Текст книги "Семь срочных дней. Служить бы рад…"

– Только что звонил. Я тут поддавал разок. А ты, оказывается, похрапываешь? Если что, я тебя ночью толкать буду.

Уже в комнате, лёжа в непрогретой койке, уснуть Василий не мог долго. Напарник заснул на удивление быстро, сдвинув, друг к другу три койки, улёгшись поперёк. Радиоприёмник «Альпинист», оставленный здесь одним из прапоров роты за ненадобностью, ибо в моде теперь крутые импортные магнитофоны, звуки выдавал весьма качественные. Когда звучали знакомые композиции, Василий напевал про себя, постукивая зубами в такт. Механический увесистый будильник, по состоянию своему видавший, наверно, первого командующего группой советских войск в Германии, решили завести на чуть раньше восьми, проснувшись, сразу же доложить о бдительной службе на вверенном объекте. А до девяти всё равно никто не появится. Под двумя одеялами становилось всё жарче и жарче, откинув одно в сторону и отключив радио, Василий в полголоса, меняя интонации, скомандовал: «Рядовой Соболев! Хррр! Младший сержант Просвиркин! Тута! Отбой! Есть!». Под монотонный ход часиков Василий задремал.

20.12. Четверг.

Просыпаться в установленное время у рядового Соболева вошло в привычку. Василий проснулся от шуршания товарища возле буржуйки, Вова подкидывал остатки от угольных брикетов. К утру в комнате заметно похолодало. Голова Василия выглядывала из-под двух одеял, вставать совсем не хотелось, лежал бы так, да радио гонял весь день.

– Включай, Вовка, шарманку, от тишины ещё холоднее становится. Слушай первое ответственное задание! Звони в тыл, сообщай: кросс успешно преодолён – полтора километра, жертв нет, койки заправлены, кубрик проветрен, готовимся к завтраку! А что у нас на завтрак?!

– Картошка жареная с грибами.

– Да ладно! Ещё скажи: «Пожарил!».

– Картошка в мешке, грибы в лесу, может быть.

– Ставлю одну марку: грибов нет! Вчера же видно было – лес слабый! А температура, какая?! Днём, ну, максимум – плюс двенадцать, а к утру – четыре, пять! Нее, гриб – не воин, ему не прикажешь.

Выйдя на свежий воздух, сделав несколько круговых движений руками, Василий распахнул настежь ближайшую от входа в бункер дверь пристроя, посмотрел на станцию, перевёл свет фонаря на мешок с картошкой.

Пока растопили печь на кухне, между делом приняв утренний туалет и почистив зубы, пока пожарили картошку с мясными консервами, вскипятили чайник, обошли ещё раз холм-бункер, утро медленно перекатило в день и, выглянувшее ненадолго холодное декабрьское солнце, осветившее бункер, незаметно скрылось за верхушками окружающего его с трёх сторон леса.

Действительно, лесом, в Васином понимании, это назвать можно было с большой натяжкой: просматривался он на добрую сотню метров, кое-где ещё выглядывала трава с признаками былой зелени, но собиралась она островками, скорее еле заметными островочками.

– Чуднооо, на дворе декабрь, а мы за грибами! Чудна Европа, да Вова?!

– У нас же в такую погоду бывают, может, наберём.

Грибов не было, и Васина немецкая марка благополучно осталась в хозяйском кармане. Вместо грибов обнаружили самодельный турник: перекладина меж двух сосен. Следы жизнедеятельности человека тут и там попадались в виде пустых жестяных пивных банок и вскрытых советских консервов, видимо растасканных местными белочками и хорьками. Набродившись и надышавшись воздухом объединённой Германии, охранники стратегического объекта возвратились на кухню.

Жара от печи и хорошая погода способствовали тому, чтобы после завтрака, по времени больше похожего на обед, взяться-таки за письмо. Василий взялся. Соболев примостился напротив печной топки, взяв на себя роль истопника.

– Ну, и где наша обещанная машина с углём? Я так смекаю, Вова, машины не будет сегодня, командиры наши посмотрели сводку погоды и, похоже опять буржуйку на ночь растопим. А угля то в кочегарке с «Гулькин нос», как бы хворост заготавливать не пришлось!?».

– Хворост, так хворост.

Письмо предназначалось девушке. Дома Василия ждала любимая, так сказать, фронтовая подруга на далёкой родине.

Вася учился с ней в одном техникуме, а познакомился на практике в совершенно другом городе. Звали её Света, но Василий непременно в каждом письме называл её Светланкой и, прописывая её имя, сердцебиение его каждый раз учащалось. Вот и сейчас грудная клетка заходила ходуном, выбивая чечётку.

Переведя дыхание, Василий решил в меру своих художественных способностей зарисовать эту чудесную летнюю кухню в своём послании любимой: «Чай, не военная тайна! Да и, похоже, получилось! Хорошую я вчера ручку купил!».

Машина с углём прибыла примерно в тоже время, как привезли вчера их самих. Сопровождающий груза, незнакомый прапорщик, по всей вероятности, так спешил обратно в часть, что, не докурив сигарету, бросил её не затушенную рядом с кучей угля. Василий, бурча себе под нос, сигарету притоптал, а потом и вовсе вкопал её в землю сапогом. Ссыпав уголь на входе в кочегарку, машина немедленно убыла, а два бойца, вооружившись носилками, перетаскали приличную часть внутрь кочегарки. День катился к закату. Единогласным решением угольщики постановили завершить на этом работы. Вечер подкрался незаметно, и вроде ужин уже заслужили, но пищеблок отказывался выдавать кашу с подливой и вечерний компот.

– Суп, так суп! Но, чтобы ложка стояла!

Отведав по солидной порции толи первого блюда, толи второго, и оставив часть на завтра, предварительно засунув кастрюлю в духовку бывшей электропечи, охранники, довольные и сытые, не строевым шагом под Васину импровизацию песни «Вот и осень, и улетают птицы. Вот и осень, и дождь в окно стучится. И оторвался от земли последний журавлиный клин…» направились в сторону охраняемого объекта.

Этой ночью решили снова обойтись буржуйкой, заранее натаскали свежепривезённых угольных брикетов с эффектным названием «REKORD», больше похожих на гладкие кирпичики, скруглённые с боков. Завтра с чувством, с толком решено было заняться водогрейной печью: днём затопить, чтобы следующей ночью нежиться в прогретой комнате.

– Докладывает младший сержант Просвиркин! У нас без происшествий, всё тихо, спокойно. Ждём Ваших указаний. Как поняли, алло?!

– Просвира, понял тебя! Это Кузнецов! Давайте отбой, можете уже ноги в потолок делать! Всё! Стой! Меня тут спрашивают: «Вы по десять марок на Новый год сдали?!».

– Конечно! А кто спрашивает?!

– Ладно, давайте, тащитесь! Всё! До утра!

Сморщив нос, Василий положил трубку, посмотрел на Соболева и, приподняв плечи, спросил.

– Я так смекаю, не приедут что ли?!

Всё это время, пока Василий производил доклад, ухо Владимира склонялось к приёмной трубке, и разговор он слышал чётко и ясно.

– Раз «спокойной ночи, человеки» не было, значит, сегодня спим. Всё равно когда-нибудь приедут.

– Спим, так спим! Врубай шарманку, петь будем! Эх, Вова, раньше надо было печь затопить, когда она теперь раскочегарится?!

Раскочегарилась буржуйка достаточно быстро, да так, что пришлось кровати от неё отодвигать. Музыка советская ловилась с помехами, очень тонкая настройка через некоторое время давала сбой, приходилось часто вставать и подстраивать заново. Иностранная волна держалась стабильно, поэтому песни пришлось не петь, а слушать.

Под мотив иностранщины Соболев вырубился моментально, Василию же пришлось вставать и отключать радио, предварительно подкинув в топку порцию угольных брикетов. Сразу уснуть не получилось, вспомнилось написанное днём письмо, перед глазами стоял рисунок летней кухни. Долго ворочавшись, меняя положение подушки, Василий погрузился в сон. Стрелку будильника перевели на восемь часов утра с хвостиком.

– Вася! Слышишь!

– Стучат, что ли?! А который час?

– Стучат! Я пошёл открывать. Почти час ночи.

– Ты сначала спроси, кто?

Сердце в груди Василия колотилось, словно отбойный молоток в руках горнопроходца. Он резко соскочил, сунув ноги в сапоги поверх положенных на них портянок. Угли в печи ещё не погасли, рядом стоящие сапоги были тёплыми, приятное тепло от ног побежало по всему телу. Открыв дверцу буржуйки, чтобы было светлее, Василий направился на выход. Соболев крутил штурвал на открытие двери бункера.

– Приехали всё-таки?!

Фонарный луч осветил довольную, скорее лучезарную физиономию, Николая Стаховского. Если легендарный персонаж Ильфа и Петрова, Киса Воробьянинов, носил эпическое звание «отец русской демократии», то невысокий щупленький Коля Стаховский вполне уместно мог именоваться «дитя автомобильного взвода». И телосложение, и его тоненький голосок соответствовали этому понятию стопроцентно, ему бы форму и дипломат в руки – вылитый выпускник школы! Увидеть почти круглое с розовыми щёчками личико Николая хмурым или озабоченным, было явлением редким и почти невозможным. Улыбался он часто, и получалось это у него естественно и непринуждённо. И как поётся в детской песенке: «От улыбки станет всем светлей!», действительно, стало не то, чтобы светлее, но легче – точно! Все трое были одного призыва, а потому приезд Николая вызвал у встречающих и облегчение, и удивление одновременно. За ним числился дежурный «УАЗик», в простонародий прозванный «летучкой».

– Ну, Колян, напугал, брат! Давай заходи, хату не студи! А мы спим уже.

– Парни, у меня времени мало. Я флягу привёз с бензином, сбудете?! Сорок литров! И две канистры по двадцать. Куда поставить?

Как только Василий услышал произнесённое «флягу», он уже знал, куда её спрятать.

– В кочегарку только. К кочегарке подъезжай. А где ты её надыбал-то?!

– У свинаря! С возвратом! Надо будет её как-то обратно увезти. Вы уж спрячьте её получше.

Махинация с бензином пролетела мгновенно, и уже через несколько минут охранники спецобъекта снова охраняли свои койки. Буржуйка приняла в себя очередную порцию угля. Радио не включили, но сон у обоих улетучился также быстро, как Коля Стаховский с территории ЗКП.

– Ну, Стаховский! Ну, жучара! У меня в голове до сих пор не укладывается! И главное, один! Там старики в роте планы строят трёхэтажные, кто, за что в ответе, а он, бац, «я флягу привёз! Сбудете!». Ну, тихушник! Вова, ты-то что притих? Тоже не ожидал?!

– Меня перед отправкой ротный в кабинете инструктировал, если что-то типа такого будет, ему потом докладывать, если в отпуск хочу и с правами посодействовать обещал.

Соболев говорил не громко, растягивая предложение, слова давались ему с трудом. Лицо Василия с закрытыми глазами вытянулось и застыло от удивления, такого поворота он никак не ожидал, но в темноте Соболев видеть этого не мог. Василий ждал продолжения, но тут в его памяти выплыла сцена посадки в Матвеевский «ЗИЛ» перед отправкой, и короткий разговор Соболева с ротным: «Видимо, напомнил лишний раз, Вову поднапряг».

– И что теперь?

– Да всё тоже. Или засомневался уже? Не дятел я стучать – не моё это.

– Ладно, Вова, хорош на сегодня, день прошёл – всё ближе к дембелю! Давай, отбой!

21.12. Пятница

Василий хоть и проснулся раньше звонка будильника, но открыв глаза, сослуживца в комнате не наблюдал, как впрочем, и самого будильника. На полу, светил самодельный ночник. «Надо будет хорошо протопить к вечеру – не май-месяц, однако», – поразмыслив, Василий резко откинул одеяла, и лёжа на спине, приступил к зарядке, делая вращательные движения ногами. «Вроде выспался, можно и службой заняться: письмо родичам отписать! Завтра суббота, с машиной письма переправлю». Застелив койку, отключив от аккумулятора ночник, Василий открыл дверь. Тёмный коридор, показался ему таким ухоженным и родным, а низкий, по сравнению с ротным, потолок уже не так напрягал, как накануне. Передняя дверь была слегка распахнута, и еле заметный свет или утренней зари, или зарева от ближайшей деревни, освещал путь к выходу. Володи не было ни на кухне, ни поблизости. Пристрой был закрыт. «Следы от машины у кочегарки, надо будет граблями пройтись. Где же Вова? Покричать, что ли? Странно». Соболев выбежал из-за бункера внезапно, держа в одной руке китель «пэша», в другой будильник.

– Ну, ты, Вова, озадачил! Я уж было, тревогу бить собрался, а ты, значит, форма одежды номер два! А часы-то на кой леший взял – вместо гранаты, что ли?!

– На турнике висел, для утяжеления в карман положил. Сквозит в лесу, аж завывает.

– Да разве это лес! Вот у нас лес – это лес! Урал – сплошной лес!

Какой же это лес, так – полигон для танков, для маленьких, учебных: с закрытыми глазами ездить можно! Слушай, Вова, что-то я запамятовал, а ты сам, откуда будешь?

– Так мы с тобой в роте толком и не разговаривали. Кострома, знаешь? Правда, от неё далековато.

– Кострома! Красиво! А давай я тебя «Кострома» называть буду, хотя бы здесь?! Для разнообразия!

Не против? А ты меня можешь «Бордо» называть.

– Я не против. А почему «Бордо»?! Краснеешь, что ли?

– С чего это?! Во Франции есть футбольный клуб такой из города Бордо, там ещё Жиресс, Тигана играли, слышал?! Хотя, краснею, бывает. В школьные годы в хоккей играл – «Золотую шайбу» гоняли, а я в воротах стоял. Кстати, не плохо, говорят, стоял, а главное, как говорит наш замполит, – без травм. А ты, никак, звездой баскетбола в школе был, а? Чем на гражданке-то занимался, Кострома?

Соболев, наверно, впервые за утро улыбнулся, Василий расцвёл от того, что замысел получился.

– Специалист по деревообработке я, в школе на кружок театральный ходил, на балалайке учился – не моё это. Права получил, а ездить нельзя.

Соболев снова улыбнулся, но веселее от этого не стало. Василий тут же вспомнил ночные слова Соболева «с правами посодействовать обещал».

– Не понял – это как?! Давай, Кострома, уже интересно. Выкладывай, как есть!

У нас сейчас с тобой, Вова, тайн быть не должно: стена Берлинская рухнула, Германия объединилась, да мы, можно сказать, с тобой на данный момент в разведке – в логове потенциального противника, а в разведку с незнакомцами не ходят, сам понимаешь. Так что, давай, плотник, всё, что наболело!

– Точно – плотник. А говорить особо нечего: пока ехали до сборного пункта в Костроме – водителем считался, а приехали – уже не водитель. Сопровождающий, старлей, посеял документы, а так бы тоже в автомобильном взводе был, теперь вот караулы при штабе только и светят.

– Пьяный что ли был, старлей-то?

– Да, вроде трезвый, с нами всё ехал, курить часто ходил. Мы на электричке добирались.

– Продал, поди, твои документы?! А, может, просто балбес. Не горюй, Вова, восстановишь!

– Надеюсь, но электричка-то… тю-тю. Ладно, давай позвоним, доложим и завтракать пора.

Звук приближающейся машины долетел до кухни быстрее появления самой машины. Серый «Трабант» с самодельным обшарпанным прицепом нагло подкатил прямо к пристрою, закрыв своим видом вход в бункер.

Водитель, средних лет крупный немец с пузиком, вывалился из автомобиля и вальяжно направился в сторону кухни, оставив открытой водительскую дверцу. Звук двигателя сменился на вылетающие из машины ударные волны роковой композиции. Бойцы советской армии готовили обед. По манере парковки, не трудно было догадаться, что товарищ-господин немец, любитель музыки потяжелее, бывал здесь, и ни раз.

Первым заговорил гость, поздоровался, протянув руку сначала Просвиркину, одобрительно мотнув головой, глядя на погоны. Крепкая рука рядового Соболева произвела на немца явное впечатление. Ещё до приезда бородатого посетителя, Вова уже знал, что его напарник изучал немецкий в школе, сам же он к своим не полным девятнадцати годам владел английским на мягонькую, мягонькую, очень мягонькую тройку.

Василий ответил приветствием на родном немцу языке, и после затяжного диалога, в ходе которого русский знаток немецкого больше полагался на жестикуляцию рук, сомнения Соболева в том, что эти двое вряд ли договорятся, постепенно улетучились.

– Три литра за марку готов взять. А у нас восемьдесят! А давай-ка, Вовка, с канистры от станции добавим ещё десять, будет девяносто литров – тридцать марок. Пойдёт?!

– Я не против. Давай, раз сговорились.

Бородатый Эрих – предприимчивый немец, перед тем, как перелить бензин в свою бочку, какое-то время обнюхивал и рассматривал Стаховскую флягу, морща нос. Бойцы, зная всю подноготную о местонахождении фляги до её появления здесь, стояли в напряжении, но вида не подавали. Эрих, склоняясь над флягой, нюхал то бензин, то её крышку, изредка что-то проговаривая, усмехаясь. Потом вдруг выпрямился, пошарил в нагрудном кармане комбинезона и достал крупную железную зажигалку.

Ни Просвиркин, ни Соболев не курили и, увидав зажигалку в руках немецкого гостя, с рядом стоящей открытой флягой с бензином, оба подумали точно не о сигаретах. Пока Василий собирался с мыслями, чтобы правильно выразить общую с товарищем озабоченность по поводу происходящего, Эрих уже поднёс зажигалку к бензину, и как ни в чём не бывало, опустил её в открытую флягу. Соболев, молча, с удивлёнными глазами наблюдал, слегка приоткрыв рот, Василий, тоже никогда не видал ничего подобного, почесал в затылке, пытаясь подобрать нужные фразы, но они почему-то не подбирались. Немец вынул из фляги левую кисть руки с зажигалкой, переложил её в правую руку, потряс ею, как будто сбивая температуру на градуснике, и, нажав на клавишу зажигалки, извлёк пламя. «Прометей хренов!», – мелькнуло в голове Василия.

– Учить здесь! Сольдаты здесь смотреть!

Из вышесказанного стало ясно, что этому его научили бойцы, охранявшие когда-то бункер и, возможно уже давно демобилизовавшиеся. Обстановка нормализовалась, напряжение спало, а бензин перекочевал в хозяйскую тару. Совершив сделку, Эрих подошёл к лежащему у входа в кочегарку углю, поднял брикет, покачал в руке и почти без акцента произнёс.

– Сколька?

– Да, откуда мы знаем, сколько?! Интересный ты такой, будто мы каждый день его продаём! Вова, сплавим малость, а топить сегодня не будем, а?!

– Можно вообще не топить, тепло.

– Эрих, либэ фройнден, гут! Нихт филен от кучи нах хаузэ транспартирен, гут?!

Вася-продавец наглядно показал, сколько товара покупатель-Эрих может отгрузить и, сговорившись в цене, немец подъехал к куче угля. Операция началась и уже скоро два воина советской армии, вооружившись лопатами, забили вражеский прицеп стратегическим топливом. Пожав друг другу руки на прощание, отказавшись от предложенных сигарет, довольные коммерсанты-охранники провожали взглядом довольного покупателя. «Если раскидать пошире, то особо и не убавилось», – подумал Василий, оценивая ущерб. Оставшаяся кучка угля позволяла совершить ещё три-четыре такие сделки. Тем временем, ветер поменял направление, низкие тяжёлые пунцовые облака предвещали холодный дождь, а то и снег. Тела бойцов постепенно остыли от угольнокидальной работы, теперь ощущалось небольшое похолодание.

– Смотри, Вова, погода как будто специально поменялась – вроде как предупреждение нам: не сдавайте уголёк, запасайте лучше впрок! А приедет немец в тачке, вы оставьте хоть заначку!

– А то купит уголь задарма, самих оставит без тепла. Тогда точно хворост начнём собирать. Давай ещё сколь-нибудь перетащим в кочегарку – как-никак уже дома и под крышей.

Снова взяв в руки лопаты, носилками перетаскали часть угля, работая уже на себя.

Отобедав, а за одним и отужинав, сослуживцы без песен, но с марками в кармане, побрели в сторону бункера.

Заперев себя, затопив буржуйку и настроив радио, на общем собрании боевого коллектива решено было сегодня же после вечернего звонка, отправиться в ближайшую деревню за пивом. А то, как же! Завтра суббота, может, привезут новых охранников, и прощай вольная жизнь: в части пиво не светит, да и в деревне побывать хочется, когда ещё такая возможность выпадет.

– Эх, не накатал я, Вова, письмо домой. А если оставят ещё на неделю – это получается, только к Новому году приедем, а давненько, ведь, не писал!

– Подруге написал и то вперёд. А у меня подруги нет, только матери пишу, тётке, да сестре несколько раз отписывал.

– А отец где?

– Отчим. А ты один в семье?

– Братишка есть – младшой, но у него свои заморочки. Кстати, он тоже в хоккей играл! В защите! И не плохо, скажу, играл, а главное, как говорит наш замполит, – без травм.

Советские радиопередачи в дневное время, почему-то настраивались лучше, чем вечером и потому приёмник сейчас вещал без перебоя и потрескиваний. «Провинциалка» Малежика, сменилась на более весёлый новогодний мотив. От печного жара, родной музыки и после вкусного обеда, в ожидании предстоящих вечерних приключений, на охранников тёмного бункера напал сон.

Выходить из тёплого помещения особой радости у обоих не вызывало, но предчувствие прикоснуться к чему-то неизведанному доселе, манило сильно. Запретный плод сладок, запретный напиток дурманит, запретное действие дурманит ожиданием сладостного финала.

Пока Просвиркин рапортовал о незамеченных за день происшествиях, Соболев со словами: «Холодное пиво в тёплом месте заходит приятнее», подкинул ещё немного угля в ещё не остывшую буржуйку. Кодового предложения, сулящего ночной приезд дембелей-бензоторговцев в очередной раз не прозвучало. Всё к лучшему! Присев на дорожку, искатели приключений направились на выход. Даже динамо-фонарь светил сейчас как-то по-особому ярко и празднично, поднимая настроение своим жужжанием. За закрытой дверью моросящий дождь не прослушивался вовсе.

– Ёлы-пала, я с Урала! Что делать будем, Вова? Промокнем же, как черти! Вот, как скажешь, так и сделаем! Думай, Вова, тебе решать.

Говоря это, Василий почему-то надеялся услышать правильный, единственно верный ответ.

– Это дождь?! Это к лучшему! Никто в такую погоду не рискнёт ехать, можно даже не запирать!

Василию показалось, что настроение Соболева с каждой фразой идёт в гору также стремительно, как флаг при подъёме. И всё же, нацепив увесистый замок, бросив взгляд на еле заметный дымок над бункером, служащие срочной службы, освещая путь под ногами, потянулись в тот угол, откуда появлялась дорога, по которой их привезли в среду, по которой сегодня к ним наведывался бородатый Эрих. С собой они взяли двадцать марок, заранее поделив меж собой сумму поровну. Все марки всё равно не потратят, но пусть на всякий случай будут.

Уже через минуту лесной массив остался за спиной, на открытом просторе стало заметно светлее.

Глаза привыкли к темноте, фонарик отправился в наплечную сумку Василия, предварительно освобождённую от инструментов. Шагали по полевой дороге, разрезающей распаханное с обеих сторон поле. Дорога постепенно вела в подъём. По мере продвижения, горизонт за затяжным склоном просматривался всё более чётко на фоне возрастающего света от близлежащей деревни. Дойдя до высшей точки подъёма, Василий обернулся. Примерно минутах в семи, восьми позади него, в моросящей тьме остался их с Соболевым бункер, их частичка Родины, которую им доверили охранять, защищать и которую они так и не протопили, как следует за два дня. «Ничего, наверстаем ещё, протопим, лишь бы не поменяли завтра на новых истопников. Стены-то мы кое-где почистили – и то вперёд».

– Вова, давай завтра, как встанем, кочегарку растопим, станцию погоняем, а?!

– Ладно.

Спускаясь со склона, и подходя всё ближе к деревне, Василию почудилось, что деревня, издалека казавшаяся такой маленькой, постепенно проглатывает их, захватывает со всех сторон. Из-за дождя, который, то умолкал, то начинался вновь, свет фонарей, отражающийся от мокрых крыш, создавал иллюзию сказочного городка. Впереди маячил силуэт высокого здания с конусообразным шпилем. Распаханное поле осталось позади. Наконец, грунтовая дорога, резко повернув, упёрлась в блестящий от дождя асфальт, но домов и даже приусадебных оград ещё не было. Справа, метров в ста, при свете уличных фонарей, взору исследователей, предстал во всей своей красе католический храм. Пройдя мимо него и ни встретив никого, Василий с Володей вышли на широкую дорогу. И только теперь стало понятно, что храм находится почти в центре поселения, а центральная дорога, с примыкающими к ней домами, огибает его. Наручных часов ни у Соболева, ни у Просвиркина, не имелось, потому решено было, что весь путь занял не более четверти часа. Шли ускоренно быстро, чтобы меньше промокнуть, значит, от пункта «А», до пункта «Б» километра два пути. Перейдя дорогу, развернувшись лицом к храму и оценив обстановку, бойцы заметили справа от себя, что-то светящее в глубине улицы, и, словно мотыльки, направились на манящий свет.

– Вася, что это, может быть?

– Написано «Гастстётте» – забегаловка, наверно. Зайдём и посмотрим. Если что, за спичками пришли: мы же не курим, спичек нема, а топить надо – всё законно!

Смело, с уверенным чувством законных действий, Просвиркин распахнул входную дверь, предлагая Соболеву первым войти в заведение с интригующим названием «Гастстётте».

– Обычная кафешка – я так думаю! Эх, Кострома, так бы в этом «Гасштете» Новый год справить, а?! Взяли бы, да забыли про нас недели на две – это, как солдата Чонкина, я про него до армейки на спектакль ходил. Продукты бы завезли и забыли, а?! Согласен?!

Володя, склонившись над столом, пригублял с пивного бокала пенную шапку. Одобрительно промычав в ответ, сделал глоток. Видимо испугавшись непогоды, местные бюргеры проголосовали ногами и отказались от кружки смачного пива в тесной компании, даже не смотря на то, что это был вечер пятницы. Зал был пуст. В «Гасштете» за высоким прилавком то и дело маячила голова продавца, и по совместительству бармена заведения. Бушлаты обсыхали на спинках соседних стульев, а советские бойцы, расстегнув кителя, потягивали немецкое светлое пиво, разглядывая картонные подставки под пивные бокалы, принесённые барменом. Барменом был, как выяснилось позже, сын хозяина данного заведения, Отто – юноша шестнадцати лет. Появление советских солдат в столь поздний час особого впечатления на него не произвело: два-три раза в месяц такие ходоки «за спичками» на глаза Отто попадались.

– Нет, ты понял, Вова, оказывается и прапора, когда по праздникам дежурят, тоже здесь сидят!

– А я слышу, что он про офицеров говорит. Теперь понял.

Про запасной командный пункт, про расположение летней кухни, про усатую антенну над насыпью и даже про то, когда приезжает машина для смены охранников бункера – всё это Отто знал прекрасно, о чём и рассказал лично. Будучи меньше возрастом и ростом, он с ровесниками несколько раз докатывал на велосипеде до ЗКП дивизии, а однажды даже его с другом напоили чаем со сгущённым молоком и самодельным пирогом. По всему выходило, событие это пришлось, как раз на момент дежурства прапорщиков роты. Когда повторный заказ пенного напитка медленно оседал в желудках советских воинов, а от орешков к пиву в тарелке лежала лишь скорлупа, в зале появились два молодых немца лет тридцати. Увидав сидящих, перекинувшись фразами с Отто, немцы одобрительно кивнули в сторону советских солдат, и, купив две бутылки, явно не «Кока-кола», вышли из зала.

– Вася, и нам пора, пожалуй. Может, с собой возьмём ещё? Деньги есть, я бы взял!

– Вова! Вот, уважаю я тебя, знаешь за что?!

Володя прищурил глаза, лицо расплылось в доброй хмельной улыбке.

– Да, за то, что можешь ты, Кострома, правильно сказать малыми словами!

На обратном пути, проходя мимо величественного храма, Василий остановился на миг, оглядел его, подумал: «Надо же, в деревне с одной улицей и такая красота. Что-то у нас в городе церкви не припомню. А есть ли она, вообще?».

– Вова, у вас церковь в городе есть?

– В селе у нас есть. Восстановили.

Обратно шли не спеша, шли, будто с особого задания возвращались, ни сколечко не обращая внимания на ночную морось. В сумке глухо брякали две алюминиевые пивные банки и литровая бутылка белого австрийского вина – почти восемь марок. Пятого февраля следующего года Василию исполнялось двадцать лет! Как-никак дата!

Перед уходом из полюбившегося заведения, Василий, стоя напротив стеллажа с винами, долго рядился, что выбрать: и вроде денег много оставлять жалко, и маленькую бутылочку откупоривать не солидно. На эту бутылочку австрийского винопроизводства Вася и глаз бы не положил, если бы не Соболев, но короткая и как всегда к месту сказанная Вовой фраза: «Красивая!», – сделала своё дело. Бутыль, завёрнутую в старую выцветшую толи афишу, толи меню здешнего заведения, оставалось лишь положить подальше, да забыть до назначенной даты, но, как и где?!

Декабрьская морось усилилась, но вольные охранники комендантской роты совершенно не обращали внимания на непогоду. Половину обратного пути из уст Соболева то и дело вылетали восхищённые реплики о проведённом вечере, о вкусовых качествах пива, о достаточности соли в орешках, о правильно подобранных картинах в заведении. Вторую половину дороги Володя посвятил самой дороге: усиливающийся дождь нисколько её не испортил, и очень жаль, что нет на его Родине таких грунтовых дорог посреди паханого поля. Содержимое брякающей сумки заставляло Василия размышлять: «В парке спрятать – это понятно, в „ГАЗ-66“ закинуть, так там и места путёвого нет. Завтра Лёха Матвеев приедет, если, конечно, его пришлют, передам ему, может что придумает?».

Дорога к дому всегда короче, а с хорошим собеседником, да с ценным грузом – и короче, и приятнее. До самого бункера фонариком не пользовались, лишь при открытии двери Соболев усердно нажимал на рукоять фонаря, подсвечивая Василию. Замок отпирался плохо, а тут ещё пальцы рук у младшего сержанта закоченели не то от сырости, не то от чрезмерного сжимания ремня наплечной сумки с ценной поклажей. Попав, наконец, в сухое помещение, заперев за собой дверь, Соболев тут же скинул промокший бушлат. Слегка пригнувшись, направляя свет фонаря вглубь коридора, при этом несколько раз подсвечивая потолок, видимо, опасаясь, чтобы не налететь в темноте на что-нибудь головой, Володя направился к прикрытой двери кубрика. Всё это время Вася, находясь за его спиной, взглядом провожал фонарный луч, словно ведомый, повторяя маневры ведущего пилота. Протопленный кубрик по-домашнему радушно принял нагулявшихся бойцов сухими тапками у входа и почти раскалённой печкой. Володя распахнул дверцу буржуйки, стало светлее. Фосфоресцирующие стрелки будильника показывали двадцать пять минут десятого. Василий аккуратно извлёк содержимое сумки, выставив на одну из прикроватных тумбочек пивные банки и бутылку вина с изящной этикеткой, на которой справа красовался белый домик, покрытый красной черепицей, а на дальнем фоне, по всей видимости, те самые австрийские виноградники, разбитые в долине заснеженных гор. «Красивая!», – Василий улыбнулся, невольно вспомнив процедуру покупки, развернул бутыль этикеткой к печи, этикетка превратилась в маленькую картину и засверкала, отражая свет от золотистых элементов на нарисованном домике. Интерьер еле освещённого кубрика наполнился ни армейским романтизмом. Не хватало лишь музыки и само собой, очаровательных собеседниц. «Ещё бы шашлычка с ржаным хлебом, да лучка зелёного!», – после пива и вечерней прогулки вектор Васиных мыслей упорно клонился в сторону желудка.