Текст книги "Соратники Петра"

После смерти Брюса вся библиотека была оценена в очень крупную сумму – 975 рублей 81 копейку. Библиотека полностью не сохранилась, ибо в книгохранилище Академии наук были отданы только сочинения, отсутствовавшие в фонде, – дублеты были переданы в другие библиотеки.[615]615
  Луппов С. П. Книга в России в первой четверти XVIII века. Л.,1973. С. 193, 194.


[Закрыть]

Пользуясь столь богатым собранием книг по различным отраслям знания и находясь в переписке с ученым Лейтманом, Брюс в Глинках занимается физикой, химией и связанными с ними дисциплинами. Яков Вилимович увлечен изготовлением оптических приборов, определением удельного веса металла, очисткой от примесей серебра, золота и других металлов. В Эрмитаже хранится металлическое вогнутое зеркало от большого зеркального телескопа с вырезанной на оборотной стороне надписью: «Зделано собственным тщанием графа Якова Вилимовича Брюса в 1733 году августа месяца».[616]616
  Ченакал В. Л. Очерки по истории русской астрономии. М., 1951.С. 84.


[Закрыть]

Затворнический образ жизни, увлечение астрономией, химией и другими науками породили в округе легенды о Брюсе. Одну из них, рассказанную крестьянином Безконным, записал М. Б. Чистяков в Калужской губернии: «Да мало ли еще что знал этот Брюс: он знал все травы этакия тайныя и камни чудные, составы разные из них делал, воду даже живую произвел, то есть такую воду, что мертвого человека живым и молодым делает».[617]617
  Чистяков М. Б. Народное предание о Брюсе //Русская старина.1871. № 8. С. 167–170.


[Закрыть]

В народе Я. В. Брюс остался чернокнижником и «колдуном с Сухаревой башни». Его научная деятельность не была востребована в полной мере, поскольку время ждало от науки сиюминутных результатов, не признавая ученых, работающих на перспективу.

Царедворец и человек

Сохранилось несколько живописных полотен, изображающих Якова Брюса. Они запечатлели графа в разные годы его жизни. Цели их написания были различны: создание парадного портрета в одном случае и бытового – в другом. Поэтому сходство между ними можно обнаружить весьма относительное. На одном из них, писавшемся, вероятно, более для изображения величия, нежели реального сходства, генерал-фельдцейхмейстер предстает перед нами в парадном костюме. Лицо его можно назвать скорее круглым, чем овальным. Оно излучает довольство и благополучие. Однако, на наш взгляд, портрет этот относится к тому роду творений, которые более ценны выписанными на них деталями одежды, чем реальным сходством лица с оригиналом. С таким же успехом в нем можно было бы найти сходство со многими знатными особами того времени. Утверждать, что попавший в поле нашего зрения портрет нельзя использовать для верного описания внешности Брюса, нам позволяют два других портрета, очень похожие между собой и разительно отличающиеся от первого. Эти два портрета неизвестных авторов без даты их написания, вероятно, сделаны в разное время. На одном из них Брюс изображен в возрасте 40–45 лет (по сегодняшним меркам), другой запечатлел нашего героя уже в преклонных годах. На нас смотрит человек с продолговатым лицом, которое можно скорее назвать худым, нежели полным. Далеко не мелкие черты лица кажутся несколько непропорциональными. Четко очерченный нос и прямые губы придают лицу ту мужественность, которую нельзя назвать красотой, но которая выгодно выделяет мужчину. Такая внешность могла бы вполне украсить любого воина, если бы к этому еще добавить холодный блеск глаз. Именно этого-то и нет на портрете Брюса. Глаза нашего героя, напротив, являют нам средоточие мысли и глубокой мудрости. К сожалению, портреты дают лишь поясное изображение, что лишает нас представления о росте и сложении генерала. Но эта трудность оказалась вполне преодолимой. В усыпальнице Брюсов был в свое время обнаружен камзол, причисленный музейными работниками к гардеробу Якова Вилимовича. Чтобы чувствовать себя в этом платье свободно, его обладатель должен иметь рост не менее 1 метра 90 сантиметров и внушительные плечи. Если одежда действительно принадлежала Якову Вилимовичу, то перед нами предстает человек, одна внешность которого видится нам неординарной. Но что же скрывалось за этой внешностью?

Яков Брюс так мудро воспитывался своими родителями, что, несмотря на чужестранность своего происхождения, не испытывал никаких затруднений от соприкосновения с русской действительностью, не ощущал никакого дискомфорта. С другой стороны, он не забывал о своем происхождении, о своей родине и не собирался менять вероисповедания. Столь необычное двойное восприятие себя самого Брюс сохранил на протяжении всей жизни. Он совершенно свободно владел русским языком, причем его орфография почти не требует правки при сегодняшнем прочтении. Русский язык он воспринимает как свой родной. В письме к Б. П. Шереметеву от 19 октября 1707 года, отправленном из Минска и касающемся устройства артиллерии, он между прочими ведомостями сообщает об одном полковнике-иностранце, весьма искусном в своем деле – «однакож немного пользы может учинить, понеже языку нашего не знает». Выражение «языку нашего» выдает человека, осознающего себя природным носителем этого языка. Ведь ни одному иностранцу не придет в голову так говорить о чужом ему языке. Себя Брюс тоже не причислял в бытовом общении к иноземцам. Извещая кабинет-секретаря Макарова относительно неприятностей, постигших берг-советника Михаэлиса, Яков Вилимович просит Алексея Васильевича уладить дело миром, так как «прочия иноземцы… на него смотря», станут требовать отставки, «а силою удержать, то не останетца надежд, чтоб кто впредь к нам поехал».[618]618
  Сб. РИО. Т. 25. СПб., 1878. С. 51; РГАДА, Госархив, Разряд IX,2-е отд., кн. 62. Л. 193.


[Закрыть] Здесь мы также чувствуем, что Брюс говорит об иноземцах без оттенка личного участия, лишь как о людях, полезных для российского государства. С другой стороны, Яков Вилимович свято помнил о своей исторической родине, и сердце у него сладко ныло при всяком упоминании о ней. В октябре 1708 года он случайно обнаружил в списке пленных шведов, присланном ему Апраксиным, некоего Андрея Брюса. 12 октября он направляет в Петербург письмо к своему брату Роману, находившемуся там в качестве обер-коменданта города. В письме он просил брата узнать: «швецкой ли он земли или из шкоцкой (шотландской. – И. К.) земли выехал служить? И ежели ис шкоцкой земли он, то не худо бы вы ево к себе взяли и осведомились поподленней, чьего он дому?»

Сохранились воспоминания некоего Андрея Брюса, состоявшего при генерале в роли адъютанта (в современном понимании этого слова). Еще одно упоминание об Андрее Брюсе мы находим в письме Якова Вилимовича к Шереметеву. Яков Брюс просит отпустить своего однофамильца на родину. Возможно, что пленный Андрей Брюс и этот шотландец – одно и то же лицо. Но нас интересует не столько идентификация этих людей, сколько сам факт готовности Брюса покровительствовать своему земляку.

Показательно, что Яков Вилимович не принял православие, а так и закончил жизнь лютеранином. По свидетельству В. Н. Татищева, долгое время находившегося под покровительством Якова Вилимовича, при отправлении на Аландский конгресс государь был намерен дать генералу чин действительного тайного советника. Однако Брюс якобы отказался от него, аргументируя это тем, что ему как лютеранину не пристало носить в России такое высокое звание. К сожалению, нельзя проверить истинность слов Татищева, всегда благоговевшего перед своим покровителем. Однако, зная характер Брюса, мы вполне можем предположить, что подобные действия генерала имели место. И подобно тому, как при слиянии крови разных рас потомство их обычно демонстрирует всплеск таланта и красоты, при столкновении двух миров – западноевропейского и русского на их гребне возник необыкновенно талантливый человек – Яков Вилимович Брюс, гордость за которого заслуженно делят между собой Россия и Шотландия.

Я. В. Брюс женился в 1694 году в возрасте 24 лет на дочери генерал-поручика от кавалерии, эстонца по происхождению, Генриха Цеге фон Мантейфель, Маргарите. Жена была на пять лет моложе Якова Брюса. Тогда ей было 19 лет. Маргарита Цеге фон Мантейфель стала именоваться Марфой Андреевной. К сожалению, переписка супругов не сохранилась, и это не позволяет нам проникнуть в их отношения. Мы лишь знаем, что Марфа Андреевна не порадовала супруга наследником. У четы Брюсов были две дочери, обе не пережившие своих родителей. Вероятно, Марфа Андреевна не обладала хорошим здоровьем, что не позволяло ей иметь много детей. Одну из дочерей, Наталью, она родила в возрасте 33 лет, не самом подходящем для появления на свет младенца. Вспомним и о пресловутом разоблачении

«пасквиля», в котором еще в 1706 году говорилось, что супруга Брюса «довольно полна» и т. д. Особенно несносны были для Марфы Андреевны длительные переезды вслед за мужем. Поэтому мы редко встречаем их вместе вне дома. Кажется, единственным их большим турне была поездка в Польшу. Поскольку активных военных действий не ожидалось, Яков Вилимович, желая скрасить свое походное житье, вызвал к себе супругу. О ее благополучном продвижении и уменьшении дорожных хлопот заботился по мере возможности Б. П. Шереметев. В письме к Брюсу от 24 января 1707 года он сообщает, что ему стало известно, «что ея милость генеральша и ваша сожительница едет к вам». Желая услужить Брюсу, Борис Петрович указал полковникам тех частей, которые находились на пути следования генеральши, подготовить подводы и провожатых. «А как прибудет ея милость в Острог, и я, приняв с подобающею честию, и что надлежит в пути к удовольствованию подвод и провожатых, учиню по должности моей».

Однако в Острог Марфа Андреевна приехала не скоро. Ефим Зыбин, трудившийся у Брюса в приказе артиллерии, извещает Якова Вилимовича, что его супруга едет тихо. «Для того она по се число мешкатно изволила ехать, в Калуге заскорбела и несколько чисел жила и посылала к Москве для дохтура, и за помощию Божиею от болезни есть свобода».

Совместное пребывание в Польше не было долгим. Уже в октябре Марфа Андреевна просит своих сестер прислать из Москвы в Борисов, куда они вскоре намерены были приехать, «Якова Вилимовича шубу рысью под бархатом, нашивки серебреные старые с кафтана бархатного лазоревого (что лежит в корзини и знает их девка Варька), да волосы новые». Для себя она тоже заказала соболью и беличью шубы, чтобы довезти благополучно до Москвы себя и дитя, которое ожидала родить в начале следующего, 1708 года. Действительно, в январе Марфа Андреевна благополучно разрешилась девочкой, названной Натальей. Крестным отцом дочери Брюса был царевич Алексей Петрович. По этому поводу счастливый отец отправляет царевичу письмо с благодарностью за то, «что не изволили нашу низость презрити и были приемником дочери моей». Судя по донесениям домоправителя Брюса Онуфрия Брылкина, мать и дочь чувствовали себя хорошо. Записки о них, как правило, были такого характера: «Государыня Марфа Андреевна в добром здравии, также и предорогая Наталья Яковлевна в добром здравии».

Марфа Андреевна прекрасно справлялась с ролью придворной дамы. В отсутствие Брюса в Москве государь иногда устраивал в его доме веселые вечеринки. Марфа Андреевна хлопотала о том, чтобы достойно принять гостей. Ей это вполне удавалось. Тот же Онуфрий Брылкин уведомлял хозяина, что в его доме проходил обед при участии государя, который «зело изволил увеселитца, и убрано было кушанье, также и напитки, зело изрядно. Назавтре изволил кушать царевич и забавлялись с великим весельем, танцевали… до полуночи».[619]619
  Хмыров М. Д. Главные начальники русской артиллерии… // Артиллерийский журнал. 1866. № 2. С. 126, 153, 281, 113.


[Закрыть] В январе 1706 года Ромодановский извещает Якова Вилимовича, что на Святки вместе с государем «в доме твоем славили и все слава Богу исправили добре».

Благодаря знакомству с царевичем Алексеем Петровичем Марфа Андреевна была приставлена в 1715 году к жене его, кронпринцессе Шарлотте, о чем мы узнаем из письма к государю от санкт-петербургской князь-игуменьи Ржевской: «По указу вашему у ее высочества кронпринцессы я и Брюсова жена живем и ни на час не отступаем, и она к нам милостива». В это же время Брюс часто посещал самого царевича, живя с ним по соседству. Некто Андрей Брюс, уже упоминавшийся нами, сообщает, что часто сопровождал генерала в его визитах к царевичу.

Супруга Якова Вилимовича смогла со всем блеском продемонстрировать свое умение играть роль придворной дамы в церемонии коронования Екатерины I 7 мая 1724 года.

Вот что об этом сказано в дневнике камер-юнкера Берхгольца: на богатых подушках несли царские регалии: державу – князь Долгорукий, скипетр – граф Мусин-Пушкин. На долю Брюса выпало нести «новую великолепную императорскую корону». Екатерина была убрана в платье из пурпурной штофной материи с богатым и великолепным золотым шитьем. Шлейф несли пять статс-дам, а именно княгиня Меншикова, супруга великого канцлера Головкина, супруга генерал-фельдцейхмейстера Брюса, генеральша Бутурлина и княгиня Трубецкая. Вельможи положили царские регалии на специально оборудованный стол у трона и выстроились на его ступенях в следующем порядке: Брюс на первой ступени по сходе с трона, на второй – Мусин-Пушкин, Долгорукий – на третьей, четвертую и пятую соответственно заняли Остерман и Голицын. Нет нужды описывать всю церемонию, многократно изображавшуюся разными авторами. Нам важно лишь обратить внимание на честь, оказанную чете Брюсов во время церемонии.

Следует сказать, что графиня Марфа Андреевна Брюс не была затворницей и, помимо приема гостей, умела развлечь себя собственными выездами и прочими радостями, пристойными для женщин того времени. В дневнике того же Берхгольца мы находим под 23 августа 1722 года запись о том, что на крестинах «у камеррата Фика восприемниками… были князь и княгиня Меншиковы, генеральша Брюс, Ягужинский и г-жа Лефорт».[620]620
  Берхгольц Ф. В. Дневник. Ч. 4. М., 1860. С. 51; Ч. 2. М., 1858. С. 263.


[Закрыть] После ухода Брюса в отставку и переезда его в имение Глинки Марфа Андреевна недолго наслаждалась красотами своей подмосковной. Осенью 1727 года она была «поражена паралижною немощию, от которой на одной стороне весьма ослабела так, что довольное время язык, видение и слух поврежден был». 30 апреля 1728 года ее не стало. Яков Вилимович остался один, и скорбь по супруге дала почву для его нездоровья.

Брюс вообще страдал комплексом болезней, объединявшихся тогда общим наименованием: подагра. В более поздние времена подагрой называли лишь солевые отложения в стопах ног. Первое серьезное уведомление о себе болезнь сделала в 1708 году. В мае этого года Брюс оправдывается перед государем в том, что не успел еще выправить книгу Брауна об артиллерии «за проклятою подагрою, которою одержим был больше четырех недель, а потом припала было горячка, от которой у меня так было повредились глаза, что долгое время не мог оных к многому читанию и писанию употребить». Шереметеву он сообщает, что долгое время «я мало говорить, не токмо писать мог».[621]621
  ПБ. Т. VII. Пг., 1917. С. 755; Сб. РИО. Т. 25. С. 115.


[Закрыть] Обладая приличной библиотекой по медицине и траволечению, Яков Вилимович пользовал себя сам, а также прибегал к помощи знахарки, жившей в Немецкой слободе. Дьяк артиллерийского приказа Павлов в отсутствие Брюса в Москве сам ездил в Немецкую слободу для того, чтобы достать лекарство для своего покровителя. Он так описывает свое посещение знахарки: «Изволила мне отдат лекарственной водки скляночку круглую, а денег за нее взять ничего не изволила, а приказала мне к милости твоей отписать: естли тебе, государю, и впредь такая ж водка понадобится, и чтоб ты… изволил к ней писать, а она и впред такую водку к милости твоей отпускать обещала».[622]622
  Хмыров М. Д. Главные начальники русской артиллерии… // Артиллерийский журнал. 1866. № 4. С. 283.


[Закрыть] «Лекарственная водка», надо полагать, была какой-то настойкой. Сам следя за своим здоровьем, Яков Вилимович долгое время не жаловался на сильное недомогание. Однако в письме к Макарову от 12 апреля 1723 года из Москвы он пишет: «Еще мне три атаки были в разных членах, тако что даст мне день или два походить, и то слехка, а потом каки схватит, что днем стать с постели подняться не мог. По последнем нападении на меня… от его великое беспамятство… было пришел». На четвертый день после этого приступа «стал льготу себе видеть и в крепость приходить».[623]623
  РГАДА, Госархив, Разряд IX, 2-е отд., кн. 62, л. 164.


[Закрыть] И все же Якову Вилимовичу довелось дожить до почтенного по тем временам возраста: он скончался в 1735 году шестидесяти пяти лет от роду.

Какое же наследство оставил Брюс? По нашим приблизительным подсчетам, за время службы ему было пожаловано порядка четырех-пяти тысяч четвертей земли и около полутора тысяч крестьянских дворов в Новгородском, Брянском, Козельском и Кексгольском уездах. Одно из первых крупных пожалований было сделано Брюсу государем в качестве награды за участие в разгроме корпуса Левенгаупта при деревне Лесной. Ему были даны в вотчину Брянские слободы, включавшие 219 дворов и 903 четверти земли. С угодий, отданных ему государем, можно было иметь 1070 копен сена. Годовой доход этой вотчины должен был составить 286 рублей. В 1711 году, вероятно, за участие в Прутском походе генерал получил выморочные имения Федора Пущина, Ивана Нелединского и Ивана Клементьева в Новгородском уезде. Общая их площадь составила 1098 четвертей земли. Но эти земли были практически не заселены и владение ими было более обременительно, нежели прибыльно, поскольку новому владельцу предстояло прежде заполнить их крестьянами. Правда, тогда же ему были отданы некоторые земли из дворцовых волостей в Смоленской губернии, приносившие доход 980 рублей в год, что могло компенсировать расходы, связанные с заселением земель в Новгородском уезде. Самое большое пожалование крестьянами, составлявшее 500 дворов, Яков Вилимович получил по случаю заключения мира со Швецией как участник переговоров. Указ от 21 октября 1721 года гласил: «За ево нынешнюю, показанную нам и государству нашему, верную службу на Нейштацком конгрессе в постановлении с короною швецкою вечного мира, определяем пятьсот дворов крестьян, в том числе двести дворов в Корелском уезде в Сердоблской погост, а достальные триста дворов дать из отписных или выморочных деревень в великороссийских городах».[624]624
  Сб. РИО. Т. 11. СПб., 1873. С. 431, 432.


[Закрыть]

Яков Вилимович, имея чин генерал-фельдцейхмейстера, получал 5616 рублей в год. При наличии еще поместий и отсутствии затрат на детей он не испытывал нужды. Свои средства он позволял себе тратить на приобретение книг и астрономических и оптических инструментов, а также на собирание кабинета редкостей. Кроме того, доходы генерал-фельдцейхмейстера позволяли ему быть обладателем хорошо обставленных домов в Москве и Петербурге. В его петербургском доме останавливалась на некоторое время сама Анна Иоанновна.

Стены и потолки практически во всех помещениях дома были украшены росписью. В сенях потолок был обтянут полотном с живописными изображениями. Здесь же висел барометр, «по которому познавается дождевая и сухая погода». Из сеней направо была передняя. Ее стены и потолок также были обиты холстом, на котором красовалась роспись в китайском стиле, особенно впечатлявшая обилием позолоты. Над дверями «написаны живописью образы два». Внимание в передней привлекал камин, по углам которого стояли две гипсовые небольшие скульптуры. Печь была украшена цветными изразцами. В передней же стояли кресла-кровати, призванные удивить диковинной своей конструкцией и богатством драпировки. Они были обиты «красным сукном медными гвоздьми по золотому галуну». В дополнение к креслам стояло еще 12 английских плетеных стульев. Следующая комната могла бы быть названа «синей залой», так как роспись на потолке была сделана преимущественно в синем цвете. А стены были обиты деревом и расписаны золотом. В переднем углу был изображен лик Спаса Нерукотворного. Полюбовавшись живописью, гости могли увидеть и самих себя в двух больших стенных зеркалах, убранных в стеклянные рамы. По стенам висели восемь зеркальных подсвечников. Большой шкаф не создавал громоздкости, так как был расписан в том же стиле, что и стены. Изящная голландская печь на ножках была украшена изразцами. Двенадцать стульев в этой комнате были выкрашены под орех, а мягкие сиденья и подлокотники «вышиты гарусом по шерстяной парче». Здесь же стояли раздвижные кресла, знакомые нам по предыдущей комнате. А вот и графская спальня. Если другие комнаты призваны были поразить своим великолепием гостей, то здесь, кажется, можно было не очень мудрствовать в обстановке. Но и эта комната обита богатым красным штофом «з белыми травами». Потолок обтянут холстом и украшен росписью. Хозяин мог созерцать себя в двух больших зеркалах, которые нам уже встречались. На стенах прикреплены 12 чеканных посеребренных шандалов. В камине встроено небольшое зеркало. На самом камине – золоченые и серебрёные фигуры. Для работы стоит небольшой ореховый столик с выдвижным ящиком. Хозяин следит за модой. В спальне он установил кресла с четырехугольными черными кожаными сиденьями, называвшимися тогда «новомодными».

Спальня Марфы Андреевны, в отличие от графской, обитой будоражащими красными обоями, более уютна и создана для покоя. Обои на стенах являют собой сочетание холста с зеленым сукном. На них изображены серебрёные фигуры. Небольшой деревянный круглый столик, изразцовая печь на ножках – вот почти вся мебель в ее спальне.

Гостиная в доме очень большая и светлая за счет трех больших окон в нижнем ярусе и четырех окошек поменьше под самым потолком. Потолок украшен живописью на холсте. Стены расписаны по гипсу. Пол покрыт паркетом из разных пород дерева, что создает впечатление, будто по дереву делали роспись. По углам стоят два камина с мраморными карнизами. На каминах – неизменные скульптурки. Вся гостиная украшена многочисленными фигурами из гипса довольно внушительных размеров. Они многократно отражаются в четырех больших зеркалах. Большой овальный стол зеленого цвета, кажется, готов угостить всех пришедших. Когда за окнами темнеет, гостиную освещает множество свечей, расположенных в два яруса. В середине под потолком висит люстра с 18 подсвечниками. Множество стульев и кресел говорит о когда-то многолюдных приемах.

Невозможно рассказать обо всем доме, имевшем более 15 помещений с разными целевыми назначениями. Обойдя дом, гость обнаружил бы помимо росписи обоев бумажные картины на стенах с изображениями городской панорамы. В одной из комнат, расположенной возле спальни графини, можно было увидеть изображение гипсовых русалок. В память о Полтавской баталии, непосредственным участником которой был он сам, Яков Вилимович держал на одном из каминов в овальной раме под стеклом изображение этой битвы. Стоит также обратить внимание на часы в деревянном лаковом корпусе, висевшие на стене и бившие каждый час.

К сожалению, мы не располагаем хозяйственной перепиской Брюса со своими приказчиками и домоправителями. Мы имеем лишь отдельные сведения, говорящие о ведении дел в его хозяйстве. В молодости Яков Вилимович не слишком был озабочен обустройством своих дел. Во-первых, пожалования государя были не очень велики, во-вторых, в начале Северной войны он был всецело занят боевыми действиями и устройством артиллерии, в-третьих, наконец, он был просто молод. Поскольку походная жизнь не позволяла надолго останавливаться в своих пока еще небольших имениях, у молодого генерала не было стимула к серьезному занятию хозяйством. Одно из первых пожалований государя он получил в 1704 году под Нарвой. Это было, вероятно, небольшое загородное местечко, которое он пытался привести в порядок. Нам попалось лишь единственное распоряжение Брюса хозяйственного содержания: «Рож и ячмень, буде возможно, кому взаймы отдат с роспискою, тутошним жителем, також и солад. А буде отдать кому невозможно, изволь продать… Пожалуй, коляску и карету, которые есть в Нарве, прикажи их отвести в Новгород на подводах». Занятый военными походами и не имеющий постоянного места проживания, Яков Брюс имел малое представление о том, как велось его хозяйство. В отличие от Шереметева, питавшего страсть к лошадям, Яков Вилимович даже не знал наверняка количества своих коней, не говоря уже об их мастях. Будучи частым участником и посредником в лошадиных торгах и менах Шереметева, Яков Вилимович наконец и сам решил выяснить, каково состояние дел в его собственной конюшне. В 1706 году он пишет своему артиллерийскому комиссару Зыбину, присматривавшему за хозяйством генерала: «И ты, для Бога, уведомся: где ныне оные обретаютца, и в каком состоянии, и много ли их, и какими шерстами; також хто из денщиков при них… Також… отпиши ко мне о моем буром мерине, в каком он состоянии. Також вели его проезжать, чтобы смирен был к садке».[625]625
  Хмыров М. Д. Главные начальники русской артиллерии… //Артиллерийский журнал. 1866. № 2. С. 97; № 4. С. 280.


[Закрыть]

Похоже, Яков Вилимович слыл человеком не жадным к деньгам и не мздоимцем. Свидетельства тому мы находим даже у иностранцев. Так, полномочный министр при русском дворе Кампредон в своем письме от 14 марта 1721 года извещает архиепископа Камбрэского о каком-то деле, посредником в котором ими был выбран Брюс: «Я не думаю, чтоб можно было предложить деньги Брюсу». Сердце этого человека полномочный министр надеется растопить лишь собранием гравированных эстампов королевских дворцов, поскольку «этот англичанин… чрезвычайно любит рисунки».[626]626
  Сб. РИО. Т. 40. СПб., 1884. С. 190.


[Закрыть] Возможно, неподкупность Брюса объяснялась его близостью к царю: в случае возможного раскрытия фактов о взятках он мог потерять расположение императора. Но нам представляется, что причины отсутствия мздоимства заключаются во врожденной порядочности Брюса, его стремлении поддержать свое доброе имя, а также в добросовестном исполнении порученных дел, что, конечно, исключало вышеозначенный порок, характерный для многих должностных лиц государства.

Довольно спокойно относящийся к разным житейским неурядицам, Брюс совершенно менялся, когда речь шла о невыполнении кем-то служебного долга. Яков Вилимович был по натуре человеком, не склонным к жестокостям. В письме к Иоганну-Георгу Лейтману, отвечая на вопрос об изготовлении волчьих петель, Брюс пишет: «Я ведь не любитель мучить подобными вещами бедных животных».[627]627
  Письма Брюса к Иоганну-Георгу Лейтману // Научное наследство. М., 1951. С. 1090.


[Закрыть] Однако, когда в 1706 году ему было поручено государем расследовать некоторые дела в артиллерийском ведомстве, он приказал: «Бомбардира Лушнева, что он бил челом великому государю, не явясь в артиллерии у генерал-лейтенанта Якова Вилимовича, и за побег и за прежний побег и многия его вины, сослать в Азов на каторгу в вечную работу». Не без ведома Брюса также был вынесен приговор «пушкарям за ослушание их, что они оставались на Москве без указу, учинить наказанье: велеть прогнать шпицрутены многажды, чтоб впредь не повадно им так делать». В этом же году Брюс вершил суд над ротным писарем за приписку умерших пушкарей в ведомости на получение жалованья. За это генерал-фельдцейхмейстер повелел «бить на козле кнутом нещадно».[628]628
  Бранденбург Н. Е. Материалы… С. 237, 238.


[Закрыть]

Конечно, все эти примеры касались людей, стоящих гораздо ниже Брюса на социальной лестнице. Читатель может сказать, что генерал-фельдцейхмейстеру легко было демонстрировать свою любовь к порядку на спинах беззащитных артиллерийских служителей. Попробовал бы он ради соблюдения заведенных правил вступить в конфликт с людьми более высокого звания. Но вот и другие примеры. В свое время государем был издан указ о том, чтобы артиллерийских офицеров без ведома генерал-фельдцейхмейстера губернаторы чинами не жаловали; запрещалось также производить повышение чином, минуя какую-либо ступень. Через некоторое время после этого указа артиллерийский подполковник де Генин без ведома Брюса был произведен в полковники. В письме де Генина к графу Ф. М. Апраксину, написанном почти два года спустя, полковник пишет, что Яков Вилимович «еще на меня гневен, что я пожалован мимо его полковником». Чуть позже описываемого случая, в январе 1717 года, фельдмаршал Шереметев прислал Брюсу письмо, в котором извещал генерала, что царь пожаловал артиллерии капитана Беренца в майоры и просил выдать новому майору соответствующий документ. Но Яков Вилимович усомнился даже в правоте действий самого государя, «понеже его царское величество изволит мне приказывать, чтоб через чин никого не производить, якобы капитана прежде не быв секунд-майором».[629]629
  Хмыров М. ДГлавные начальники русской артиллерии… // Артиллерийский журнал. 1866. № 3. С. 182; РГАДА, Госархив, Разряд IX, 2-е отд., кн. 31, л. 283.


[Закрыть]

Я. В. Брюс старался не примыкать ни к одной из периодически возникавших при дворе группировок. Выполняя добросовестно свое дело, что давало ему возможность не опасаться за какие-то «грешки» и не искать прикрытия у сильных мира сего, Брюс мог держаться независимо. Пользуясь чьими-либо услугами, Яков Вилимович стремился взаимно услужить, что позволяло ему ни перед кем не заискивать. Кроме того, авторитет образованного человека, пользующегося расположением государя, заставлял двор уважительно относиться к Якову Вилимовичу. Сам он не был охотником до сплетен и придворных интриг, что также обеспечивало ему возможность независимого существования. Ко всему прочему, Брюс не был православным, что, вероятно, являлось некоторой преградой для возможного сближения с ним русских «партий», складывавшихся при дворе. Для новоприезжих иностранцев он также не был до конца своим, поскольку относился к числу иностранцев, родившихся в России, которых, по словам Юста Юля, новые искатели счастья не жалуют.

Яков Вилимович довольно рано был посвящен в веселую петровскую компанию. 19 июля 1695 года Петр I адресует к князю Ф. Ю. Ромодановскому письмо шутливого содержания, ставя под ним следующую подпись: «Нижайшие услужники пресветлого вашего величества: Ивашка меншой Бутурлин, Яшка Брюс… Петрушка Алексеев… челом бьют». Яков Вилимович импонировал государю, конечно, не только умением поддержать веселую пирушку, но и своей образованностью и умением вести дела. Но и шумные празднества проходили с его участием. В 1706 году царь извещает А. Д. Меншикова из Киева: «Мы теперь в дому господина генерала Брюса про ваше здоровье подпиваем».[630]630
  ПБ. Т.I. С. 32; Т. IV. СПб., 1900. С. 318.


[Закрыть] Выше мы уже говорили, что Петр I с успехом проделывал то же самое в московском доме Брюса в отсутствие самого генерала. О добром отношении к Якову Вилимовичу Брюсу Петра I свидетельствуют и иностранцы, находившиеся при русском дворе. Ч. Витворт в донесении к статс-секретарю Бойлю сообщает о каком-то деле, ходатаем по которому он избрал генерала Брюса в надежде, «что его помощь будет нам очень полезна, так как он очень хорош и с царем и с князем Меншиковым». Государь ценил Якова Вилимовича как хорошего собеседника и часто вызывал досаду придворных, проводя в его обществе больше времени, чем следовало бы по его чину. Причем Петр сам искал общения с Брюсом, а не просто проводил с ним время лишь потому, что тот был поблизости. Так, 28 июня 1707 года государь делает приписку к письму князя А. Д. Меншикова, адресованного Брюсу во время уже известного нам путешествия его с Марфой Андреевной. Царь пишет: «Просим вас и з женою немедленно сюды и, приехаф пожить здесь» (то есть в Люблине).[631]631
  Сб. РИО. Т. 50. СПб., 1886. С. 251; ПБ. Т. IV. С. 344.


[Закрыть]

Итак, мы видим, что Петр ценил Брюса за его умение общаться, поддерживать беседу, что вытекало из разносторонних познаний Якова Вилимовича. Царь нередко бывал в доме Брюса не только по поводу шумных празднеств, но и просто для общения. Вместе с тем следует отметить, что отношения Петра с Брюсом не были такими панибратскими, как с Меншиковым. Это связано с тем, что Яков Брюс по природе своей ни перед кем не заискивал, знал себе цену, привык надеяться только на себя. Его европейская образованность выгодно отличала его от большинства придворных. Вокруг него существовала некая аура независимости, которая ощущалась даже государем.