Текст книги "Разбойничья Слуда. Книга 5. Самолет"

Часть вторая

Ноябрь 1948 года

После обеда Конюхова как обычно потянуло ко сну. Григорий поднялся из-за стола, потянулся было к приставленным к стене костылям, но бросив взгляд на широкую кровать, в нерешительности остановился. Соблазн вздремнуть был велик, однако зная себя, прилечь на мягкую постель он не решился. Такое нынешний председатель Ачемского сельсовета мог позволить, когда дома была Анисья. Жена всегда поднимала его, если отдых слишком затягивался. Но сегодня Анисья Филипповна на обед с ним не пошла, оставшись готовить для него праздничную речь. И хотя до тридцать первой годовщины Октябрьской революции оставалось еще два дня, откладывать на потом столь важное дело она не хотела. К тому же из-за праздников рабочая неделя в этом году начиналась со вторника, а в выходные сидеть над докладом ей никак не хотелось. Да и другие дела были. Помимо всего и Григорию требовалось время, чтобы хорошенько запомнить все то, что Анисья аккуратным почерком ему напишет.

Сам Григорий особым красноречием никогда не отличался. Нет, в жизни с людьми он общался и делал это не так уж плохо. За словом, как говорится, никогда в карман не лез. И с начальством не тушевался. Но официальные речи и праздничные выступления в отличие от повседневных разговоров это совсем иное дело. Тут точность в формулировках и особая грамотность нужна. В большей степени политическая, чем словесная. А с этим у Анисьи Филипповны проблем не было. Она очень тонко чувствовала и правильно оценивала все происходящие в стране процессы. И что самое главное, делала из всего необходимые и, как позднее оказывалось, правильные выводы. Не зря директор школы частенько советовался с ней в той или иной ситуации. Возможно, только благодаря ее рекомендациям, он до сих пор руководил школой, а не валил лес в северной тайге.

И, конечно же, Анисья всегда помогала мужу. Все его официальные выступления к ответственным мероприятиям готовила она. И не только, когда он возглавил Ачемский сельсовет, но и на предыдущей его работе в милиции. В таких речах оговориться или что-то напутать было никак нельзя. Недовольных его прошлой деятельностью, да и нынешней работой тоже было не мало. Таким только повод дай, тут же сообщат о странных высказываниях оратора. Сомневаться в том, что сигнал останется без внимания не приходилось. И не посмотрят, что с партбилетом в кармане на войне был и без ноги с нее вернулся. Буквально в прошлом году его коллега с соседнего сельсовета на собрании в честь дня Победы несколько раз упомянул маршала Жукова, а главе страны места в его речи не нашлось. Через неделю его вызвали в район, откуда он больше не вернулся.

Когда три года назад Конюхову предложили работу в Ачемском сельсовете, Анисья Филипповна без колебаний поехала с ним. Прежний руководитель погиб в том же году незадолго до победы и с тех пор его обязанности совмещал председатель колхоза. Работу в районной школе Конюхова любила, но и мужа одного в Ачем отпускать не хотела. Да и чисто по-человечески не смогла бы. Все-таки жить в деревне без ноги не просто. На работе еще, куда ни шло, а деревенский дом содержать и с хозяйством управляться – совсем другое дело. Дров заготовить, воды наносить, да ту же баню истопить и обычному мужику хлопотно, а калеке и тем более сложно. А ведь нужно еще и что-то поесть приготовить и постирать. Зная характер мужа, она и представить не могла, что тот примет чью-то помощь: все же сам будет стараться делать.

Тот в свою очередь скорее ради приличия, чем от сердца, какое-то время уговаривал ее остаться в Верхней Тойме с детьми. В крайнем случае, пожить там с ними до осени, пока дети в школу не пойдут. Но жена была непреклонна. И в начале августа сорок пятого они всем семейством переехали в Ачем. Два дня Анисья с дочерьми наводила порядок в родительском доме Григория, а на третий уже вышла на работу, став секретаршей и помощницей его одновременно. В Ачемской школе на тот момент вакансии не предвиделось, и работа в сельсовете была единственной, с которой по ее разумению, она могла справляться и приносить пользу.

Средней школы в деревне не было, а потому старшую дочь Зою в конце месяца они отправили обратно в Верхнюю Тойму к родной сестре Анисьи. Девочке исполнилось четырнадцать, и первого сентября ее ждал восьмой класс. С младшей двенадцатилетней Любашей Анисья решила заниматься сама, по крайней мере один учебный год. Дочка была способной и в том, что она сможет самостоятельно усвоить учебную программу, сомнений у Конюховых не было. Что и как делать в дальнейшем, загадывать не стали. Решили действовать по обстоятельствам. А они сложились так, что в августе сорок шестого младшую дочку тоже пришлось отправить учиться в Верхнюю Тойму.

Анисья, правда, тогда в тайне надеялась, что в председатели изберут кого-нибудь другого, и они вернутся обратно. И надежда была не безосновательной: недругов из-за его службы в милиции в Ачеме хватало. Но шло время. С выборами в местные Советы никто не торопился. Так и проработал он исполняющим обязанности вплоть до осени сорок седьмого. Но и тогда ничего не изменилось. К удивлению даже для самого Конюхова и на первых послевоенных выборах ничего не случилось, и за него проголосовало большинство односельчан. Это он уже потом он узнает, что с некоторыми возможными несогласными председатель колхоза предварительную работу провел заранее. И вот, уже второй год, как Григорий Пантелеевич был законным председателем Ачемского сельсовета.

Конюхов снова посмотрел на кровать. Затем обвел взглядом стоявшую вдоль стены узкую деревянную скамью и громко кряхтя, опустился на нее. Отодвинув подальше стоявший тут же новенький патефон, он привалился на лавку и подсунул руку под голову. Теперь Григорий мог не беспокоиться, что уснет и проспит больше четверти часа. Жесткое деревянное сиденье шириной в две доски и неудобная поза служили гарантией, что он долго не проспит.

Едва он задремал, как дверь в комнату распахнулась, и тут же по полу застучали знакомые каблучки Анисьиных сапог.

– Ты чего не разуваешься? – не поворачивая головы, проворчал Григорий сквозь отступивший сон.

Глаза открывать не хотелось. Ему и без того было понятно, что пришла она.

– Гриша, поднимайся! – Анисья стянула с головы платок и присела на лавку. – Телефонограмма с района пришла.

– С полчаса подождать не могла? – проговорил Конюхов, приподнимаясь с лавки. – Ну, читай что ли.

Опустив на пол ногу, Конюхов взлохматил волосы. Привычка была странная, но он всегда так делал, когда требовалось на чем-то сосредоточиться.

– Председателю ачемского сельского…

– Ты суть читай! Дай-ка мне, – он выхватил из рук Анисьи лист бумаги.

– Вам необходимо обеспечить посадку самолета в Ачеме. Для этого в срок до пятнадцатого ноября сего года следует обустроить ровную площадку длиной в двести пятьдесят метров и ширина не менее пятидесяти метров, – едва разжимая губы, пробубнил Григорий. – Секретарь Верхне-Тоемского райкома партии…

– И вот еще, от предисполкома товарища Деснева. Тоже самое написано, – Анисья Филипповна протянула ему еще один лист бумаги.

Конюхов взял его, пробежался глазами по тексту и отдал листок жене.

– Ничего не пойму. Какой самолет? Зачем он тут? Глупость какая-то. Может шутка? – он поднял глаза на жену. – Может, напутали чего?

– Нет. Я перезванивала.

– И чего тогда делать?

Григорий покрутил головой, словно что-то искал. Увидев, стоящий у порога сапог поднялся, подхватил костыли и поковылял к нему.

– Испытательный полет нового самолета руководство страны затеяло. С юга на север. С Молотова полетит в Архангельск и обратно. Маршрут такой проложили через нас. Хотя Молотов никак не на юге, – прокомментировала новость Анисья.

– А как с Молотова в Архангельск полетит через нас? Они же совсем рядом находятся. Верст тридцать всего между ними. К нам крюк делать уж больно большой. Зачем?

– С Архангельском рядом Молотовск находится, а самолет полетит с Молотова. Пермью раньше назывался. Переименовали еще до войны, – пояснила Конюхова.

– Ну, дела, – протянул Григорий.

– Велико дело названия менять. Сколько денег на то надобно. Будто других, главных дел нет. Да и народ только путать. Пермь чем не угодил. Молотовск, Молотов. Может нам Ачем в Молотовский переименовать? – прыснула Анисья.

– Ну-ко, жена! Нас не спросили. Прекращай! А если кто услышит? – повысил голос Григорий.

– Да-да, ты прав. Ладно, дальше что, – Анисья уже сама корила себя за сказанное.

Она подошла к окну и выглянула на улицу.

– Думать нужно.

– А Степанида Михайловна сказала, что вероятно ночевать экипаж у нас, то есть в деревне, останется, – убедившись, что возле дома никого, проговорила Конюхова.

– Степанида?

– Ну, да.

– Степанида…, – задумчиво произнес Григорий. – А-а, машинистка! – наконец, вспомнил он заведующую канцелярией в райкоме. – Она у меня книжку какой-то год взяла почитать и с концами.

– Ты не говорил…

– Вот, говорю. Статистический сборник «20 лет Советской власти».

– Я какой-то раз ее искала. У тебя спрашивала.

– У меня?

– Ты чего? – подивилась Анисья забывчивости мужа.

– Ладно, шут ты с ней с книжкой. О чем мы говорили? – спросил Григорий, дойдя до сапога.

– О самолете. И топливо сюда завезут, чтобы ему дозаправку сделать. Ан-2, вроде! Да, почему-то два. Один, видно, боятся отправлять…

– Да причем тут два! – воскликнул Конюхов.

Он не хотел нагибаться и пытался подцепить единственной ногой непослушный сапог, одновременно удерживая равновесие на костылях. Наконец, ему надоела эта забава, и он опустился на стоящий тут же небольшой березовый чурбачок.

– Ан-2 – это марка самолета, а не количество. Ты, вроде газеты читаешь больше меня. О том, что новый самолет недавно создали, много писали, – проворчал Конюхов, рассматривая обутый сапог. – А еще меня Молотовском попрекнула, – усмехнулся он.

– Да, ладно ты! Смешно ему, – Анисья покачала головой. – А мне вот боязно чего-то, Гриша. Дело-то государственное. А случись что с этим самолетом, головы же не сносить.

– Ой, Ниса11
  Уменьшительная форма имени Анисья


[Закрыть], чего раньше времени беду зовешь. Если все так, как я понял, то нам честь большая оказана. Глядишь в «Правде» пропишут, – поднявшись, ответил тот.

– Ага, и премию выпишут.

– А почему бы и нет. Ты сходи сейчас к председателю колхоза. Про телефонограмму скажи и попроси, чтобы выделил людей. Лучше Сальникову с ее звеном. Есть у меня уже соображения относительно этого дела.

– Марию?

– Да. Она баба толковая, хоть и неактивная. Ей поручу. Она справиться. А хотя… Хотя, нет. Пусть Гаврилу Оманова выделит с бригадой. Гаврилу найди…

– Ты чего? Гаврила с семьей в Шольском уже месяц как живут.

– Не знал…

– Он и так последнее время там работал. А как осенью обрядились с хозяйством, так туда и уехали с Катькой и младшим. Ну, ты даешь!

– Ваську я буквально вчера видел, – протянул Григорий.

– Васька тут живет. Дом у них хороший. Не стали раскатывать. Ваське оставили. У Митьки Гавзова в тракторном звене работает. Следующей весной они и дом уплавят22
  Сплав разобранного на бревна дома по реке.


[Закрыть] в Шольский. Зимой хотят раскатать33
  Разобрать сруб дома


[Закрыть]. Но, может еще отдумают. Ваське то где жить?

– В тюрьме, – усмехнулся Конюхов. – Чует мое сердце, недолго на свободе задержится.

– Да, ты чего такое говоришь! Парень работает. Не повезло тогда. Всякое в жизни бывает.

– Не повезло, – протянул Конюхов.

Уж он-то знал настоящую причину, почему Васька перед войной в тюрьму угодил.

– Да, неплохой он парень, чего ты, Гриша!

– Пусть так. Ну, тогда Гавзова пусть выделит. Без трактора не обойтись все одно.

– Не пойму, зачем у нас самолет сажать? – словно не слыша мужа, рассуждала Конюхова. – Да и где? Четверть версты ровного места нужно! А у нас, если где и ровно, то в поле. А там все озимыми засеяно. А в Шольском совсем рядом на угоре место хорошее есть. Может, позвонить в райком? Предложить такой вариант.

– Времени нет видать на варианты. Неделя всего до пятнадцатого-то. Да и начальству видней. В Шольском на том угоре еще лес валить нужно. Немного, но все одно. Хотя аэродром бы получился отличный, – в голосе Конюхова послышались мечтательные нотки.

– В Котласе мог бы заправиться. В Верхней Тойме, в конце концов, сесть. Также по пути, как и Ачем, – негодовала Анисья. – Нет, что-то тут не то. Есть тут какая-то причина. Как думаешь?

– Может, политическая какая идея у руководства имеется. Может… может, город в Ачеме строить надумали, вот проверяют будущую доступность, – он прыснул от собственной глупости.

Анисья снисходительно взглянула на мужа и покачала головой.

– Черт знает, что там у них на уме. Зачем-то весной наш лесопункт ликвидировали. Только все устраиваться начнет, как опять все заново. Что им там наверху платят за все наши мучения, – не унималась Конюхова.

– Так на базе нашего лесопункта отдельно Шольский образовали. Может и правильно. Специализация, какая-никакая.

– А толку? Теперь и его упразднили. Стройучастком обозвали. И все строят, строят. В Ачеме бы школу новую построили. А то так и будут дети в бывшем кулацком доме учиться. А старшеклассники, будто сироты, в интернате учатся, – распалялась Анисья.

– Не начинай, – оборвал ее Конюхов. – Иди к Михееву. Я в сельсовет. Созвонюсь с районом, может, что и изменится еще. Там тоже не дураки сидят.

– Не начинай, – передразнила его жена. – Догадываюсь, что ты задумал. Помяни мое слово – потопчет озимые самолет. А весной спросят за урожай. И никто скидки на этот АН-2 или как его, не сделает. Полетят наши головы. Им-то все с рук сойдет, а нам отвечать. Лучше как-то отговорить их.

– Иди уж! – повысил голос Григорий.

– И вот еще что. Нужно отчет отправить об обеспечении школьной формой.

– Так напиши.

– А чего писать, если форму ввели, а в деревню не привезли? – всплеснула руками Анисья.

– Как не привезли? Совсем? – казалось, этот факт озадачил Григория больше, чем известие о прилете самолета. – Фуражки с кокардами я видел…

– Фуражки, – передразнила Анисья мужа. – Вот, только их и привезли. Еще месяц назад. Да еще белые фартуки для девочек. И все. Хоть бы повседневные черные прислали. А то белые, будто у нас тут праздники каждый день. Их бы в церковь отдать: там у них каждый день праздник.

– Не гневи Бога! – не выдержал Конюхов.

– А он-то тут причем, – вздохнула Анисья.

– Ладно, иди. Вечером покумекаю над отчетом, – смягчившись, проговорил Григорий.

К полудню хорошенько отдало и, выпавший накануне снег растаял, будто его и не было. Утоптанная вокруг стоявшего у гаража трактора белая корка постепенно превратилась в грязное сплошное месиво. Жижа под ногами суетящихся тут же мужиков болотисто чавкала, смешиваясь с их натужными вздохами. Наконец, тот, что помладше с круглыми оттопыренными ушами парень выпрямился и отбросил на сухое место большой гаечный ключ. Переступив на более сухое место, он взглянул на запыхавшегося напарника и задорно затянул:

«Мы с приятелем вдвоем

СХТЗ не заведем.

Поломался НАТИ44
  СХТЗ-НАТИ – первый трактор с конструкцией отечественной разработки


[Закрыть]

Как всегда некстати».

– Васька, ты бы лучше с конденсатом разобрался. Посмотри спускной краник, может из-за него запирает. Все больше пользы, чем от частушек твоих, – выпрямившись, произнес Митька Гавзов.

Он обтер о штаны замасленные руки, затем провел ими по лбу, смахивая выступивший пот.

– А чего? Худы ли частушки? Девкам нравятся. И не только им. Старики частенько просят, чтобы я им спел. А и по. Дума, вот деньги начать брать. Ну, окромя своей бригады и…, – он задумался ненадолго и тут же добавил: – И их семей.

– Ну и балабол ты, Васька! Говорю, краник посмотри. Потом песни свои петь будешь, – вспылил Гавзов. – Что ты за человек! Десять раз нужно тебе сказать.

– И чего смотреть на энтот краник, коли я еще вчера его промыл, – обиженно ответил Оманов.

– А чего сразу не сказал?

– Чего, чего. Сказал сейчас.

– И что тогда железяке этой нужно? – Митька пнул ногой по прилипшему на тракторной гусенице комку глины. – Конюхов с Михеевым под суд отдадут, если в праздник по деревне с флагом не проедем. Вон, наверное, уж и посыльный от него бежит. Легки на помине. Сейчас допрос с пристрастием учинит, – Гавзов ткнул рукой в приближающийся женский силуэт.

– Да, не-е. То Машка Уткина, кабыть, ножонками семенит. Поди, по мне родимому соскучилась, – произнес Васька и громко захохотал.

– Тебя послушать, так все девки только о тебе и думают, – усмехнулся Гавзов. – Больше кавалеров нет.

– А что? Красавец, да и опыт определенный жизненный имею. Им это нравится.

– На себя посмотри, красавец тоже мне, – передразнил его Митька. – Третий десяток пошел. В тюрьме сидел, на фронте чуть Богу душу не отдал, а как пацан, ей Богу.

– А что? Тебе вот три десятка уж исполнилось. Жена, девок трое: по тебе уж никто сохнуть не будет. Кому ты с таким богатством нужен, – огрызнулся Оманов.

– Балабол ты, Васька, – произнес Гавзов. – Смотри, чтобы не высохли все, а то с чучелом жить будешь.

– Ай-х, – отмахнулся Васька. – Ты разве поймешь!

– Слушай, кавалер, а где Толька? Не припомню, чтобы опаздывал. Не заболел ли?

Васька хлопнул себя по лбу и негромко выругался.

– Так это… Он же ногу вчера вередил. После работы в лес с братом ходили. Сушины55
  Сухое дерево (местное)


[Закрыть] у них там подсачены66
  Снять кору вокруг ствола, после чего дерево подсыхает, а затем спиливается на дрова (местное)


[Закрыть]. Оступился и меж дерев ногой ступил. Витька утром к нам забегал. Сказал, что опухла и дома будет пока.

– Чего сразу не сказал?

– Забыл.

– Забыл, – передразнил его Митька. – И в кого ты такой забывчивый?

– Раз-то всего, – буркнул Васька. – Ну, два, – почувствовав на себе сердитый взгляд бригадира, поправился он.

Гавзов вспомнил, как этим летом тот не пришел помочь ему новую печь бить, а вместо этого ушел на рыбалку. Других свободных мужиков в деревне не оказалось, и вместо Васьки глину с Толькой и Витькой Ларионовыми таскала беременная Нюрка. На следующий день Оманов без тени сожаления о том просто сказал, что забыл.

Он хотел напомнить забывчивому Ваське об этом случае, но девушка подошла уже совсем близко, и Гавзов промолчал.

– Митрий! Дмитрий Палыч, Нюрка… Нюрка… С прибавлением тебя! – выпалила Мария и выступивший на щеках легкий румянец стал расплываться по всему лицу.

– Кто? – подступил к ней Митька и схватил девушку за плечи.

– Мужик, – выдохнула та, дернула плечами и, чуть отступив в сторону, поправилась: – Мальчик. Сын!

– Колька, значит, – спокойно, даже как-то буднично произнес Гавзов. – Наконец-то.

Он отошел к стене гаража и присел на завалинку.

– А чего, Колька-то? Только родился и сразу Колька, – не удержался от вопроса Оманов.

– Мы сына хотели, а все девки нарождались, – раскуривая самокрутку, ответил Гавзов. – В сорок шестом двойня. А после Нинки с Анфисой в следующем Танька народилась. Вот и подумали, что, может имя сразу дать мальчишеское, так под него и сын родится…

– Ты чего расселся-то, Дмитрий Павлович. Беги уж. Мальца, поди, обмыли. Дома уж. У Агафьи Чуровой в бане родила. Та с утра баню подтопила. Как раз и сгодилось, – не дала договорить ему Уткина. – Она вместе с Марьей своей и роды приняла.

Митька посмотрел на Ваську.

– Иди, иди. Чего уж. И, – Оманов чуть замешкался. – Мои поздравления. Нашего полку прибыло. Живет Ачем. Зыбка77
  Люлька для ребенка (местное)


[Закрыть]-то есть?

– Ага, – кивнул Митька и не торопясь зашагал в сторону дома.

Но, сделав несколько шагов, обернулся.

– Ты к Ларионовым вечером зайди. Узнай, что с Толькой, – строго произнес Гавзов и, не дожидаясь ответа, пошел дальше.

– Ладно! – крикнул ему в след Васька. – Зайду, чего не зайти-то!

Дождавшись, когда Гавзов скроется за поворотом, девушка кивнула в его сторону и негромко заметила:

– Завидуешь, поди.

– Кто, я? Неа. Чему тут завидовать. Младшим по два года. Таньке год и тут еще один. Голоштанная команда.

– Дурак, ты, Васька. Это же дети. Дети, понимаешь?

– Ну, дети и дети. Тебе надо, ты и заводи. Или помощь нужна? – усмехнулся он.

– Дурак, – бросила Мария вместо ответа и отвернулась.

Перепрыгнув через небольшую лужицу, она чуть замешкалась, но вскоре махнув рукой, поспешила вслед за Гавзовым.

– Умные все какие, – проворчал Оманов. – Куды от вас и деться.

Он взобрался на тракторную гусеницу, смачно сплюнул и громко, чтобы слышала девушка, запел:

«Надоело лес рубить,

Пенья выворачивать.

Еще больше надоело

Пайку заколачивать…»

Сегодня Толька был дома. Он и рад бы пойти на работу: слушать бабкины разговоры и ворчанье никак не хотелось. Но ушибленная накануне нога распухла. Наступать на нее было больно, а на одной на работе делать нечего. Как мог так оступиться, он и сам не понимал. После выпавшего первого снега сам же брата предупреждал, чтобы под ноги глядел. И сам же поскользнулся. Ладно, если бы просто упал. Так нет. Одной ногой угодил прямо между сваленных только что елок. Хорошо, что без перелома обошлось.

И обидно еще было ему, что напасть эта случилась с ним в лесу уже не первый раз. Прошлой зимой в капкан угодил. Хорошо, что тот полностью не закрылся: вместе с валенком колодина между дуг попала. Тогда лишь испугом отделался. В детстве так вообще редко когда из леса без синяков и ссадин возвращался. То между бревен на мостике ступит, то там же на гнилую деревяшку наступит. Вообщем, как говорил его отец, если не везет сейчас, то когда-нибудь все одно повезет. Главное до этого дожить.

– Раньше тех, кто специально вередил себя, в острог сажали. А нынче красота: дома сиди или в больнице лежи, полеживай, – ворчала Евдокия Антоновна, каждый раз, когда проходила мимо лежащего на кровати внука. – Хорошо хоть трудодни вам лодырям не ставят.

– Кто тебе, бабуля, такое наплел, – не выдержал молчавший и прежде равнодушный к бабкиным словам Толька. – Тебя послушать, так, может, голову отрубали сразу? И почему ты решила, что я специально ногу вывернул? Ведь случайно поскользнулся. Под снегом ямы не заметил. А Витька, между прочим, должен был предупредить бригадира, что сегодня дома останусь.

– Ага, столько годов в лесу ничего, а тут поскользнулся. Надоело робить, вот и сунул ногу, куда не надоть, – стояла на своем бабка. – Красота нынче. Служить в армию не надо идти. Войны нет. Лежи на кровати, бока проминай. Родители с работы придут, накормят.

– Да лучше гайки на морозе крутить или в армию, чем тебя слушать. Мелешь, что к носу ближе. Я на оборонных работах вместе с мужиками лес валил, а тебе все не ладно, – буркнул парень и отвернулся к стене.

– Не зря, видно, тебя Толей Шанешкой88
  Уменьшительное от «Шаньга» (местное)


[Закрыть] кличут, – словно не слушая внука, твердила свое бабка. – Отэкой дя99
  Укоризненное «Вот ты какой!» (местное)


[Закрыть], лежень, – не унималась она.

Толька молчал, понимая всю бессмысленность в препирательстве с ней. А бабка подошла поближе к кровати, поддернула свалившийся край одеяла и подоткнула под спину внука.

– Лежи уж, правильный ты наш. Раньше разве позволили бы родители, чтобы дети со стариками так разговаривали? Живо бы поперек спины вицей вытянули. А нынче что? Никакого уважения. Доброго слова не услышишь, а не то помощи какой. Говори, что хошь, бабка все стерпит, – она картинно всхлипнула и отправилась в соседнюю комнату. – Знают, что ей деваться некуда.

Когда дверь за Евдокией Антоновной закрылась, Толька перевернулся на кровати и сел, свесив на пол здоровую ногу. Отчасти он понимал и даже мог согласиться со словами бабки. Но одно о том подумать и совершенно другое произнести в слух. В том, что в армию служить не берут, его вины в том не было. После победы призыв отменили на несколько лет. За годы войны армия разрослась до небывалых размеров, и нужно было время, чтобы привести ее к разумной для мирного времени численности. Но от этого Тольке и его сверстникам было не легче.

Война совсем недавно закончилась, и фронтовиков в Ачеме было не мало. А в некоторых семьях еще надеялись на возвращение и ждали своих близких. Потому отношение к тем, кто не служил срочную было, мягко говоря, особое. Конечно же, все понимали, что не по своей прихоти переросших парней в армию не берут. Но все одно, находились и такие, кто ставил им это в вину и относился к ним с некоторым пренебрежением. То поздороваются со всеми, кроме призывника. Или в разговоре нет-нет, да и кольнут словцом каким. Мол, кто-то служил и воевал, а кто за их спинами отсиживается.

Вот и Тольку не миновала эта участь. Совсем скоро ему двадцать один исполнится. И если те, кто помоложе старались обходить эту тему стороной, то старшее поколение в выражениях не стеснялось. И ладно бы, если кто из деревенских измывался, так свои родные досаждали много больше. То отец, хлебнув лишнего, причислит его к никчемному поколению, способному только с девками по зауглам обниматься. То у матери не задержится и слетит с языка, что у всех дети как дети, а у нее незнамо кто растут. А бабка та совсем чуть ли не изменниками родины их с младшим братом зовет. И не было у Тольки нынче желания больше, чем пойти в армию.

Чтобы хоть как-то отвлечься от грустных мыслей, он попытался подумать о чем-то хорошем. Но первое, что пришло в голову, оказалось совсем не тем, о чем хотелось бы вспоминать. И как ни пытался переключиться на что-то другое, но ничего у него не получалось: мысли все время возвращали его к той летней ночи.

Июль 1941 года

Что делать с золотом, Толька Ларионов толком не знал. Отдавать жалко, а как с него какую выгоду получить, тоже представлял плохо. Не сомневался лишь в одном: если рассказать родителям, то те сразу же в милицию заявят. И тогда уж точно никакой выгоды с него не поиметь. Вот и решил, что пусть оно полежит, пока он не подрастет. К тому же война идет. Куда в такое время с ним?

А вот перепрятать слитки в другое место следовало обязательно. Посредине деревни оставлять их было опасно: куда только не забиралась во время игр ребятня. Вездесущие мальчишки в любой момент могли их обнаружить. К тому же бабка Агафья тут давно хотела колодец соорудить. Вот и присмотрел Толька место на краю деревни, сразу за кузницей у развалившегося амбара. Но и спрятать там случай все тоже никак не представлялся. Пока, наконец, не появилась хорошая возможность перевезти все ночью на телеге.

Толька остановил подводу недалеко от старого погреба Агафьи. На всякий случай огляделся по сторонам. На улице совсем стемнело, и деревенских домов не было видно. Лишь по очертанию деревенского угора на фоне поблескивающей реки, можно было предположить о том, где он сейчас находится. Толька накинул поводья на ограду и прислушался. Где-то на другом конце деревни едва слышно звучал пьяненький голос гармониста. Толи забыв продолжение, толи не зная его совсем, он словно заевшая пластинка, повторял одни те же слова:

«Я рассаживал в саду

Черную смородину.

На фашистов я пойду

За советску Родину».

«Целый день рассаживает и никак рассадить не может, – мысленно посмеялся над солистом Ларионов и стал пробираться к схрону». На то, чтобы перетаскать слитки в телегу ушло немного времени. Закончив с погрузкой, Толька вытер пот со лба и осмотрелся. Не услышав и не заметив ничего подозрительного, он запрыгнул в повозку и потянул за поводья. Старая кобыла поднатужилась и сдвинула телегу с места. Но не успела она сделать и несколько шагов, как под телегой что-то хрустнуло.

Толька потянул за повод и лошадь остановилась. Он спрыгнул на землю и заглянул под телегу. В темноте что-то разглядеть не удалось. Недолго думая, парень понюжнул лошадь. Та снова напряглась и сдвинула повозку. Сам же он тем временем внимательно вслушался в издаваемые телегой звуки. Колеса сделали пару оборотов, и Толька снова остановил лошадь. Причину искать долго не пришлось. От тяжести груза, а больше из-за ветхости продольный брус в телеге треснул. «Вот незадача, – выругался Толька и вспомнил отцовскую поговорку о невезении». Он понимал, что скоро начнет светать и времени на все оставалось немного. Искать другую телегу, как или ремонтировать эту, было уже некогда. Понимая, что с грузом дальше околицы не уедешь, Толька принялся таскать слитки обратно в погреб.

«Налегке до места доеду, а там что-нибудь придумаю, – решил он, разгружая повозку». Вернув слитки обратно, Толька залез в телегу и поехал к Смильскому.

Ноябрь 1948 года

От долгого лежания неприятно ныли бока. Толька присел на кровати и стал разминать затекшую руку. «Кто же меня тогда выследил? Или случайно кто-то наткнулся? – каждый раз, вспоминая тот случай, задавал Ларионов себе один и тот же вопрос. – Меньше недели тогда в деревне не был. После приезда со Смильского сунулся, а золота уже и нет, – подвел он черту под своими рассуждениями».

В дверь неожиданно постучали.

– Бабуля, открой! Стучит кто-то, – крикнул Толька в сторону печи, но никто не отозвался.

Он слез с кровати и запрыгал к двери на одной здоровой ноге. И в это время дверь распахнулась, а на пороге появился его бригадир.

– Я уж думал, нет никого, раз никто не отзывается. Ты чего в потемках-то сидишь? У двери не приставлено, вот и вошел, – проговорил Гавзов, снимая шапку.

– Палыч, проходь1010
  Проходи (местное)


[Закрыть]. Не заметил, как и стемнело. Бабка куда-то утянулась1111
  Ушла (местное)


[Закрыть], а я задремал, видать. Всю ночь промаялся с ногой. Вот успокоилась, кабыть. Не заметил, как и уснул, – виновато проговорил Ларионов. – Проведать, али стряслось чего? Погоди, я лучину подсвечу. Ты катанцы1212
  Валенки (местное)


[Закрыть] не сымай. Проходи к столу. Там квас скусной1313
  Вкусный (местное)


[Закрыть]. Ядреный1414
  Крепкий (местное)


[Закрыть], правда, но ничего. Наливай, пей.

Он допрыгал до печи, где стояла плошка со светцом. Вставил лучину и поджег. Затем поджег еще одну и тоже вставил в корытце. Комната тут же наполнилась тусклым светом, и Толька уже смог разглядеть лицо гостя. Аккуратно наступая на больную ногу, он доковылял до стола и присел рядом с Митькой.

– Полегче стало, коли приступаешь на ногу, – заметил тот.

– Ага. Вот угораздило же меня, – в голосе Тольки послышались виноватые нотки.

– Ладно. Я чего зашел-то? Дело есть. Кстати Васька не забегал? – спросил Митька, рассматривая изрядно потрепанную заячью шапку.

– Нет, – нерешительно ответил Толька.

– Так я и думал, что надёжы1515
  Надежда (местное)


[Закрыть] на него нет.

Гавзов отложил шапку на лавку и расстегнул полушубок.

– Жарко бабка натопила, – заметил Толька. – Отец ворчит на нее, что дрова зря переводит, а ей хоть бы что.

– Вообщем, ты давай, не залеживайся. У нас тут такое намечается. Конюхов приходил, говорит, что аэродром строить нужно. Срочно причем.

– Чего? – Ларионов от удивления часто заморгал глазами. – Какой аэродром? Зачем?

– Я тоже сначала не понял. Удивился не меньше твоего.

– Ни чего себе! Аэродром? Настоящий? У нас? А я уж подумал, может, на Вандышевское озеро удить хочешь позвать. Успел расстроиться, что с ногой оказия такая.

– Ага, черта золотого там ловить.

– А чего? Коли там живет, значит поймать можно, – серьезно произнес Толька.

– Ты успокойся. Не до него сейчас. Аэродром нужно строить.

– Это же… Это же, – не находил подходящих слов Толька.

– Да, не суетись ты. То лишь название громкое. А так токо землю надо подровнять у молотилки. От самых ворот, что за поле выходят и до… Вообщем, чем больше, тем лучше. Там сарай старый мешает. Если что, так надо разобрать и оттащить. Вот и весь аэродром.