Текст книги "Монголия и страна тангутов"

Калган, как упомянуто выше, запирает собой один из проходов через Великую стену, которую мы увидели здесь в первый раз. Она сложена из больших камней, связанных известковым цементом. Впрочем, величина каждого камня не превосходит нескольких пудов, так как, по всему вероятию, работники собирали их в тех же самых горах и таскали сюда на своих руках. Сама стена в разрезе имеет пирамидальную форму, при вышине до трех сажен и около четырех в основании. На более выдающихся пунктах, иногда даже не далее версты одна от другой, выстроены квадратные башни. Они сделаны из глиняных кирпичей, наложенных вперемежку по длине и ширине и проклеенных известью. Величина башен различна; наибольшие из них имеют по шести сажен в основании боков и столько же в вышину.

Описываемая стена извивается по гребню окраинного хребта и, спускаясь в поперечные его ущелья, запирает их укреплениями. В подобных проходах только и годится к чему-либо вся эта постройка. В горах же самый характер местности делает их недоступными для неприятеля; между тем здесь также сложена стена, и все в одинаковых размерах. Мне случалось даже видеть, как эта постройка, примыкая к совершенно отвесной скале, не довольствовалась такой естественной преградой, но, оставляя узкий проход, обходила скалу по всей ее длине, иногда весьма значительной. И к чему творилась вся эта гигантская работа? Сколько миллионов рук работало над ней! Сколько народных сил потрачено задаром! История гласит нам, что описываемую стену выстроили за два с лишком века до Р. X. [Рождества Христова] китайские владыки с целью оградить государство от вторжения соседних номадов. Но та же самая история говорит, что периодические напоры варваров никогда не разбивались об эту искусственную преграду, за которой китайскому государству недоставало и недостает другой, более прочной защиты – нравственной силы самого народа.

Впрочем, Великая стена, длину которой китайцы считают в 5 тысяч верст и которая протянулась, с одной стороны, в глубь Маньчжурии, а с другой – далеко за верхнее течение Желтой реки[32]32
  До крепости Цзян-юй-гуань в провинции Гань-су.


[Закрыть], вовсе не такова в местностях, удаленных от Пекина. Здесь она строилась на глазах богдохана и его важнейших сановников и потому представляет действительно гигантскую работу; в местах же, удаленных от надзора высшей администрации, знаменитая Великая стена, которую европейцы привыкли считать характерной принадлежностью Китая, представляет не более как разрушенный временем глиняный вал сажени три вышиной. Об этом упоминают миссионеры Гюк и Габе в описании своего путешествия по Монголии и Тибету[33]33
  Huс. Souvenir d’un voyage dans la Tartarie et le Thibet. T. II. Р. 29.


[Закрыть], да и нам самим привелось в 1872 году видеть подобную же стену на границе Ала-шаня и Гань-су.

Пять дней провели мы в Калгане, окруженные самым радушным гостеприимством Матреницкого и нескольких других соотечественников, купцов-комиссионеров, занимающихся транспортировкой в Кяхту чая, принадлежащего нашим же владельцам фабрик в городе Ханькоу. Место жительства русских купцов в Калгане находится за городом, при выходе из того живописного ущелья, которым проходят через окраинный хребет[34]34
  Кроме этого прохода, к Калгану ведет еще другое ущелье со стороны города Долон-нор


[Закрыть]. Выгода загородного помещения тем велика, что здесь нет той грязи и вони, которые составляют самую характерную принадлежность всех городов Небесной империи [Китая].

Подобно всем другим иностранцам в Китае, наши купцы ведут свои дела через компрадоров, то есть китайцев, которым доверяются торговые сделки своими соотечественниками. Впрочем, наши калганские купцы, из которых иные знают китайский язык, еще достаточно самостоятельны в торговых операциях, тем более что им часто приходится иметь дело прямо с подрядчиками-монголами. В Тянь-дзине же и во всех других портах Китая, открытых европейцам, компрадоры составляют необходимую принадлежность каждого торгового дома. Через них ведутся все дела, и такой доверенный грабит своего доверителя самым беззастенчивым образом, так что через несколько лет обыкновенно открывает свою собственную торговлю.

Компрадоры-китайцы, живущие у иностранцев, выучиваются говорить на том или другом языке, смотря по тому, к какой нации принадлежит их хозяин. Русская речь дается китайцам всего труднее[35]35
  Русскому языку китайцы обыкновенно выучиваются в Кяхте; между монголами мы не видели ни одного, который хотя бы сколько-нибудь говорил по-русски.


[Закрыть]; не говоря уже про выговор и коверкание слов, само построение фразы всегда делается самым невероятным образом.

«Шибко твоя мастер стреляй еси», – говорил мне один из калгановских компрадоров, видя, как я стрелял влет каменных голубей. «Твоя кушея буду не буду?» – спрашивал тот же самый китаец, предлагая что-либо съедомое. В Урге мы также видели несколько подобных грамотеев. Один из них, как гласила злая молва, некогда занимался подделкой русских ассигнаций и сбывал их монголам. На наш вопрос, промышляет ли он теперь таким делом, китаец отвечал: «Како можно, таперь твоя бумажка худо еси; пиши, пиши (то есть текст на ассигнации), мало, мало наши люди делай можно, а лицо (то есть портрет) шибко мудрено еси».

Об иностранцах, живущих в Китае, калганский компрадор высказал нам такое мнение: «Твоя люди все равно Пэ-лин, Фа-гуа[36]36
  Именем «Пэ-лин» китайцы называют англичан, «Фа-гуа» – французов


[Закрыть] нету; твоя люди, наши люди одали[37]37
  «Одали» значит все равно; это одно из слов нашего забайкальского наречья.


[Закрыть], хорош еси; Пэ-лин, Фа-гуа худо еси». Нечего сказать, приятно было слушать подобную похвалу китайца, который уверял, что «мы вовсе не походим на французов и англичан, но все равно что китайцы, хороши еси».

Однако такое мнение, может быть принадлежащее и лично калганскому компрадору, не избавляет русских от общей ненависти китайцев ко всем европейцам и общей для всех нас клички «ян-гуйза», то есть заморский черт.

Другого имени европеец здесь не услышит, и мы, с первого шага в собственно Китай, на опыте восчувствовали, до чего безотрадно тяжело положение европейского путешественника в пределах Небесной империи. Но об этом речь еще впереди, а теперь будем продолжать по порядку.

Благодаря содействию калганских земляков, мы наняли у китайцев для переезда в Пекин две верховые лошади и несколько мулов под багаж. Европейцы обыкновенно ездят здесь в носилках, которые несут два мула, но мы взяли верховых лошадей потому, что при верховой езде удобнее могли познакомиться с страной, нежели из закрытых носилок.

Расстояние от Калгана до Пекина – около 210 верст [224 км], и его обыкновенно проезжают в четверо суток. Дорогой останавливаются в гостиницах, содержимых большей частью магометанами, переселившимися сюда из Восточного Туркестана. Для ян-гуйзы, то есть для европейца, вход в хорошие гостиницы чрезвычайно затруднителен, а потому путешественника везут в самые плохие постоялые дворы, несмотря на то, что за все берут двойную, тройную, а иногда и десятерную плату. Но тут уже речь не о деньгах; рад-радехонек, чтобы пустили хотя в какой-нибудь сарай, после того как 6–7 часов сряду просидишь на лошади и продрогнешь на ночном морозе. Несмотря на то что европейцы в Китае обыкновенно платят за все щедрой рукой, общая ненависть к заморским чертям до того велика, что нас иногда не хотели пускать на ночлег, несмотря на посредничество наших подводчиков-китайцев. Это случилось именно в городе Ша-чан, где мы принуждены были ездить целый час от одной гостиницы к другой и предлагать десятерную цену за право переночевать в грязной, холодной фанзе.

Незнание языка также служило нам великой помехой, в особенности на станциях, где приходилось спрашивать чего-нибудь съестного. Хорошо еще, что в Калгане я записал некоторые названия китайских кушаний, и с этим меню мы проехали до Пекина. Не знаю, как другим по вкусу приходится китайская кухня, в которой кунжутное масло[38]38
  Китайцы, как известно, не едят ни молока, ни масла и вовсе не держат рогатого скота.


[Закрыть] и чеснок играют первую роль, но для нас китайские яства в гостиницах казались отвратительными, тем более что, видя в мясных лавках ослиные ляжки, продаваемые для еды, мы всегда имели справедливое подозрение, что и нас кормят той же самой ослятиной. Сами китайцы не брезгуют никакой гадостью, и некоторые из них едят даже собак. При вторичном посещении Калгана мы видели, как китайские мясники купили монгольского верблюда, больного чесоткою настолько, что все тело было покрыто язвами, зарезали его и тут же продавали мясо. Дохлая скотина обыкновенно съедается, и, конечно, ослы, продаваемые в мясных лавках, попали сюда не насильственной смертью, так как китаец, при своей скаредности, ни за что не согласится убить на мясо вьючное животное, если оно хотя сколько-нибудь еще способно к работе. Теперь можно себе представить, с каким аппетитом кушает европеец предлагаемые ему в китайских гостиницах блюда, зная всю неразборчивость гастрономического вкуса своих хозяев.

С выходом из Калгана, а вместе с тем из окраинного хребта Монгольского нагорья, перед глазами путешественника раскрывается широкая равнина, густо заселенная и превосходно обработанная. Деревни имеют опрятный вид, совершенно противоположно городам. Дорога сильно оживлена: по ней тянутся вереницы ослов, нагруженных каменным углем, телеги, запряженные мулами, пешеходные носильщики и, наконец, собиратели помета, который так дорого ценится в Китае. Здесь везде, не исключая и городов, можно видеть взрослых мужчин, с корзинкой на левой руке и лопаткой в правой, с утра до вечера бродящих по улицам или дорогам и собирающих помет, брошенный животными или людьми. Подобные сцены иногда доходят до смешного, когда видишь, как китаец стоит возле испражняющегося верблюда и старательно держит свою корзинку под известной частью животного. Собираемый помет употребляется на удобрение полей или как топливо.

В расстоянии 30 верст [32 км] от Калгана, на окраине вышеупомянутой равнины, которая имеет почву глинисто-песчаную и частью каменистую, стоит большой город Сюань-ха-фу, обнесенный, как и все китайские города, глиняной зубчатой стеной, совершенно похожей на стену нашего московского Китай-города. Далее отсюда дорога ведет через скалистый хребет, ущельем, по которому течет быстрая и довольно широкая речка Ян-хэ. В более узких и сжатых местах ущелья путь пробит в скалах, и вообще дорога хороша для колесной езды. Затем, минуя город Дзи-ман, путешественник снова выходит на равнину, которая достигает от 10 до 12 верст ширины и тянется к западу между двумя хребтами гор. Один из них – тот самый, через который только что лежал путь, а другой, гораздо более высокий и величественный, составляет наружную ограду второго уступа, которым восточно-азиатское нагорье спускается к равнине, раскинувшейся по берегу Желтого моря. Действительно, начиная от Калгана вплоть до города Ча-доу, который лежит при входе в вышеупомянутый хребет, абсолютная высота местности уменьшается довольно равномерно, и путешественник все еще пребывает на плато, высоко поднятом над уровнем моря[39]39
  Абсолютная высота Калгана 2800 футов [853 м], а города Ча-доу – 1600 футов [488 м].


[Закрыть]. Затем от Ча-доу начинается спуск через второй окраинный хребет, который называется у китайцев Си-шан [Гунду-шань] и, подобно калганским горам, развивается вполне лишь на наружной стороне плато, к равнине своего подножия.

Дорога через описываемый хребет проходит ущельем Гуань-гоу, которое начинается близ Ча-доу и тянется до города Нань-коу, лежащего при выходе из гор в Пекинскую равнину. Ущелье Гуань-гоу в верхних своих частях имеет лишь от 10 до 15 сажен [21–32 м] ширины и со всех сторон замыкается громадными отвесными скалами гранита, порфира, серого мрамора и глинистого сланца. Дорога, некогда вымощенная каменными плитами, теперь находится в полном запущении, так что ехать по ней даже верхом крайне затруднительно. Тем не менее здесь проходят, конечно, с очень большим трудом, китайские двухколесные телеги и даже иногда караваны верблюдов с чаем из Пекина.

По гребню описываемого хребта тянется вторая, так называемая внутренняя Великая стена, по своим размерам и постройке много превосходящая калганскую. Здешняя стена сложена из больших плит гранита, а на вершине убрана кирпичными зубцами; на более высоких пунктах расположены сторожевые башни. Сверх того, за главной стеной, в стороне Пекина, выстроено еще три добавочные стены, которые лежат в расстоянии трех или четырех верст одна от другой и боками своими, вероятно, примыкают к главной постройке. Все эти стены запирают ущелье Гуань-гоу парными воротами, но в последней из них к Пекину устроено трое ворот. Здесь же валяются две старинные чугунные пушки, сделанные, как говорят, для китайцев иезуитами.

Тотчас за стенами ущелье Гуань-гоу несколько расширяется, хотя все еще несет дикий, но в то же время очаровательный характер. Горные ручьи с шумом и водопадами бьются здесь по камням, а под нависшими скалами везде виднеются китайские фанзы, виноградники и небольшие сады фруктовых деревьев. Наконец, путешественник достигает города Нань-коу, который лежит на 1000 футов [300 м] ниже Ча-доу, несмотря на то что расстояние между этими городами только 23 версты [24,5 км].

Таким образом, вся ширина горной окраины восточно-азиатского нагорья, от высшей точки спуска с Калганского хребта до выхода в Пекинскую равнину при Нань-коу, составляет около 200 верст [свыше 200 км]. К западу эта окраина, вероятно, расширяется, прорезывается несколькими параллельными цепями гор и частью упирается в северный изгиб Хуань-хэ; к востоку же разделенные горные цепи соединяются в один широкий горный массив, который протянулся к Печилийскому заливу Желтого моря[40]40
  Вся эта цепь гор известна у китайцев под общим именем Тхай-хань; она тянется на юго-запад к верхнему течению Желтой реки в губернию (провинцию) Хэ-нань, на восток до Корейского залива. Иакинф. Статистическое описание Китайской империи. Ч. 1. С. 5.


[Закрыть] [заливу Бохайвань].

От Нань-коу остается только один день пути до Пекина, то есть не более 50 верст. Местность здесь – совершенная равнина, очень немного поднятая над уровнем моря[41]41
  Город Пекин имеет лишь 120 футов [36,6 м] абсолютной высоты.


[Закрыть]. Наносная почва этой равнины, состоящая из глины и песка, везде превосходно обработана. Деревни встречаются на каждом шагу; многочисленные рощи кипариса, древовидного можжевельника, сосны, тополя и других деревьев, указывающие обыкновенно места кладбищ, придают много разнообразия и красоты равнинному ландшафту. Климат делается еще теплее, так что здесь, в период наших крещенских морозов, термометр в полдень иногда поднимается в тени выше нуля. О снеге нет и помину; если он изредка и выпадает ночью, то обыкновенно стаивает в следующий же день. Везде встречаются зимующие птицы: дрозды, вьюрки, дубоносы, стренатки, грачи, коршуны, голуби, дрофы и утки.

С приближением к столице Небесной империи густота населения увеличивается все более и более. Сплошные деревни образуют целый город, так что путешественник совершенно незаметно подъезжает к пекинской стене и вступает в знаменитую столицу Востока.

Глава вторая
Монголы

Наружность, одежда и жилище монголов. – Их обыденная жизнь, характер, язык и обычаи. – Религия и суеверия. – Административное разделение и управление Монголии

Настоящая глава посвящается этнографическому описанию Монголии потому, что при дальнейшем повествовании о ходе путешествия рассказы, касающиеся населения, могли быть вставлены лишь отрывочными частями, не всегда рельефными. При описании физико-географического характера и природы посещенных местностей, равно как различных приключений нашего странствования, можно было бы уделить для населения лишь соответствующие уголки, которые, будучи разбросаны по различным главам, легко могли не обратить на себя внимание читателя. Для избежания такого неудобства я решился сгруппировать рассказ о населении Монголии в одну главу, изложить в ней характерные черты быта номадов, а затем пополнять их мелкими подробностями уже при историческом изложении путешествия.

Если начать с описания наружности, то за образец коренного монгола, бесспорно, следует взять обитателя Халхи, где всего более сохранилась чистокровная монгольская порода. Широкое плоское лицо с выдающимися скулами, приплюснутый нос, небольшие, узко прорезанные глаза, угловатый череп, большие оттопыренные уши, черные жесткие волосы, весьма редкие на усах и бороде, смуглый, загорелый цвет кожи, наконец, плотное, коренастое сложение при среднем или даже большом росте – вот характерные черты наружности каждого халхасца.

В других частях своей родины монголы далеко не везде удержали столь чистокровный тип. Внешнее иноземное влияние всего сильнее проявилось на юго-восточной окраине Монголии, издавна соседней владениям собственно Китая. И хотя кочевая жизнь номада трудно мирится с условиями культуры оседлого племени, но все-таки в течение столетий китайцы успели тем или другим путем настолько упрочить свое влияние на диких соседей, что в настоящее время эти последние наполовину уже окитаились в местностях, лежащих непосредственно за Великой стеной. Правда, кроме немногих исключений, монгол здесь все еще живет в войлочной юрте и пасет свое стадо, но как по наружности, так еще более по характеру он уже слишком резко отличается от своего северного собрата и гораздо более подходит к китайцу. Плоское лицо заменилось у него, вследствие частых браков с китаянками, более правильной физиономией китайца, а в одежде и домашней обстановке номад считает щегольством и достоинством подделываться под китайский тон. Самый характер кочевника изменился здесь чрезвычайно сильно: его уже не так манит дикая пустыня, как города густонаселенного Китая, в которых он успел познакомиться с выгодами и наслаждениями более цивилизованной жизни.

Подобно китайцам монголы бреют голову, оставляя только небольшой пучок волос на затылке и сплетая их в длинную косу; ламы же бреются дочиста[42]42
  Для бритья употребляются китайские ножи, а волосы смачиваются теплой водой.


[Закрыть]. Усов и бороды ни те ни другие не носят, да они и растут крайне плохо. Обычай носить косу введен в Китае маньчжурами после того, как они в половине XVII века овладели Небесной империей. С тех пор коса считается внешним признаком подчиненности царствующей Дациньской династии, и такое украшение должны носить все народы, подвластные Китаю.

Монголки не бреют волос, но сплетают их в две косы, которые украшают лентами, кораллами или бисером и носят спереди по обеим сторонам груди; замужние женщины часто носят одну косу сзади. Сверху волос накладываются серебряные бляхи с красными кораллами, которые в Монголии ценятся очень дорого; бедные заменяют кораллы простыми бусами, но сами бляхи обыкновенно делаются из серебра или, как редкое исключение, из меди. Подобный наряд надвигается на верхнюю часть лба; кроме того, в уши вдеваются большие серебряные серьги, а на руках носятся кольца и браслеты.

Одежда монголов состоит из кафтана вроде халата, сделанного обыкновенно из синей китайской дабы, китайских сапог и плоской шляпы с отвороченными вверх полями; рубашек, равно как и нижнего платья, номады большей частью не носят. Зимой они надевают теплые панталоны, бараньи шубы и теплые шапки. Для щегольства летний халат делается очень часто из шелковой китайской материи; сверх того, чиновники носят китайские курмы. Как халат, так и шуба всегда подвязаны поясом, за которым повешены, на спине или сбоку, неизменные принадлежности каждого монгола: кисет с табаком, трубка и огниво. Кроме того, у халхасцев за пазухой всегда имеется табакерка с нюхательным табаком, угощенье которым составляет первое приветствие при встрече. Но главное щегольство номада заключается в верховой сбруе, которая часто украшается серебром.

Женщины носят халат, несколько отличный от мужского, и притом без пояса; сверху же обыкновенно надевают род фуфайки без рукавов. Впрочем, покрой платья, равно как и прическа прекрасного пола, значительно изменяются в различных местностях Монголии.

Универсальное жилище монгола составляет войлочная юрта (гыр), одна и та же во всех закоулках его родины. Каждая такая юрта имеет круглую форму с конической вершиной, где находится отверстие для выхода дыма и для света. Бока юрты делаются из деревянных палок[43]43
  Дерево, необходимое для юрт, монголы получают главным образом из той части Халхи, которая обильна лесами.


[Закрыть], скрепленных таким образом, что, будучи раздвинуты, они образуют квадратные клетки около фута в поперечнике. Такая решетка состоит из нескольких частей, которые при установке жилья связываются между собой веревками, оставляя с одной стороны место для деревянной двери, имеющей фута 3 вышины при несколько меньшей ширине и служащей лазейкой во внутренность юрты. Последняя бывает различна по величине, но всего чаще имеет от 12 до 15 футов [3,7–4,6 м] в диаметре и около 10 футов [3 м] от земли до верхнего отверстия.

Сверху боков и двери накладываются палки, которые прикрепляются петлями к тонким верхушкам клетчатых боков, а свободными концами вставляются в дырки круга, сделанного из обручей. Этот круг помещается над срединой юрты, имеет фута 3 или 4 в диаметре и служит верхним отверстием.

Когда бока, дверь, верхние палки – словом, весь остов юрты установлен и закреплен веревками, тогда он обтягивается со всех сторон войлоками, зимой обыкновенно двойными, на дверь и трубу накладываются войлочные покрышки – и жилище готово. Внутри его, посредине, помещается очаг; на стороне, противоположной входу, ставятся бурханы [боги], а по бокам – различный домашний скарб. Вокруг очага, на котором целый день горит огонь, раскладываются войлоки, а в зажиточных юртах даже ковры для сиденья и спанья. Кроме того, у богатых, всего чаще у князей, бока юрты внутри обвешиваются бумажными, а иногда даже шелковыми материями, и делается деревянный пол. Для неприхотливого быта номада юрта составляет незаменимое жилище. Ее можно быстро разбирать и переносить на другое место; в то же время она служит достаточной защитой от холода, зноя и непогоды. Действительно, в юрте, в то время когда горит огонь, довольно тепло, даже в самый сильный мороз. На ночь труба закрывается войлочной покрышкой, и огонь гасится; тогда температура в юрте не особенно высока, но все-таки здесь гораздо теплее, нежели в палатке. Летом войлочная оболочка такого жилища отлично защищает от жары и дождей, хотя бы самых проливных.

Монгол никогда не пьет сырой холодной воды, но всегда заменяет ее кирпичным чаем, составляющим в то же время универсальную пищу номадов.

Этот продукт монголы получают от китайцев и до того пристрастились к нему, что без чаю ни один номад – ни мужчина, ни женщина – не могут существовать и нескольких суток. Целый день, с утра до вечера, в каждой юрте на очаге стоит котел с чаем[44]44
  Домашняя посуда у монголов далеко не разнообразна. Ее составляют: чугунный котел для варки пищи, чайник, чашки, уполовник, кожаный мех или деревянная кадка для воды и молока, деревянные корытца для подачи мяса; сюда еще следует отнести: железный таган, щипцы для подкладки аргала и изредка китайский топор.


[Закрыть], который беспрестанно пьют все члены семьи; этот же чай составляет первое угощенье каждого гостя.

Вода употребляется обыкновенно соленая, а если таковой нет, то в кипяток нарочно прибавляется соль. Затем крошится ножом или толчется в ступе кирпичный чай, и горсть его бросается в кипящую воду, куда прибавляется также несколько чашек молока. Для того чтобы размягчить твердый, как камень, кирпич чаю, его предварительно кладут на несколько минут в горящий аргал, что, конечно, придает еще более аромата и вкуса всему напитку. На первый раз угощенье готово. Но в таком виде оно служит только для питья, вроде нашего шоколада и кофе или прохладительных напитков. Для более же существенной еды монгол сыплет в свою чашку с чаем сухое жареное просо и, наконец, в довершение всей прелести, кладет туда масло или сырой курдючный жир. Выпить в течение дня 10 или 15 чашек, вместимостью равных нашему стакану, – это порция самая обыкновенная даже для монгольской девицы; взрослые же мужчины пьют вдвое более[45]45
  Определенного времени для обеда у монголов нет; они едят и пьют чай целый день, когда захочется или случится.


[Закрыть]. При этом нужно заметить, что чашки, из которых едят номады, составляют исключительную собственность каждого лица. Чашки составляют известного рода щегольство, и у богатых встречаются из чистого серебра китайской работы; ламы иногда делают их из человеческих черепов, которые разрезываются пополам и оправляются в серебро.

Рядом с чаем молоко в различных видах составляет постоянную пищу монголов. Из него приготовляются: масло, пенки, арека и кумыс. Пенки делаются из неснятого молока, которое кипятят на медленном огне, потом дают отстояться и, сняв сгустившиеся сливки, сушат их; для вкуса сюда прибавляют иногда жареное просо. Арека приготовляется из кислого снятого молока; из него же делается «арел», наподобие сухих и мелких кусочков сыра. Наконец, кумыс (тарасун) приготовляется из кобыльего или овечьего молока. В течение всего лета он составляет самое лучшее угощенье, так что монголы постоянно ездят друг к другу, чтобы попробовать тарасуна, которым обыкновенно услаждаются допьяна. Все вообще номады чрезвычайно склонны к спиртным напиткам, хотя пьянство у них далеко не такой поголовный порок, как в иных более цивилизованных странах. Водку монголы достают от китайцев, закупая ее в самом Китае, во время пребывания там с караванами, или приобретая от китайских торговцев, которые летом ездят по всей Монголии с различными мелкими товарами, выменивая их на шерсть, шкуры и скот. От такой торговли китайцы получают большие барыши, так как дают обыкновенно товары в долг, налагая за это громадный процент, а с другой стороны, принимают по самой низкой цене предметы, служащие уплатой вместо денег.

Хотя чай и молоко составляют в течение круглого года главную пищу монголов, но весьма важным подспорьем к ней, в особенности зимой, служит баранье мясо. Это такое лакомое кушанье для каждого номада, что, желая похвалить что-либо съедомое, он всегда говорит: «Так вкусно, как баранина». Баран даже считается, как и верблюд, священным животным. Впрочем, весь домашний скот у номадов служит эмблемой достоинства, так что именами «бараний, лошадиный или верблюжий» окрещиваются даже некоторые виды растительного и животного царства[46]46
  Например, именем хони-арца, то есть баранья арца, называют древовидный можжевельник; яма-арца (козлиная арца) – тую; хони-шулю-сунь – рысь и т. д.


[Закрыть]. Самой лакомой частью барана считается курдюк, который, как известно, состоит из чистого жира. Монгольские бараны к осени до того отъедаются, иногда на самом плохом, по-видимому, корме, что кругом бывают покрыты слоем сала в дюйм [25 мм] толщиной. Но чем жирнее это животное, тем оно лучше для монгольского вкуса[47]47
  Замечателен способ, которым монголы убивают барана для еды: они распарывают животному брюхо, всовывают туда руку и, доставши сердце, жмут его, пока баран не издохнет.


[Закрыть]. Из убитого барана не пропадает решительно ничего, даже кишки идут в дело; из них выжимают содержимое, затем наливают кровью и варят полученные таким образом колбасы.

Обжорство монголов бараниной превосходит всякое вероятие. За один присест номад может съесть более 10 фунтов мяса, но выдаются и такие гастрономы, которые в течение суток съедают целого барана средней величины. Во время пути баранья ляжка составляет обыкновенную ежедневную порцию одного человека при экономном расходовании запасов. Зато монгол может пробыть целые сутки без пищи, но раз он добрался до нее, то ест в буквальном смысле «один за семерых».

Для еды баранину всегда варят; жарится же на вертеле как лакомство только одна грудина. Зимой, во время дороги, когда замерзшее мясо требует долгого времени, чтобы свариться как следует, монголы едят его полусырым, обрезывая сверху обварившийся немного кусок и снова опуская его в чашу, когда дело дойдет до совершенно сырого мяса. В случае спешности номад прячет себе кусок баранины на дорогу и кладет его на спину верблюда, под седло, чтобы сохранить от мороза. Отсюда во время пути вытаскивается спрятанная закуска, облепленная шерстью и провонявшая верблюжьим потом, но это нисколько не нарушает аппетит монгола. Бараний отвар номады пьют как чай, а иногда прибавляют в него просо или кусочки теста, вроде нашей лапши, и получают таким образом суп. Перед едой, обыкновенно уже наливши себе чашку, ламы и некоторые набожные из простых людей бросают частичку в виде жертвоприношения на огонь, а если его нет, то просто в сторону. Для жертвоприношения жидкой пищей в нее обмакивают средний палец правой руки, с которого уже стряхивают куда нужно приставшие частицы.

Едят монголы всегда руками. Мясо подносят ко рту большим куском, захватывают, сколько возможно, зубами и затем ножом отрезают забранное в рот возле самых губ. Кости объедаются до безукоризненной чистоты и некоторые из них еще разбиваются, чтобы добыть внутренний мозг. Бараньи лопатки всегда разламываются и потом уже бросаются; оставить лопаточную кость целою считается за грех.

Кроме баранины как специального кушанья, монголы едят также козлов, лошадей, в меньшем количестве рогатый скот и еще реже верблюдов. Хлеба монголы не знают, хотя не отказываются есть китайские булки, а иногда дома приготовляют лепешки и лапшу из пшеничной муки. Вблизи нашей границы номады даже едят черный хлеб, но подальше, внутрь Монголии, его не знают, и те монголы, которым мы давали черные сухари, попробовав их, обыкновенно говорили, что «в такой еде нет ничего приятного, только зубами стукаешь».

Птиц и рыбы монголы, за весьма немногими исключениями, вовсе не едят и считают такую пищу поганой. Отвращение их в этом случае до того велико, что однажды на озере Куку-нор с нашим проводником сделалась рвота в то время, когда он смотрел, как мы ели вареную утку. Этот случай показывает, до чего относительны понятия людей даже о таких предметах, которые, по-видимому, поверяются только одним чувством.

Исключительное занятие монголов и единственный источник их благосостояния составляет скотоводство; количеством домашних животных здесь меряется богатство человека. Из этих животных номады разводят всего более баранов, лошадей, верблюдов, рогатый скот и в меньшем числе держат коз. Впрочем преобладание того или другого вида домашних животных различно в различных местностях Монголии. Так, наилучших верблюдов и наибольшее их количество можно встретить только в Халхе, земля цахаров изобилует лошадьми; в Ала-шане разводятся преимущественно козы, на Куку-норе обыкновенная корова заменяется яком.

По богатству и обилию домашних животных на первом месте стоит Халха, жители которой вообще весьма зажиточны. Несмотря на недавний падеж, истребивший бесчисленное множество рогатого скота и овец, здесь все еще можно видеть огромные стада, принадлежащие одному хозяину; редкий халхасец не владеет несколькими сотнями баранов. Последние все без исключения курдючные; только в Южной Монголии, именно в Ордосе и Ала-шане, курдючная овца заменяется широкохвостою, а на Куку-норе особым видом с длинными (до 1,5 фута) винтообразно закрученными рогами.

Получая от домашних животных все необходимое: молоко и мясо для пищи, шкуры для одежды, шерсть для войлоков и веревок, притом еще зарабатывая большие деньги как от продажи этих животных, так равно и от перевозки на верблюдах различных тяжестей по пустыне, – номад живет исключительно для своего скота, оставляя на втором плане заботу о себе самом и о своем семействе. Перекочевки с места на место соображаются исключительно с выгодами стоянки для домашних животных. Если для последних хорошо, то есть корм имеется в изобилии и есть водопой, то монгол не претендует ни на что остальное. Уменье номада обращаться со своими животными и его терпение в этом случае достойны удивления. Упрямый верблюд делается в руках этого человека покорным носильщиком, а полудикий степной конь – послушной и смирной верховой лошадью. Кроме того, номад любит и жалеет своих животных. Он ни за что на свете не заседлает верблюда или лошадь ранее известного возраста, ни за какие деньги не продаст барашка или теленка, считая грехом убивать их в детском возрасте.