Текст книги "Краковский замок"

Тут из внутренней комнаты раздался тоненький голос: «На молитву!» Двери в переднюю растворились; гренадиры вытянулись в струнку, и драгун увидел в ближней комнате человека не высокого, сухощавого, лысого, в синей куртке и белых панталонах. По обеим сторонам в комнате стояло несколько офицеров. Высокий гренадир держал молитвенник. «Читай, Тишка, да разумей, что читаешь!» – сказал человек в синей куртке: это был сам Суворов. Он благоговейно стал против образа, запел: «Миром господу помолимся!» и начал класть земные поклоны. Все следовали его примеру. Гренадир читал густым басом молитвы. Когда молитвы были прочитаны, Суворов продолжал молиться: «Спаси господи матушку императрицу, наследника, августейший дом!», «Спаси господи православное, русское воинство!», «Спаси господи всех православных христиан».

Он оборотился потом к офицерам: «Добрый день, добрый день, добрый ли будет, увидим, а теперь…» Он обводил быстрыми своими глазами всех присутствовавших, и глаза его остановились на приехавшем драгуне.

– Что ты, удалец? Ты из Кракова, как видно по мундиру?

– Точно так, ваше превосходительство; штафетой к вам.

– Эстафетой? А что тебе попритчилось! Видишь, какой народ? Эстафету к Суворову… Что? Чай, у коменданта каша сплыла? А?

– В Кракове не благополучно.

– Что? Комендант сухарей объелся?

– Никак нет; Краков захватили поляки.

Суворов отскочил на три шага и крепко ударился в толстого майора; тот заохал; Суворов прыгнул в другую сторону и уставил глаза на ушибленного воина.

– Вот тебе раз: тут солдатское брюхо дорогу загородило, а там Краков взяли… а там народ одурел! Эй ты, солдат, одурел ты, что ли? – спросил Суворов драгуна.

– Никак нет, ваше превосходительство.

– Давай бумагу! – Суворов вырвал пакет из рук его, сорвал печать, читал скоро и говорил читая:

– «Сим честь имею донести…» Честь! Экая честь! Спасибо, что учтив – дипломатика, архиплутика! «Честь имею донести, что нечаянною оказиею вчерашний день неприятель овладел Краковским замком…» Нечаянною, чаянною, отчаянною! Дурак, дурак! будто у солдата есть нечаянное? У солдата три уха: втрое слышит; шесть глаз: втрое видит. «Овладел Краковским замком, и войска наши ретировались в беспорядке из города…» Ретировались! Русские ретировались! Ах! Съел ты меня, да и с косточками! – Он смял письмо руками, но успокоился, расправил и продолжал: – «Из города. Сильные партии поляков собираются в город, и мы ждем диспозиций ваших». Диспозиций, экскузаций… Я вас, я вас… – Он затопал ногами с притворным гневом. Все офицеры молчали.

Суворов обратился к драгуну:

– Сюда! – вскричал он. Драгун сделал несколько шагов. – Стой браво и отвечай, да не ври!

– Слушаю-с!

– Кем взят Краков?

– Не умею вам этого сказать.

– Как взят Краков?

– Не могу знать!

– Не можешь знать? – закричал Суворов. – Немогузнайка? Дрянь, дрянь, не русский! Вот чему их научили ксендзы да бабы… Так, так! немогузнайка, намека, загадка, лживка, лукавка, краснословка, краткотовка, двулична, вежливка! От немогузнайки всегда беды; кличка такая, что бестолково и выговоришь! Солдат тогда солдат, когда здоров, храбр, тверд, решителен, правдив, благочестив. – В это время Суворов бегал и прыгал по комнате.

– Генерал Суворов сердится без толку, – сказал громко один офицер. Суворов остановился.

– Генерал Суворов не знает, как говорить с солдатом: просто, без дипломатики, не по допросу, не по вопросам, заставь рассказывать, а сам смекай.

Суворов подскочил к офицеру, засмеялся, ударил его по плечу и сказал: «Умен, умен!» – потом спокойно оборотился к драгуну и сказал ему:

– Расскажи все.

– Мы были по квартирам, – начал драгун. – У пана воеводы был назначен большой мушкарад; я обходил смену, когда гости к нему отвсюду съезжались; вечером был я в замке, где было все исправно; ночью разбудили нас, сказали: неприятель в Кракове; мы все вскочили, собрались, и нам велели ретироваться. Нас всего собралось с два баталиона, и те расстроены, никто нас не преследовал, а начальника с нами не было, он, говорят, в плену.

Суворов молча дал знак, чтобы все вышли, и все повиновались. Остался только тот офицер, который напомнил ему, что он сердится без толку.

Вид и разговор Суворова мгновенно изменились, когда Суворов остался вдвоем с этим офицером. Суворов перестал прыгать, лицо его сделалось важно, сурово. Он тихо пошел в другую комнату, куда следовал за ним и офицер. Там, на пребольшом столе, раскрыта была подробная карта Польши, лежало множество книг, бумаг. Молча сел Суворов за стол и глядел внимательно на карту. Начался следующий разговор.

– Если это не глупая шутка, если они не сошли все с ума, то я вовсе не понимаю, как это сделалось. Конфедератов во всей Польше нет нисколько. Волынь наша, в Варшаве тихо, в Кракове было тысяча триста человек наших и ни крошечки конфедератского. Разве Браницкий[19]19
  Браницкий Франциск Ксаверий – граф, ревностный сторонник русской партии в Польше, приближенный Станислава Понятовского; с 1770 – коронный гетман.


[Закрыть]? Да он наш. Что слышно по тайным?

– Ничего совершенно, поляки сидят смирно, без денег, без оружия.

– Откуда ж они выскочили в Краков? Этот немец комендант давно мне сидел на шее: глуп, глуп, до господи упаси! Его Иван Иванович Веймарн[20]20
  Иван Иванович Веймарн – генерал; русский агент в Польше.


[Закрыть] избаловал переписками с ним на иностранных языках. Он с принятия полка шпаги из ножен не вынимал. Не хотел я ловить даваемые мне уведомления, что он спит в Кракове, а каков поп, таков и приход…

– Австрийцы все еще продолжают толковать да переговаривать, разве тут ваше превосходительство что-нибудь… – Я писал уж к Александру Ильичу (Бибикову.), что «я человек добрый, отпору дать не умею; боюсь соседей-иезуитов. Честный человек, со сретеньева дня[21]21
  …со сретеньева дня… – сретенье, православный праздник; связывался с концом зимы и подготовкой к весенним полевым работам, отмечался 2 (15) февраля.


[Закрыть] не разувался… Хм! Что я у тебя, батюшка, за политик стал? Да пришли другого; черт ли сними сговорит…»

– Видите ли, ваше превосходительство, что счастье есть на свете, есть и удача? Вы тут думаете, а там глупость портит, и удача является.

– Так от счастья ли она является? Нет! От глупости других. Счастье – ослиная голова в армии… Недорубленный лес опять вырастает: надобно дорубить… Ох! Политика, политика! В три марша смять бы дипломатику, критику, политику… Вот ты увидишь теперь, что я сделаю! У Фортуны голова стриженая, только на лбу длинный хохол… Умный человек, – прибавил Суворов, смеясь, – всегда за этот хохол умеет ухватиться… Только быстро, быстро… Неприятель думает, что ты за сто, за двести верст, а ты, удвоив шаг богатырский, нагрянь, налети… Неприятель поет, гуляет, ждет тебя с чистого поля, а ты из-за гор крутых, из-за лесов дремучих налети на него, как снег на голову грянь, стесни, опрокинь, бей, гони, не давай опомниться! Кто испуган, тот побежден вполовину; у страха глаза большие: один за десятерых покажется…

Лицо Суворова было оживлено, взоры его сверкали. Е изумлении стоял перед ним офицер и невольно воскликнул:

– Бог создал вас героем, генерал! С вами, с вами – и орлы наши тотчас защиплют польского петуха…

– Тс! тише! – отвечал Суворов. – Не выболтай меня! Ты русский: я перед тобой в рубашке, а перед другими в шубе, в тулупе, в халате, в мундире. Слушай: краковская эта свалка – вздор! Я понимаю, бабы, ксендзы испугали ворону, она куста боится. Тотчас три полка в поход; Браницкого к Кракову; людей на подводы, на лошадей; дать полный шаг, солдатский шаг… Драгуна спрячь; селение это окружи, чтобы никто не смел выйти; стрелять, кто ослушается, впускать всех, выпускать никого, чтобы муха не прожужжала, где я и куда я!

– Не нужно ли разведать, распорядиться…

– Ничего, ничего! Помнишь в Казимирже: иду один, бежит целый эскадрон и забежал в сарай – я запираю двери, кричу: пардон А это были лучшие уланы Сабы! Помнишь в Замостье…

– Помню, что Суворов непобедим!

– Ну, боже тебя благослови! – Суворов перекрестил офицера, подошел к маленькому шкафчику, вынул бутылочку, маленькую рюмку, налил, выпил и сел писать.

* * *

Через два часа все было готово: войска стояли под ружьем; подводы, лошади были исправлены; на четыре дороги поскакали передовые, ибо Суворов никому не сказывал, по которой дороге пойдут войска.

Немедленно к войскам явился сам Суворов. Он был в полном мундире, лентах, звездах, крестах. Вокруг него собрались офицеры. Он подошел к рядам солдат, поздоровался и сказал, смотря на ряды:

– Каблуки сомкнуты, подколенки стянуты, солдат стоит стрелкою, четвертого вижу, пятого не вижу! Браво!

Видимый восторг оживлял солдат. Вид Суворова был прост, добр, ласков. Он пошел по рядам, называл по именам многих, наконец, громко воскликнул:

– Умирай за дом богородицы, дети! За матушку-царицу, за пресветлейший дом. – Слезы блеснули в глазах его… – Церковь бога молит… а кто остался жив, тому честь и слава!

– Отец командир! вели, батюшка наш! Рады стараться! – кричали солдаты.

Стоя в кругу своих офицеров, громко начал говорить Суворов:

– В приказе есть, кто остается; я – иду сам. Слушать! Артиллерия полверсты вперед, спускам не мешает; гуляй, играй, пой песни, бей в барабан. Десяток верст отломал – первый взвод снимай, вещи, ложись; за ним второй взвод, и так взвод за взводом, первые задних не жди. Отдых три четверти часа, полчаса, четверть часа, чтобы ребята к кашам поспевали… Ура! вперед! Я теперь ваш, не генерал, не генерал, солдат, солдат! – Он побежал в свою квартиру, войска двинулись; через четверть часа Суворов, в куртке, в дедовской шинели, скакал перед ними. С прямого пути повернули в сторону, перешли на другую дорогу, потом на третью; по всем четырем дорогам шли авангарды.

* * *

– Этот Шуази бесов сын! – сказал воевода, сидя в своих краковских палатах, окруженный толпою польских панов, французских офицеров и рабов. – Выпьем за его здоровье! Где теперь он?

– Он проводил панью воеводшу до первой расстани, а теперь в замке.

– Придумать все это дело, пройти ночью в замок, захватить русских, смять, прогнать…

– Не велик подвиг, – отвечал один старый пан, заглаживая ус свой, – прокрасться в замок, испугать, застать сонных и потом пугнуть сонных из города. Но мы что сделаем теперь – вот удивится целый мир! Мы загарцуем, завоюем – войска пойдут отвсюду… но, воевода, пора за дело! Вот уже третий день мы пируем взятие Кракова и спорим. Дело, правда, важное, и по вольности нашего не позволял решить его трудно; однако ж мы ничего еще и не решили.

– Дай подумать. Медленность есть премудрость. Суворов, наверное, испугался, в Варшаве испугались…

– А ты зачем отпустил папью воеводшу? Испугался?

– Нет! Но тут засвистят пули, загремят сабли, панья моя трусит, и Шуази вразумил меня, что ей надобно уехать в дальние поместья. Завтра провозгласим новую конфедерацию, поставим знамена, закричим: «Да здравствует Польша!» и пойдем сперва на Суворова, разобьем его, а там и на Варшаву…

Мудрые распоряжения воеводы всем понравились. Началась новая попойка, как вдруг неожиданный шум по улицам и смятение в городе встревожили пирующих: «Русские!» – вскричал молодой пан, вбежавши в залу. «Суворов!» – закричал другой, бежавший за ним.

– Русские, Суворов] – заревело пятьдесят голосов.

– Вздор! Откуда? – кричали другие.

– Вчера он пустился с места, а сегодня в пяти верстах от Кракова, пробрался околицами, где никто и не ждал его. Он окружил нас, он требует к себе всех панов; из замка сделана была вылазка, но передовые отряды русских ударили в штыки и отбили. Слышите барабанный бой: русские в городе!

– А ты, пан воевода, затевал конфедерацию! – вскричал с сердцем один собеседник. Пан воевода повесил голову и не знал, что сказать.

«Скорее до дому!» – «В замок, за сабли!» – «К Суворову скорее!» – «Польша восторжествует!» – «Убирайся с Польшею!»… Таковы были разнообразные голоса собеседников, и через минуту все разбежалось, кто куда успел; многие забыли свои сабли, шапки. С одной стороны входили в Краков русские солдаты; с другой бежали из Кракова съехавшиеся поляки и французы, тут бывшие; народ бежал толпами смотреть на русских. Между тем в Краковском замке все ворота были заперты. Никто не знал, где Шуази и Виомениль, кто заперся в замке, много ли там защитников. Суворов не велел трогать никого, не велел никого удерживать, кто бежит из города. Через несколько часов Краков был занят русскими спокойно, и никаких следов минувшего события не было, кроме польских знамен, развевавшихся на замке Краковском, и запертых ворот Краковского замка.

Кто же там заперся? Как это сделалось? Суворов строго разыскивал, расспрашивал и узнал все подробности. Несмотря на всеобщее падение конфедераций, искры все еще таились под пеплом, и Виомениль, заступивший место Дюмурье, тайно подкреплял, ободрял всех. Поляки требовали решительного поступка, который обнадежил бы их. Простота и любовь коменданта давали средства скрывать заговоры и сноситься с жившими в замке Краковском. Нечаянное открытие Понинского, у которого был ключ к заговору, заставило поспешить исполнением. В то время, как русские пировали у воеводы, смелый Шуази захватил замок; гарнизон сдался; коменданта захватили на пиру; испуганные войска, в беспорядке квартировавшие в городе, удалились с замешательством. Но, овладев городом и замком, паны гуляли, пили, спорили; другие собирались, хвастали; третьи хотели посмотреть: не было ни денег, ни войск, а на третий день Суворов был уже близ Кракова, и – все бежало, рассеивалось, трепетало или спешило бить челом неизбежному вождю русских. Только одного не могли изъяснить Суворову: как пробрались французы в замок? Он объехал замок кругом, смотрел внимательно, остановился против одной башни, долго глядел и, наконец, сказал смеясь: «Удальцы, удальцы! плуты, помилуй бог! плуты!..» Суворов угадал тайну взятия замка.

Немедленно потребовал он сдачи замка. Парламентера не пустили в замок. Началась перестрелка. Артиллерии не было у русских; Суворов не думал долго: он велел готовиться на приступ. Войска приготовились, забили в барабаны и с криком: ура! устремились к замку. Тотчас выставлено было на стене белое знамя. Тогда начались переговоры; гарнизон требовал свободного отпуска, обещая разойтись и не сражаться с русскими. Суворов обещал, и вот – тяжелые ворота древнего обиталища королей польских растворились. В виду Суворова и выстроившихся в ряды воинов русских, вышел русский комендант замка, с бывшим своим гарнизоном; все безоружные. «Бабы!» – закричал Суворов, не позволил приблизиться к себе и велел им идти в лагерь под Краковом, где готов уже был военный суд.

Раздался барабанный бой. Шел Шуази и с ним Виомениль, горделиво, смело, с знаменами, а за ними – человек пятьдесят французов и поляков вооруженных. Потом толпа безоружных: ксендзов, панов, жителей Кракова, убежавших в замок.

– Стой! – закричал Суворов, и небольшой отряд Виомениля остановился. Шуази подошел к Суворову.

– Договора не изменяю, – сказал Суворов, – но есть ошибка.

– Какая, генерал? – спросил Шуази.

– Не в те ворота идете, полковник, извольте воротиться назад!

– Как? Что это значит?

– Ничего, полковник! Вы должны выйти в те ворота, которыми вошли в замок.

– Вы нарушаете ваше слово.

– Нимало. Зачем не договорились вы, чтобы вас выпустить из замка именно теми воротами, которыми вам будет угодно?

– Генерал! – вскричал Шуази горячо…

– О! Прошу без горячки! – отвечал Суворов хладнокровно. – Или – еще одно слово, и я велю стрелять по вас. Свободная ваша дорога возвратиться в замок и выдержать приступ, но – тогда я ни за что не ручаюсь…

– Генерал! Вы бесчестите нас!

– Посылая по старой вашей дороге? Или вы думали, что я не понял вашей шалости? Хорошо! Вы и товарищ ваш будете освобождены от условия: отдайте шпаги и – дайте мне ваши руки, но другие товарищи ваши пусть проползут еще раз там, где и вы, полковник французской службы, с пустоголовыми сорванцами не постыдились ползти… И для кого? Для женщины…

– Генерал! – вскричал Шуази. – Для какой женщины!.. Ах! Вы сами проползли бы за нею кругом земного шара на коленях, если бы вы ее знали!..

Суворов рассмеялся:

– Верю, верю, что глаза ее звезды небесные, взоры ее молнии подоблачные! Il est vrai, je n'entrais pas trop dans le commerce des femmes, mais quand je m'y amusais le respect n'y manquait jamais. Le temps me manquait de les pratiquer et je les craignais; ce sont elles qui gouvernent le pays ici comme partout ailleurs; je ne me sentais pas assez fort pour me defendre contre leurs charmes…(Правда, меня не очень занимало женское знакомство, но когда я этим забавлялся – всегда только с чувством уважения. У меня не хватало для них времени, и я их боялся, ведь они управляют страной здесь, как и везде; я же не чувствовал себя достаточно сильным, чтобы защититься против их чар.)

– Генерал! – сказал Шуази весело. – Я ожидал увидеть медведя, а вижу любезного соотечественника! Никто не принудил бы меня бросить мои затеи, но – вот вам моя шпага и слово, что я оставлю Польшу.

Немедленно приказано было воротиться пленникам в замок. Услышав новое условие, многие покосились, поворчали… Делать было нечего! Шуази и Виомениль отдали свои шпаги и отведены были на квартиру Суворова. Он поскакал с своими офицерами к той башне, против которой останавливался и говорил: «Плуты, плуты, удальцы!» И вот – из грязного окна башни, в которое текла нечистота и грязь из замка, полезли вельможные паны, защитники Краковского замка, щеголеватые офицеры французские и все с ними бывшие. В это окно, ночью, прокрались в замок Шуази, Виомениль и их товарищи, схватили часовых, захватили спящий, беспечный русский гарнизон и – думали взволновать Польшу и бороться с русскою царицею.

Суворов, офицеры, солдаты русские хохотали, видя, как распудренные французы и в цветных платьях паны польские, замаранные, вылезали из башни и валились в грязь.. После того им позволено было разойтись; Суворов сказал: «Аминь!» – и поехал обедать.

За обедом у Суворова были Виомениль, Шуази, воевода, несколько панов, бывший комендант Краковского замка. Все говорили, откровенно или нет, но дружески, весело, при беспрерывном смехе. Против обыкновения своего, Суворов велел подать лишнюю бутылку. «Он место благодетельного человека был добрый человек», – говорил Суворов, указывая на коменданта. Пан воевода уверял, что все делал он по неразумению (uczinif to przez nierozum); Суворов соглашался, но после обеда пану воеводе сказано было, что, ради некоторых недоразумений, ему велено прожить несколько времени вне Польши.

– А вы, полковник, что хотите делать? – спросил Суворов Шуази.

– Я еду во Францию, ибо почитаю, что здесь мое дело кончено, и как меня уверяют, не бесславно; не знаю, согласитесь ли вы с этим…

– La reputation est le partage de tout homme de bien; mais je fondais cette reputation dans la gloire de ma patrie, dont les succes n'etaient gue pour sa prosperite (Репутация есть у каждого добродетельного человека, но я создал себе репутацию в славе своей родины, успехи которой содействовали лишь ее процветанию.).

Шуази задумался.

– Этого ли требует от вас Франция, что вы здесь делали? – спросил Суворов.

– Нет! – отвечал Шуази медленно.

– Может быть, мы встретимся когда-нибудь с вами, и тогда вы будете известны не шалостью, а чем-нибудь другим.

Они расстались. Через несколько месяцев объявлен был первый раздел Польши. Мне сказывали очевидцы, что Шуази, возвращаясь во Францию, сбился с дороги и нечаянно очутился в замке воеводы Краковского. Воевода был тогда за границею; в замке оставалась одна хозяйка, Эмилия. Она приняла бедного, потерявшего дорогу странника как старого доброго знакомого. Я забыл было сказать, что у Шуази изломалась тогда коляска, он ушиб себе ногу и принужден был прожить в замке Эмилии месяца два. Жалеть нечего: ему было не скучно. Через несколько лет он был в Америке.