Текст книги "Монголия и страна тангутов"

Для получения высших духовных степеней каждый лама должен выдержать определенный экзамен в познании буддийских книг и строгих правил иночества. Духовные степени посвящения лам идут в следующем порядке: камба, гэлун, гэцул и баньди. Каждой из этих степеней присвоено отличие в одежде[63]63
  Одежда лам всегда желтая с красным поясом или красной перевязью через левое плечо. При богослужении, смотря по степеням посвящения, употребляются особые желтые мантии и высокие, также желтые, шапки.


[Закрыть], особые места при богослужении и особые правила строгой жизни. Самый важный духовный чин есть камба или каньбу: он получает посвящение прямо от кутухты и сам посвящает в низшие должности. Впрочем, кутухты также обязаны проходить все степени посвящения, но они достигают их гораздо скорее, нежели простые смертные.

Сообразно степеням посвящения ламы при кумирнях занимают определенные должности, а именно: цябарци – прислужник при священнодействии; пярба – эконом; кэсгуй – благочинный; умзат – дирижер пения; дэмци – казначей; сорджи – настоятель кумирни.

Сверх должностных лиц при каждой кумирне состоит множество (часто несколько сот, а иногда 1000 и более) других лам, которые не знают никакой работы, кроме молений, и живут исключительно на счет приношений усердных верующих. Наконец, есть такие ламы, которые вовсе не были отдаваемы своими родителями в науку, так что остались безграмотными; тем не менее они носят красную ламскую одежду и титул ламы, который считается весьма почетным у номадов.

Все ламы обязаны вести безбрачную жизнь; вследствие такого ненормального положения между ними процветает разврат в различных формах.

Женщины по достижении определенного возраста могут также поступать в духовное сословие. Для этого они принимают посвящение, бреют голову и обязываются исполнять правила строгой жизни. Подобно ламам, они могут также носить желтую одежду. Такие монахини называются шабианиза и встречаются довольно часто, преимущественно между вдовыми старухами.

Ламское сословие составляет самую страшную язву Монголии, так как занимает лучшую часть мужского населения, живет паразитом на счет остальных собратий, своим безграничным на них влиянием, тормозит народу всякую возможность выйти из того глубокого невежества, в которое он погружен.

Но если, с одной стороны, религиозные верования пустили столь глубокие корни среди номадов, то с другой в неменьшей степени здесь развито и суеверие. Различные черти и колдовство грезятся монголу на всяком шагу. В каждом неблагоприятном явлении природы он видит действие злого духа, в каждой болезни его же попущение. Обыденная жизнь номада исполнена самых суеверных примет. Так, в облачную погоду и после заката солнца нельзя ни давать, ни продавать молока – иначе скот передохнет; то же самое произойдет, если сидеть на пороге юрты; есть, сидя на корточках, – грех: через это что-нибудь дурное приключится в пути; вперед про дорогу говорить нельзя – застигнет ненастье или метель. Имя отца и матери говорить также нельзя – грех; после лечения какой-либо скотины в течение трех дней нельзя ничего ни дать, ни продать и тому подобное.

Однако эти и другие приметы – еще малая доля монгольского суеверия; нужно видеть, насколько здесь распространено гадание и различное колдовство. В этом искусстве упражняются не только все шаманы и большая часть лам, но часто даже и простые смертные, кроме женщин. Гадания производятся главным образом на ламских четках и на китайских чохах, конечно, с приговором различных заклинаний. Пропала ли у монгола скотина, потерялась ли трубка или огниво – он тотчас же бежит к гадальщику, чтобы узнать, где искать потерянное. Нужно номаду ехать в дорогу – он непременно гадает о благополучии пути; наступит засуха – целый хошун зовет к себе шамана и платит большие деньги, чтобы он заставил небо бросить на землю благотворную влагу; схватит вдруг монгола какая-нибудь крутая болезнь – вместо медицинской помощи к нему является лама отчитывать чертей, будто бы забравшихся в грешное тело больного.

Десятки, сотни раз убеждается номад в обмане своих гадальщиков и колдунов, но его детская вера в их могущество не колеблется. Один удачный случай – и все предшествовавшие ошибки предсказателя забыты; он по-прежнему слывет пророком. Притом же мудрецы этого рода обыкновенно такие выжиги, что легко умеют заранее выпытать все, что им нужно знать для своей профессии. Многие из них так часто обманывают других, что наконец начинают сами искренно верить в свою сверхъестественную силу.

По смерти монгола труп его обыкновенно выбрасывается в поле на съедение птицам и зверям. Ламы определяют при этом, в какую сторону света покойник должен быть положен головой. Трупы князей, гыгенов и важных лам закапываются в землю, закладываются камнями или, наконец, сжигаются. Поминовение умершего производится ламами за известное вознаграждение в течение 40 дней. Бедные, не имеющие возможности заплатить ламе, лишаются подобной чести, но зато богатые отдают иногда большое количество скота по разным кумирням, и там поминовение их умершего родственника продолжается 2–3 года.

Подчинив своей власти почти всю Монголию[64]64
  По географическому своему положению нынешняя Монголия занимает пространство от верховьев Иртыша на западе до Маньчжурии на востоке и от сибирской границы на севере до Великой стены и магометанских земель по Тянь-шаню на юге. Впрочем, южная граница переходит Велику


[Закрыть] в конце XVII века, китайцы оставили в ней прежнее удельное устройство, но организовали его в более правильную систему и, сохранив полную самостоятельность князей в делах внутреннего управления, поставили их в то же время под строгий надзор пекинского правительства. Здесь в Министерстве внешних сношений (Ли-фань-юань) сосредоточиваются все дела, касающиеся описываемой страны, и важнейшие из них идут на решение богдохана. В административном отношении Монголия имеет военно-территориальное устройство и разделяется на уделы или княжества, называемые аймаками[65]65
  Северная Монголия, т. е. Халха, состоит из 4 аймаков, в которых 86 хошунов; Внутренняя и Восточная Монголия с Ордосом содержат 25 аймаков, разделенных на 51 хошун; земля цахаров разделяется на 8 знамен; Алашань образует один аймак с 3 хошунами; Куку-нор с Цайдамом заключают 5 аймаков с 29 хошунами. Западная Монголия, или так называемая Чжунгария [Джунгария], содержит 4 аймака с 32 хошунами, но так как монголов здесь немного, сравнительно с китайскими переселенцами, то эта страна была до дунганского восстания разделена на 7 военных округов. Аймак Урянхов делится на 17 хошунов. Подробные сведения об административном разделении Монголии можно найти у Иакинфа. Статистическое описание Китайской империи. Ч. II. С. 88– 112, и у Тимковского. Путешествие в Китай. Ч. III. С. 228–287. Из этих двух источников почерпнуты мною сведения относительно разделения и управления Монголии; разузнать об этом самому во время путешествия было невозможно.


[Закрыть]. Каждый аймак состоит из одного или нескольких хошунов, то есть знамен, которые делятся также на полки, эскадроны и десятки. Как аймаки, так и хошуны управляются наследственными князьями, которые признают себя вассалами китайского богдохана и лишены права вступать в какие-либо внешние сношения помимо Пекина.

Ближайшими помощниками хошунного князя в делах внутреннего управления служат тосалакчи, звание которых наследственно; таких тосалакчи в хошуне бывает один, два или четыре. Хошунный князь вместе с тем и начальник войск своего знамени; при нем находятся два помощника (мэйрен-чжан-гин), а в каждом полку – полковник (чжалан-чжангин) и эскадронные командиры (сомун-чжангин)[66]66
  В каждом эскадроне полагается два офицера, шесть урядников и 150 рядовых.


[Закрыть]. Войсками всех хошунов одного аймака заведует особый дзян-дзюн из монгольских князей.

Хошунные князья обязаны ежегодно собираться на сейм (чулхань)[67]67
  Сверх того, сеймы созываются в экстренных случаях.


[Закрыть]. Председателем такого сейма назначается, по выбору, который-либо из князей и утверждается в своем звании богдоханом. На подобных сеймах решаются лишь дела внутреннего управления; сеймы подчинены ведению губернаторов ближайших провинций Китая[68]68
  Так, например, губернатор в Куку-хото заведует Ордосом, западным Тумытом и другими ближайшими аймаками Монголии; губернатору города Синина (в провинции Гань-су) подчинен весь Куку-нор с Цайдамом, два западных аймака Халхи, подведомственные улясутайскому дзян-дзюну, и т. д.


[Закрыть].

Некоторые местности Монголии, соседние к собственно Китаю, преобразованы совершенно на китайский образец. Таковы суть: область Чен-ду-фу за Великой стеной, к северу от Пекина; аймак Цахар (Чахар) к северо-западу от Калгана и область Гуй-хуа-чен (Куку-хото), лежащая еще западнее к северному повороту Желтой реки. Кроме того, Западная Монголия (Чжунгария) до дунганского восстания разделялась на семь военных округов[69]69
  Из них два – Урумцы и Баркюль [Урумчи и Баркуль] – относились к провинции Гань-су.


[Закрыть], управлявшихся по особому положению.

Княжеские достоинства в Монголии разделяются на шесть степеней, в следующем порядке: хан, цинь-ван, цзянь-ван, бэйлэ, бэйзэ и гун. Кроме того, существуют владетельные цзасак-тайцзи (джасак-тайджи)[70]70
  Название «цзасак» означает в Монголии каждого владетельного князя.


[Закрыть]. Большая часть владетельных князей ведет свой род от Чингисхана. Княжеский титул наследует только старший сын от законного брака по достижении 19 лет и с утверждения богдохана. При неимении законных сыновей князь может передать свой титул одному из побочных детей или ближайшему родственнику; на это также испрашивается разрешение императора. Остальные дети князей поступают в сословие дворян – тайцзи, разделенных на четыре класса. Таким образом, число князей в Монголии не увеличивается (всех их около 200), но зато число дворян растет с каждым годом.

Князья, как сказано выше, не имеют никаких политических прав и состоят в полном подчинении пекинскому правительству, которое зорко блюдет за всеми их действиями. Все эти князья состоят на жалованье богдохана[71]71
  Князь 1-й степ. получает ежегодно 2000 лан серебром и 25 кусков шелковой материи


[Закрыть], от которого также зависит повышение их из одной степени в другую. Кроме того, за некоторых из монгольских князей выдают принцесс императорского двора[72]72
  Эти царевны также получают определенное жалованье от Пекинского двора; им дозволяется приезжать в Пекин только однажды в 10 лет.


[Закрыть] для того, чтобы родственными узами более укрепить подчинение номадов власти Небесной империи. Каждый князь, однажды в 3 или 4 года, обязан являться в Пекин к новому году для поздравления богдохана. При этом князь должен представить в виде дани подарки, заключающиеся главным образом в верблюдах и лошадях. В ответ на это он получает подарки (серебро, шелковые материи, одежды, шапки с павлиньими перьями и пр.), всегда гораздо более ценные. Вообще владение Монголией требует ежегодно значительных затрат со стороны Китая[73]73
  Одно жалованье князей стоит ежегодно 120 000 лан серебра и 3500 кусков шелковых тканей.


[Закрыть], но зато оно обеспечивает Срединное государство от возможных вторжений беспокойных номадов.

Число жителей в Монголии не определено с точностью: Иакинф полагает его в 3 миллиона, Тимковский – только в 2. Во всяком случае население крайне незначительно в сравнении с обширностью самой страны, но иначе и быть не может, принимая во внимание условия кочевого быта и бесплодие большей части монгольских пустынь. Приращение населения, по всему вероятию, также идет чрезвычайно туго, чему причиной безбрачие лам и различные болезни (сифилис, оспа, тиф), иногда свирепствующие между номадами.

Сословия монгольского народа составляют: князья, дворяне (тайцзи), духовенство и простолюдины. Первые три класса пользуются всеми правами: простолюдины суть полусвободные военные поселяне, которые отбывают земские повинности и военную службу.

Монгольские законы заключаются в особом Уложении, изданном китайским правительством. Этим Уложением должны руководствоваться все князья в делах своего управления; маловажные дела решаются согласно обычаям, существующим издревле. Система наказаний основана на денежных штрафах, далее следует ссылка; уголовные преступления и крупное воровство иногда наказываются смертью; телесное наказание существует для простолюдинов, а также для разжалованных по суду дворян и чиновников. Подкуп, взяточничество и другие злоупотребления как в администрации, так и в судопроизводстве развиты до крайней степени.

Подати народ платит только своим князьям со скота; в экстренных случаях (например, при поездке князя в Пекин или на сейм, женитьбе его детей, переноске стойбища и пр.) делаются особые сборы. Китаю монголы не платят никаких податей и только отбывают военную повинность, от которой духовенство освобождено. Войско состоит исключительно из кавалерии. Каждые 150 семейств образуют эскадрон[74]74
  Воинская повинность обязательна для мужчин 18—60-летнего возраста; из трех мужчин в семье один увольняется от военной службы.


[Закрыть]; шесть таких эскадронов составляют полк; полки одного хошуна образуют знамя. Снаряжение воины должны делать на свой счет, но оружие получают от казны[75]75
  Вооружение до крайности плохо. Оно состоит из длинных пик, сабель, луков и фитильных ружей.


[Закрыть]. При полном призыве людей на службу Монголия должна выставить 284 000 человек, но, в сущности, едва ли соберется скоро и десятая часть. Аймачные дзян-дзюни обязаны делать смотры и проверять исправность оружия, но все это заменяется обыкновенно взятками с каждого хошуна. Китайскому правительству подобное явление отчасти и на руку, так как оно показывает, что прежний воинственный дух номадов с каждым годом все более и более дряхлеет.

Глава третья
Юго-восточная окраина Монгольского нагорья

(25 февраля [9 марта] – 24 апреля [6 мая] 1871 года)

Снаряжение экспедиции в Пекине. – Скудость наших денежных средств. – Затруднения с китайскими деньгами. – Характер монгольской горной окраины к северу от Пекина. – Город Долон-нор. – Песчаные холмы Гучин-гурбу. – Травяной пожар. – Озеро Далай-нор. – Производство съемки. – Путь от Долон-нора в Калган. – Богдоханские пастбища. – Климат весны. – Описание верблюда

Пекин, или, как его называют китайцы, Бэй-цзин[76]76
  Слово «Бэй-цзин» по-китайски означает «Северная столица». По южно-китайскому произношению оно выговаривается «Бэ-гин»; отсюда, вероятно, европейцы и переделали «Пекин».


[Закрыть], был исходным пунктом нашего путешествия. Здесь мы нашли самое радушное гостеприимство со стороны наших соотечественников, членов дипломатической и духовной миссий, и прожили почти два месяца, снаряжаясь в предстоящую экспедицию. Знакомство мое с Пекином очень невелико. Обширность города, чуждый европейцу и оригинальный быт китайцев, наконец, незнание их языка – все это было причиной того, что я не мог познакомиться в подробности со всеми достопримечательностями столицы Небесной империи. Скажу откровенно, что на меня лично она произвела крайне неприятное впечатление. Да и едва ли может понравиться свежему человеку город, в котором помойные ямы и толпы голых нищих[77]77
  Говорят, число нищих в Пекине простирается до 40 000; они имеют своего главного начальника (короля), который облагает известными поборами все лавки в городе


[Закрыть] составляют необходимую принадлежность самых лучших улиц. Прибавьте к этому нахальную назойливость китайцев и кличку «ян-гуйза», с приложением часто других ругательств, и вы можете себе представить, насколько приятны для европейца прогулки по улицам богдоханской столицы. К довершению прелестей здесь сплошь и рядом можно видеть китайцев, занятых «необходимым делом», и собирателей помета, расхаживающих с корзинками в руках. Вонь в городе невообразимая; улицы если иногда и поливаются, то обыкновенно из помойных ям, куда стекают все нечистоты.

Глиняные стены, за которыми помещаются жилые фанзы, да ряды лавок, разукрашенных всевозможным образом, – вот что составляет наружную обстановку пекинских улиц; главнейшие из них довольно широки и проведены прямой линией. Освещение города производится бумажными фонарями, которые поставлены на деревянных треножниках в расстоянии нескольких сот шагов один от другого; в этих фонарях изредка зажигаются сальные свечи. Впрочем, в ночном освещении здесь нет особенной надобности, так как китайцы обыкновенно оканчивают все свои уличные дела к закату солнца, так что с наступлением сумерек почти никого не видно даже в самых многолюдных частях города.

Весь Пекин состоит из двух частей: Внутреннего города (Нэй-чен), где находится императорский дворец, и Внешнего (Вай-чен), который по величине гораздо менее первого[78]78
  Названия «Внутренний» и «Внешний» город неправильны, так как оба они лежат рядом, но не заключают в себе один другого. Богдоханский дворец находится собственно в императорском городе (Хуан-чен), который лежит в средине Внутреннего. Подробное описание столицы Небесной империи и всех ее достопримечательностей находится в переводном с китайского сочинении монаха Иакинфа. Описание Пекина, 1829 г.


[Закрыть]. Каждая из этих частей богдоханской столицы обнесена глиняной зубчатой стеной, которая во Внутреннем городе имеет более 20 верст в окружности при вышине в 33 фута [10 м] и толщине около 60 футов [18 м]; в ней сделано девять ворот, которые запираются по закате солнца и отворяются с его восходом. Стена Внешнего города имеет в окружности только 15 верст [16 км] и семь ворот; в ней, равно как в первой стене, устроены башни на известном расстоянии одна от другой[79]79
  Весь Пекин, не считая предместий, имеет в окружности около 30 верст (58 ли, каждая ли – 267,75 русской сажени). Цифра его населения неизвестна, но, по всему вероятию, не слишком велика, так как в самом городе много развалин и пустопорожних мест.


[Закрыть].

Помещения пяти иностранных посольств[80]80
  Русского, английского, французского, германского и американского.


[Закрыть], пребывающих в Пекине, расположены вместе, в одном квартале южной части Внутреннего города, близ ворот Цянь-мынь. Наша духовная миссия помещается в так называемом Северном подворье (Бей-гуань)[81]81
  Южное наше подворье, где находится дипломатическая миссия, называется «Юань-гуань».


[Закрыть], в северо-восточном углу городской стены. Сверх того, во Внутреннем городе находятся католические храмы[82]82
  Бэй-тан, Си-тан и Дун-тан.


[Закрыть], несколько помещений протестантских миссионеров и таможня. Вот и все обиталища европейцев в Пекине; купцы – как наши, так и иностранные – по трактату не могут открывать здесь свою торговлю.

Нелегко было нам снаряжаться в предстоящий путь. Воспользоваться чьим-либо советом в данном случае мы не могли, так как никто из наличных европейцев, пребывавших в то время в Пекине, не переступал за Великую стену в западном направлении. Мы же стремились попасть на северный изгиб Желтой реки [Хуан-хэ], в Ордос и далее, к озеру Куку-нор – словом, в страны, почти совершенно неведомые для европейцев. При таких обстоятельствах пришлось угадывать чутьем всю необходимую обстановку экспедиции и самый способ путешествия.

Зимний переезд от Кяхты до Пекина, равно как дальнейшее пребывание в этом городе, убедили меня, что путешествие в застенных владениях Китая может быть успешным только при полной независимости путешественника, его спутников и вьючных животных от местного населения, враждебно смотрящего на всякие попытки европейцев проникнуть во внутренние области Небесной империи. Напрасно искали мы в Пекине монгола или китайца, который согласился бы сопутствовать нам в предстоящем странствовании. Большая денежная плата, обещание награды в случае благополучного исхода пути и другие приманки в этом роде не могли победить подозрительности и трусости китайцев и монголов, иногда соглашавшихся идти за хорошие деньги, но потом один за другим отказывавшихся от своего обещания. Видя полную невозможность отправиться в далекую экспедицию, мы решили купить верблюдов и управляться с ними самим с двумя казаками, которые должны были сопутствовать нам в путешествии.

На первый раз мы приобрели семь вьючных верблюдов и две верховые лошади. Далее следовало снарядить багаж и запастись всем необходимым хотя на один год, так как мы не надеялись попасть прямо на Куку-нор, но рассчитывали в течение первого года исследовать местности по среднему течению Желтой реки и затем возвратиться в Пекин. Заготовленный багаж состоял главным образом из оружия и охотничьих снарядов. Те и другие весили очень много, но это была статья первостепенной важности, так как, независимо от стрельбы птиц и зверей для препарирования из них чучел, охота должна была служить – и действительно служила – единственным источником нашего пропитания в местностях, опустошенных дунганами, или в тех, где китайское население не хотело продавать нам съестных припасов, думая выпроводить от себя непрошеных гостей голодом. Кроме того, оружие служило нам личной защитой от разбойников, которых, впрочем, мы ни разу не видали в течение всего первого путешествия. Весьма вероятно, это и случилось именно потому, что мы были хорошо вооружены. Поговорка «Если желаешь жить в мире, то будь готов к войне» и здесь нашла свое правдивое применение.

Вторую половину нашего багажа составляли все необходимые принадлежности для препарирования чучел и сушения растений, как-то: пропускная бумага, доски для прессования, пакля для набивки чучел, гипс, квасцы и прочее и прочее. Все это было уложено в четыре больших ящика, которые сильно давили спину верблюдам, но были крайне необходимы для укладки чучел и высушенных растений. Наконец, я купил рублей на 300 различных мелочных товаров с тем, чтобы разыгрывать роль купца. Однако впоследствии оказалось, что эти товары были только лишней обузой; торговля ими сильно тормозила научные исследования и не могла служить достаточной ширмой наших истинных целей. Личный наш запас продовольствия состоял из ящика коньяку, пуда сахару и двух мешков с просом и рисом; мясо надеялись добывать охотой.

Малое количество запасов для личного употребления обусловливалось скудостью тех денежных средств, которыми располагала экспедиция. На первый год путешествия было ассигновано от Военного министерства, Географического общества и Петербургского ботанического сада в общей сложности 2500 рублей, считая в том числе и мое жалованье; на второй и третий годы была сделана прибавка, и на экспедицию отпускалось 3500 рублей. Мой спутник подпоручик Пыльцов получал в первый год 300 рублей, а во второй и третий – по 600. Я говорю откровенно о денежных средствах экспедиции именно потому, что скудость этих средств как нельзя более тормозила самый успех дела. Так, например, платя каждому из своих казаков по 200 рублей в год звонкой монетой, на готовом содержании, я не мог взять с собой более двух человек, и через то должен был вместе с своим товарищем вьючить верблюдов, пасти их, собирать на топливо аргал и так далее – словом, исполнять все черные работы экспедиции; при лучших условиях это время могло быть посвящено научным исследованиям. Далее, я не мог взять переводчика монгольского языка, который специально знал бы только свое дело и был бы, конечно, крайне полезен во многих случаях. Мой казак-переводчик был в то же время и работник, и пастух, и повар – словом, беспрестанно исполнял то ту, то другую работу и только урывками мог служить своему прямому назначению. Наконец, наше нищенство было причиной того, что во время путешествия мы не один раз голодали, не имея возможности добыть охотой или заплатить двойную цену за барана, которого нам иначе не хотели продавать. По возвращении в Пекин после первого путешествия я с улыбкой слушал вопрос одного из членов иностранных посольств, когда он интересовался знать, каким образом мы перевозим с собой в экспедиции большой груз серебра, так как золото вовсе не ходит в Монголии. Что бы подумал этот самый господин, если бы он знал, что, уходя из Пекина на целый год, мы имели в наличности только 230 лан, то есть 460 рублей?

К довершению затруднений даже те деньги, которые следовали на экспедицию, были выданы мне не сполна, но должны были высылаться в Пекин по полугодиям от Военного министерства и за год вперед от Географического общества и Ботанического сада. Обязательное содействие генерала Влангали вывело нас из столь критического положения, и я получил взаимообразно, из сумм миссии, деньги за год вперед, а при отправлении во второе путешествие даже более.

Наши серебряные рубли в Пекине промениваются средним числом по два на один лан китайского серебра. Нужно заметить, что в Китае не существует определенной монеты, за исключением самой мелкой, так называемых «чох», сделанных из сплава меди с цинком; серебро же везде принимается по весу и качеству. Единицей веса служит лан, который приблизительно равняется 8,7 нашего золотника [37,1 г][83]83
  Средним числом 11 лан составляют наш фунт [409,5 г].


[Закрыть]; десятая доля лана называется цян, а десятая часть цяна – фын; 16 лан составляют гин. Вес лана бывает троякий: казенный, рыночный и малый. Лучшим серебром считается «ямбовое», то есть то, из которого отливаются ступкообразные слитки (ямбы), каждый весом около 50 лан. На таких слитках выбивается казенное клеймо или клеймо той торговой фирмы, где отлита ямба. В ямбах всего реже можно встретить свинец или чугун, которые иногда вкладываются в более мелкие куски серебра. Для розничной платы ямбы или вообще серебро разрубаются на куски большей или меньшей величины, смотря по надобности.

Отвешивание серебра производится в большой торговле на весах с двумя чашками и коромыслом, в мелкой же продаже или покупке серебро взвешивается на особых весах, имеющих форму нашего безмена. При таких отвешиваниях напрактиковавшийся китаец непременно обвесит вас, придавая коромыслу безмена известное положение, смотря по тому, приходится ли получать или отдавать серебро. Качеством последнего вас также непременно обманут, в особенности если серебро получается мелкими кусками, среди которых всегда окажется несколько кусочков плохого металла.

При этом необходимо знать, что мелкие расплаты обыкновенно производятся чохами[84]84
  Для удобства счета чохи связываются по 500 штук на нитки, которые продеваются в квадратные отверстия, сделанные в каждой из этих монеток.


[Закрыть], которые до того тяжелы, что на наш серебряный рубль этой монеты приходится средним числом 8 фунтов [3,28 кг]. Понятно, что нет никакой возможности запастись такими деньгами в достаточном количестве[85]85
  Вес чох, полученных на 100 рублей, равняется 20 пудам; следовательно, составляет груз на трех верблюдов, которые сами стоят 240 рублей, не считая необходимого к ним погонщика.


[Закрыть], но всегда необходимо менять по мелочам. Затруднения еще более увеличиваются тем обстоятельством, что в Китае не только каждый город, но часто даже местечко имеют свой собственный счет денег. Так, например, есть местности, где 30 чох считаются за 100, или 50, 78, 80, 92, 98 за 100; словом, нужно долго трудиться, чтобы выдумать подобную галиматью, которая может существовать разве только в Небесной империи. Впрочем, подобный счет не исключает и правильного, когда каждая монета считается одна за одну. Такой счет называется монголами «манчан»; другой же, то есть неправильный, «дзелен». При покупке чего-либо всегда необходимо знать, каким образом производится плата – манчаном или дзеленом, иначе разница стоимости вещи выходит очень значительная.

Если прибавить ко всему этому разницу меры и веса для различных местностей Китая, то можно себе представить, каким обманам и притеснениям подвергается путешественник, даже при самых ничтожных покупках. Чтобы избегнуть неприятностей при отвешивании серебра, и притом соблюсти известную экономию в своих денежных средствах, я купил средние весы (рыночные), но они почти всегда оказывались недостаточными, между тем как при получениях обыкновенно не хватало до истинного веса. Размен серебра на чохи также всегда приносил большие убытки, так как часто невозможно было узнать истинного курса серебра, который меняется чуть не с каждым десятком верст[86]86
  Так, например, в Пекине на дан серебра дают 1500 чох, считая одна за одну; в Долон-норе – 1600; в Калгане – 1800; в Даджине (в Гань-су) – 2900, а в Донкыре (также в Гань-су) – 5000. Громадная разница в двух последних городах, вероятно, временная и зависит от безмерного возвышения цен на все вообще предметы в этих местах после дунганского разорения.


[Закрыть]. Словом, с первого до последнего рубля, истраченного нами в течение экспедиции, мы всегда платили немалый процент пронырству и плутовству местного населения и всегда были обсчитываемы, обвешиваемы и обманываемы самым бессовестным образом.

Благодаря содействию нашего посланника мы получили от китайского правительства паспорт на путешествие по всей Юго-Восточной Монголии до Гань-су и, окончив свои сборы, выступили 25 февраля из Пекина. Горячими пожеланиями счастия и успеха напутствовали нас пекинские соотечественники, среди которых нам так уютно жилось почти два месяца. Теперь обстановка круто переменялась: неотразимое настоящее сурово звало нас к себе и рисовало впереди то радостную надежду успеха, то робкое сомнение в возможности достигнуть желанной цели…

Кроме казака, привезенного из Кяхты, с нами теперь был командирован еще казак, из числа состоящих при нашем пекинском посольстве. Как тот, так и другой могли оставаться при нас только временно и должны были замениться двумя новыми казаками, назначенными в нашу экспедицию, но еще не прибывшими из Кяхты. При таких обстоятельствах мы не могли сразу пуститься в глубь Монголии, но предприняли сначала исследование тех местностей этой страны, которые лежат на север от Пекина к городу Долон-нор. Здесь мне хотелось: во-первых, познакомиться с характером горной окраины, окаймляющей, как и у Калгана, Монгольское плато, во-вторых, наблюдать весенний пролет птиц. Для последней цели удобным пунктом могло служить озеро Далай-нор, лежащее на Монгольском нагорье в 150 верстах к северу от города Долон-нор. С берегов этого озера мы предполагали спуститься опять на юг до Калгана, заменить здесь своих казаков новыми, которые должны были прибыть в непродолжительном времени, и затем уже двинуться в западном направлении, к северному изгибу Хуан-хэ. Чтобы облегчить свой груз, мы отправили часть багажа прямо в Калган, а с собой взяли только самое необходимое на два месяца. Проводника монгола или китайца не могли найти даже на столь короткое время, а потому двинулись в путь лишь вчетвером.

Первоначально мы направились на город Гу-бей-коу, который замыкает собой проход через Великую стену[87]87
  Между Калганом и Гу-бей-коу есть еще один проход через Великую стену; его запирает крепость (если только можно назвать этим именем квадратную глиняную стену) Ду-ши-коу.


[Закрыть] и лежит в 115 верстах к северу от столицы Небесной империи. Местность сначала несет прежний характер равнины, сплошь покрытой деревнями и орошаемой рекой Бай-хэ, а потом ее притоком Чао-хэ; по дороге попадаются местечки и небольшие города.

На второй день пути горы, до сих пор видневшиеся вдали на горизонте, стали ближе подходить к нашей дороге, и наконец, верст за 20 от Гу-бей-коу начались предгорья окраинного хребта. Этот последний имеет здесь несколько иной характер, чем у Калгана. Обе ветви западной горной окраины – калганская и нанькоуская, направляясь к Гу-бей-коу, сливаются в один широкий горный массив, которой служит по-прежнему наружной оградой высокого плато Монголии к равнинам собственно Китая.

Гу-бей-коу невелик и обнесен с трех сторон глиняным валом, а с четвертой примыкает к Великой стене. Не доходя двух верст до города, выстроен глиняный форт, запирающий к стороне Пекина дорогу через небольшое, но довольно узкое ущелье. Собственно горы в своем полном развитии начинаются по северную сторону Гу-бей-коу.

Несмотря на конец февраля, в Пекинской равнине уже стояла превосходная весенняя погода. Днем бывало даже жарко, и термометр в полдень в тени поднимался до +14 °C. Река Бай-хэ очистилась от льда, и по ней плавали пролетные стада уток – Anas rutila, A. boschas и крохалей – Mergus merganser и M. serrator (большой и длинноносый). Эти птицы вместе с другими водными и голенастыми в конце февраля и в начале марта появляются большими стадами не только возле Пекина, но даже и возле Калгана, где климат заметно суровее. Не решаясь пуститься на север, до которого в это время еще не коснулось благодатное дыхание весны, пролетные гости держатся по заливным полям, орошаемым тогда китайскими земледельцами. В хорошее ясное утро нетерпеливые стада пробуют летать на нагорье, но, застигнутые холодом и непогодою, снова возвращаются в теплые равнины, где с каждым днем умножается число пернатых переселенцев. Наконец, желанный час наступает. Согрелись немного пустыни Монголии, начали таять льды Сибири – и стадо за стадом спешит бросить тесную чужбину и понестись на родной далекий север…

От Гу-бей-коу, по направлению к городу Долон-нор, горная окраина имеет в ширину около 150 верст [160 км] и состоит из нескольких параллельных цепей, которые тянутся с запада на восток. В общем все эти горы достигают лишь средней высоты[88]88
  Здесь нигде нет особенно выдающихся вершин, а тем более вечноснеговой горы Пе-ча, о которой упоминают миссионеры Жербильон и Фербист, а за ними и Риттер. Впрочем, опровержение существования этой горы, достигающей, по словам вышеназванных миссионеров, 15 000 футов [4570 м] абсолютной высоты, сделано еще в 1856 году нашими учеными Васильевым и Семеновым. (См.: Риттер. Землеведение Азии / пер. Семенова. Ч. 1. С. 292–295.)


[Закрыть], хотя часто принимают альпийский характер. Долины между ними обыкновенно узки (0,5–1 верста) и местами превращаются в ущелья, запертые высокими скалами гнейса и гранулита. Небольшие ручьи встречаются довольно часто, но значительная речка по нашему пути была только одна – Шанду-гол, или Луан-хэ. Она вытекает из окраинного хребта Монгольского нагорья на северном его склоне, обтекает кругом город Долон-нор, а затем прорывает всю горную окраину и выходит в равнину собственно Китая.

Крутые горные скаты везде покрыты густой травой, а далее, внутрь окраины, – кустарниками и лесами. Последние состоят из дуба, черной или реже белой березы, осины, сосны и изредка ели[89]89
  Еще реже встречается низкорослая липа.


[Закрыть], по долинам растут ильмы и тополи. Среди кустарных пород чаще всего встречаются: дуб с неопадающими листьями, рододендрон, дикий персик, шиповник, изредка леспедеца и грецкий орех. Леса растут только по северную сторону реки Луан-хэ и тянутся отсюда на восток к городу Жэ-хэ [Чэндэ], летней резиденции богдохана. Все эти леса составляют заповедные облавные места, в которых охотились прежние китайские императоры, но эти охоты прекратились с тех пор, как в 1820 году богдохан Кя-кин [Цзяцин] был убит во время облавы. В настоящее время заповедные леса сильно истребляются, несмотря на охранительную стражу. По крайней мере, в том месте, где мы проходили, лишь изредка можно было увидать большое дерево, а множество пней свидетельствовали о недавних и сильных порубках.

Из зверей мы видели только косуль – Cervus pygargus, хотя, по словам местных жителей, здесь водятся олени, изюбри и тигры. Из птиц везде множество фазанов – Phasianus torquatus, куропаток – Perdix barbata, P. chukar и каменных голубей; реже встречаются дятлы – Picus sp., стренатки – Emberiza cioides и Pterorhinus davidii. Вообще в орнитологической фауне мы нашли не особенное разнообразие, но это, быть может, потому, что многие виды еще не прилетели в то время.