Текст книги "Монголия и страна тангутов"

Предисловие

Четыре года тому назад, благодаря инициативе Русского географического общества и просвещенному содействию Военного министерства делу науки, я получил назначение совершить экспедицию в Северный Китай, в те застенные владения Небесной империи, о которых мы имеем самые неполные и отрывочные сведения, почерпнутые из китайских книг, из описаний знаменитого путешественника XIII века Марка Поло, или, наконец, от тех немногих миссионеров, которым кое-когда и кое-где удавалось проникать в эти страны. Однако данные, добытые из всех этих источников, до того поверхностны и неточны, что вся Восточная нагорная Азия, от гор сибирских на севере до Гималайских на юге и от Памира до собственно Китая, до сих пор так же мало известна, как Центральная Африка или внутренность острова Новой Голландии. Даже об орографическом строении всей этой громадной площади мы имеем большей частью лишь гадательные данные; о природе же этих стран, то есть об их геологическом образовании, климате, флоре и фауне, мы не знаем почти что ничего.

Между тем эта terra incognita, по величине превосходящая всю Восточную Европу, помещенная в средине наибольшего из всех континентов, поднятая так высоко над уровнем моря, как ни одна из других стран земного шара, наконец, то прорезанная громадными хребтами гор, то раскинувшаяся необозримой гладью пустыни – представляет высокий и всесторонний научный интерес. Для натуралиста и для гeoграфа поприще здесь самое широкое; но насколько описываемые местности манят к себе путешественника своею неизведанностью, настолько же они и страшат его всевозможными невзгодами. С одной стороны, является пустыня со всеми ужасами своих ураганов, безводия, жаров, морозов; а с другой – население обыкновенно недоверчиво или враждебно встречает европейца.

Три года сряду выносили мы борьбу со всеми трудностями странствования в диких странах Азии и только благодаря необыкновенному счастью могли достигнуть своей цели: пробраться на озеро Куку-нор и даже в Северный Тибет, на верховья Голубой реки.

Счастье, повторяю, было моим неразлучным спутником во все время путешествия, с первого до последнего шага. В лице своего молодого товарища, подпоручика Михаила Александровича Пыльцова, я нашел деятельного и усердного помощника, энергия которого не падала ни перед какими невзгодами; два забайкальских казака – Панфил Чебоев и Дондок Иринчинов, сопровождавшие нас во второй и третий год путешествия, оказались смелыми и усердными людьми, служившими верой и правдой делу экспедиции[1]1
  В первый год своего путешествия мы также имели двух казаков, но они оказались людьми ненадежными.


[Закрыть].

С другой стороны, с не меньшей благодарностью я должен упомянуть имя бывшего нашего посланника в Пекине генерал-майора Александра Егоровича Влангали. По его главным образом инициативе возникла моя экспедиция, и от начала до конца он был самым горячим ее покровителем.

Но зато, если я был счастлив нравственною, так сказать, обстановкою дела, то, с другой стороны, материальные средства нашей экспедиции были крайне ничтожны, а это как нельзя более отражалось на самом ходе путешествия. Не говоря уже про различные лишения, которые мы испытывали в пути исключительно по неимению денег, мы не могли даже запастись в достаточной мере хорошими инструментами для производства наблюдений. Так, например, имея всего один гипсотермометр, который вскоре разбился, я принужден был употреблять при определении абсолютных высот точкою кипения воды[2]2
  Барометр Паррота, взятый мною из Петербурга для определения высот, разбился еще по дороге в Сибири; впрочем, с этим барометром в путешествии, подобном нашему, возня слишком велика, и самый инструмент почти невозможно уберечь от ломки.


[Закрыть] обыкновенный термометр Reaumur’a, что, конечно, давало результаты менее точные; для производства магнитных наблюдений у нас была простая буссоль, приспособленная к такой цели на Пекинской обсерватории. Словом, снаряжение нашей экспедиции было крайне скудное, даже предметами самыми необходимыми для научных исследований.

В течение почти трех лет[3]3
  С 17 [29] ноября 1870 года по 19 сентября [1 октября] 1873 года, считая со дня отправления из Кяхты и до дня возвращения туда.


[Закрыть] мы прошли по Монголии, Гань-су, Куку-нору и Северному Тибету 11 100 верст [11 842 км], из которых 5300 [5654 км], то есть весь передний путь, сняты глазомерно буссолью. Карта эта, приложенная в уменьшенном (40-верстном) масштабе к настоящей книге [фрагменты карты даны на форзацах], опирается на 18 пунктов широты, определенных мною посредством небольшого универсального инструмента[4]4
  Долгота тех же самых пунктов, которая, к сожалению, не могла быть наблюдаема, найдена приблизительно прокладкой моей маршрутно-глазомерной съемки, между определенными пунктами широты, принимая в то же время во внимание магнитное склонение.


[Закрыть]. В девяти пунктах сделано определение магнитного склонения, а в семи – горизонтального напряжения земного магнетизма. Ежедневно четыре раза производились метеорологические наблюдения, часто наблюдалась температура почвы и воды, а психрометром по временам измерялась сухость воздуха; анероидом и точкою кипения воды определялись абсолютные высоты местности.

Физико-географические, а также специальные зоологические исследования над млекопитающими и птицами были главным предметом наших занятий; этнографические изыскания производились по мере возможности.

Сверх того, нами собраны и привезены следующие коллекции: 238 видов птиц, в числе около тысячи экземпляров; 130 шкур и шкурок млекопитающих, принадлежащих 42 видам; с десяток видов пресмыкающихся, в числе около 70 экземпляров; 11 видов рыб; более 3 тысяч экземпляров насекомых.

Ботаническая наша коллекция[5]5
  Эта коллекция поступила в Императорский Ботанический сад, а зоологическая – в музей Академии наук.


[Закрыть] заключает в себе флору всех посещенных местностей, от 500 до 600 видов растений, в числе приблизительно до четырех тысяч экземпляров. В небольшом минералогическом сборе находятся образчики горных пород со всех посещенных нами хребтов гор.

Таковы научные результаты совершенного нами путешествия. Горячее сочувствие встретило оно не только со стороны географического общества, но и от разных ученых, великодушно предложивших свои услуги для специальной разработки привезенных нами материалов.

Академик К. И. Максимович обязательно принял на себя описание собранной нами флоры, что составит третий том настоящего издания нашего путешествия. Второй том будет заключать в себе специальное исследование о климате посещенных нами местностей Внутренней Азии[6]6
  К этому тому будут приложены все таблицы метеорологических, гипсометрических, психрометрических, астрономических и магнитных наблюдений.


[Закрыть] и специальные зоологические, частью также минералогические описания, в которых примут участие: профессоры С.-Петербургского университета А. А. Иностранцев и К. Ф. Кесслер, энтомолог А. Ф. Моравиц, зоологи Н. А. Северцов, В. К. Тачановский и академик А. А. Штраух. Все эти ученые самым радушным образом помогли мне в определении тех видов животных, растений и камней, о которых упоминается на различных страницах настоящей книги.

Наконец, я должен выразить искреннюю благодарность полковникам Генерального штаба О. Э. Штубендорфу и корпуса топографов А. А. Большеву, принимавшим самое деятельное участие в составлении карты из моих маршрутов, и директору Пекинской обсерватории Г. А. Фритше, снабжавшему меня своими советами относительно астрономических и магнитных наблюдений и обязательно вычислившему все эти наблюдения.

Первый том нашего путешествия, т. е. настоящая книга, заключает в себе физико-географические и этнографические описания посещенных нами местностей, а также рассказ о самом ходе экспедиции. Следующие два тома, как сказано выше, будут трактовать о специальных предметах, и эти томы предполагается выпустить: второй – в декабре настоящего года, а третий еще через год, то есть в конце 1876 года.

Н. Пржевальский.

1 [13] января 1875 года.

С.-Петербург

Глава первая
От Кяхты до Пекина

(17[29] ноября 1870 г. – 2 [14] января 1871 г.)

Канун путешествия. – Почтовое сообщение через Монголию. – Выезд из Кяхты. – Местность до Урги. – Описание этого города. – Гоби. – Ее характер. – Птицы и звери пустыни. – Земля цахаров. – Окраинный хребет Монгольского нагорья. – Город Калган. – Чайные караваны. – Великая стена. – Первое знакомство с китайцами. – Переезд до Пекина

В начале ноября 1870 года, прокатив на почтовых через Сибирь, я и мой молодой спутник, Михаил Александрович Пыльцов, прибыли в Кяхту, откуда должно было начаться наше путешествие по Монголии и сопредельным ей странам Внутренней Азии. Близость чужих краев почуялась для нас в Кяхте с первого же раза. Вереницы верблюдов на улицах города, загорелые, скуластые лица монголов, длиннокосые китайцы, чуждая, непонятная речь – все это ясно говорило, что мы стоим теперь накануне того шага, который должен надолго разлучить нас с родиной и всем, что только есть там дорогого. Тяжело было мириться с такой мыслью, но ее суровый гнет смягчался радостным ожиданием близкого начала путешествия, о котором я мечтал с самых ранних лет своей юности…

Будучи совершенно незнакомы с условиями предстоящего странствования, мы решили прежде всего ехать в Пекин, чтобы получить там паспорт от китайского правительства и уже затем отправиться в застенные владения Небесной империи. Такой совет дан был нам тогдашним нашим посланником в Китае, генералом Влангали, который от начала до конца экспедиции помогал ей всеми зависевшими от него средствами и своею великодушной заботливостью, как нельзя более, подготовил самый успех путешествия. Впоследствии, с первого своего шага из Пекина, мы увидели всю пользу иметь паспорт прямо от китайского министерства иностранных дел, а не от пограничного кяхтинского комиссара. Подобный паспорт придавал нам более значения в глазах местного населения, что очень важно для путешествия в Китае да, откровенно говоря, и не в нем одном.

Переезды из Кяхты до Пекина производятся европейцами двумя способами: на почтовых лошадях или на проходных монгольских верблюдах, по уговору с их хозяином.

Устройство почтового сообщения через Монголию определено трактатами: Тяньдзинским (1858 года) и Пекинским (1860 года). По этим договорам русское правительство получило право завести на свой счет срочную перевозку почт, как легких, так и тяжелых, от Кяхты до Пекина и Тянь-дзина. Подрядчиками служат монголы до Калгана, далее же китайцы. Почтовые отделения открыты нами в четырех местах: Урге, Калгане, Пекине и Тянь-дзине. В каждом из этих пунктов состоит русский чиновник, заведывающий отделением и наблюдающий за исправной перевозкой почты. Легкие почты отходят из Кяхты и Тянь-дзина три раза в месяц; тяжелые же один раз ежемесячно. При тяжелых почтах, которые перевозятся на верблюдах, всегда следуют два казака, наряжаемые из Кяхты; легкие почты сопровождаются только монголами и возятся на лошадях. Они обыкновенно доставляются из Кяхты в Пекин в две недели; тяжелые же следуют туда же от 20 до 24 дней. Содержание почты через Монголию стоит нашему правительству около 17 000 рублей; сбор же во всех четырех почтовых отделениях не превышает 3000[7]7
  Между Ургой и Калганом существует еще почтовое сообщение, устроенное китайцами собственно для себя. От этой почтовой дороги, на границе халхаских владений, именно возле станции Саир-усу, отделяется другой почтовый путь, ведущий в город Улясутай.


[Закрыть].

Кроме того, китайское правительство обязалось для нужд нашей Пекинской миссии, как духовной, так и дипломатической, через каждые три месяца возить на свой счет из Кяхты в Пекин и обратно тяжелую почту весом не более 80 пудов за один раз.

В экстренных случаях, для передачи бумаг особенной важности нашему посланнику в Пекине или для препровождения им таковых же в Россию, могут быть отправляемы курьерами русские чиновники. О выезде такого курьера необходимо уведомить за сутки вперед в Кяхте китайского дзаргучея, а в Пекине Военную палату. Тогда делается распоряжение о заготовлении на всех китайских и монгольских станциях лошадей, и курьер, едущий в двухколесной китайской казенной телеге, при спешном следовании может проехать из Кяхты до Пекина, где расстояние около 1500 верст [1600 км], в 9 или 10 суток. Платы за такой провоз не полагается, но, по заведенному обычаю, русский чиновник на каждой станции дает в виде подарка три серебряных рубля.

Другой способ сообщения через Монголию состоит в том, что в Кяхте или в Калгане, смотря по тому, куда необходимо ехать, нанимают монгола, который обязывается протащить путешественника через Гоби на проходных верблюдах. Таким порядком ездят все наши купцы, отправляющиеся по торговым делам в Китай или из Китая в Россию. Сам путешественник обыкновенно помещается в китайской телеге, представляющей собой большой квадратный ящик, уставленный на двух колесах и закрытый со всех сторон. В переднем конце такого кузова делаются с боков отверстия, закрываемые небольшими дверцами. Эти лазейки служат проезжающему входом и выходом в его дорожном экипаже, в котором необходимо помещаться в лежачем положении и притом задом к переду, чтобы ноги не были выше головы. Тряска в такой телеге невообразимая, даже при езде шагом. Малейший камушек или кочка, на которые попадает одно из колес, заставляет сильно тряхнуться всю эту посудину, а вместе с ней, конечно, и пассажира. Можно себе представить, какие толчки испытывает этот последний при езде рысью на почтовых.

В подобном экипаже, взятом напрокат у одного из кяхтинских купцов, решили мы двинуться на наемных верблюдах через Монголию в Калган. Подрядчиком явился монгол, доставивший в Кяхту транспорт чая и теперь возвращавшийся обратно за новым грузом. После долгих рассуждений мы, наконец, уговорились с ним перевезти нас с одним казаком и всею кладью в Калган за 70 лан[8]8
  Китайский лан средним числом равняется двум нашим серебряным рублям.


[Закрыть]. Срок переезда был назначен 40 суток – сравнительно очень длинный, так как монголы доставляют проезжающих из Кяхты в Калган даже в 25 дней, но зато плата за провоз при такой скорости значительно увеличивается. Мне же хотелось возможно подробнее познакомиться со страной, по которой я буду проезжать, так что медленность движения оказывалась еще и на руку.

Переводчиком монгольского языка с нами был командирован из Забайкальского казачьего войска казак, родом бурят. Он оказался хорошим драгоманом, но, будучи сыном богатого человека и столкнувшись с трудностями путешествия, вскоре начал так сильно тосковать по родине, что я принужден был весной следующего года отправить его в Кяхту, откуда взамен того получил двух новых казаков.

Наконец, перед вечером 17 [29] ноября мы двинулись в путь. Зашагал верблюд, запряженный в телегу, в которой поместились мы с товарищем и общим нашим другом, лягавым сеттером Фаустом, привезенным из России. Немного спустя оказалась позади Кяхта, и мы ступили на монгольскую землю. «Прощай, родина! Прощай надолго! Придется ли еще тебя увидеть? Или нам суждено не вернуться из чужой далекой стороны?..»

На всем протяжении от Кяхты до Урги, где расстояние около 300 верст [320 км], местность несет вполне характер лучших частей нашего Забайкалья; здесь то же обилие леса и воды, те же превосходные луга на пологих горных скатах – словом, путнику еще ничто не возвещает о близости пустыни. Абсолютная высота этого пространства, от Кяхты до реки Хара-гол[9]9
  Слово «гол» по-монгольски означает «река» и всегда прикладывается к собственному имени реки, равно как и слово «нор» (правильнее «нур» – озеро) к названию озера; «дабан» (хребет) или «ула» (гора) – к имени хребта или горы.


[Закрыть], примерно около 2500 футов [760 м]; затем местность повышается, и в городе Урге поднятие над уровнем моря достигает уже 4200 футов [1280 м]. Такой подъем составляет северную окраину обширного плоскогорья Гоби.

В общем пространство между Кяхтой и Ургой несет гористый характер, но горы здесь достигают лишь средней высоты и притом большей частью имеют мягкие формы. Отсутствие резко очерченных вершин и больших диких скал, невысокие перевалы и пологие скаты – вот общий топографический характер здешних горных хребтов, которые все имеют направление от запада к востоку. Из этих хребтов, по ургинской дороге, более других отличаются по величине три: один на северном берегу реки Иро, другой – Манхадай – в средине и третий – Мухур – уже возле Урги. Перевал крут и высок только через Манхадай, но его можно обойти окольным, более восточным путем.

Орошение описываемого пространства богато, и из рек наибольшие суть Иро и Хара-гол, впадающие в Орхон, приток Селенги. Почва везде черноземная или суглинистая, весьма удобная для обработки; но культура еще не коснулась этой местности, и только верстах в 150 от Кяхты распахано несколько десятин поселившимися здесь китайцами.

Гористая полоса, залегшая между Кяхтой и Ургой, довольно богата и лесами. Впрочем, леса эти, растущие главным образом на северных склонах гор, в своих размерах, форме и смешении пород далеко не представляют того богатства, как наши сибирские. Из деревьев здесь преобладают сосна, лиственница и белая береза; в меньшем числе к ним примешиваются кедр, осина и черная береза; иногда горные скаты одеты редкими кустами дикого персика и золотарника. Затем везде, по долинам и открытым склонам гор, растет превосходная густая трава, доставляющая пищу монгольскому скоту, который круглый год пасется на подножном корме.

В животном царстве зимой было не много разнообразия. Всего чаще встречались серые куропатки – Perdix barbata, зайцы – Lepus tolai и пищухи – Lagomys ogotono, зимующие жаворонки – Otocoris albigula и чечетки – Fringilla linaria большими стадами держались на дороге. Красивые красноносые клушицы – Fregilus graculus попадались все чаще и чаще по мере приближения к Урге, где они гнездятся даже в доме нашего консульства. В лесах, по словам местных жителей, водятся в большом числе косули, а также изюбри, кабаны и медведи. Словом, фауна здешней местности, так же как и остальная ее природа, несет еще вполне сибирский характер.

Через неделю по выезде из Кяхты мы добрались до города Урги, где провели четыре дня в радушном семействе нашего консула Я. П. Шишмарева.

Город Урга, главный пункт Северной Монголии, лежит на реке Толе, притоке Орхона, и известен всем номадам [кочевникам] исключительно под именем «Богдо-курень», или «Да-курень», то есть священное стойбище; именем же Урга, происходящим от слова «Урго» (дворец), окрестили его только русские.

Этот город состоит из двух частей – монгольской и китайской. Первая собственно и называется Богдо-курень, а вторая, лежащая от нее в четырех верстах к востоку, носит имя Май-май-чен, то есть торговое место (ныне Амологан-Батор). В средине между обеими половинами Урги помещается на прекрасном возвышенном месте, недалеко от берега Толы, двухэтажный дом русского консульства, с флигелями и другими пристройками.

Жителей во всей Урге считается до 30 тысяч. Население китайского города, выстроенного из глиняных фанз, состоит исключительно из китайцев – чиновников и торговцев. Те и другие по закону не могут иметь при себе семейств и вообще заводиться прочною оседлостью. Но, обходя такой закон, китайцы обыкновенно держат наложниц из монголок; маньчжурские же чиновники привозят с собой и семейства.

В монгольском городе на первом плане являются кумирни с своими позолоченными куполами и дворец кутухты – земного представителя божества. Впрочем, этот дворец по своей наружности почти не отличается от кумирен, между которыми самая замечательная по величине и архитектуре – храм Майдари, будущего правителя мира. Это высокое квадратное здание с плоской крышей и зубчатыми стенами; внутри его, на возвышении, помещается статуя Майдари в образе сидящего и улыбающегося человека. Эта статуя имеет до 5 сажен вышины и весит, как говорят, около 8 тысяч пудов; она сделана из вызолоченной меди в городе Долон-нор[10]10
  Этот город лежит в юго-восточной окраине Монголии и составляет главное место фабрикации всех монгольских идолов.


[Закрыть] а затем по частям перевезена в Ургу.

Перед статуей Майдари находится стол с различными приношениями, в числе которых не последнее место занимает стеклянная пробка от нашего обыкновенного графина; кругом же стен здания размещено множество других мелких божков (бурханов), а также различных священных картин.

Кроме кумирен и небольшого числа китайских фанз, остальные обиталища монгольского города состоят из войлочных юрт и маленьких китайских мазанок; те и другие помещаются всегда внутри ограды, сделанной из частокола. Подобные дворы то вытянуты в одну линию, так что образуют улицы, то разбросаны кучами без всякого порядка. В середине города находится базарная площадь, и здесь есть четыре или пять лавок наших купцов, которые занимаются мелочною продажею русских товаров, а также транспортировкой чая в Кяхту.

Самой употребительной единицей ценности, как в Урге, так и во всей Северной Монголии, служит кирпичный чай, который для торговых целей часто распиливается на мелкие кусочки. Цена продаваемого товара, не только на рынке, но даже и в лавках, здесь определяется числом чайных кирпичей; так, например, баран стоит от 12 до 15 кирпичей, верблюд – от 120 до 150, китайская трубка – 2–5 и так далее. Наши деньги, как кредитные, так и серебряные рубли, также принимаются ургинскими и вообще северными монголами, которые еще охотнее берут китайские ланы; однако кирпичный чай несравненно более в употреблении, в особенности между простолюдинами, так что желающие купить что-либо на базаре непременно должны тащить с собой целый мешок, а иногда даже воз тяжелых чайных кирпичей.

Население монгольской части Урги состоит главным образом из лам, то есть из лиц, принадлежащих к духовному сословию; число их в Богдо-курене простирается до 10 тысяч. Такая цифра может показаться преувеличенной, но читатель помирится с ней, когда узнает, что из всего мужского населения Монголии по крайней мере одна треть принадлежит дамскому сословию. Для обучения мальчиков, предназначенных быть ламами, в Урге находится большая школа с подразделением на факультеты: богословский, медицинский и астрологический.

Для монголов Урга по своему религиозному значению составляет второй город после Лассы[11]11
  Столица Тибета Ласса (или, правильнее, Лхаса, с легким придыханием «х», как французского h) называется монголами Мунху-дзу (вечное святилище).


[Закрыть] в Тибете. Как там, так и здесь пребывают главные святыни буддийского мира: в Лассе – далай-лама с своим помощником Бань-цинь-эрдэни[12]12
  Бань-цинь-эрдэни обитает не в Лассе, а в монастыре Чжеси-лумбо.


[Закрыть], а в Урге – кутухта, третье лицо после тибетского патриарха. По ламаистскому учению эти святые, составляя земное воплощение божества, никогда не умирают, но только обновляются смертью. Душа их по смерти тела, в котором она имела местопребывание, переходит в новорожденного мальчика и через это является людям в более свежем и юном образе. Вновь возродившийся далай-лама отыскивается в Тибете по указанию своего умершего предшественника; ургинский же кутухта находится пророчеством далай-ламы, и также большею частью в Тибете. Тогда из Урги отправляется туда огромный караван, чтобы привезти в Богдо-курень новорожденного святого, за отыскание которого далай-ламе везется подарок деньгами в 30 тысяч лан, иногда и более.

Во время нашего пребывания в Урге престол кутухты оставался незанятым, так как великий святой за год или два перед этим умер, и хотя его наместник отыскался в Тибете, но монгольское посольство не могло туда пробраться вследствие магометанского (дунганского) восстания, охватившего Гань-су, через которую лежит путь из Урги в Лассу.

Кроме ургинского кутухты в Монголии, во многих кумирнях и в самом Пекине живут другие кутухты, или гыгены, но они по святости считаются ниже своего богдокуреньского собрата; являясь к нему, они обязаны падать ниц, как и прочие смертные.

Китайское правительство, хорошо понимая, какое громадное влияние имеют гыгены и ламы над номадами, широко покровительствует всей духовной иерархии в Монголии. Таким способом китайцы упрочивают здесь свою власть и хотя немного парализуют общую ненависть монголов к своим угнетателям.

Сами по себе гыгены, за весьма немногими исключениями, люди весьма ограниченные в умственном отношении. Окруженные с самого детства крайней опекой приближенных лам, они лишены возможности развить свой ум хотя практически, вращаясь в кругу житейской обстановки. В изучении тибетской грамоты и ламайских книг, да и то часто в самом ограниченном размере, заключается все образование даже самых важных из этих святых. Приученные с детства смотреть на самих себя как на живых богов, они искренно верят в свое божеское происхождение и в новое перерождение после смерти[13]13
  Гыгены, с которыми нам случалось видеться во время путешествия, никогда не говорили: «когда я умру», а всегда: «когда я перерожусь».


[Закрыть]. Умственная недальновидность гыгенов, обеспечивая господство приближенных лам, до того ревнуется этими последними, что способные мальчики, попавшие в такое звание, иногда отравляются своими же блюстителями. Такой участи, говорят, особенно часто подвергаются ургинские кутухты по наущению китайского правительства, опасающегося видеть хотя сколько-нибудь самостоятельную личность во главе духовной иерархии монголов.

Ургинский кутухта обладает большими богатствами, так как независимо от приношений усердных верующих[14]14
  К новому году (в феврале) и к празднику Майдари (в июле) в Урге собирается до 100 тысяч богомольцев.


[Закрыть] ему принадлежит до 150 тысяч подданных, живущих вокруг Урги и в других частях Северной Монголии. Все эти крепостные кутухты находятся в его непосредственном управлении и образуют так называемое Шабинское ведомство.

Наружный вид монгольской части Урги грязен до отвращения. Все нечистоты выбрасываются на улицы, на которых не только ночью, но даже днем жители отправляют свои естественные надобности. На базарной площади ко всему этому прибавляются еще толпы голодных нищих. Некоторые из них, преимущественно убогие старухи, поселяются здесь даже на постоянное жительство. Трудно представить что-либо отвратительней подобной картины. Дряхлая или увечная женщина ложится на землю посреди базара, и на нее, в виде подаяния, набрасывают старые войлоки, из которых страдалица устраивает себе конуру. Лишенная сил, она здесь же отправляет свои потребности и, покрытая тучами паразитов, молит проходящих о милостыне. Зимою бури навевают на такое логовище сугроб снега, под которым страдалица спасает свое жалкое существование. Сама смерть является к ней в ужасном образе. Очевидцы рассказывали нам, что когда наступают последние минуты несчастной, то вокруг нее собирается куча голодных собак, которые садятся кругом умирающей, и лишь только она затихнет в своей агонии, как тотчас бросаются обнюхивать лицо и тело, чтобы узнать – жива или нет злосчастная старуха. Но вот последняя начинает снова вздыхать или шевелиться – собаки снова отходят на прежнее место и терпеливо ждут своей жертвы. Лишь только замолкнет последнее дыхание ее жизни, труп съедается голодными собаками, а опорожненное логовище вскоре занимается другой такой же старухой. В холодные зимние ночи более здоровые нищие вытаскивают этих старух на снег, где они замерзают, а сами залезают в их нору и спасаются от гибели.

Но это еще не все картины внутренней жизни священного города. Путешественник встречает более отвратительные сцены на кладбище, которое лежит возле самой Урги. Здесь трупы умерших не зарываются в землю, но прямо выбрасываются на съедение собакам и хищным птицам. Потрясающее впечатление производит подобное место, усеянное грудами костей, по которым, как тени, бродят стаи собак, исключительно питающихся человеческим мясом. Не успеют бросить сюда свежий труп, как его уже начинают терзать эти собаки, вместе с воронами и коршунами, так что через час или много два ничего не остается от мертвеца. Буддисты считают даже хорошим признаком, если труп будет скоро съеден – иначе человек, по их понятиям, не был при жизни угоден Богу. Ургинские собаки до того привыкли к подобной поживе, что в то время когда труп несут на кладбище по улицам города, то вместе с родственниками за покойником неминуемо следуют собаки, часто из его собственной юрты.

Управление Ургою, а вместе с тем и двумя восточными аймаками (ханствами) Халхи, то есть Северной Монголии, – Тушэту-хана и Цэцэн-хана, находится в руках двух амбаней, или губернаторов. Один из них всегда маньчжур, присылаемый из Пекина, а другой – из местных монгольских князей. Два других аймака Халхи – Джасакту-хана и Сайн-ноина – находятся в зависимости от улясутайского дзян-дзюня [главнокомандующего].

Хотя монгольские ханы, владетели этих аймаков, заведуют всеми внутренними делами своих ханств на правах владетельных князей, но подчиняются китайским управителям, которые зорко блюдут шаткую власть Срединного государства [Китая] над номадами.

Во время нашего пребывания в Богдо-курене везде ходили слухи о дунганах, то есть магометанских инсургентах [повстанцах], которые только что напали на Улясутай и грозили тем же самым Урге. Опасение за участь этого города, столь важного в глазах номадов, заставило китайцев привести сюда 2000 собственных солдат и собрать 1000 монголов. Однако при нежелании драться тех и других воинов они служили слишком малою гарантией для безопасности Урги. Такое обстоятельство вынудило наше правительство ввести туда значительный отряд (до 600 человек пехоты и казаков с двумя орудиями) для охранения консульства и для гарантирования нашей чайной торговли. Отряд этот пробыл в Урге более года, и только благодаря ему инсургенты не посмели напасть на Богдо-курень.

С Ургою оканчивается сибирский характер местности, каковой имеет северная окраина Монголии. Переезжая реку Толу, путешественник оставляет за собой последнюю текучую воду и тут же на горе Хан-ула [Богдо-ула], которая считается священною с тех пор, как на ней охотился император Кан-хи[15]15
  Современник Петра Великого; лучший из императоров маньчжурского дома, энергичный, любознательный и весьма уважавший европейцев.


[Закрыть], путник должен распроститься с последним лесом. Далее к югу, до окраины собственно Китая, тянется та самая пустыня Гоби[16]16
  Слово «гоби» по-монгольски означает равнину безводную и бесплодную или малотравянистую. Собственно степь называется «тала».


[Закрыть], которая залегла громадной полосой поперек восточно-азиатского нагорья, от западных подножий Куэн-люна [Куньлуня, или Куэнь-Луня] до Хинганских гор, отделяющих Монголию от Маньчжурии.

Западная часть этой пустыни, в особенности та, которая лежит между Тянь-шанем и Куэнь-лунем, совершенно неизвестна даже до настоящего времени. Восточная же половина Гоби всего лучше исследована по кяхтинско-калганской дороге, которая прорезывает ее в диагональном направлении. Здесь барометрическая нивелировка Фуса и Бунге в 1832 году, далее путешествия Тимковского, Ковалевского и других ученых, обыкновенно сопровождавших наши духовные миссии, следовавшие в Китай, выяснили нам как топографическое строение, так и природу этой части Азии. Наконец, недавнее путешествие астронома Фритше по восточной окраине Гоби и мои собственные исследования в ее юго-восточной, южной и средней частях дали нам уже не гадательные, но точные, основанные на наблюдениях данные относительно топографического строения, климата, флоры и фауны восточной половины великой среднеазиатской пустыни.

Барометрическая нивелировка Фуса и Бунге впервые разрушила господствовавшее до того времени у географов предположение о громадном (до 8000 футов) [2400 м] абсолютном поднятии всей вообще Гоби и низвела ее уровень до 4000 футов [1200 м]. Далее исследования тех же самых ученых показали, что в направлении кяхтинско-калганской караванной дороги абсолютная высота Гоби, около ее средины, спускается до 2400 футов [732 м], а по вычислению Фритше – даже до 2000 футов [610 м]. Подобное углубление, занимающее, по наблюдениям Фуса и Бунге, верст сто в ширину, не простирается далеко к западу или востоку, так как оно не было встречено ни Фритше в восточной части Гоби, ни нами во время перехода из Ала-шаня на Ургу срединою пустыни. При этом следует еще упомянуть, что восточная половина Гоби гораздо менее пустынна, нежели южная и западная ее части, достигающие наибольшей дикости и бесплодия в Ала-шане и в равнинах озера Лоб-нор.

Как сказано выше, сибирский характер местности, с ее горами, лесами и обильным орошением, оканчивается возле Урги, и отсюда к югу является уже чисто монгольская природа. Через день пути путешественник встречает совсем иную обстановку. Безграничная степь, то слегка волнистая, то прорезанная грядами скалистых холмов, убегает в синеющую, неясную даль горизонта и нигде не нарушает своего однообразного характера. То там, то здесь пасутся многочисленные стада и встречаются довольно часто юрты монголов, особенно вблизи дороги. Последняя так хороша, что по ней можно удобно ехать даже в тарантасе. Собственно Гоби еще не началась, и переходом к ней служит описываемая степная полоса, с почвою глинисто-песчаною, покрытою прекрасною травою. Эта полоса тянется от Урги к юго-западу, по калганской дороге, верст на 200 и затем незаметно переходит в бесплодные равнины собственно Гоби.