметьев рассказывает свою «легенду» – фрегату требуется длительный срок стоянки для излечения цинготных больных и ремонта.

Делу помогло и различие во мнениях между французским и британским адмиралом относительно того, что делать с русским кораблем. Англичанин требовал всеми силами, в том числе и силой оружия, задержать фрегат, в то время как осторожный француз напоминал о том, что официальной информации о начале военных действий еще нет, а корабль под Андреевским флагом стоит в нейтральном порту.

Британский матрос, 1855 год

Между тем местные финансисты и коммерсанты прямо говорили командиру «Авроры» о том, что война начнется в любой момент, а соответствующая депеша прибудет с первой же почтой.

На русском фрегате начали тайно готовиться к отходу, одновременно производя возможный ремонт и выхаживая больных. Уже к 14 апреля все было готово; погрузка необходимых припасов, включая тысячу лимонов, двух живых быков и «большого количества огородной зелени», была окончена. Сборы были настолько незаметными, что выход в море оказался полной неожиданностью даже для части юнкеров и гардемаринов, которым сообщили об этом накануне.

Рано утром 14 апреля, перед самым рассветом, в густом тумане был поднят якорь. Затем спустили гребные суда, весла которых были обмотаны тряпками и старыми парусами; это должно было гасить звуки ударов лопастей об воду. Гребным судам предстояло буксировать фрегат в открытое море, где были поставлены паруса – также без лишних звуков.

«26 апреля[103]103
  По новому стилю.


[Закрыть] 1854 года, два фрегата, один французский La Fort, а другой английский President, оба под контр-адмиральскими флагами, стояли на якоре у фортов, защищающих вход в Каллао. В 10 часов утра посторонний зритель увидел бы на обоих судах множество лиц, занятых наблюдением чего-то. У каждого порта[104]104
  Имеются в виду орудийные порты.


[Закрыть] на шкафутах[105]105
  Шкафут – на деревянных парусниках широкие доски для прохода с бака на шканцы, уложенные вдоль бортов.


[Закрыть] составилась группа матросов, а также виднелись зрительные трубы офицеров, собравшихся на юте[106]106
  Ют – на парусных судах пространство между кормовой оконечностью и бизань-мачтой (первой от кормы).


[Закрыть]. Все они следили за движениями судна, находившегося в отдалении от них, возле острова Сан-Лоренца, который ограничивает к юго-западу порт Каллао. Утренний туман, похожий на дождь (принадлежность климата Перу), начинал превращаться в пары и разносился от первого дуновения морского ветра, – подобно лоскутьям разорванной ткани. Неподвижный флаг на корабле, за которым наблюдали, начал раздуваться и на белом его фоне показался русский крест; мгновение – и матросы были уже на вантах, разошлись по реям и отдали паруса. По скорой постановке парусов видно было, что ничто не задерживает отправление судна. В несколько минут якорь был поднят и убран, корабль поворотил и, слегка наклоняясь под надувающимися парусами, быстро удалился от берега. Немного спустя, обводы кормы, линии, обозначающие батареи, и, наконец, стройные стрелы мачт скрылись под горизонтом», – вспоминал позже один из французских офицеров.

Союзники остались, как говорится, с носом. Прайс, послушавшийся своего французского коллегу, был в бешенстве, но искать одинокий фрегат в безбрежном Тихом океане было бессмысленно.

Французский капитан, парадная форма

Уже 7 мая в Кальяо пришел английский пароходофрегат Virago с депешей командующим союзнических эскадр: Англия и Франция объявили войну Российской империи. Необходимо было безотлагательно начинать перехват и уничтожение русских кораблей в Тихом океане.

16 мая фрегат пересек Северный тропик (тропик Рака), после чего резко переменилась погода. Как отмечал Вильчковский, беспрестанно шли дожди и стоял туман, «воды в палубах было в буквальном смысле по косточки; негде людям было спрятаться от сырости – а осушить совершенно палубы было желать невозможно».

За тяжелейший 66-дневный и девятитысячемильный переход через Тихий океан в Петропавловск «Аврора» потеряла восемь человек умершими от цинги («скорбута», как тогда говорили)[107]107
  По тем временам это был вполне приемлемый показатель для длительных переходов. В середине XIX века, когда о витаминах не имели представления даже врачи, наиболее действенными средствами против цинги являлись свежие овощи и фрукты, вино, а также настойка из игл канадской сизой ели – спрюса. Спустя почти век настойка из хвои будет ставить на ноги жителей блокадного Ленинграда.


[Закрыть]. 43 человека находились в состоянии, близком к критическому, а симптомы тяжелейшего авитаминоза и желтой лихорадки ощущала почти половина экипажа.

Случались и индивидуальные заболевания – так, у гардемарина Гавриила Токарева «от сильного полнокровия случались обмороки и в особенности во время перехода в тропиках, что доктор принужден был открыть кровь».

В этой связи Изылметьев решил направить корабль не на соединение с Путятиным, а в Петропавловск.

Мичман с «Авроры» Николай Фесун вспоминал:

«…Фрегат часто черпал бортами, вода попадала в батарейную палубу, пазами проходила в жилую, так что команде не оставалось места, где бы укрыться от сырости; в палубах порта[108]108
  Имеются в виду орудийные порты.


[Закрыть] по свежести ветра были постоянно закрыты, и духота становилась невыносимою. В продолжение нескольких недель не проходило дня без дождя, и, хотя команда в заграничном плавании и успела обзавестись бельем, но продолжительный переход и постоянные сырые погоды истощили весь запас его; просушить было негде. Уставший от работы наверху матрос, спускаясь в палубу, попадал в душную атмосферу, да и в ней не находил себе угла, где мог бы, переменив белье, отдохнуть в теплой и сухой койке. Температура понижалась быстро и ночью большею частию бывала не свыше +4°; после несколько-месячного пребывания в тропиках, где жар переходил за 30°, быстрый поход на север и резкая перемена климата делалась очень вредною и, наконец, все это взятое вместе произвело последствия самые тяжелые. Явилась болезнь, давно подготовляемая стечением обстоятельств; люди заболевали десятками, а тут, как назло, доктор, уже более месяца страдавший ревматизмами, до того был доведен ими, что не мог пошевелиться в постеле, вследствие чего положение экипажа сделалось; если можно, еще худшим! Ветер не изменялся ни в силе, ни в направлении, погода не выяснивалась; провизия, взятая в Каллао в изобилии, начала истощаться продолжительным пребыванием в море; запас воды оставался самый ограниченный; а так как по мере увеличивания числа заболевавших людей уменьшилось число выходивших на вахту, то и очевидно, что для оставшихся здоровых служба сначала удвоилась, а потом, возрастая в пропорции увеличивания больных, наконец дошла до того, что немедленный приход в порт становился уж более нежели необходимостью!»

Ему вторил и судовой медик:

«Несмотря на всевозможные старания г. капитана и рачительный надзор за гигиеною экипажа, состояние здоровья его стало заметно хуже, сильные ревматические боли суставов поражения десен, страдания катарально-ревматические органов грудных и вообще усталость явно указывали про проявляющийся скорбут[109]109
  Цингу.


[Закрыть] от простудных заболеваний. Не были свободны и гг. офицеры, у командира появилась сильная Peritonitis[110]110
  Перитонит, воспаление брюшины. Отметим, что положение было настолько серьезным, что Изылметьев сдал командование старшему офицеру.


[Закрыть], г. прапорщик Шенурин страдал Pleorodynia Rhevmatica[111]111
  Межреберным ревматизмом.


[Закрыть]. Тот и препаратор[112]112
  Научный работник, приготовляющий препараты для исследований.


[Закрыть] Шиль, 1 юнкер и 3 гардемарина были больны ревматизмом сочленений, я сам с самого порта Каллао, имея пораженными ревматизмом все суставы рук и ног, не был в состоянии (в продолжении ½ месяца) пошевелиться на койке. При этом и число больных начало увеличиваться. Скоро лазарет не был в состоянии вмещать оных, отдана была для помещения больных батарейная палуба, где и был устроен лазарет. Но скоро нужно было для помещения оных отвести жилую палубу. При уменьшении числа рабочих и утомительных, зависящих от бурного времени трудах у всех остальной команды появилось сильное расслабление, которое и заставило г. капитана решиться для спасения команды направить путь в ближайший и безопасный Петропавловский порт».

На пути к Петропавловску «Аврора» в густом тумане встретит британский корвет «Тринкомали», спешивший в канадский порт Ванкувер. Объявлена ли война, на кораблях не знали, и, хотя на «Авроре» спешно зарядили орудия, корабли практически сразу же исчезли в тумане.

Вот как описывал эту встречу мичман Николай Фесун:

Фрегат «Диана»

«Единообразие перехода, 20 Мая, нарушилось довольно интересным эпизодом; на рассвете часовые с салинга[113]113
  Салинг – конструкция, соединяющая мачты и стеньги.


[Закрыть] увидели судно, вскоре оно подошло ближе и мы признали в нем военное; потом открылась батарея, взлетел английский флаг на гафеле[114]114
  Гафель – наклонное рангоутное дерево, предназначенное для постановки косых парусов, подъема сигналов и флагов.


[Закрыть], и, таким образом, фрегат наш очутился в виду небольшого английского фрегата, или, как они его называли, корвета с закрытою батареею, Trincomalee. Уйдя из Каллао, почти не сомневаясь в войне, не зная о ученом назначении этого судна[115]115
  «Trinсomalee шел в Берингов пролив, для содействия экспедициям, отыскивавшим в то время Северо-западный проход».


[Закрыть] и рассчитывая, что на Сандвичевых островках, откуда, по-видимому, шло оно, могло быть уже официально известно о разрыве, мы не сомневались, что сейчас же начнется сражение и радовались, что шансы, как казалось, нам благоприятствовали. Пробили тревогу, изготовились к бою, а между тем расстояние быстро уменьшалось и англичанин, идя полным ветром, держал к нам прямо перед нос, не убирая лиселей[116]116
  Лисель – дополнительный парус, который ставят при попутном ветре.


[Закрыть], не поднимая портов[117]117
  Фесун имеет в виду, что орудийные порты оставались закрытыми, следовательно, Trinсomalee не готовился к бою.


[Закрыть] и, по-видимому, не делая ни малейших приготовлений к сражению. Вскоре суда начали расходиться и чрез два часа верхушки рангоута загадочного джентльмена едва виднелись на горизонте. Досадовали тогда много, а делать было нечего; не получивши в Каллао ничего официального, напасть на Trincomalee мы не имели никакого права. Что же касается до него и до той смелости с которою он прошел от “Авроры” на расстояние прицельного выстрела, то должно думать, что капитан его полагался на неприкосновенность своего судна, бывшего хотя и под военным флагом, но предназначенного для ученой экспедиции; быть может еще Англичане отчасти рассчитывали на сомнения наши относительно разрыва и тогда расчет их был совершенно верен…»

Союзники начали прочесывать северную часть Тихого океана, но искать два одиноких фрегата (помимо «Авроры» требовалось перехватить и «Диану») было все равно что обнаружить две иголки в стогу сена. 13 (25) августа вернувшаяся после безуспешных поисков в Сан-Франциско эскадра под командованием Прайса и Депуанта снова вышла в море.

Большая стройка

Официальное известие из Санкт-Петербурга об объявлении войны в Петропавловск привез американский купеческий бриг «Нобль», доставивший груз продовольствия. До прихода неприятеля оставался месяц…

С продовольствием до прихода брига были серьезные проблемы, поскольку после прибытия «Авроры» и «Двины» с подкреплениями стало понятно, что заготовленных припасов хватит ненадолго. Надо сказать, что и имевшийся в порту порох был далеко не лучшего качества.

«Заряды были заготовлены из крупнозернистого плохого качества пороха, хранившегося в крепости[118]118
  Граф ошибался – крепости в Петропавловске никогда не было.


[Закрыть] еще с екатерининских времен. Порох был так плох, что снаряды далеко не долетали до цели», – вспоминал граф Николай О’Рурк, на момент обороны Петропавловска юнкер фрегата «Аврора».

Впрочем, согласно исследованиям артиллеристов того времени, береговые батареи всегда имели определенное преимущество перед пушками, уставленными на кораблях. Как говорили французы во времена парусного флота: «Quatre cannons sur terre vaient un vaissean» («Четыре орудия на берегу стоят целого корабля»).

Эту на первый взгляд странную мысль известный русский специалист в области береговой артиллерии генерал-лейтенант Михаил Трейдлер объяснял следующим образом:

«Можно с достаточной вероятностью принять, что судовая артиллерия, вследствие меньшей меткости и меньшей действительности своего огня, только тогда может с успехом бороться с береговою, когда она превосходит ее в несколько раз числом своих орудий, при прочих одинаковых условиях…

С одной стороны, удачною стрельбою выводится из строя дорого стоящее военное судно с его артиллерией в несколько десятков орудий и с экипажем в несколько сот человек; с другой стороны – береговая артиллерия лишается нескольких орудий с их прислугою в несколько десятков человек (береговая батарея)».

Современники не без оснований считали, что Петропавловск был неплохо укреплен самой природой. Вот, например, что писал Карл фон Дитмар:

«Петропавловск своим необыкновенно защищенным, даже укрепленным положением обязан исключительно совместному существованию двух особенных условий. Замечательная маленькая бухта Петропавловска производит впечатление произошедшей не как другие бухты – через наступание воды на сушу, а возникшей благодаря образованию особых скал в бассейне большого залива. Дело в том, что в направлении, приблизительно параллельном береговой цепи и в очень недалеком от нее расстоянии из моря круто поднимается скалистый кряж, вышиною около 200 и длиною около 1000 сажен. Только на северном своем конце, наиболее высоком, он соединяется посредством очень незначительного подъема суши с берегом, а остальными тремя четвертями своей длины вдается на юг в море и образует таким образом совместно с параллельным берегом маленькую, глубокую придаточную бухту. Этот своеобразный кряж разделяется глубокой впадиной, находящейся почти на середине его длины, на две длинных скалистых массы, из которых северная, Никольская гора, выше и в ширину имеет около 170 сажен, между тем как южная – Сигнальный мыс – ниже и в ширину не более 100. Описываемые скалы круто падают к Авачинскому заливу; сторона же их, обращенная к материку, образует пологи склон, поросший травой и кустарником. На северном конце, следовательно, с Никольской горы, скалы также круто падают к небольшому озеру, ограничивающему Петропавловск с севера; между крутой стеной, образуемой ими, и озером остается лишь место для очень узкой дороги к деревне Аваче. Впадина, длина которой равна приблизительно 50 саженям, представляет невысокую лужайку, украшенную колонной в память Лаперуза. В довершение ко всем прочим своим достоинствам описываемая естественная гавань имеет еще как бы хорошо выстроенный мол: от прочного матерого берега отходит узкая коса, состоящая на поверхности из плотного щебня и поднимающаяся всего лишь на несколько футов над уровнем воды. Длина косы, почти совершенно лишенной растительности, равна 260 саженям, ширина же от 6 до 1,5. Эта так называемая Кошка идет к северо-западу, навстречу Сигнальному мысу, так что между ними обоими остается проход, имеющий в глубину 60 [сажен] и достаточный для самых больших судов. Таким образом оба эти образования – Сигнальный мыс и Кошка – отрезывают от Авачи небольшой, почти треугольной формы бассейн. Самая длинная сторона его, обращенная к материку, имеет 400 сажен, две же другие по 320 и 300 сажен в длину. Эта гавань занимает поверхность приблизительно в 40.000 квадр. сажен и представляет глубину в 6, 7 и 8 сажен, а в самом проходе и до 9. К югу от Кошки образуется еще безопасный рейд, благодаря простирающемуся в этом направлении Сигнальному мысу».

Было бы неправдой сказать, что в Санкт-Петербурге и Иркутске не думали об укреплении Петропавловска – из депеши Муравьева Завойко мы знаем, что уже в октябре 1853 года на сей счет «составлялись соображения». Но в каком состоянии эти «соображения» были на момент начала войны с Турцией – большой вопрос. Да и не успели бы к моменту нападения на Камчатку воплотить их в жизнь.

Нам известно только одно указание генерал-губернатора Восточной Сибири на сей счет, содержащееся в депеше от 19 октября (все последующие руководящие указания в Петропавловск банально не успели, поэтому вряд ли стоит принимать их во внимание):

«Имея в виду, по некоторым соображениям, необходимость привести Петропавловский порт в возможное оборонительное положение ныне же, я покорнейше вас прошу немедленно распорядиться поставить все прибывшие орудия на батареи, преимущественно для защиты Петропавловского порта, вне же такового для защиты Авачинской губы избрать на той стороне губы, где находится порт, и поставить там батарею из четырех или шести орудий самого большого калибра. На Сигнальном же мысе на самом входе в Авачинскую губу иметь непременно хоть одно сигнальное орудие, выстрел коего был бы слышан в Петропавловском порте при всяком ветре».

Впрочем, Муравьев с открытием навигации сам намеревался посетить Петропавловск, но помешала война.

Согласно официальному донесению Завойко в Санкт-Петербурге, после прихода «Авроры» численность гарнизона выросла до 983 (по другим данным – до 988 человек) человек (реально в строю, по данным Завойко, были 24 штаб-офицера, 37 обер-офицеров, а также 879 волонтеров и нижних чинов). Часть гарнизона была расписана по батареям и стрелковым отрядам (о них чуть ниже).

349 человек находились на кораблях – 284 человека на «Авроре», а 65 человек – на «Двине».

Резиденция генерал-губернатора Восточной Сибири в Иркутске, фотография второй половины XIX века

При губернаторе оставались шесть нижних чинов, а также правитель канцелярии губернатора Аполлон Лохвицкий, инженер-поручик Константин Мровинский, гардемарин с «Авроры» Иван Колокольцов и юнкер с фрегата Константин Литке, сын кругосветного мореплавателя. Говоря о Мровинском, следует сказать, что он был единственным инженером в гарнизоне и именно его впоследствии будут обвинять в плохо построенных укреплениях. Справедливости ради надо сказать, что значительная часть работ была проведена еще до прибытия инженер-поручика на «Двине» 24 июля; в дальнейшем ему в лучшем случае удалось исправить наиболее серьезные недочеты.

Мровинский отмечал, что за оставшийся до прихода неприятеля неполный месяц фортификационными работами одновременно занимались не более 300 человек. Однако из этого числа часть ежедневно отправлялась рубить фашинник[119]119
  Фашина – связка прутьев, употребляемая в фортификации для укрепления насыпей и брустверов. Фашинник – кустарник, из прутьев которого вяжутся фашины.


[Закрыть] за десять верст от города («ближе годного хвороста не было»). Другая часть отряжалась на «заготовку тачек, лопат, топоров, на пилку плах для платформ». В результате на земляные работы каждодневно выходили не более 200 человек.

Противника ждали семь открытых батарей, на которых стояли 44 гладкоствольные пушки. Большинство орудий могло посылать снаряды в противника, лишь стреляя на рикошетах от воды, на каждую пушку приходилось в среднем лишь 37 зарядов. Отметим, что до прихода «Авроры» на каждое орудие приходилось в среднем еще меньше – по 30 зарядов; с появлением фрегата «на важнейшие пункты» было добавлено еще по 20 зарядов.

Что же касается стрелкового вооружения, то ружья в основном были гладкоствольными с кремневыми замками; часть гарнизона была вооружена пистонными[120]120
  Пистон – капсюль, воспламеняющий порох.


[Закрыть] ружьями.

Укрепления Петропавловска выглядели следующим образом.

Батарея № 1 – на мысе Сигнальном, «Сигнальная». Три 36-фунтовых орудия и две двухпудовые мортиры при 65 человеках прислуги (включая двух офицеров) под командованием лейтенанта 47-го Камчатского[121]121
  Бывшего Охотского.


[Закрыть] флотского экипажа Петра Гаврилова.

Гаврилову было 40 лет. В 1839 году он был произведен в прапорщики Корпуса флотских штурманов, а через десять лет стал строевым офицером. В чине лейтенанта Гаврилов служил с 1850 года.

Батарея была расположена на высеченной в камне площадке скалы на высоте 13 саженей (около 28 метров) над уровнем моря. Верхняя часть скалы была сложена очень хрупким камнем, который мог начать осыпаться от ударов ядер. Частично скалу удалось одеть фашинами, стесав ряд наиболее опасных участков породы, в результате чего образовалось очень много щебня. Убрать его не хватило ни сил, ни времени, поэтому щебень был свален поблизости от артиллерийских позиций и во время боя разлетался тучами, поражая защитников.

«Устройство батареи на склоне этого важного по своему положению мыса требовало чрезвычайных трудов, так как мыс имел уклон весьма незначительный, и вся вообще гора камениста. Прежде поставки орудий понадобилось разработать место в глубину не менее 23 фут[122]122
  Около 7 метров.


[Закрыть] для бруствера, 25[123]123
  Около 7,5 метра.


[Закрыть] фут для платформ и действия прислуги, т. е. нужно было углубиться в гору почти на 50 фут[124]124
  Около 15 метров.


[Закрыть], что действительно и дало площадь очень выгодную в стратегическом отношении, но, к несчастию, упиравшуюся в стенку не менее 60 фут[125]125
  Около 18 метров.


[Закрыть] вышиною и представлявшую, таким образом, сзади батареи сплошную массу мелкого щебня, разлетающегося от попадавших в него снарядов на большое расстояние, а следовательно, действовавшего на прислугу вроде картечи[126]126
  В настоящее время на месте батареи крутой обрыв, следов ее не сохранилось.


[Закрыть]. Для того чтобы ядра не откалывали камня, следовало еще углубиться на 23 фута и сделав плетень во всю высоту стены, т. е. 60 фут, засыпать его глиной и землей; ядра тогда входили бы в эту землю и разрушительное действие щебня было бы уничтожено.

Польза подобной меры всеми была признана, но применение ее потребовало бы еще слишком много рук и усилий, необходимых на других пунктах оборонительной линии. Работы по всему порту было так много, что на этой важной батарее не успели даже сделать и бруствера, и во время решительного дела 20 августа, и потом при перестрелке с нею корвета Eurydice, 24-го числа, она была совершенно открыта», – писал Фесун.

Пороховой погреб располагался в «отлогости горы, обращенной к гавани», на каждое орудие имелось по 30 зарядов. Что же касается снаряженных бомб, то их было всего 36.

Как отмечал Мровинский, в своем изначальном виде батарея позволяла вести только фронтальный огонь и была беззащитна с запада. Овладев укреплением, противник мог обратить его орудия против города.

Батарея № 2 – на косе Кошка, «Кошечная»[127]127
  Согласно исследованиям камчатских краеведов батарея располагалась не собственно на косе, а у ее основания.


[Закрыть]. Десять 36-фунтовых орудий и одно 24-фунтовое орудие с «Авроры» при 129 человеках прислуги (включая офицера и гардемарина) под командованием лейтенанта 47-го флотского экипажа князя Дмитрия Максутова. 22-летний уроженец Перми в 1849–1851 годах служил в Черноморском флоте в чине мичмана, а в 1851 году в чине лейтенанта был переведен на Дальний Восток.

Из-за недочетов в постройке батареи только четыре ее орудия могли полноценно действовать по неприятелю; остальным мешали различные естественные препятствия. Первоначально отсутствовал и бруствер, «по недостатку рабочих людей и времени».