Текст книги "Поречане"

Поречан наконец выгнали на горку… Они с понуренными головами исподлобья посматривали на своих дам…

– Ах, вы, тавлинники! – говорили дамы… – Вам не на бой ходить, а чулки вязать… Молокососы!.. Мужварью, сиволапым уступили…

– Против силы что поделаешь? – отвечал Копоряк…

– А зачем у тебя голова на плечах? – спросила Аграфена Митревна. – Думать…

– Ничего тут не выдумаешь…

– Дурак и есть.

– Молчать, бабье!.. Всякая сволочь туда же с советом суется…

– Ох, вы-то, тавлинники, не сволочь?.. Недаром и шею накостыляли вам… Еще не так бы следовало…

– Молчи лучше, паскуда, – закричал Копоряк, замахиваясь на Аграфену Митревну.

– Что, горе-богатырь? – закричали другие дамы. – с мужиками не справиться, так с бабами в бой!..

У Копоряка руки опустились…

– А все подлец Иван Семенов, – заговорил Хлестнев: – в такой день – и отказался от бою…

– И уважим же мы ему.

– Всю избу разнесем по щепам.

Иван Семеныч опять послужил громоотводом для гнева, стыда и досады поречан… Горе, горе Ивану Семенычу! Он тоскует о том, что ему "бабу надо", а теперь, после его измены туземному патриотизму, ни одна баба не станет с ним женихаться… Лежит он себе на печи и не знает, как злы на него поречанки, как крепко бранят его.

Между тем мужики отошли на средину реки, построились здесь и ожидали поречан для новой схватки.

– Дай бою!.. дай бою!.. – вопили они теперь вполне самонадеянно…

– Что делать, ребята?.. бою просят.

– Что делать? драться, значит, надо…

– Ведь опять расшибут?

– Пусть!.. Не по домам же итти…

– Вот что, братцы: человек пятьдесят останется в засаде, за избушкой… Случись, если подгонят нас к берегу, запасные неожиданно – бей в бока… Мужичье подумают, что это новые, свежие прибыли, струсят и дадут тягу, а тут знай, лупи… знай, лупи!..

– Ловко придумано!..

– Так стройся, ребята!

– По-старому?

– По-старому.

Построились поречане и двинулись на ожидавших их мужиков. Сошлись и схватились. Но поречане, потерпев в первом бою поражение, действовали не так самоуверенно, как всегда; крючники же нисколько не сомневались в том, что они одержат победу: теперь не только материальная, но и моральная сила была на их стороне. Они сразу пошатнули поречан и на этот раз не дали им даже вторично построиться, – в один прием прогнали до берега. Около берега Хлестнев крикнул:

– Засада!..

По этой команде из-за избушки ударили скрывавшиеся поречане в бока мужицкого ополчения. Как и ожидать должно было, мужики пришли в недоумение, смешались, попятились и едва не обратились в бегство; но братья-предводители сумели остановить их и снова двинуть вперед… Замысел Хлестнева не удался. Крючники выперли врага на улицу, а сами встали на берегу. Многие из побежденных были без шапок. На боях существовал обычай, по которому победители имели право хватать с головы противников шапки и обращать их в свою собственность, в виде приза. Теперь уже и дамы не бранили своих мужей и братьев: они видели храбрость и усердие их, и видели, что не в их средствах победить неприятеля… Пошли совсем другие толки.

– Силы неравны, – говорили они: – нас вдвое меньше… Еще бы они выставили тысячу человек…

Мужики отодвинулись на средину реки. В это время один богатый купец позвал к себе Ивана Хлестнева.

– Что, голубчик, намылили сусалы?

………………………….

* * *

На этом месте прерывается рукопись Н. Г. Помяловского {[Отрывки, напечатанные петитом, принадлежат другу и биографу писателя Н. А. Благовещенскому, который, на основании рассказов Помяловского, сообщает содержание недописанных эпизодов «Поречан»].}. Припоминая неоднократные рассказы покойного автора о поречанах, мы вкратце сообщаем здесь о дальнейших последствиях боя.

Приезжие купцы стали шибко подсмеиваться над Хлестневым и его товарищами и разозлили его не на шутку. Поречане тоже слышали эти насмешки и хмурились: оскорбленное самолюбие стало заговаривать в них, кулаки сжимались… Наскоро собрал их Хлестнев и объявил решительно, что сдаваться не следует, что теперь дело идет о чести целой Поречны, и что после этого всякий крючник им в глаза наплюет. Воодушевились поречане: «костьми ляжем, а сраму такого не потерпим!» – крикнули они и дружно тронулись на средину реки, на новую схватку… Снова завязался бой, жаркий, исступленный…

В это время Иван Семеныч Огородников, соскучившись дома, вышел поглядеть на бой. Дамы пореченские встретили его с визгом да с руганью, но Иван Семеныч на это не обратил внимания и отошел к сторонке. Сразу увидел он, что силы дерущихся неравны, что поречане хоть и храбро дерутся, но против силы устоять не смогут, и начал в нем мало-помалу пробуждаться патриотизм пореченский. Долго сдерживался Иван Семеныч, но удаль меньшого брата-крючника окончательно раззадорила его; так и валит он поречан направо да налево: что даст раза – то с ног долой, а силы равной ему между поречаиами нет. "Так погоди ж, – подумал Иван Семеныч: – найдем и на тебя силу!.." И вспыхнула вся кровь у молодца, жилы налились, кулаки сжались… Мигом сорвал он с себя шубу, засучил рукава и, сам не свой, бросился в битву. Врезался он в правое крыло дерущихся и, не дав никому опомниться, с налета свистнул кулаком в висок меньшого брата. Зашатался герой и, как сноп, рухнул на снег, обливаясь кровью. Бойцы приостановились, стихли… Но тут открылось скверное дело: кулаки меньшого брата разжались, и в каждом кулаке его оказалось по две больших медных гривны {Надо заметить, что на таких боях позволялось драться только кулаками, и у кого в кулаках находили свинчатки или гривны, тех жестоко проучивали как подлецов, и пощады в этом случае не было никакой.}. Теперь только поняли бойцы, в чем заключалась страшная сила этих кулаков. Муравьи сейчас же смешались и побежали наутёк, а поречане с остервенением бросились на лежачего и начали бить его чем попало и куда попало. Они в клочки разорвали бы его, если б в это дело не вмешалась полиция и не разогнала поречан. Изуродованного молодца замертво стащили в какую-то больницу, где он на другой день и помер. После этого случая кулачные бои были строго запрещены, и поречане если где и устраивали потом мелкие сходки, то тайком да озираясь…

Иван Семеныч был главным героем этого финала и, таким образом, кровью вражеской смыл пятно с чести пореченской. На берегу дамы встретили его с восторгом, а Аграфена Митревна тут же согласилась выдти за него замуж.

* * *

Во второй части этого рассказа автор хотел описать семейный быт поречан, быт, имеющий свои особые, характерные оттенки. Из этой части в бумагах покойного нашлась только одна глава, набросанная вчерне, которую мы и помещаем здесь. Из этой главы читатель может судить о главных основах пореченского семейного быта.

О том, как поречане лупят по пути прогресса

Сегодня Иван Семеныч с Аграфеной Митревной – оба находятся в самом приятном настроении духа. Супруг не дуется, не глядит медведем, дети его не боятся; его благоверная медведица, несмотря на свой сорокалетний возраст, вспоминала юные годы своей с ним сипондряции и, отыскав довольно мягкое место между бакенбардами и носом своего мужа, влепила в то место довольно могучую безешку; детям обоим она не дает зуботрещин, не дергает их за волоса, не гоняет из дому. Мало того, она выглядит не прежней амазонкой, а простой российской женщиной, хорошо знакомой с плетью – суррогатом супружеского счастья, и радующейся тому, что брачная плеть висит спокойно на стене. Во всем доме Огородникова мир и тишина – эти редкие гости его жилища. Откуда и как явились сюда эти непрошенные гости? Что все это значит? Это значит то, что сегодня в Поречне храмовой праздник Марии Магдалины, бывающий 22 июля. Аграфена Митревна чутьем чует да и по опыту давно знает, что с этого дня сипондряция их жизни принимает иное направление, что муж ее в этот день возьмет из рук ее жезл домоправленая, который долго не выпустит из своего здорового кулака. Мы сказали, что в Поречне существовало совершенное полноправие как женщины, так и мужчины, то полноправие, о котором так много хлопочут наши дамские эмансипаторы. Но все-таки пореченскую эмансипацию мы называем сипондряцией, потому что жезл домашнего правления все-таки существовал, попеременно переходя в руки то того, то другого лица, а не то чтобы быт семейный управлялся каждый день и час с общего согласия мужа и жены и даже при любовном вмешательстве детей. Вот почему в семье попеременно царил то мужской, то женский террор. Мир в ней наступал только в переходное время, в которое прекращался женский террор и после которого должен был наступить мужской. Как это делалось, читайте далее,

* * *

День был ясный и тихий. В Поречну через реку народ валом валит. Вся Озерная покрыта огромным количеством яликов и елботов. Начиная от перевоза до самого проспекта, двумя длинными рядами стоят нищие, убогие, слепые, глухие, хромые, несчастные уроды, – все, чающее движения медного гроша, – тот жалкий люд, который мог быть исцелен только разве Христом. По проспекту до церкви и от церкви до трактира стоят палатки и на козлах лотки с разными сластями и пряностями. В церкви, набитой народом, идет обедня; правый и левый клирос, состоящие из любителей-поречан, ревут и стонут, по их мнению, очень благолепно. Кладбище переполнено нищим, торговым людом и почитателями праздника, из которых, между прочим, большая часть пришла помянуть своих родственников и друзей, с самоварами, кофейниками, водкой и закуской. Стон стоит на кладбище, потому что многие, не дождавшись крестного хода, уже успели справить поминальную тризну, – а на тризне, как известно, наш православный народ не ест, а лопает, не пьет, а трескает. За кладбищем, на поле, расположились до поры до времени фортунки, игра в кости, медведи, обезьяны, ученые собаки, комедианты и шарманки. Здесь уже довольно весело, потому что часть народа, которая была равнодушна к Марии Магдалине, но очень любила всякое празднование, развлекалась по мере возможности; полиция, получивши следующую ей аксиденцию, смотрела, на это сквозь голенище.

Так зачинался праздник.

Но вот церковные сторожа яро ударили в колокола; хотя в уставе и сказано, что в большие праздники "пономарь клеплет во все тимпаны тяжко, но не борзяся", однако сторожа очень борзились. Церковные двери распахнулись настежь, и из них показались хоругви, потом фонарь, запрестольный крест, за ними певчие – сборная братия, далее огромное количество образов, несомых большею частью благочестивыми бабами и мальчишками, любящими всевозможные церемонии, наконец появились попы, а за ними огромная масса народу. Мы должны сказать, что хоры, бог их весть когда успевшие кутнуть, усердствовали довольно неблагоговейно, да и один из дьячков урезал косушечку-другую. Народ, один за другим, составив длинный ряд по крайней мере в четверть версты и нагибаясь лицом к спине соседа, проходил под образами, как под воротами. Все это было очень занимательно и весело. Крестный ход должен был обойти своим шествием кругом всей Малой Поречны.

* * *

Иван Семеныч, обладая необычайным басом, рубит как топорищем: «Христу, нас ради от девы рождшемуся». Он успел уже пропустить крупную столбушку кокоревского яду. Сосед его, тенор, имевший певческий талант, был трезв и унимал его.

– Побойся ты бога, – говорил он: – перестань вопить-то!

– Не беда! Ходи по колено во щах!..

– Ведь ты в крестном ходу, а не в хороводе. Ишь нарезался.

– Не беда! Кто празднику рад, тот до свету пьян.

– Эх, жаль, что твоей бабы здесь нету.

– С ухватом, что ли, ее в крестный ход?

– Она с тобой и без ухвата управится.

– Баба-то?

– Да, баба. Давно ли она тебе трепку давала?

– Баба?

Иван Семеныч возмутился крепко, злость в нем закипела, водка бросилась ему в голову. Живо и ясно представились ему все обиды, все униженье, принятые им от своей супруги. Он более трех месяцев был не главою дома, а каким-то батраком, наравне с детьми своими вполне повинуясь кулаку и башмаку жены своей. Сосед-певчий тронул больное место Ивана Семеныча.

– Врешь ты, дурак, – сказал он: – не боюсь я своей бабы.

– А что же она бьет тебя, отчего не дает тебе денег, прячет водку да и самого иногда запирает в чулан?

– А хочешь, докажу, что ты врешь?

– Ну-ка, докажи.

Иван Семеныч молчал, не зная, что ответить.

– Что ж ты? Понатужься: докажи.

Иван Семеныч, стиснув свой здоровый кулак, сказал:

– А вот, докажу же.

– Чем?

– А тем, что приду домой и дух вышибу из своей бабы.

– А ухвата не боишься?

– Пошел к чорту!..

Иван Семеныч отошел в сторону.

– Чорт ее побери, – рассуждал Иван Семеныч сам с собою. – Значит, мной жена командует – значит, она глава семейства, а не я? Нет, этому не бывать. Как, значит, тресну ее, так, значит, сразу и покойник. Постой же!.. – С этим словом Иван Семеныч отделился от церковной церемонии и отправился в кабак. Здесь он спросил себе косушку, которую и осушил.

Но оставим его выпивать и посмотрим, что делала жена его дома.

* * *

Жена, конечно, со страхом поджидала Ивана Семеныча, зная наверное, что он по случаю праздника выпьет и потом учинит какое-нибудь буйство. Поэтому она припрятала все, что было поценнее, и сама ушла подальше от греха. Иван Семеныч воротился домой с четвертью водки и с толпой гостей и, не найдя жены, начал бить и ломать все, что попадалось ему под руку, и затем выбрасывать за окно. Гости в страхе разбежались, а хозяин, оставшись в совершенно пустой комнате, завалился спать. Утром на другой день произошла сцена с женою; Иван Семеныч ни за что ни про что поколотил ее, и жезл домоправленья опять надолго перешел в его руки.

Окончанием рассказа послужило следующее событие.

Иван Семеныч, зарабатывая копейку, как известно, не брезгал и воровством, особенно когда предсгавлялся благоприятный к тому случай. В последнее время он с тремя товарищами начал усердно воровать хлеб с барок, стоящих на реке Озерной. Не видя никаких особенных препятствий к такому промыслу, Иван Семеныч увлекся до того, что ежедневно притаскивал домой по несколько кулей с мукою и потом за полцены сбывал их в ближайшие лавки. Барочники сначала не обращали на это внимания и смотрели на воровство, как на дело неизбежное при Поречне; но когда кули стали убывать слишком заметно, они решились ночей не спать – караулить. Иван Семеныч переждал несколько дней и, сообразив, что сторожа на барках уж поутомились, снова отправился на промысел. В темную осеннюю ночь он с товарищами осторожно подъехал к баркам и усердно начал таскать кули. Мужики сразу заметили его, но не подали в том ни малейшего виду. Воры нагрузились до самых краев лодки, но только чтэ хотели отчаливать, как мужики подняли страшный крик и со всех барок бросились к лодке с баграми. Попробовали было те дать тягу, но плотно нагруженная лодка плохо подвигалась вперед. Мужики, давно сердитые на подобных гостей, распорядились с ними очень просто: они окружили лодку и баграми потопили ее вместе с людьми и со всем грузом.

Так погиб главный герой Поречны Иван Семеныч Огородников.

[1863]