Текст книги "50"

Николай Маржин
50

I

 
Случайных встреч не бывает, пойми:
Всё сверено даже во сне.
Добро пожаловать в мой мир,
Простой и холодный как снег.
Не бойся названий: слова – это шум,
Вначале была… ложь.
Вот ветер. В чем разница? Я им дышу,
Тебя – он бросает в дрожь.
Шагни в эту пропасть без ужаса мук:
Сомненья внушенные – вспять!
С рожденья давил твой кураж их каблук,
А я так учился летать.
Вот боль. Не робей: это плата за вход.
Теперь эту дверь не закрыть.
Я в омут бросался – ты ищешь, где брод?
Но так я учился любить.
Теперь каждый шаг босиком по углям —
На мраморе радужный след.
Верь только себе, и не шарь по углам:
Ни «зла», ни «добра» здесь нет.
Здесь есть только ты. Получив, что желал,
Крепись, и о прошлом не плачь.
Тебе теперь путать судьбы кружева:
Ты сам свой судья и палач.
А если не выдержишь, что ж, без обид…
Свет гаснет, и сцена пуста:
Дорогу мне вскоре другой преградит
С вопросом немым на устах.
 

II

 
Рано или поздно? В промежутке всё и происходит.
Причудливый узор мгновений случай соткал.
Пальцем в небо целил и попал точно вроде?
Товарищ, не думай о секундах свысока…
Многие мечтали прокрутить жизнь назад, как плёнку видео.
Отмотать и переписать наново.
А потом, расслабившись, запивать шампанским мидии,
Любуясь заката багровыми ранами.
А я мечтал раздеться перед кинокамерой
И предаться разврату, нежному, как разряд электричества.
И душить затем скользкими от выделений руками
Обласканных и обсосанных без осознанья количества.
Фильм выйдет длинный, растянутый на серии,
Название: «666 мгновений весны».
А я под конец ускачу лихо в прерии,
Оставив Штирлица вспоминать свои сны.
 

III

 
Весна.
Женщин липкие губы.
Пыль на мысках ботинок.
С крыш утекает по трубам
Лёд.
И трещат плотины.
Весна.
И подмышки влажной
Уют высекает искры.
Жизнь кажется слишком важной,
Чтоб бросить всё
И удавиться.
Жизнь кажется яркой как небо,
И стон исторгает глотка:
– О, если бы было бы мне бы…
Слеза
Прозрачна как водка.
Условное наклонение,
Как тёплых колготок вкус.
Блюю на родные ступени я,
И рвота сладка как мусс.
И мозг исступленно просит
Надежды тугую грудь,
Что смерти коса не скосит:
Авось, прорастёт как-нибудь!
Проклюнется, зазеленеет,
Корнем буравя тлен.
И станет гораздо больнее
Оков невидимых плен.
Проступит намного внятней
Детства уродливый шрам,
И будет еще приятней
Головкой водить по губам.
 

IV

 
Сдави в ладонях с силой грушу,
Чтоб брызнул сок в раскрытый рот.
Ты пел о нересте, и вот
Сам Сатана спасает твою душу.
Театр пуст – лишь пыль и темнота.
Пойдем отсюда, ангел обреченный!
Я сам в какой-то степени ученый,
Хоть и учен ударами кнута.
Кусты смородины, ромашки полевые,
Цыганка мёртвая на лавке у ручья…
Возьми её: теперь она ничья.
В тугой груди отверстья пулевые.
За горизонтом плавится песок,
Но мы – в оазисе, сомнамбулам подобны.
Не правда ли, все женщины так сдобны,
Как… булочки? И в этом – счастья сок.
 

V

 
Я хотел бы родиться рыбой:
Холодной, с глазами вытаращенными,
Тереться о склизкие глыбы
В выемках, волнами выточенными.
Горечь воды океанской
Жабрами вяло всасывать,
Под Солнцем у бухты испанской
Каку размеренно сбрасывать,
Молча скользить сквозь бездну,
Прочь от глаза и слова,
Прочь от людских болезней,
Прочь от всего людского.
Я хотел бы родиться рыбой,
Зубастой, с глазами вытаращенными,
И вы никогда не смогли бы
Из тьмы меня этой вытащить.
 

VI

 
Нет, не будет никогда
Так, как хочешь ты.
Кровь из раны как вода,
Влажные бинты.
Будет так, как я решу:
Жребий наш таков.
Свежей кровью распишу
Щёки облаков.
Страсть уйдет. Придет тоска
И разлуки боль.
Строить замки из песка
Любим мы с тобой?
Но крепчает ветра длань,
Выше валы волн:
Нам любви хромую лань
Не втащить в загон!
В небе, Солнцем налитом,
Растворимся мы.
Только память под бинтом
Раной будет ныть.
Только птиц унылый клич
Шершнем у виска.
Мы любили свой кулич,
Замок из песка.
Унесет с собой вода
Палые цветы,
И не будет никогда
Так, как хочешь ты.
 

VII

 
Едва ли мы себе принадлежим,
Когда крадемся в ночь тропою тайной,
Считая шепотом углы и виражи,
Вращаясь, словно лезвия комбайна.
Устремлены к одной лишь цели мы,
Забыв себя и зрения условность,
Мы как мишень в прицеле у Луны:
Торопимся окончить эту повесть.
И в этой странной страстной кутерьме
Вдруг пробудится злой калека-разум,
Чтоб рассказать, что жизнь мила вдвойне,
И успокоить всех овчарок сразу.
Но, угодив в объятья пустоты,
У потных ног надежд, что мы питали,
Перепугавшись залпов холостых,
Умчится прочь по зову гениталий.
Оставив нас с Луной наедине:
Покинутых, больных, нагих и мертвых,
Искать немую истину в вине
И ковырять в промежности отверткой.
И мы послушно встанем вдоль стены:
Биенье сердца как удары плети.
Обмануты, слепы, покорены,
Мы навсегда исчезнем на рассвете.
 

VIII

 
С крыши смотреть на город
В детстве любил я очень.
Я был похож на вора:
Я не любил спать ночью.
Я выходил на охоту,
Бритву сжимая в пальцах.
Может, убил кого-то:
Разве упомнишь… Каяться
Нынче не стану уж, верно:
Всё, что я сделал,
Я сделал.
Может, я жил без веры:
Видно, не в вере дело.
Может, я лишний даже,
Может, мне вниз дорога…
Ладно, время покажет.
Я подожду немного.
 

IX

 
Не смогу рассказать, что увидел.
Запомнилось ощущение омерзения и испуга.
Похожие на гибрид дикобраза с макакой амфибии
Карабкались друг на друга.
Они были вёрткие, они были прыткие, и с навостренными ушками.
Огромные эрегированные члены раскачивались под их брюшками.
– Вот, – подумал я, – безысходность паучьего счастья.
Липкий ком возбужденных мутантов – и я весь в их власти.
Запьёшь тут с горя.
Как бы не так.
Весь день просидишь, мастурбируя, носки любовницы нюхая.
Мрак.
Необъятный, как море.
Затычку вынимаю из уха я,
И слышу: зовут.
Это за мной.
Пришли. И никуда не деться.
И только слёзы густые, как гной,
Текут с овдовевшего сердца.
В детстве мама заставляла есть.
За ложь по хлебалу била.
Вот и вырос я: жесткий как шерсть
На лобке космонавта-дебила.
Холод и грязь в его ракете.
Давно умолкла рация.
Что ж, плевать на затруднения эти:
Всё равно, продолжу развлекаться я.
Среди звёзд.
Одинокий, как самоубийцы выстрел.
Голый, как надгробный камень.
Но станет в ракете тепло и чисто,
Когда я расправлюсь с вами.
 

X

 
«Вот, ветер колючками снова надуется…»
«Ах, цвет какой тёплый, а раньше был?»
«Концом своим жмурится пьяная улица…»
«Романтик, я? А где еще искать следы любви?»
«И тоже туда же, к чему… а куда ты денешься…»
«Памятник стоит, и не зябко ему…»
«Такие вот людишки лелеют денежку…»
«Пульс чаще… это, интересно, почему?»
«Асфальт под ногами металлом палуб…»
«Надо позвонить ей сейчас, а то забуду…»
«Этому активисту – с ноги да по хлебалу б…»
«Смотреть на неё сзади, когда моет посуду…»
«Дворами проскочу, хоть проезды узкие…»
«С кем она сейчас? И зачем мне это?»
«И эти туда же: гордые, русские…»
«Нелепое слово какое: планета»
«Вечером почитаю, если будет настроение…»
«Взять – и вогнать ему в сердце шило…»
«Мозг вытекающий похож на варение…»
«Время мне рот матюгами зашило…»
«Добавить нечего. Не сердись – и не бойся»
«Собаку усыпить придётся, наверное…»
«Сколько сейчас градусов на Северном полюсе?»
«Вынуть – и залить её глотку спермой»
«Перед кем объясняться? Смешно это, право…»
«Горох об стену, плевки от стены…»
«Как они могут жрать эту отраву?»
«Еще немного – и мы спасены!»
– Привет. Это я. Ну, как самочувствие?
У меня всё в порядке, вот, еду домой.
Скучаю без тебя: уныло и пусто мне.
(Мой ли это голос? Очевидно, мой…)
Конечно, хочу! Ты сомневаешься?
Это ничего, жизнь – сложная штука…
Всегда так: вроде бы как лучше стараешься,
А всё впустую… (Опять ноешь, сука?)
Ага, безусловно! Ты только напомни,
Мне это нетрудно… (Нашла дурака!)
Был вроде майором, теперь – подполковник.
Да. Всё хорошо.
Ну, целую.
Пока.
 

XI

 
Здравствуй, милый Чикотило!
Как твои дела?
А у нас зима гостила,
И метель мела.
Как тебе теперь живется
Там, вдали?
Здесь тоскливо: ветер вьется
У земли.
По тебе скучаем сильно,
Милый друг.
Ты одаривал обильно
Всех вокруг.
Ножик твой ходил по свету
Ветру вслед.
Мы верны твоим заветам,
Веришь, нет?
Как тебя нам не хватает,
Если б знал…
Скоро снег совсем растает,
Выйдет кал.
Мы ножи свои наточим
По весне.
Шишки мы свои надрочим
Как во сне.
И кровища молодая
Зажурчит.
Посмотри на нас из рая,
Не молчи!
Мы сыны твои и внуки,
Мы суть рок.
И проворны наши руки:
Кровь – наш бог.
 

XII

 
Где мои корабли рассекают волну,
Раздувая свои паруса,
Далеко от земли к калабасу прильну,
Чтоб почувствовать влагу в усах.
Есть патроны и горн, есть тугая струна,
И не страшен ни ящур, ни тиф.
Только пусть этот стон не услышит она:
Та, что злобно пыхтит взаперти.
Её бедра круты, её губы влажны,
Её груди полны молока,
Но увяли цветы в палисаде княжны,
И усохла с кинжалом рука.
Застучу в барабан в тихой неге дубрав,
Обмочу расписные портки:
Пусть не дура губа, пусть уверен и прав,
Но волосья в паху коротки.
Собирался енот на охоту весной,
Да примерзла мошонка к печи.
Снял немое кино про каяк скоростной
Мой знакомый самец саранчи.
Расплодился укроп, рассердился холоп,
Разбежался и прыгнул с моста.
Приготовили гроб, да завелся в нем клоп,
Как заводится в матке киста.
За бетонной стеной молчаливый, рябой,
Подмастерье неистово дрочит…
Ты мой конь вороной, передай, дорогой,
Что я честно погиб за рабочих.
 

XIII

 
Пьяный мальчик в бескозырке,
Закрывай глаза скорее:
Над страной в тумане зыбком
Месяц тягостно алеет.
Баю-баюшки, лишенцы,
Баю-баюшки, уроды,
Паразиты, извращенцы,
Тупиковый ход природы.
Ваши сны – проклятья бремя,
Агональный выхлоп мозга,
Засыпайте поскорее:
Исправляться слишком поздно.
Заглотив стакан последний,
Пастилой набейте брюхо:
Закрываем заповедник,
Пусть земля вам будет пухом.
Без печали сожалений
Попрощайтесь с этим миром:
С вас довольно упражнений,
Круг замкнулся, финишируй.
Дописал творец сценарий
И, зевая, гладит руки:
Только печка рай подарит,
Только гроб спасет от муки.
Тяжелеют сонно веки,
Вяло кровь качает сердце,
Счастье ждет в любой аптеке —
Так откройте эту дверцу.
Скажем прямо, вы устали,
Каждый член покоя хочет,
Возбуждаться перестанем,
Баю-бай, спокойной ночи!
 

XIV

 
Мы работали на фабрике. После обеда раз
Директор пришел, лицом серый, с блестящим от пота лбом:
«Попрошу всех собраться в Красном уголке. Будет зачитан приказ
Об избавлении от саботажников» – сказал он, открыв альбом.
Мы побросали инструменты, выключили станки, приготовились слушать.
Зловещая тишина висела в пропахшем выхлопами помещении.
Лишь тихо возила тряпкой по полу уборщица Груша,
Да похмельный фрезеровщик шепотом просил у небес прощения.
«Я буду вслух называть фамилии. Названных попрошу сделать шаг вперед,
А если кто не расслышит, это чисто его проблема. Итак.
Дмитренко. Хрущев. Сираквелидзе. Потапов. Кремлёв.
Савельев. Ищенко. Красногубин. Землежоров. Дрищев-Колонтак.
Емчук. Гоныщев. Пекларгерин. Бражко.
Емандилеев. Спор. Говнин. Рябой.
Сымчук-Петлюра. Дюжев. Грибозвонцев-Бяшко.
Григорьев. Геворкян. Усохов. Цой.
Ерёменко. Итого двадцать шесть особо злостных
Нарушителей графика и техники безопасности.
Посмотрите на них. Пусть встанут в шеренгу по росту.
Их костями к будущему дорогу будем мостить!»
По нашим рядам прошел недовольства ропот.
Сегодня – эти, а завтра и нас поставят к стенке?
Лязг затворов отозвался предательским дрожанием в попе,
У многих участился пульс и ослабели коленки.
Так называемых саботажников выводили в помещение соседнего цеха
И убивали выстрелом в затылок из «макарова».
При каждом выстреле мы вздрагивали, и зловещее эхо
Прокатывалось по осыпанному стружкой оборудованию старому.
Многие сопротивлялись, но охранники дюжие
Оглушали дубинами и волокли, сковав наручниками.
Говнин. Рябой. Сымчук-Петлюра. Дюжев.
Усохов. Цой… А сейчас и Емчука замучают.
«А ну, атас!» – вскричал мастер Гнойд. В его руках
Покачивалась мощно увесистая кувалда.
Охранник поднял ствол: «Бах! Бах! Бах!»
Гнойд упал, но охрану смяли с криком «Мочи падлу!»
Численное преимущество было явно на нашей стороне.
Несмотря на потерю товарищей Дмитренко, Хрущева, Потапова и других,
Мы, вмиг уподобившись десятибалльной волне,
Накинулись на палачей и буквально зубами порвали их.
Пол в цеху от крови был скользок.
Уборщица Груша носила вёдра с водою алой.
А мы веселились: расправа пошла на пользу.
И трупов изодранных нам было мало.
Вперед, на улицу – гурьбою нестройной
С отвертками, молотками, напильниками и пилами —
Каждого встречного по морде отъевшейся, довольной —
Чтоб стали тротуары им братской могилою.
А ближе к ночи – разбрелись, напевая сипло
«Ой мороз, мороз», «Катюшу», «Во саду ли, в огороде».
Оружие в засохшей крови к ладоням липло,
Дрочили и испражнялись при всем честном народе.
Вот такая вышла у нас революция
На фабрике имени Андрея Чикатило.
Воспоминание пришло внезапно, как поллюция:
Проснулся ночью – и вот накатило.
Встал, ноги в тапочки, почесал тело.
Стакан опрокинул, огурчиком хрустнул.
Вот, кстати, нож кухонный. Валяется без дела.
Эх… Сила есть, а девать куда её? Грустно…
 

XV

 
Кто вышел в море – в добрый путь,
Желаю вам удачи.
А кто в пути решит вздремнуть,
Проснется и заплачет.
И слёзы эти будут жечь
Борта и переборки.
Пронзит сердца коварный меч,
Задёрнет счастье шторки.
И вот тогда, у вод в плену,
Меня ты вспомнишь, мальчик.
Дай, я в глаза твои взгляну,
Мои деды – команчи!
Индейцем рос я в шалаше
Из человечьей кожи.
Готовя загодя гешефт
Что нынче душу гложет.
Теряя силы и мечты,
Теряя вдохновенье…
Среди людей растёшь и ты,
Пуская гер по вене.
Живёшь удачливым скотом,
Молясь на грязный перец.
Живёшь, не ведая о том,
Что ты, как я – индеец.
 

XVI

 
Мое место пока еще здесь:
Не остыла на сердце печать,
И не жаль, сбросив старую спесь,
Все оставить и снова начать.
Мое тело как пламя свечи,
Моя страсть – в утешенье вдове,
А Луна что сияет в ночи —
Лишь картинка в моей голове.
Мы привыкли решать наперед,
Не считая баранов дней,
Но теперь впереди только лед,
Что кололи копыта коней.
Я зову свои сны на турнир,
Пряча туз козырной в рукаве,
Позабыв, что наш суетный мир —
Лишь картинка в моей голове.
А наутро, открыв глаза
Под звенящим костром небес,
Вспоминаю, что путь назад —
Недоступный мне деликатес.
И слепящий светила луч,
Что мелькает в шуршащей листве,
Как и камень отвесных круч —
Лишь картинка в моей голове.
Этой песни навязчивый ритм
Вместе с запахом пряным трав,
Этот голос, который бубнит,
Что я в выпавшем выборе прав,
Моих личных трагедий комизм,
Рифмы в строчках и мухи в халве,
Смех и боль, желчь и соль, смерть и жизнь —
Лишь картинка в моей голове.
 

XVII

 
Нынче вторник, вечер, жарко.
Покурить? Пожалуй, нет.
Пусть скользит моя байдарка
Сквозь озёра долгих лет.
Пусть стремится к изначалью,
Где ответ на всё един…
Радость об руку с печалью:
Кто из них мой господин?
 

XVIII

 
Приятно мне, что пальцы молодеют
На кожухе защитного чехла:
Недаром от наркотика балдею,
Жестоко презирая жизни хлам,
Недаром жгу камыш сырой под вечер,
Из кружки попивая свежий чай:
Коль при рожденьи я очеловечен,
Нет смысла мне таить на то печаль.
Наверное, Вселенной было нужно
Мне облик этот дать, как как фронт работ:
Чтоб был как все, и не кряхтел простуженно,
Чтоб похер всё, и полон коробок.
Что ж тут поделать, волка ноги кормят…
Моей хотелкой сны пренебрегли,
Но там, где ветер рвёт пучины штормом,
Прошли моей удачи корабли.
И, раскурив на мостике сигару,
Стою на двух пока еще ногах
В веселом предвкушении пожара —
И ветра, что развеет этот прах.
 

XIX

 
Боевые действия приостановлены, нет смысла злиться.
Но меня от службы никто не освобождал.
Так что я продолжаю находиться
Здесь.
В тылу врага.
И регулярно передавать в Центр донесения.
Последнее время беспокоит одно:
Связь моя, как бы это сказать, без стеснения…
Односторонняя: донесения доходят, но
Приказов и распоряжений нет.
Новости отсутствуют,
Всё навеки застыло.
Я словно муха в янтаре:
Вроде бы присутствую —
Где-то там, в глубине вражеского тыла.
И так, всё острее ощущая собственную ненужность,
Постепенно теряю почву под ногами.
Всё перепуталось: друзья, враги, служба,
Любовь, надежда, вера, и что там еще по программе.
Если, к примеру, наложить на себя руки —
На Родине предателем ославят посмертно.
Продолжать жить здесь, мастурбируя от скуки,
И сдохнуть чуть позже, под чужим именем, незаметно?
Не очень привлекательная альтернатива.
Выбор без выбора, кольцевая автострада.
Мечталось ведь гореть и умереть красиво,
Чтоб на похоронах за гробом несли награды…
Сорвись, колеса тепловозного полоз,
Таща под откос пассажирский поезд!
Сколько еще, в карусели ускорясь,
Мне догонять ушедшую молодость?
 

XX

 
Песен пьяных гул нестройный
Вздрагивал в тиши.
Словно вёсел всхлип довольный
В ледяной глуши.
Словно взмах подбитых крыльев:
С болью пополам.
Снов кошмарных изобилье,
Им постель мала.
Рассыпаются зарницы
За стеклом кривым.
Пьют отраву чудо-птицы,
Словно сладкий дым.
Словно влагу голубую
В выжженной степи.
Я согласен на любую,
Я с утра не пил.
 

XXI

 
Я как трамвай, что движется по рельсам:
Свернуть нельзя, в плену у колеи.
Стальные кольца… вейся, путь мой, вейся,
Я не устану: прочь, каналии!
Коль изменить маршрут мне не под силу,
Не буду врать, что этот путь – мой долг:
На перегоне из пизды в могилу
Иду по следу как голодный волк.
Кромсая светом фар холодный вечер,
Ищу приют в усладе женских ног.
Концерт окончен, задувайте свечи,
Пора в депо: я сделал всё, что мог.
Вот гордый лох в заряженной машине
Вообразил, что он рулит судьбой,
Но скорый поезд судьбы сомнёт лошину
И километров пять протащит за собой.
Мой машинист привычно жмёт педали,
Он оптимист до дна прямой кишки,
И смерти страх знаком ему едва ли,
Покуда есть в аптеке порошки.
Нам повезёт: не подвела бы печень,
Когда скурил той самой шерсти клок.
Концерт окончен, задувайте свечи,
Пора в депо: я сделал всё, что мог.
Семя потомков льётся белковым дождём:
Ты несвободен уже потому то рождён.
 

XXII

 
Нелегко приручить обезьяну:
Белой лилией бить по глазам,
Выйти с ней на лесную поляну
И приветливо «здравствуй» сказать.
Нелегко к обезьяне привыкнуть.
К неопрятным корявым соскам.
Козодоем заливисто крикнуть,
А потом – порубить по кускам,
С тихим свистом стуча по ней саблей,
Улыбаясь, как мальчик больной,
И, пока нити чувств не ослабли,
Лихо грянуть напев озорной.
 

XXIII

 
Я хотел бы всё забыть, и начать снова.
Капли крови на стекле, Солнце за окном.
На санях кривых зеркал прочь лети, слово.
На разбитых кулаках голова – сном.
Словно всё, что позади – не со мной было,
И педаль уходит в пол, унося миг.
И как будто не мои тянут груз жилы:
Эта музыка внутри – как небес сдвиг.
Чей-то хохот сквозь прибой, каблуки в танец,
Умирающий закат – как надежд крик…
Только ёлочных шаров не погас глянец.
Позови меня из волн на лихой бриг!
Карнавальный марафон, карусель счастья:
День за днем, за годом год – заводной марш.
Мне везло, но под конец оплошал с мастью,
И теперь, как ни крути, подгорел фарш.
Я спектаклем этим сыт как ведром плова.
Я бы встал и вышел вон сквозь бетон стен.
Я хотел бы всё забыть, и начать снова.
Посмотри: перед тобой – лишь моя тень.
 

XXIV

 
Ваш скептицизм уже заколебал, как и было заявлено.
Банальна скептиков унылая судьба, прокисло их прелых заяв вино.
Взамен скептицизму необходимо обнаружить некое альтернативное восприятие.
Но.
Поскольку суть скептицизма – тотальное неприятие,
Сложно подобрать достойное мероприятие,
Которое, отрицая, оправдывало бы это предприятие.
«Гитлер капут!» – сказал пионер.
Но вот прошло время.
Сначала год.
Затем – два, три, семь.
Пионер, опустившись на колени,
Отсасывет у немца, радостно сглатывая семя.
В ответ на протесты и злобное охаивание
Мы промолчим, прислушиваясь к ветру.
Еще не до конца здоровье пробухали мы:
Остались еще бойцы с хуями длиною в метр!
А коль так – вперёд!
Клыки в глотку врага вонзай!
Ломая каблуками предрассудков лёд,
Насилуй действительность с криком «банзай!»
Скептики, бывшие отцами нашими,
Истлели мучительно в печах крематория.
Пришло время нам запрашивать
Удобренные их пеплом пространства и территории!
 

XXV

 
Мечтай, ковбой… но ты умрешь.
Дорогу к небу – не найдешь:
Она в пожаре сонных лет
Истлела, словно мой скелет.
Заварим чай: рассвет уж скор…
К тебе есть важный разговор.
Свой револьвер системы «кольт»
На стойку выложить изволь.
Лишь два патрона в нем… ага!
Нам жизнь как прежде дорога?
Тебе и мне по разу в лоб,
Мозг на ладони брызнул чтоб…
Вставай, ковбой, раскрой свой жбан!
Вот… раскрутил я барабан.
Держи: ты первый. Я – вослед.
Оставим в вечности свой след!
Промчимся звёздами во мгле!
Мечтай, ковбой! Мечта как плед
Согреет разум твой во льду.
Спускай курок, зови беду.
Зови! Пусть к нам слетятся черти!
Ты мёртв, и я твой Ангел Смерти.
 

XXVI

 
Риск на рынке передается как триппер:
Неразборчивость в партнерах по бизнесу опасна.
Я словно снимаюсь в замедленном клипе.
Лондон на рассвете кажется красным.
Кирпичные стены воспалены рубцами
(Яичница с беконом, чай с молоком, тосты),
Прохожие, деловые, держатся молодцами.
Законодательная защита – это так просто.
Перманентный транс новостного фона:
Однорукий зомби повязывает галстук.
Текущая динамика атакующих клонов,
Шуршанье резины и слюнявых хлебал стук.
Неопределенность мешает принять решение,
Конструкция такова, что нам некуда деться.
Как прежде неспешно расставляю мишени я,
Стреляю, не целясь – разрывными в сердце.
Ассоциации с теорией портфельного управления?
Источник проблем под тотальным контролем!
Наглядный результат селекции поколения,
Последовательно осуществляемой скупым некро-троллем.
Лысеющий подросток разглаживает смокинг
(Сила цифрового гипноза ощутима),
И дуя на пальцы, надрывается брокер:
Производных на индексы густеет щетина.
А к вечеру на опустевших перекрестках Сити
Мой вой одиноко метался, скиталец…
– Зачем же ты здесь?
Что полегче спросите.
Музыка звучит.
Продолжается танец.